Невинный Гриша

Гриша был чист до такой степени, что невинность его вошла в пословицу, в самом буквальном смысле. Так, если юноша долго и безуспешно домогался девушки, тратил уйму средств на походы с нею в ресторан и на провожания до дому, зазывал наконец к себе, поил вином и валил на диван, но она сжимала ноги как безумная и обещала закричать,— незадачливый кавалер обиженно бурчал:

— Ну что ты, честное слово, как Гриша…

Гришина невинность делала его любимым героем старых дев и особо принципиальных подростков, а также всех остальных, у кого по какой-то причине не получалось. Гришин пример отчасти вдохновлял всю страну, потому что благодаря ему в ситуации любого облома можно было гордиться своею невинностью. Случилось так, что все Гришины начинания с какою-то неумолимостью рушились, ему не давали закончить, а чаще и начать, и утешаться в этой ситуации в самом деле оставалось только полною и совершенною чистотой. Впрочем, была у Гриши и другая забава: уединясь с зеркалом, он играл сам с собою в игру — выбирал прекраснейшего и вручал ему яблоко. Естественно, яблоко чаще всего доставалось ему.

Время от времени Гриша продолжал получать предложения от разных партнеров, но всех отвергал, как та разборчивая невеста, которая рада уж была, что вышла за калеку,— или, вернее, как тот умный мышонок, которому не нравилась ни одна колыбельная, пока не пришла кошка и не успокоила его навеки. Одни были для Гриши слишком красны, другие слишком коричневы, третьи толсты, четвертые худосочны. Именно эта способность всех ругать с равною убедительностью привлекала к Грише многие сердца. В стране, где Гриша имел несчастье уродиться, особенно ценилось неприятие всего и вся — за это прощали даже обломы. Наш невинный герой, убедительно отшивавший женихов, со временем снискал славу обличителя. Дошло до того, что всякое его появление в общественном месте собирало толпы восторженных горожан.

— Обличитель идет!— кричали зеваки, когда Гриша чинной походкой благовоспитанного юноши входил на местный форум или где они там собирались, чтобы выяснить отношения. Гриша мог даже не призывать к покаянию: при виде его маленьких чистых глаз, бледного, вечно скептического лица и полной, сильной фигуры хотелось тут же в чем-нибудь покаяться. Гриша стал заметной фигурой в парламенте, всеобщим любимцем — общая же любовь, как известно, завоевывается без большого труда. Достаточно оказалось выйти на трибуну и начать, обращаясь к правым:

— Вы скоты.

А потом оборотиться к левым и быстро, пока не стихли их аплодисменты, добавить:

— Но и вы ничуть не лучше.

За такой эстетский, хотя и неконструктивный подход Гришу часто звали на телевидение, где он повторял свои инвективы. Он сделался знаменит, но столь желанные ему властные полномочия доставались тем, кто не брезговал вступать в союзы. Гриша, однако, ждал. Он ждал, что час его наступит.

Но он все не наступал. А репутация невинного Гриши была уже так незыблема, что даже когда он втайне хотел, чтобы к нему кто-нибудь пристал, все уважительно проходили мимо, но глазок не строили и за выпуклости не щипали. Гриша начал догадываться, что так и доживет век в красивых, но безрадостных играх с зеркалом и яблоком, при уважительном, но несколько таки брезгливом отношении большинства. Грише захотелось какого-нибудь — хотя бы и платонического — союза, который позволял бы и невинность соблюсти, и капитал приобрести.

Подчеркивая свою невинность, Гриша любил ходить мимо борделя, в котором, по странному совпадению, размещались власти описываемой страны. Под окнами борделя регулярно собирались демонстрации оппозиционеров. Гриша ловко лавировал между борделем и демонстрантами, поплевывая в обе стороны. Из борделя периодически выгоняли проштрафившихся девиц, которые позволяли себе критиковать бандершу, претендовали на ее место или просто знали больше арифметических действий, чем она и ее ближайшие родственники. Однажды из борделя выпихнули на панель скромненькую круглолицую хохотушку Стешу, которой сочувствовала даже оппозиция, давно требовавшая прикрыть бордель. Дело в том, что Стеша была к бандерше настолько лояльна, что уж ее-то изгнание было совершенно нечем объяснить. Это и внушило Грише сочувствие к девушке. После двух неудачных попыток он добился от нее твердого обещания по крайней мере до зимы гулять только вместе. Правда, до поцелуев еще не дошло, но рукоподатия и вздохи уже были в разгаре.

— Гриша,— урезонивали кумира поклонники.— Да она же из борделя! Ты же сам говорил, что они там все замаранные! Ты на форуме голосовал, чтобы они ответственность несли! Между прочим, Стешу твою хоть и поперли, но она там была за домоправительницу, правую руку бандерши!

— Да,— потупляясь, отвечал Гриша,— нам пришлось преодолеть новые разногласия, но конструктивный диалог… И потом знаете, что с ней делала бандерша?

— Ну?!— выдыхали падкие на клубничку обыватели.

— Она ей руки выкручивала!— восклицал Гриша, утирая слезы. И поклонники плакали вместе с ним.

Случилось, однако, так, что к власти в тех краях стал подбираться нерушимый блок, включавший в себя кого попало и объединявший этих сомнительных личностей по единому принципу: участникам блока надоел бордель. На его месте они собирались ударными темпами соорудить железобетонный комплекс, в цокольном этаже которого должна была размещаться тюрьма для несогласных, чуть выше — казарма для согласных, еще выше — супермаркет для избранных, на четвертом этаже — казино для посвященных, на пятом — сауна для лучших, а венчалось все это дело православным куполом в виде позолоченной кепки с крестом, полумесяцем и могендовидом. По фасаду здания планировалось разместить архитектурные излишества в виде двенадцати месяцев, тридцати трех богатырей, семи гномов и трех бочек арестантов.

Строители будущего комплекса перли к своей цели с такой настойчивостью и уверенностью, что жителям тех краев волей-неволей приходилось определяться. А поскольку в большинстве своем они были люди недальновидные и с короткой памятью, да и бордель им давно надоел, большинство всячески приветствовало новую железобетонную власть. Особенно если учесть, что девиз этой власти был: «Кто не с нами, тот против нас сопля!».

Пришлось задуматься и Грише. Он был хотя и невинен, но себе не враг, и потому решил договориться с партией начальства.

— Ну что ж,— сказало начальство, очень довольное, что такой невинный человек почтил своим присутствием его предвыборный штаб.— Мы и тебе место найдем. Будешь цивилизованная оппозиция.

— А это как?— поинтересовался Гриша.

— А как демонстранты перед борделем,— объяснило начальство.— Системные протесты, понял? Потому что хоть и против системы, но вписываются в систему и паразитируют на ней. При борделе в такой позиции были коммунисты, при нас будешь ты.

— То есть все как обычно?— не поверил своему счастью Гриша.— Только ходить и кобениться?

— Ага,— подтвердило начальство.— И еще за границу ездить. Демонстрировать широту наших взглядов.

— Ой!— обрадовался Гриша.— Так я и Стешу возьму! Славно заживем!— и подарил новой власти яблоко.

Так Гриша стал системной оппозицией к новому режиму. Но что это за режим — он так и не понял. Потому что быть системной оппозицией к нему оказалось очень больно и непросто. Гриша и ахнуть не успел, как его уже употребили по полной программе, даже не дав посопротивляться для порядку, чтобы не так стремительно потерять лицо.

— Что вы делаете?— кричал Гриша.

— Ты же сам хотел дружить,— удивлялось начальство.

— Что обо мне подумает общественное мнение!— верещал Гриша.

— Да ты оглянись вокруг,— ласково пробасило начальство.— Где ты видишь общественное мнение?

Гриша огляделся — и успокоился. Никакого общественного мнения вокруг не было, его позора никто не заметил, а кто заметил — не признался.

Да и потом, страшно сказать,— ему было приятно! Приятно было впервые в жизни слиться с кем-нибудь, хотя и не совсем так, как он себе представлял. И скоро, жалея о потерянном времени, он уже вовсю подставлял себя суровым, вплоть до мордобития, ласкам нового начальства. Правда, начальство позволяло ему перед каждым сеансом немного покобениться — чтобы толпа старых дев окончательно не разочаровалась в своем герое.

— Больно!— кричал Гриша.— Сатрапы!

Но в его хорошо отрепетированных криках слышалось отчетливое:

— Хорошо! Хорошо! Еще!

Так невинный Гриша нашел свое истинное призвание в объятиях нового режима, отличавшегося от старого только тем, что там, где старый пытался усовещать или подкупать,— новый употреблял без предупреджения. И Гриша понял, что чего-то подобного ему хотелось с самого начала,— но тогда он гнал от себя эти соблазны, пока сам не оказался в позе употребленного без спросу. И именно для этой позы, как выяснилось, лучше всего подходил его выстраданный скепсис.

Обидно, по сути, было только одно. Гриша не успел вручить новому режиму яблоко — знак своего расположения и привязанности. Новый режим сам его схрустел, без всякого разрешения, чувствуя себя в полном праве.

Дата добавления: 2015-09-02