Смешанный аромат. У лучших людей вовсе нет убеждений, худшие превратились в фанатиков.

У лучших людей вовсе нет убеждений, худшие превратились в фанатиков.

У. Б. Итс

Когда в первый срок Билла Клинтона меня пригласили в Белый Дом, я получил некоторое представление о современных культурных войнах. Приглашение было несколько неожиданным: к политике я не имел ни малейшего отношения, и даже в своих статьях старался по возможности избегать этой темы. Однако к концу 1993 года меня всерьез начала беспокоить та тревожность и даже истерия по поводу состояния общества, которая нагнеталась в евангельских кругах. Я написал статью с выводом: «Главная наша задача — не христианизировать Соединенные Штаты (заведомо безнадежное дело), а устоять в качестве Церкви Христовой во все более враждебном мире».

Издатели журнала «Христианство сегодня» снабдили мою статью сенсационным заголовком: «Почему Клинтон — не Антихрист». Я получил изрядное количество писем, в основном утверждавших, что Билл Клинтон как раз и есть Антихрист. Статья легла на стол президенту. Когда несколько месяцев спустя президент Клинтон решил пригласить двенадцать представителей евангельской церкви на завтрак, мое имя попало в список. Там были депутаты от церквей и церковных организаций, от семинарий и академий, я же оказался среди них главным образом благодаря броскому названию статьи. «Это уже что–то, Билл», — сказал Эл Гор, увидев заголовок «Почему Клинтон — не Антихрист».

«Президент не собирается навязывать вам свое мнение, — предупредили нас. — Он хочет выслушать ваши претензии. Каждому предоставляется по пять минут, чтобы высказать президенту все, что вы сочтете нужным». Не требовалось особой проницательности в области политики, дабы понять: президент собрал нас главным образом потому, что озаботился критикой со стороны евангельских христиан. Об этом Клинтон и заговорил в начале встречи: «Порой я чувствую себя духовным сиротой».

Выросший в общине южных баптистов, Клинтон не вписывался в христианскую атмосферу Вашингтона, по его словам, «самого мирского города, в каком ему только доводилось жить». Когда его семейство шло в церковь, вокруг собирались репортеры, что отнюдь не способствовало нормальному богослужению. Мало кто из ближайшего окружения Клинтона (хотя он сам же назначил этих людей) разделял его интерес к религии.

Более того, консервативные христиане отмежевались от Клинтона. Бегая трусцой по улицам Вашингтона, президент натыкался на лозунги: «Голосуя за Билла Клинтона, ты голосуешь против Бога». Чету Клинтонов называли «Ахавом и Иезавелью». Даже собратья по вере, южные баптисты, осуждали Арканзасский приход за то, что он не вычеркнул из списка своих членов нового президента.

Словом, христиане не проявляли особого милосердия к президенту. «Я достаточно давно занимаюсь политикой, чтобы привыкнуть к критике и враждебности, — сказал нам Клинтон. — Но я не был готов к ненависти со стороны христиан. Откуда в них такая ненависть?»

Разумеется, все, собравшиеся в то утро в обеденном зале Линкольна, знали, каким образом президент ухитрился навлечь на себя враждебность христиан: политика в защиту абортов и прав гомосексуалистов, в сочетании с собственными моральными изъянами Билла Клинтона, не позволяла христианам поверить в то, что он действительно верует в Бога. Один уважаемый лидер христианской общины сформулировал эту мысль крайне просто: «Если бы Билл Клинтон искренне верил, он не мог бы придерживаться подобных взглядов».

Я написал заметку об этом завтраке и спустя несколько месяцев получил еще одно приглашение из Белого Дома: на этот раз мне предоставлялась возможность сделать эксклюзивное интервью с президентом. Интервью состоялось в феврале 1994 года. Началась наша беседа в президентском лимузине. После того как Клинтон выступил с речью в одной из школ города, Дэвид Нефф, издатель журнала «Христианство сегодня», и я проделали вместе с ним длинный путь в Белый Дом и завершили встречу в Овальном кабинете. Лимузин был достаточно просторным, но Клинтону, сидевшему напротив нас, приходилось поджимать длинные ноги. Прихлебывая минеральную воду из бумажного стаканчика — горло постоянно болело от выступлений, — президент отвечал на наши вопросы.

В первую очередь мы обсудили проблему абортов. Мы с Дэвидом Неффом заранее ломали себе голову, как бы поделикатнее подойти к этому сложному вопросу, но разговор завязался сам собой. В то утро мы побывали на национальном молитвенном завтраке и слышали, как мать Тереза разделала президента под орех за поразившую нашу страну эпидемию абортов. После завтрака Клинтон продолжил беседу с матерью Терезой и теперь готов был обсудить ту же проблему с нами.

Наш разговор я изложил в статье «Загадка веры Билла Клинтона» и там же продолжил обсуждение проблем, затронутых моим издателем. Можно ли считать веру Билла Клинтона искренней, учитывая его политические взгляды? Я провел подробное расследование, беседовал с друзьями и сверстниками Клинтона и собрал неопровержимые доказательства: его вера — не удобная политическая маска, а действительно часть его личности. За исключением нескольких лет в колледже, он постоянно посещал церковь, всю жизнь активно поддерживал Билли Грэма и прилежно изучал Библию. Когда я спросил Клинтона, какую христианскую литературу он прочел за последнее время, он упомянул книги Ричарда Моу (президента Богословской семинарии Фуллера) и Тони Камполо.

Я убедился: вне христианской веры понять Клинтонов нельзя. Хилари Клинтон, выросшая в семье методистов, верит, что мы живем на земле затем, чтобы служить людям и творить добрые дела. Билл Клинтон, южный баптист, воспитывался в период волны церковного возрождения. Проповедники призывали народ к покаянию, люди валом валили в церкви. Да, за неделю Клинтон не раз успевал оступиться — а с кем иначе? — но в воскресенье он шел в церковь, исповедовался в своих грехах и начинал жизнь заново.

После интервью я постарался написать беспристрастный рассказ о президенте Клинтоне и его вере, уделив особое внимание проблеме абортов и противопоставив предложенный им компромисс нравственному идеалу матери Терезы. Интервью опубликовали и… я не был готов к столь бурной реакции. Как только почтальон не надорвался, мешками таская гневные письма!

«Вы утверждаете, что Клинтон начитан в Библии, — писал мне один из читателей. — Что ж, то же самое можно сказать и о дьяволе! Он вам пыль в глаза пустил». Многие полагали, что евангельским христианам вообще не следовало встречаться с президентом. Авторы шести писем проводили прямую параллель с Гитлером, который цинично использовал священников в собственных целях. Другие сравнивали нас с теми из православных священников, что склонились перед Сталиным. В качестве примера для подражания нам предлагались библейские сцены противостояния веры и власти: Иоанн Креститель перед Иродом, Илия перед Ахавом, Нафан перед Давидом. Почему я не уподобился пророку, не ткнул обличительным перстом в лицо президенту?

Один мой критик писал: «Если бы Филип Янси увидел, что ребенка вот–вот переедет поезд, он был не прикрикнул на малыша и не оттолкнул его с рельс. Он стоял бы себе в сторонке, ласково уговаривая беднягу отойти».

Менее десяти процентов писем несли положительный заряд. А злобные личные нападки вообще застали меня врасплох. Один мой читатель предположил: «Переезд с равнин Среднего запада в разреженную атмосферу Колорадо сократил запас кислорода в легких мистера Янси. Его разум помрачился». Другой высказался так: «Надеюсь, Фил Янси с удовольствием вкусил яйца всмятку за завтраком в Белом Доме, а пока он утирал с вымазанной физиономии желток, администрация Клинтона продолжала свою безбожную и аморальную работу».

За двадцать пять лет работы в журнале я получил причитавшуюся мне долю неодобрительных отзывов, но, продираясь сквозь пачки озлобленных поношений, я окончательно понял, почему в глазах мира понятие «благодать» отнюдь не ассоциируется с евангельскими христианами.

* * *

Большинство посланий Павла строится по единой схеме: первая часть письма посвящена возвышенным богословским понятиям, например, «сокровищнице благодати Божьей». Затем Павел приостанавливает рассуждения, чтобы ответить на вероятные возражения читателей, и лишь потом переходит к практическим выводам, подробно объясняя, как проявляются эти сокровища в суете повседневной жизни, говорит, например, как обретший благодать человек поведет себя в качестве супруга, члена церкви или гражданина.

Прибегнув к той же схеме, я постарался показать, что благодать — это дивная сила, разрывающая узы безблагодатности, сковывающие народы, племена и семьи. Благодать несет нам радостную весть: Господь вселенной любит нас. И эта весть так хороша, что многих повергает в смущение. Однако моя задача не ограничивается провозглашением этой вести. Настало время перейти к практическому вопросу: если благодать хороша, почему мы столь редко обнаруживаем ее в христианах?

Почему христиане, призванные источать благоухание благодати, вместо этого источают ядовитую вонь безблагодатности? Анализируя положение в США 1990–х годов, могу дать один ответ: церковь до такой степени погрязла в политической борьбе, что стала играть по правилам силы и власти, по безблагодатным правилам. Более всего церковь рискует утратить свое призвание, когда выходит на арену социальной борьбы.

Опубликовав статьи о Билле Клинтоне, я лишний раз убедился в этой истине. Едва ли не впервые я хорошенько внюхался в запах, источаемый некоторыми христианами. И то был отнюдь не приятный аромат. Я начал внимательнее всматриваться в отношения христиан с миром в целом. И что же? В передовице «Нью–Йорк Тайме» я прочел следующую мысль: деятельность религиозных консерваторов «представляет собой гораздо большую опасность для демократии, нежели коммунизм». Неужели авторы статьи искренне в это верили?

Поскольку общая тенденция как нельзя лучше отражается в карикатурах, я проследил за тем, как карикатуристы изображают христиан. Например, журнал «Нью–Йоркер» опубликовал такую картинку: официант в дорогом ресторане разъясняет клиенту пометки меню — мол, звездочки обозначают блюда, одобренные крайне правыми христианами. На другой политической карикатуре на типичной американской церкви висела табличка: «Первая антиклинтоновская».

Я безоговорочно уверен в праве и даже обязанности христиан участвовать в политике. Христиане всегда возглавляли крестовые походы — за освобождение рабов, за гражданские права, против абортов. Считаю также, что пресса раздувает «угрозу», будто назревающую в среде правых религиозных сил. Знакомые мне христиане–политики имеют мало общего с персонажами карикатур. Тем не менее, меня беспокоит возникшая недавно тенденция отождествлять евангельских христиан с «правыми христианами». Судя по карикатурам, христиане превращаются в глазах общества в педантов–моралистов, норовящих распоряжаться чужой жизнью.

Я знаю, почему в поступках некоторых христиан не обнаруживается благодати: виной тому страх. Мы подвергаемся нападкам в школах и судах, а порой и в Конгрессе. Вокруг происходят перемены, свидетельствующие о моральном упадке общества. Соединенные Штаты превзошли все развитые страны по числу уголовных преступлений, разводов, подростковых самоубийств, наркомании, количеству брошенных и внебрачных детей. Консерваторы превращаются в осаждаемое со всех сторон меньшинство. Их ценности постоянно подвергаются нападкам.

Каким образом могут христиане отстоять свои нравственные ценности в обмирщавшем обществе и при этом сохранить дух благодати и любви? Говоря словами псалмопевца: «Когда разрушены основания, что сделает праведник?» (Псалом 10:3). За яростью людей, писавших мне гневные письма, я вижу глубокую и вполне оправданную обеспокоенность за состояние мира, в котором не остается места для Бога. Однако я знаю также — ибо Иисус напомнил об этом фарисеям, — что одного только попечения о нравственных ценностях недостаточно. Мораль без благодати бессильна.

Эдни Руни, комментатор телешоу «Шестьдесят минут», сказал однажды: «Я против абортов. Я приравниваю их к убийству. Но вот в чем беда: люди, выступающие за свободный выбор, нравятся мне гораздо больше, чем «защитники жизни». С первыми я бы отобедал гораздо охотнее». Вопрос не в том, с кем разделит обед Эдни Руни. Беда в другом: от христиан, при всей их пылкой защите прав нерожденных, не исходит ощущения благодати.

Я спрашивал случайных попутчиков в самолете, какие ассоциации вызывает у них словосочетание «евангельские христиане». Как правило, я получал в ответ политические определения. А ведь Иисусово Евангелие представляло собой отнюдь не политическую платформу! Партийные блоки и лозунги культурной войны заслоняют главную весть христианства — весть благодати. Очень трудно, практически невозможно проповедовать эту весть в коридорах власти.

Церковь все более политизируется, общество движется к упадку, со всех сторон слышны призывы бороться за нравственность, а не призыв к милосердию. Распните гомосексуалистов! Осрамите матерей–одиночек! Преследуйте незаконных иммигрантов! Травите бездомных! Наказывайте уголовников! Некоторые христиане, видимо, полагают, что если принять достаточно суровые законы, страна вернется на верный путь. Я слышал такое мнение: «Единственный способ добиться подлинного духовного возрождения — реформа власти». Ничего не перепуталось?

В 1950–е и 1960–е годы традиционные деноминации перешли от проповеди Евангелия к политической пропаганде. И скамьи в церквях опустели, число прихожан сократилось вдвое. Верующие стали переходить в другие церкви в поисках проповеди, более близкой их духовным запросам. Неужели евангельские церкви повторят ту же ошибку и оттолкнут прихожан излишней политизированностью?

* * *

Нетерпимость левых, их злоба и решительный отказ от компромиссов заслуживают отдельной книги. Но сейчас меня волнует один–единственный вопрос: благодать. Не тонет ли весть о Божьей любви к грешникам в христианской кампании в защиту морали? Евангельское христианство — мое наследие, моя семья. Я всю жизнь работаю среди этих людей, я молюсь вместе с ними, адресую им свои книги. Если мне кажется, что мои близкие отступают от слова Божьего, я обязан вмешаться. В конце концов, это не столько осуждение, сколько самокритика.

Пресса искажает позицию правых христиан и вообще недостаточно их понимает. Однако с нас нельзя снимать вину. В моем родном городе Рэндалл Терри призывал христиан стать «нетерпимыми ревнителями» в войне против «детоубийц, содомитов, сторонников использования презервативов и всей плюралистической нечисти». Нашу представительницу в Конгрессе он заклеймил как «ехидну, ведьму, дурную женщину». Он утверждал, что «христиане не могут более играть в духовные классики, прячась в отведенном им гетто». Нужно осушить «моральное болото, в которое превратилась наша страна и вновь сделать из нее христианскую нацию». Более того, надо обратить в христианство и другие народы.

Хотя Рэндалл Терри — отнюдь не воплощение евангельского большинства, его выступления попадают на первые страницы провинциальных газет, укрепляя в обществе представление о безблагодатном христианстве. Вот еще один пример его высказываний: «Я хочу, чтобы вы омылись в волнах ненависти. Ненависть прекрасна… Наш библейский долг, к которому мы призваны Богом — завоевать страну».

Есть и более осторожные высказывания, например: «Лучше продвигаться тихо, вкрадчиво, под покровом ночи… Я хочу быть невидимым. Я начинаю партизанскую войну. Я крашу лицо камуфляжной краской и выхожу на тропу войны. Вы ничего не почувствуете, пока не превратитесь в труп. Вы заметите это лишь наутро после выборов».

Надеюсь, большинство людей, как и я, воспринимает эти речи с некоторой иронией. Мы привыкли к публичным позам, к сочным кускам для прессы. Можно привести не менее красочные высказывания противной стороны. Однако что подумает, слушая эти речи, молодая женщина, которая решилась на аборт, а теперь раскаивается в этом? Я хорошо знаю, как воспринимаются подобные речи гомосексуалистами, отчаянно ищущими выхода, — со многими такими людьми я беседовал в Вашингтоне.

Я вновь вспоминаю слова проститутки, побудившие меня написать эту книгу: «Церковь! С какой стати я пойду туда? Мне и так плохо, а они будут тыкать меня лицом в грязь». Вспоминаются мне поступки Иисуса, Который, словно магнит, притягивал к Себе всех отверженных обществом. Он пришел не к праведникам, а к грешникам. Когда Его схватили, то не изобличенные грешники, а палестинские блюстители нравственности потребовали казни.

Мой сосед, функционер республиканской партии, поделился со мной беспокойством, которое испытывали многие республиканцы: как бы «замаскировавшиеся» (по выражению Ральфа Рида) правые христиане не захватили власть в партии. Один из его сотрудников обнаружил, что опознать такого лазутчика можно по частому употреблению слова «благодать». Этот человек понятия не имел, что значит «благодать», но обратил внимание на то, что лазутчики обычно проникают в партию из церквей и организаций, в названиях или литературе которых пестрит слово «благодать».

Неужели с «благодатью» — последним великим словом, единственным богословским понятием, которое еще не замусолилось в нашем языке, — произойдет то же самое, что и со всеми другими? Неужели в политическом жаргоне оно превратится в свою противоположность?

Предостережение Ницше, хотя и прозвучавшее в другой ситуации, вполне применимо к современным христианам: «Берегитесь, дабы, сражаясь с драконом, самим не обратиться в дракона».

* * *

Уильям Уиллимон, капеллан университета Дьюк, убежденный методист, просил евангельских христиан не сосредоточиваться до такой степени на политике: «Пэт Робертсон превратился в Джесси Джексона. Рэндалл Терри в девяностые — то же, что Билл Коффин шестидесятых. Средний американец только из соприкосновения с юриспруденцией узнает о метаниях человеческой души и нарушении законов нравственности. Уиллимон говорит это на основании собственного опыта: его собратья по вере выстроили на Капитолийском холме четырнадцатиэтажное офисное здание, чтобы оттуда эффективнее оказывать давление на Конгресс. Да, лоббировали они вполне успешно. Однако в пылу борьбы позабыли о главной миссии церкви, и из рядов методистской деноминации началось повальное бегство. Сегодня Уиллимон призывает своих единоверцев вернуться к библейской проповеди. А в среде евангельских христиан наблюдается обратное: слышатся проповеди о политике, а не о Боге.

Это смешение религии с политикой мешает действию благодати. Клайв Льюис отмечал: почти все преступления христианства совершались в те периоды, когда религию смешивали с политикой. Политика везде и всегда управляется безблагодатным законом. Она и нас побуждает променять благодать на власть. Церковь далеко не всегда оказывалась в силах противиться такому искушению.

Те, кто живет в условиях полного отделения церкви от государства, не вполне понимают, сколь редко складывается такая историческая ситуация и каковы ее корни. Выражение Томаса Джефферсона — «стена, разделяющая церковь и государство» — впервые промелькнуло в послании коннектикутским баптистам, которые приветствовали такое разделение. Баптисты, пуритане, квакеры и другие переселенцы ехали через океан в Америку в надежде найти место, где церковь была бы отделена от государства, ведь на родине все они подвергались гонениям со стороны официальной церкви. Объединяясь с государством, церковь приобретает тенденцию насаждать себя силой, а не наделять граждан благодатью.

Как указывал Марк Галли в журнале «История христианства», на исходе XX века христиане сетуют на разобщение церквей, отсутствие набожных политиков и недостаток христианского влияния в современной культуре. Их жалобы не могли бы прозвучать в средние века, когда церковь была едина, христиане занимали ключевые позиции во власти, а культура была целиком и полностью проникнута верой. Однако разве плоды средневековой цивилизации вызывают у нас ностальгию? Крестовые походы разорили Восток. Священники в едином строю с воинами мечом «обращали» целые континенты. Инквизиторы преследовали евреев, сжигали на кострах ведьм, подвергали жестоким пыткам даже ортодоксальных христиан. Поистине, церковь превратилась в полицию нравов. Вместо благодати — принуждение.

Как только церковь получает шанс устанавливать кодекс поведения для всего общества, она неизменно впадает в те самые крайности, против которых предостерегал Иисус. Возьмем для примера Женеву эпохи Жана Кальвина. Магистраты имели право допрашивать любого человека о его вере. Посещение церкви было строго обязательным. Законом предусматривалось, сколько блюд подавать за едой и какого цвета должна быть одежда.

Уильям Манчестер перечисляет «развлечения», запрещенные Кальвином:

Пиры, танцы, пение, картины, статуи, мощи, церковные колокола, органы, алтарные свечи, «непристойные и безбожные» песни, участие в театральных пьесах и посещение театра, помада, ювелирные украшения, кружева, «нескромное» платье, неуважительные отзывы о старших, излишние увеселения, божба, игра в карты, охота, пьянство. Он также запрещал называть детей иначе, как в честь героев Ветхого Завета и читать им «аморальные и безбожные» книги.

Отец, давший сыну не упомянутое в Ветхом Завете имя «Клод», отсидел четыре дня в тюрьме. Та же участь постигла женщину, сделавшую «нескромно» высокую прическу. Консистория приговаривала к смертной казни детей, поднимавших руку на родителей. Забеременевших девушек топили. Пасынок Кальвина, а в другой раз его невестка были застигнуты в постели с любовниками и казнены.

Перечислив подобные случаи из истории церкви, Пол Джонсон пришел к выводу: «Все попытки создать на земле совершенное общество, во главе со священниками ли, с революционерами ли, вырождались в красный террор». Вот почему и нынче не следует с излишней готовностью прислушиваться к голосам, призывающим снести стены между церковью и государством, силой восстановить общественную мораль. Говоря еловами Лесли Ньюбигин, «попытки свести рай на землю неизменно кончаются тем, что на земле воцаряется ад».

Живя в Соединенных Штатах и с трудом отражая натиск обмирщения, видя вокруг упадок морали, мы легко упускаем из виду, кто мы такие и откуда пришли. Я обеспокоился, когда услышал, как представители общества «Морального большинства» молятся о смерти для своих оппонентов, приговаривая: «Хватит уж нам подставлять другую щеку… Только этим мы и занимаемся». Еще больше я обеспокоился, прочитав, что одна калифорнийская организация пытается влиять на назначение государственных служащих с тем, чтобы правительство превратилось в «полицию Царства Божьего на земле», готовую «поразить Божьей карой всех, кто нарушает Божьи законы».

Был момент, когда Америка чуть не превратилась в жесткую теократию наподобие кальвинистической Женевы. Так, коннектикутские законы включали в себя следующие статьи: «Никто не смеет бегать в день воскресный или прогуливаться в саду или где–либо еще. Дозволяется лишь с достоинством пройти на молитвенное собрание и вернуться домой. Никто не должен путешествовать, готовить пищу, стелить постель, подметать дом, стричь волосы или бриться в день воскресный. Если в день Господний муж поцелует жену или жена мужа, виновный будет наказан по усмотрению совета магистратов». Правившие Мэрилендом представители англиканской церкви требовали от католиков обращения, прежде чем допустить их к участию в гражданской ассамблее. В некоторых областях Новой Англии право голоса предоставлялось лишь верующим, которые имели свидетельства личного спасения.

Наконец, колонии решились отказаться от единой государственной церкви. И весь народ получил свободу вероисповедания. То был беспрецедентный в истории шаг, но риск окупился. По словам историка Гэрри Уиллса, первый народ, отделивший церковь от государства, стал в итоге самым религиозным народом.

* * *

Иисус пришел основать новое Царство, которое могло бы существовать параллельно с Римской империей и завоевать Иерусалим, Иудею и Самарию и дойти до самых отдаленных краев земли. В притче Он напоминал, что чересчур усердные земледельцы вместе с плевелами (образ «сынов зла») подчас выдирают и пшеницу. Оставьте суд единственному истинному Судье, призывал Иисус.

Апостол Павел имел что сказать по поводу аморальности отдельных членов церкви, но редко осуждал аморальность языческого Рима, мало что говорил о его заблуждениях, о рабстве, идолопоклонстве, гладиаторских играх, политическом угнетении и алчности, хотя политика Рима сказывалась на христианах не менее болезненно, чем нынешний упадок морали на современных христианах.

Когда я собирался в Белый Дом на встречу с президентом Клинтоном, я хорошо знал: его репутация среди консервативных христиан зависит от его позиции по двум вопросам — аборты и права секс–меньшинств. Безусловно признаю, что обе эти проблемы чрезвычайно важны, и христиане должны уделять им внимание. Но в Новом Завете не так уж много сказано об абортах и гомосексуализме, хотя обе практики имели место уже тогда, причем в более жестокой форме. Женщины рожали детей, а потом бросали их при дороге на растерзание хищникам. Римляне и греки поощряли однополый секс, причем мужчины постарше держали молодых мальчиков–рабов.

Итак, во времена Иисуса и Павла обе эти проблемы существовали, причем в виде порочной практики, которая сейчас в любой цивилизованной стране была бы признана преступной. Ни в одной стране сейчас не дозволяется убивать доношенного, родившегося на свет ребенка. Ни в одной стране закон не разрешает иметь половые сношения с детьми. Иисусу и Павлу, несомненно, многое было известно об этих прискорбных обычаях. Тем не менее, Иисус не обмолвился о них ни словом, а Павел лишь мимоходом упоминает однополый секс. Обоих проповедников интересовало не столько окружавшее их языческое царство, сколько альтернативное Царство Божье.

Вот почему мне жаль, что сегодня церковь затрачивает столько энергии, пытаясь восстановить мораль Соединенных Штатов. Не больше ли внимания мы уделяем царству мира сего, нежели тому Царству, которое не от мира сего? Сегодня «имидж» евангельской церкви складывается из позиции по двум пунктам, о которых Иисус даже не заговаривал. А вдруг историки будущего, вспоминая дела евангельской церкви 1990–х годов, скажут: «Они храбро боролись за решение проблемы абортов и прав секс–меньшинств», но в то же время отметят, что мы позабыли об осуществлении Великого Поручения и не смогли донести до мира благоухание благодати?!

Дата добавления: 2015-08-21