Путешествие под арест 1 страница

Ларон был полон самых мрачных предчувствий, когда входил в гостиную Уэнсомер. Патронесса была явно разгневана его поведением в академии. Вероятно, она пришла на церемонию его посвящения, чтобы пригласить к себе и подвести определенный итог их долгим и необычным взаимоотношениям. С другой стороны, Лавенчи, как ни странно, казалась ему более подходящей кандидатурой для такого рода общения, в котором они преуспели накануне.

Он сидел спокойно и неподвижно, размышляя о будущем. С одной стороны, существовала Серебряная смерть, а маньяк, одержимый массовыми убийствами, стремился вновь стать повелителем. С другой стороны, его ждала Уэнсомер, и он боялся подумать о том, какие у нее планы на ближайший час и какие виды на новоиспеченного колдуна Акремы. Если предполагается, что у него должно подняться что-то помимо бровей, то есть опасения выставить себя полным дураком. За последние четыре дня он принял участие в драке, дуэли, прошел посвящение, сдал четыре экзамена, провел ночь с Пеллиен и полчаса с преподавательницей Лавенчи, а потом еще полночи с той же особой из академии. Больше всего ему хотелось теперь погрузиться в глубокий сон часов на двенадцать, но так чтобы никто его не тревожил.

Вернулся дворецкий и с поклоном пригласил Ларона следовать за ним. Он провел юношу в одну из двух башен виллы – в скудно обставленную, чисто выбеленную комнату, где его ждала Уэнсомер. Дворецкий удалился, плотно закрыв за собой двери.

– Привет, э-э-э… с довольно поздним утром, Высокоученая Уэнсомер, – промямлил Ларон.

Вместо ответа волшебница прошла к одной из двух скамеек и откинула простыню. Под ней оказалось бесчувственное тело мужчины лет тридцати, привязанного цепями. Ему, судя по всему, нанесли сквозные раны в оба сердца и тяжелый удар по голове. Тело обладало совершенными пропорциями и формами, борода была ухоженной, грудь – широкой, волосатой, а мышцы могли на любого человека произвести впечатление.

– Вот это может стать твоим, – заявила Уэнсомер. Ларон внимательно посмотрел на нее:

– Ну, признаюсь честно, я не обладаю…

– Я имею в виду, что сюда мы можем поместить твою сферу-оракул. Мне кажется, что в ней сохранилась душа вампира. Серебряная смерть лишь вернула к жизни твое тело. Но ты можешь снова стать вампиром.

Ларон снова взглянул на тело. Затем протянул руку и коснулся его. Кожа мертвеца была холодной.

– Он умер не больше трех часов назад. Специалист по торговле предметами для некромантии Гр'Атос Арак взял за него одиннадцать золотых паголов. Пройдет еще часа три, и оно будет стоить не больше одного пагола.

Ларон наклонился и разглядел гениталии трупа.

– Не слишком впечатляющие, правда? Наверное, даже мои крупнее.

– Ты своими не пользовался семь столетии, и этими тоже не сможешь воспользоваться, так какая разница? К тебе вернется фантастическая сила, бессмертие, способность находить место в своем меню для любого задиры, убийцы и негодяя. А кроме того, ты станешь полноценным взрослым мужчиной с широкими плечами, привлекательным. Снимай одежду и ложись на другую скамью, если это тебе подходит.

– Раздеваться?

– Да.

– Догола?

– По-моему, именно такой смысл обычно вкладывают в слово «раздеваться», по крайней мере в наиболее популярном словоупотреблении.

– Почему?

– А почему тебя это волнует?

– Ты можешь вторгнуться в меня.

– Если даже я захочу, это будешь уже не ты и заботить тебя это уже не должно. Ты собираешь пройти этим путем или нет?

Ларон разделся и лег. Он закрыл глаза. Уэнсомер произносила слова заклинания, потом раздался тихий треск, свидетельствовавший о том, что она начала формировать потоки эфирной энергии. Он ощутил покалывание и холодок на коже, начиная с головы, а затем его чувства стали глохнуть и он погрузился в металлическую, фиолетовую пустоту.

Уэнсомер положила магический венец и сферу-оракул рядом с трупом, подняла его веки. Потом, удовлетворенная, проверила дыхание Ларона тыльной стороной ладони, прощупала его пульс. Все было в норме. Тогда она взяла большим и указательным пальцами его пенис, покачала головой и произнесла:

– Какая потеря.

После этою она подняла подол, села на скамью верхом, оседлав Ларона, выдохнула прозрачные нити сверкающих заклинании, собирая их в ладони. Потом развела руки, положила их по сторонам от головы юноши и наклонилась, прижавшись лбом к его лицу. Медленно, постепенно ее разум перетекал внутрь его головы, смешиваясь с сознанием Ларона.

– Привет… Кто-нибудь дома? – безмолвно спросила она.

Ей ответило лишь эхо ее собственных слов. Она снова попробовала пробиться в глубину, но натолкнулась на сопротивление. Тело было переименовано; она могла посетить его лишь как временный гость. Женщина для пробы открыла глаза и увидела свое безвольное, отстраненное лицо сверху, переплетенное потоками энергий порожденных ее заклинаниями.

– Моя… моя… ты… прекрасна, – выговорила она непослушными губами, тяжелым, неповоротливым языком, принадлежавшими Ларону.

Но тут ее поразило странное, незнакомое ощущение между ногами. «Ах так вот как вы чувствуете себя, когда видите нас, – подумала она. – Я делаю все это в интересах строгой и холодной науки».

Уэнсомер покачала собственной женской головой, разум ее покидал чужое тело. Там не было древней души, плененной Лароном в течение семисот лет. Эта душа покинула тело прежде, чем ее коснулась сфера-оракул. Она поднялась со скамьи, дотянулась до цепи, удерживающей тело, и достала пару наручников. Свежий труп был надежно защищен холодным железом, только потом она взялась за венец, произнесла другое заклинание и надела магический обруч на голову умершего, Уэнсомер распрямилась, встав во весь рост. Перед ее глазами раны на груди и голове затягивались, а по коже мертвеца пробегали синеватые блики эфирно энергии. Теперь уже в любой момент могла взойти Мираль. Уэнсомер заметила, как дрогнули веки.

Ларон попытался разорвать путы, охватившие все его тело. Раздался треск, посыпались щепки, но цепи крепко держали вампира. Наконец он успокоился и замер.

– Как всегда, успех, – сказала Уэнсомер. – Ты останешься здесь, в цепях, пока не скроется за горизонтом Мираль, а потом кто-нибудь из людей Гр'Атоса Арака заберет твое тело и доставит его в глубь континента по реке, там они выбросят его. Через день или два армия союзных королевств пройдет в тех краях, и в твоем распоряжении окажется изобилие еды. Варсовран, возможно, наградит тебя медалью за это, кто знает?

Вампир Ларон повернул голову и взглянул на лежавшее на соседней скамье тело подростка. Это вызвало у него не нужный для организма вздох.

– Уэнссмерр, – Ларон с трудом шевелил губами, которыми раньше никогда не приходилось пользоваться. – Ннназзад!

– Что ты хочешь сказать? Я здесь живу. Вилла обошлась мне в двадцать семь тысяч золотых паголов. Мне пришлось купить ее в самое неудачное время года – во всяком случае, так заверял меня Почтенный Джеррик.

Челюсти вампира снова пришли в движение. Длинные клыки ярко сверкнули в лунном, призрачном свете, падавшем через окно.

– Я… я… Ннназзад. Жжживой.

– В то тело? После того как я заплатила одиннадцать золотых паголов за это тело? Ты хочешь состариться и умереть, как все мы? Ты понимаешь, что у тебя по-прежнему душа вампира, и когда придет время умирать, не превратишься ли ты снова в живого мертвеца? Но если ты умрешь в преклонных годах, ты станешь вампиром весьма отталкивающей наружности. Полагаю, кто-то наложил особое заклятие на твою сферу-оракул, чтобы освободить твою душу для ее истинного назначения, но…

– Нназзад! – настаивал Ларон, уже лучше справлявшийся с новым языком.

Уэнсомер произнесла соответствующее заклинание и сняла венец, поместила его на голову прежнего Ларона-юноши и замерла. Подросток открыл глаза, встряхнул головой, сел на скамье, слегка покачиваясь.

– Как ты себя чувствуешь? – поинтересовалась Уэнсомер.

– Лучше, – он быстро удостоверился, что вместо клыков во рту у него снова обычные зубы. – Лучше, хотя довольно странно. Раньше так не было. Я словно вижу сияние. – Он посмотрел на лучи света, проникавшие сквозь полуприкрытые ставни, на тени на полу башни. – Мне кажется, что прошли считанные минуты, но, насколько понимаю, вся процедура должна была занять больше часа. Что ты делала со мной?

– За этот час, когда тело не принадлежало тебе, рыцарственный Ларон. Я прикасалась к голове, чтобы проверить, осталась ли там душа прежнего обитателя.

Такая возможность никогда не приходила Ларону в голову. Он встал и натянул штаны.

– Ну и как?

Поверь мне, если бы он там оставался, мое этическое чувство не позволило бы мне вернуть тебя назад, в это тощее юное тело, обладающее собственным потенциалом. Тебе повезло. Ты очень точно вошел в ту оболочку, – она указала на труп, чьи раны снова открылись, как только эфирные силы вампира покинули его.

Ларон содрогнулся.

– Этика. Ха! Мне сдается, что твоя этика не помешала бы тебе взять под контроль это тело и считать его своей собственностью!

– Это, молодой человек, касается лишь меня и моей совести.

Ларон натянул тунику, повесил на пояс топор.

– Послушай, спасибо за то, что ты для меня сделала, – он наконец нашел в себе силы поблагодарить ее. – Я верну тебе деньги, потраченные на этот труп. Говоришь, десять паголов? – он потянулся за кошельком.

– Думаю, ты обнаружишь, что их там уже нет.

Ларон нахмурился и оставил кошелек в покое.

– В таком случае, я, наверное, покину тебя, предоставив возможность описать результаты уникального и весьма познавательного эксперимента.

– Только один вопрос. Почему ты решил вернуться в смертную оболочку, к жизни, после того, как обрел свое прежнее состояние? Неужели все дело в тех чувственных удовольствиях, которые ты познал с сестрой Пеллиен или преподавательницей Лавенчи?

Ларон с довольным видом улыбнулся, затем подбросил на ладони заметно полегчавший кошелек.

– И в чем ценность этого для тебя?

У Уэнсомер рот открылся от изумления:

– Ценность? Для меня? И это после всего, что я для тебя сделала?

– Ты многому научилась, причем бесплатно. Ты заплатила за использование трупа, так что я полагаю, ты повысила свое благосостояние паголов на шесть.

– Шесть паголов!

– Не говоря уж об использовании моего тела… э-э-э… скажем так, в сексуальных целях.

– Тела, которое ты временно покинул.

– Ага! Значит, ты действительно это делала!

– Я проводила исследования, больше ничего.

– «Исследования»! Я слышал, как ты называла это «перепихоном», «интимными развлечениями» и даже «творческой телесной деятельностью», но «исследованиями» – никогда!

– Один пагол.

– Один пагол! Благодаря мне ты только что стала первой женщиной в истории, познакомившейся с сексуальными ощущениями с мужской точки зрения – бесплатно! А теперь ты хочешь заполучить мой восхитительный, бесценный, абсолютно оригинальный и новаторский опыт тоже бесплатно?

– Мне совершенно не интересно, что ты там делал с Пеллиен и Лавенчи, я лишь хочу знать, почему ты отказался от шанса вновь стать живым мертвецом. Два пагола.

– Пять.

– Три!

– Четыре, или ты ничего не узнаешь!

– Четыре, если ты добавишь ту стеклянную штуку из Ларментеля, которая показывала фрагмент огненного круга.

– Ее украл Феран. А как насчет оракула короля Жироналя?

– Идет!

Ларон подошел к окну, облокотился на подоконник и выглянул наружу, чтобы посмотреть на город. Облака начинали закрывать солнце, скоро должен был пойти дождь. Диомеда наиболее эффектно выглядела в солнечные дни, в пасмурную погоду она казалась болезненной. Уэнсомер подошла к нему и тоже взглянула из окна, почти прижимаясь к юноше.

– Ну? – нетерпеливо спросила она, подталкивая его бедром.

– Неуверенность.

– Неуверенность? Просто неуверенность?

– Да.

– Почему?

– Когда ты живой мертвец, все совершенно ясно и определенно. Я точно знал, что мог сделать, а чего нет. Я никогда не менялся, я знал, что мои намерения в отношении женщин были честными, потому что я не мог предложить им ничего, кроме честных намерений. О, то тело, что лежит там, позади, оно великолепно, но я точно знаю, что оно останется точно таким и через столетие, а это уже скучно. Бессмертие – это не вечная жизнь, бессмертие – это полная и абсолютная определенность.

– Но засыпать и становиться беспомощным, когда скрывается за горизонтом Мираль, – это повод для неуверенности. Если бы я сняла сферу-оракул с тела и не произнесла нужного заклинания, ты бы на самом деле умер.

– Нет, тут как раз была полная уверенность. В качестве вампира я был ориентирован на самосохранение. Но я не могу сказать, что это приносило мне радость. Неуверенность, неопределенность – это жизнь. Определенность подобна смерти. Став живым, я столкнулся со многими проблемами, мне пришло приспосабливаться, но… Уэнсомер, когда я вновь стал вампиром я вдруг осознал, что никогда рядом со мной не будет стоять кто-то другой, прикасаясь губами к моим губам с такой лаской, которую не подарит самое изощренное заклинание массажа или релаксации, не скажет мне, что я ее отважный и доблестный рыцарь. Когда я был живым мертвецом, люди испытывали ко мне сочувствие и благодарность, но нежность – никогда.

Уэнсомер попыталась сдержать рыдания. Ларон обернулся к ней и увидел, как по щекам ее текли слезы.

– Черт тебя побери, Ларон, я живая, и у меня никогда не было шанса назвать мужчину своим «отважным и доблестным рыцарем».

Ларон бережно обнял ее за плечи:

– Ну, может, ты тратишь время в неподходящих тавернах?

Она снова толкнула его бедром, а затем обняла за талию:

– В такого рода тавернах не встретишь таких мужчин. Ларон. Не спрашивай, откуда я это знаю.

Ларон достал небольшой кусок стекла, привезенный из центра Ларментеля, и понимающе улыбнулся.

– Грязные картинки? – спросила она.

– В общем так. Хочешь взглянуть на них прямо сейчас?

– Мне нужно развеселиться. Почему бы и нет?

– В таком случае не найдется ли у тебя амулет-якорь, который можно использовать для того, чтобы закрепить сферу-оракул? Я пока еще не завершил исследования утечки эфирной энергии сквозь стекло.

Уэнсомер положила ему в ладонь камень, по виду напоминавший гранат, в серебряной оправе. Это украшение обычно красовалось у нее в пупке.

– Когда-то он принадлежал могущественному колдуну, которого убило и съело огромное кожекрылое существо из эфирного мира, – я говорю о камне, а не об оправе.

– Надеюсь, что так, – кивнул Ларон.

– Девяносто лет камень оставался в желудке твари, пока он не состарилась и не стала почти слепой. Она превратилась в то, что называют порой созданием привычки, – так как перемещалось по знаком траекториям, а потом кое-кто построил замок на вершине горы, где намеревался каждое лето устраиваться с комфортом. На следующий год существо прилетело к башне, просунуло голову в окно спальни и сломало шею. Когда тело кожекрылого порубили на куски, в желудке обнаружили этот камень. В эфирном мире он приобрел яркость и невероятную прочность.

– О! А как тебе удалось заполучить его?

Уэнсомер нахмурилась, отвела глаза. Наконец, чуть ссутулившись, она уставилась за окно:

– В ту ночь я была в этой спальне, а Ровал…

– Довольно! Я не хочу больше ничего знать.

Ларон соорудил отличное эфирное сплетение энергетических потоков и установил его над фрагментом стекла из Ларментеля. Основа оракула начала излучать голубоватое свечение, которое вскоре стало незаметным, так как его заглушил красный свет, исходивший от камня Уэнсомер с того момента, как он взял в ладонь сплетенную сеть. Затем Ларон сжал руку в кулак прямо над камнем, а когда снова раскрыл ладонь, причудливая форма исчезла.

Веландер с нарастающим ужасом наблюдала за операцией. Эфирное плетение, соединявшее стекло со сферой-оракулом, было слишком грубым, чтобы уловить такое слабое и рассеянное присутствие, как ее таящая в эфире сущность. Она оставалась в темноте, отчаянно цепляясь за оранжевую нить.

«Когда придет смерть, я этого даже не замечу, – говорила она себе. – Просто накатит дремота, постепенно превращающаяся в ничто. Вероятно, я заслуживаю этого. Целый континент был уничтожен, а я думала лишь о том, как отомстить Терикель. Что же тогда называть злом? Истинным злом? Терикель никогда не переставала сражаться с Варсовраном и его огненными кругами; она оплатила путешествие „Лунной тени“ на Торею. А Серионезе устраивала интриги, вела свою игру, чтобы захватить власть. Она была похоже на черную птичку, коллекционирующую яркие клочки тряпья и цветные стеклышки для своего гнезда».

Веландер задумалась о том, сойдет ли она с ума по мере угасания ее сущности. «Мне никогда не нравился Феран, – решила она. – Наверное, мне нужно было удивить Терикель чем-то более приятным? Может, Ларон? Бедный Ларон, но по крайней мере хоть ему удалось преодолеть все тернии и выйти на дорогу к счастью. Он сражался за доброе имя Пеллиен. Никто другой не сделал бы этого. Стал бы он сражаться за меня, если бы знал, что я все еще цепляюсь за существование? А Терикель – она была шпионом ордена Метрологов. Не Старейшина ли направила ее в постель к Ферану? Обманул ли ее Феран так, как сумел обмануть меня? Должно быть, так. Мы были с ней так близки, она, наверное, чувствовала то же, что и я. Должно быть, она ненавидела Ферана, как и я; безусловно, она лишь исполняла свой долг. Бедная Терикель. Сначала лишенная девственности Фераном, потом преследуемая всеми остальными. За исключением Ларона. В конце концов, когда все другие так или иначе ушли, Ларон остался. Когда я превращусь в ничто, когда окончательно умру, стекло, с которым связана моя осевая нить, все еще будет покоиться у груди Ларона. Он будет рядом со мной, я не умру в одиночестве.

Так, не сойду ли я с ума? Ликуя каждый раз, когда кто-то соблазняет Ларона? Отчаянно мечтая о прощении Терикель, готовая умолять прежнюю подругу и наставницу о сближении? Может быть, наоборот, впервые за многие годы я становлюсь здоровой, вменяемой? Вероятно, я прихожу в сознание. Внезапно все стало таким ясным и определенным. Ларон, я не достойна того, чтобы любить тебя, но я тебя боготворю. Будь моя воля, я бы стала тобой. Если бы существовали средства, способные привести тебя на темный и сужающийся путь, на котором я оказалась, я бы ни секунды не колебалась и тут же воспользовалась бы ими».

Хадьял был таким маленьким местечком, что, стоило появиться поблизости каравану верблюдов, все мгновенно узнавали об этом. От служанок и евнухов школы госпожи Волдеан Долвиенн узнала, что очередные путники направляются на юг, в Баалдер. Это был сарголанский город, хотя там было жарко, сухо и небезопасно из-за того, что людей пустыни и кочевников было больше, чем сарголанцев. Поскольку городок служил северным форпостом королевства, губернатор назначался из Сарголана. И это давало ощущение относительной защищенности всем трем девушкам.

Долвиенн постоянно присматривалась и прислушивалась ко всему, что происходило вокруг. Она привыкла различать ритмы школы, познавала шаги разных охранников, быстро сориентировалась кто и когда входит и выходит, чья смена в какой день. Когда прибыл всадник, уже почти совсем стемнело. Долвиенн мгновенно приникла к одному из отверстий, а потому сумела разглядеть Торагева, чье лицо мелькнуло в свете факелов. Он привязал лошадь, отдал распоряжения стражникам покормить ее. «У Торагева власть», – отметила про себя любопытная девушка. Она поспешила назад, в комнату, зажгла лампу, торопливо погасив искры от трута, опасно разлетевшиеся вокруг. К тому моменту, когда Торагев поднялся по лестнице и вошел в коридор, она уже вытрясала один из половиков. Когда мужчина появился перед ней, она низко поклонилась.

– А честная и преданная Долвиенн, приятно видеть тебя, – сказал он, распахивая плащ.

– Рада видеть вас, господин Торагев, – вежливо ответила девушка.

– Ступай в комнату, мне нужно кое-что обсудить, – распорядился он без дальнейших церемоний.

Оказавшись в комнате, он повел себя хитро и осторожно, словно у него не было в школе никаких дел. Он взял Долвиенн за руку и подвел к окну.

– Дым и свечение вон в той стороне – это знаки остановившегося на привал каравана, – начал он, указывая на отдаленные костры. – Те люди только что прибыли из Залмека и направляются на юг, в Баалдер.

– Баалдер, в Сарголанской империи? – спросила Долвиенн, отлично изображая смесь надежды и наивности.

– Да. Баалдер находится в двух сотнях миль отсюда, за пустыней. Меньше чем через неделю караван вступит на землю твоей родины.

– Было бы так чудесно отправиться завтра утром в путь вместе с караваном.

– Если упаковать вещи за ночь, утром можно отправиться в дорогу.

– Завтра? – у Долвиенн перехватило дыхание. – Завтра мы сможем уехать?

– Да.

– Я… Мне нечего упаковывать, – в восторге воскликнула она. – Все, что мне нужно, – это смена одежды, маскировка.

– Ну, значит, договорились. Вот посмотри.

Он достал из-под плаща узелок. Это была мужская туника из грубой ткани и шляпа от солнца.

– Но как я смогу бежать отсюда? – поинтересовалась Долвиенн. – Тут на входе стоят вооруженные евнухи.

– Тебе не придется бежать. В конце концов, именно я отвечаю за вашу охрану. Мы просто выйдем прогуляться.

– Вот так легко? – удивилась девушка.

– Моя дорогая Долвиенн, ничто не бывает слишком легко. Уйти сможет только одна из вас. Если твоя так называемая госпожа говорит правду, это означает, что, когда сбежавшая девушка доберется до Баалдера, остальных двоих смогут выкупить. Понимаешь, чтобы история предстала правдивой, тебе следует предстать перед губернатором Баалдера.

– Я не понимаю.

– Официально у сарголанцев не может быть рабов, но неофициальная работорговля существует. Это значит, что мой господин потеряет рабыню, если ты не та, за кого себя выдаешь. И тогда мой господин возьмет цену потерянного имущества с меня, это уж точно.

– У тебя есть наши свитки, ты знаешь, кто мы.

– Я знаю и то, что свитки бывают поддельными.

Долвиенн и сама прекрасно знала, что существуют поддельные документы. Конечно, ее сертификат об обучении танцам от имени Сайрет был написан рукой Сентерри, но поскольку с момента пленения никто не просил Сентерри что-нибудь написать, вопрос о почерке не вставал.

– Что могло бы убедить тебя в нашей честности? – спросила Долвиенн с мольбой в голосе. – У нас ничего своего, что можно было бы представить в качестве доказательства.

– Есть кое-что, – Торагев облокотился на подоконник, выглядывая в окно. – Вы трое – девственницы, а это весьма хрупкая драгоценность, которую высоко ценят в королевствах далекого севера. С другой стороны, девушка, которая отправится в Баалдер, естественно, перестает считаться собственностью моего высокочтимого господина, так что сохранение невинности для него уже не столь обязательно. Та, что первой из вас покинет это место, проведет сначала часок, развлекая меня в постели.

Долвиенн сглотнула и отступила на шаг. Несколько мгновений оба молчали и не двигались.

– Ну? Ты готова платить? – потребовал ответа Торагев.

– Я… мне не нравится эта идея, – медленно проговорила она. – Но нас трое. Что говорят другие?

– Я только что прибыл! – рассмеялся Торагев. – Я намерен поговорить с ними тоже, соберитесь все вместе, и мы обсудим наши дела.

Он вышел и Долвиенн услышала, как снаружи звякнул засов, она оказалась запертой в комнате. Служанка бросилась передвигать мебель, громоздя ее в кучу. Потом она ловко изготовила из простыни куклу, которая должна была имитировать ее тело под одеялом и переоделась в темное. Через пару минут она стала сантиметров на десять выше, наверх она накинула плащ с капюшоном, сшитый заранее из перекрашенной простыни. Оказался у нее и лёгкий топорик с рукояткой, сплетенной из ветвей, и лезвием из пергамента и теста. Долвиенн отпила из склянки жидкость с резким, пряным запахом и почти сразу выплюнула ее. У нее перехватило дыхание, она захрипела, закашлялась, но потом сумела взять себя в руки.

В дверь постучала служанка. Раздался глухой скрип, когда выходил из гнезда болт, удерживающий засов. Долвиенн на мгновение остановилась в проеме, где-то поблизости раздавались голоса.

– С кем он? – прошептала Долвиенн, обращаясь к самой себе, голос ее заметно изменился из-за попадания на связки жидкости, предназначенной для полировки мебели. – Это вы, ваше высочество, или Перим?

В дальнем конце коридора, там, где заканчивалась лестница, два евнуха-стражника с азартом играли в кости при свете единственной лампы.

– Перим отдала бы за вас жизнь, моя принцесса, она могла бы сделать более того, если бы это было в ее силах. Стоит вам позвать, и она тут как тут. Что бы вы ни сказали, она согласна. Но она опасна, как баржа для развлечений на реке, когда в отдалении появляются пороги. У тебя доброе сердце, принцесса, но ему не хватает мудрости учиться у жизни. Если необходимо расстаться с тобой значит, иного выхода просто нет. Клянусь, это не предательство.

Отдавая себе отчет в том, что ее решимость может быстро растаять, Долвиенн широкими шагами двинулась вперед по коридору, опустив пониже капюшон, сжимая в руке бутафорский топорик, твердо ступая башмаками на сильно утолщенной подошве. Евнухи заметили фигуру в темном плаще, ростом примерно с Торагева, появившуюся из сумрака. Оба стражника торопливо вскочили, едва не задев головами за низкую перекладину вытянулись перед «Торагевом».

– Доброго здоровья, господин, – рявкнули они в один голос.

– Доброго здоровья, – хриплым шепотом ответил человек, лицо которого оставалось скрытым под капюшоном.

Когда человек в плаще спустился на первый этаж и решительно пересек холл, евнухи переглянулись, улыбнулись и захихикали. Пожилой слуга дремал перед дверью, но, завидев «господина», поспешно вскочил, потянул рычаг задвижки и открыл выход во двор. Когда Долвиенн проходила мимо него, не бросив на прощанье даже медной монетки, он сердито взглянул вслед, а про себя решил потом намекнуть на сомнительный визит подчиненного самому Д'Алику. Два евнуха, стоявшие на воротах, увидев фигуру Торагева, снимавшего торбу с зерном с шеи лошади, а потом отвязавшего ее от коновязи, с некоторым удивлением наблюдали, как он легко вскочил в седло.

– Такое ощущение, что он заметно сбросил вес, наверное, с кем-то облегчился, – фыркнул один из стражников, второй засмеялся, и они дружно взялись за тяжелый брус, запирающий ворота, а потом раскрыли одну створку.

Долвиенн выехала на лошади Торагева со двора, затем свернула к лагерю, который был разбит караваном, а евнухи уже закрывали за ее спиной ворота. Желание пришпорить коня и поскорее умчаться прочь от места заточения доставляло ей почти физическую боль, но она сдерживалась и продвигалась темпом, который был бы нормальным в вечернем городе для самого Торагева. Сначала она добралась до открытого пространства, где расположился на ночь караван, затем свернула в сторону. Дорога на юг была отмечена руинами старинной арки, а по сторонам от нее тянулись земляные валы, обозначавшие древнюю городскую стену. Долвиенн проехала через узкое пространство между остатками опорных столбов. Когда она приблизилась, с земли лениво поднялись два стражника, она бросила им пару медяков из кошелька, привязанного к поясу, и они пропустили ее. Ей даже не пришлось замедлять ход лошади.

Выбравшись наконец из городской черты, Долвиенн прибавила темп. Мираль заливала окрестности зеленоватым светом. Девушка все время ждала, что вдали ударят в гонг, поднимут тревогу но стояла полная тишина. В часе езды от города она заметила приближающуюся группу всадников, но они не обратили на одинокого путника ни малейшего внимания. «Двести миль», – подумала она и несколько раз повторила эти заветные слова. Сто пятьдесят миль до Зави. Она могла добраться туда, не загнав лошадь. Если хранитель примет оставшиеся у нее монеты, позаимствованные из кошелька госпожи Волдеан, она сможет купить воду и пищу и, вероятно, доберется до Баалдера за второй переход. Лошадь Торагева крепкая, а девушка весила намного меньше всадника-мужчины.

Сентерри болезненно сглотнула, когда Торагев закончил излагать ей свои условия. С момента отъезда из Диомеды все три девушки находились под постоянной угрозой насилия, это случалось столько раз, что они уже не могли сосчитать опасные моменты, однако до сих пор с ними не случалось ничего более страшного, чем раздевание, осмотр и прикосновения потенциальных покупателей.

– Итак, кто отправится в путь? – спросил Торагев в заключение. – Одна из вас или никто? У меня в дорожной сумке есть смена одежды для маскировки. Мы можем уехать в течение часа.

– Если существует что-нибудь, хоть что-нибудь способное убедить тебя в моей честности, я сделаю это, – заявила Сентерри.

– Есть только одно доказательство честности, которое ты можешь мне предложить, – сказал Торагев, широко разводя руками, словно демонстрируя свою искренность и чистоту намерений. – Все вы трое – девственницы, в этом лично удостоверилась госпожа Волдеан. Это высоко ценят представители знати и королевских семей северных королевств. Та из вас, что отправился в Баалдер, перестанет считаться собственностью солидного работорговца Д'Алика, так что сохранение девственности уже не будет иметь принципиального значения.

По выражению лица Сентерри стало ясно, что она уже поняла, в чем суть предложения Торагева.

– Да моя красавица, – подвел он итог рассуждениям. – Девушка, которую ты решишь отправить в Баалдер, должна сперва посетить мою постель.

Дата добавления: 2015-08-21