Ловушка

Писатель–католик верит, что свобода уничтожается грехом. А современный читатель, насколько я понимаю, полагает, что именно так приобретается свобода. Как им понять друг друга?

Флэннери О'Коннор

Историк и искусствовед Роберт Хьюз рассказывает о.преступнике, приговоренном к пожизненному заключению в тюрьме строгого режима на острове где–то у берегов Австралии. Однажды ни с того ни с сего каторжник набросился на своего товарища и забил его насмерть. Убийцу отвезли обратно на материк. Он предстал перед судом и откровенно, без малейшего волнения, признался в содеянном. О происшедшем он нисколько не сожалел, хотя, по его словам, ничего не имел против того человека.

— В чем же дело? — спросил озадаченный судья. — Каков был мотив?

Каторжник ответил, что не мог более выносить заточение на острове и не видел смысла в своей жизни.

— Хорошо, хорошо, я все понимаю, — сказал судья. — Если бы вы бросились в океан, это никого бы не удивило. Но убийство! Зачем вы убили человека?

— Ну, я прикинул… — заговорил каторжник. — Я — католик. Совершив самоубийство, я попаду прямиком в ад, зато после убийства меня привезут в Сидней и я смогу исповедаться, прежде чем меня повесят. Тогда Бог меня простит.

Логика, которой руководствовался этот австралийский каторжник, в точности отражает логику принца Гамлета, не решившегося покончить с королем во время молитвы из страха, что в этот момент все дурные дела будут ему прощены и братоубийца вознесется на небеса.

* * *

Любому человеку, взявшемуся писать о благодати, приходится сталкиваться с этим парадоксом. В стихотворении Одена «На данный момент» царь Ирод четко излагает «логический вывод» благодати: «Всякий мерзавец скажет: мне нравится творить злодеяния, Богу нравится их прощать — отлично устроен мир!»

Готов признать, что до сих пор «портрет благодати» получался в этой книге односторонним: я говорил о Боге как о любящем Отце, желающем нас простить. Я говорил о благодати, как о власти, разрывающей узы, как о милосердии, преодолевающем глубочайшие разногласия. Однако именно власть благодати многих пугает, и я подошел к опасной грани. Я решился на это, поскольку именно так, мне кажется, поступает Новый Завет. Вот что писал великий проповедник прошлого Мартин Ллойд–Джонс:

В некотором смысле весть об «оправдании только верой» может оказаться опасной, как и весть о спасении единственно по благодати.

Каждому проповеднику я хотел бы сказать: если никогда раньше ваши проповеди о спасении не истолковывали превратно, то перечтите их еще раз. Истинно ли вы проповедуете то спасение, какое предлагается в Новом Завете безбожникам и грешникам, всем врагам Божьим? Правдивая проповедь доктрины спасения всегда несет в себе риск быть неправильно истолкованной.

В концепции благодати есть нечто опасное, скандальное. Когда богослова Карла Барта спросили, что бы он сказал Гитлеру, Барт ответил: «Иисус Христос умер за твои грехи». Грехи Гитлера, предательство Иуды… Неужели благодать не знает ограничений?!

Два гиганта Ветхого Завета, Моисей и Давид, совершали убийства, но Бог все равно любил их. Я уже упоминал человека, возглавлявшего гонителей христиан, который в итоге превратился в не имевшего себе равных миссионера. Павел неустанно твердил о чуде прощения: «Меня, который был прежде хулитель и гонитель и обидчик, но помилован потому, что так поступал по неведению, в неверии; благодать же Господа нашего (Иисуса Христа) открылась во мне обильно с верою и любовию во Христе Иисусе. Верно и всякого принятия достойно слово, что Христос Иисус пришел в мир спасти грешников, из которых я первый» (1 Тимофею 1:13–15).

Рон Никкель, глава Международного Союза Заключенных, постоянно обращается к преступникам разных стран с одной и той же проповедью: «Нам не известно, кто из нас достигнет небес, — говорит он. — Иисус предупредил нас, что многих ожидает сюрприз: «Не всякий, говорящий мне: «Господи, Господи» войдет в Царство Небесное». Однако мы знаем, что там окажутся многие воры и убийцы. Иисус на кресте посулил Царство Небесное распятому с Ним разбойнику, и апостол Павел был соучастником убийства». Я видел лица приговоренных преступников — в Чили, в Перу и в России, — когда до них доходил смысл слов Рона. Им парадокс благодати казался чудом, в которое верилось с трудом.

Снимая документальный фильм о гимне «О благодать», Билл Мойерс и Джонни Кэш побывали в тюрьмах особого режима. После исполнения гимна Кэш задавал вопрос: «О чем эта песня?» Человек, отбывавший срок за покушение на убийство, ответил: «Я был дьяконом, служил в церкви. Но пока не попал сюда, понятия не имел, что такое благодать».

* * *

Вероятность «злоупотребления благодатью» во всей своей неприглядности проступила во время разговора с одним моим знакомым — назову его Даниэлем. Как–то вечером мы сидели в ресторане, и Даниэль поведал мне, что собирается развестись с женой, с которой прожил пятнадцать лет. Он нашел себе девушку помоложе и покрасивее: «С ней я снова чувствую себя живым, такого я уже много лет не испытывал». С женой у Даниэля особых трений не возникало. Просто ему захотелось перемен, как допустим, бывает, когда человеку приспичит купить новый автомобиль.

Будучи христианином, Даниэль отлично осознавал личные и моральные последствия своего решения. Если он оставит жену, он причинит и ей, и троим детям непоправимый ущерб. И все же, говорил он, притяжение молодой женщины слишком сильно. Она влечет его, словно мощный магнит.

Я слушал его рассказ с печалью и скорбью и почти не комментировал, пытаясь свыкнуться с новостью. За десертом Даниэль «взорвал бомбу». Он сказал:

— Вообще–то у меня есть к тебе дело, Филип. Я потому и попросил тебя о встрече, что хотел задать вопрос. Он меня очень беспокоит. Ты же занимаешься богословием. Как ты думаешь, Бог может простить зло, которое я задумал?

Его вопрос извивался между нами, точно живая змея. Мне пришлось выпить подряд три чашки кофе, прежде чем я решился хоть что–то ответить. В этот момент мне открылась «обратная сторона» благодати. Как отговорить Даниэля от ужасной ошибки, если он уверен, что прощение ему гарантировано? Или, если вспомнить жуткую повесть Роберта Хьюза, кто помешает преступнику совершить убийство, которое заранее прощено?

Благодати все же сопутствует одна «оговорка», и настало время упомянуть о ней. Вот что говорит Клайв Льюис: «Августин пишет: «Бог дает каждому, чьи руки пусты». Если у человека руки заняты, он не сможет принять дар». То есть благодать надо принять. Льюис поясняет, что «злоупотребление благодатью» возникает из смешения прощения с потаканием. «Потакать злу — значит не замечать его или относиться к нему, словно ко благу. Прощение не только предлагается человеку, но и должно быть принято. Тот, кто не признает себя виновным, не может принять прощение, не может его получить».

Я сказал Даниэлю примерно следующее: «Может ли Бог простить тебя? Несомненно. Ты и сам знаешь Писание. Убийцы и прелюбодеи служили орудием Божьим. Вспомни прошлое Петра и Павла! Прощение представляет проблему для нас, а не для Бога. Когда мы совершаем грех, мы отдаляемся от Бога. Этот акт мятежа меняет нас к худшему, и нет гарантий, что мы снова сможем обратиться к Богу. Сейчас ты говоришь о прощении. Но будешь ли ты потом просить прощения, тем более, что понадобится еще и покаяние?»

Через несколько месяцев Даниэль принял окончательное решение и оставил семью. Покаяние пока что заставляет себя ждать. Даниэль предпочитает всячески оправдывать свой поступок, дескать, семейная жизнь зашла в тупик. Большинство прежних друзей он считает «узколобыми и излишне требовательными» и ищет себе новых, которые готовы вместе с ним праздновать обретенную им свободу. Однако Даниэль не кажется мне таким уж свободным человеком, поскольку цена его свободы — разрыв со всеми, кто истинно любил его. К тому же Даниэль признает, что сейчас Богу нет места в его жизни. «Может быть, потом», — приговаривает он.

Бог пошел на великий риск, заранее провозгласив прощение. Благодать подразумевает, что и мы разделяем Его риск.

* * *

«Конечно, дурно иметь множество пороков, — говорит Паскаль, — но еще хуже иметь множество пороков и не желать в них сознаться».

Существуют два типа людей — не грешные и «безгрешные», как принято считать, а лишь два вида грешников: те, кто признает свои грехи, и те, кто их не признает. Эти две группы столкнулись в сцене, которую описывает Евангелие от Иоанна (глава 8).

Иисус учил людей во дворе храма. Его проповедь прервала толпа фарисеев и учителей закона, которые приволокли с собой женщину, взятую в прелюбодеянии. По обычаю, на преступнице разорвали платье, отдавая ее на посмеяние. Испуганная, беззащитная, публично униженная, она падает на колени перед Иисусом, пытаясь руками прикрыть грудь.

Разумеется, в прелюбодеянии участвуют двое, но на суд к Иисусу привели только женщину. (А что, если она спала с фарисеем?) Иоанн ясно дает понять: обвинители не столько радели о справедливой каре, сколько расставляли силки Иисусу. Довольно хитроумная ловушка: Моисеев закон предписывает карать супружескую измену смертью, а римляне лишили евреев права осуществлять смертную казнь. Кому подчинится Иисус — римлянам или Моисею? Или этот человек, скандально известный своей снисходительностью, найдет способ избавить прелюбодейку от наказания? Но в таком случае Он нарушит Моисеев закон, причем на глазах у всего народа! Тысячи взглядов впивались в Иисуса.

И в этот напряженный момент Иисус сделал странную вещь: наклонившись, стал чертить пальцем на песке какие–то буквы. Единственная сцена в Евангелиях, где Иисус что–то пишет. Он пишет — на песке, зная, что скоро все написанное будет затоптано, развеяно ветром и смыто дождем.

Иоанн не сообщает нам, что написал на песке Иисус. В фильме Сесиля Де Милля Иисус чертит названия грехов: прелюбодеяние, убийство, гордыня, алчность, похоть. Каждый раз, когда из–под руки Иисуса проступает новое слово, несколько фарисеев потихоньку удаляются прочь. Догадка Де Милля — лишь гипотеза, наравне с прочими. Мы знаем одно: в этот грозный миг Иисус выдерживает паузу. Он молчит и что–то пишет на песке. Ирландский поэт Симус Хини отмечает, что Иисус «задает Собственный темп», добиваясь полной сосредоточенности от Своей аудитории и подготавливая к поразительному переходу от ожидаемого толпой к тому, что должно произойти на самом деле.

Зрители делят участников этой драмы на две категории: женщина, взятая на месте преступления, и ее «праведные» обвинители (как–никак, специалисты в области религии). Однако первым же Своим словом Иисус стирает все различия: «Кто из вас без греха, пусть первым кинет в нее камень», — предлагает Он.

И вновь наклоняется, чертит буквы на песке, выдерживая паузу. Обвинители, один за другим, потихоньку расходятся.

Наконец, Иисус встает и обращается к женщине, к этой преступнице, которая осталась перед Ним одна.

— Где же они? — спрашивает Он. — Разве никто не осудил тебя?

— Никто, мой господин, — отвечает женщина.

И этой перепуганной прелюбодейке Иисус дарует отпущение:

— Тогда и Я не осуждаю тебя… Иди и больше не греши.

Так одним ударом Иисус отменяет две прежние категории праведников и грешников и предлагает вместо них новые: грешников, признающих свою вину, и грешников, которые свою вину отрицают. Женщина, взятая в прелюбодеянии, не способна защититься и признает вину. Куда сложнее иметь дело с такими людьми, как фарисеи, которые вину отрицают или подавляют в себе чувство греха. Им тоже нужно освободить руки, чтобы они смогли принять благодать. Пол Турнье описывает эту схему на профессиональном языке психиатрии: «Бог снимает с нас осознанную вину и помогает осознать подавленную».

Сцена из главы 8 Евангелия от Иоанна потрясает меня тем более, что от природы мне свойственно отождествлять себя с обвинителями, а не с обвиняемыми. Я гораздо больше грехов отрицаю, нежели признаю за собой. Пряча свои грехи под плащом респектабельности, я лишь изредка допускаю открытый, публичный «прокол». Однако если я правильно понимаю суть этой притчи, из всех, собравшихся тогда во дворе Храма, ближе всего к Царству Божьему была прелюбодейка. А я приближаюсь к Царству лишь тогда, когда уподобляюсь ей: когда я смиряюсь и дрожу, не находя себе оправдания, когда протягиваю открытые руки навстречу Божьим дарам.

Вот это и есть «оговорка», условие благодати — необходимо открыть душу, чтобы в нее вошла благодать. Необходимо захотеть благодати. Этот акт, эти врата, ведущие к прощению, христианство именует покаянием. Клайв Льюис сказал, что покаяние не есть некое «требование», предъявляемое нам Богом. «Покаяние — точное определение процесса нашего возвращения к Нему». В притче о блудном сыне покаяние — возвращение домой, к радостному пиру. Покаяние восстанавливает отношения, позволяет продолжить их в будущем.

Когда я осознал желание Бога подвести меня к покаянию и тем самым открыть врата благодати, самые суровые обличения греха в Библии стали видеться в новом свете. «Бог послал Сына Своего в мир не чтобы осудить мир, но чтобы спасти», — сказал Иисус Никодиму. Иными словами, Бог пробуждает во мне чувство вины ради моего же блага. Бог хочет не уничтожить меня, а освободить. Для освобождения же нужен сокрушенный дух, как у той женщины, взятой в прелюбодеянии, а не надменный дух фарисеев.

Пока рана не обнаружена, ее невозможно исцелить. Алкоголики знают, что человеку невозможно помочь, пока он не признает проблему: «Да, я алкоголик». Если человек поднаторел в самообмане, то добиться такого признания можно лишь с помощью родных и друзей. Им придется «писать на песке» постыдную истину, пока алкоголик не признает справедливость[7]. Турнье пишет:

…Верующие, более всего отчаивающиеся в своем «праве» на спасении, с наибольшим убеждением полагаются на благодать. Таков святой Павел… и святой Франциск Ассизский, называвший себя величайшим грешником. И Кальвин, полагавший, что человек неспособен самостоятельно творить благо и познать Бога…

«Святым дано чувство греха, — говорит отец Даньелу. — Знание души о Боге измеряется степенью осознания греха».

* * *

Автор Послания Иуды предупреждает: мы умеем «подменять благодать Господа нашего вседозволенностью». Даже призыв к покаянию не устраняет этой опасности. И знакомый, которого я назвал «Даниэлем», и австралийский каторжник теоретически признают необходимость покаяния. Но оба предпочли злоупотребить парадоксом благодати, чтобы получить желаемое сию минуту, а покаяться потом. Сначала в сознание закрадывается лукавая мыслишка: «Вот чего я хочу. Ну да, это нехорошо, я знаю. Ну и что? Потом попрошу у Бога прощения». Эта мысль вызревает, становится навязчивой идеей… Так благодать превращается во вседозволенность.

Христиане по–разному пытались предотвратить эту опасность. Мартин Лютер, опьяненный благодатью Божьей, порой возмущался самой мыслью, будто благодатью можно злоупотребить. «Ежели ты проповедуешь благодать, проповедуй благодать не вымышленную, но истинную! А поскольку благодать истинна, то и грех неси истинный, а не вымышленный, — писал он своему другу Меланхтону. — Будь грешником, греши крепко… Довольно нам того, что познали мы изобилием славы Божьей Агнца, взявшего на Себя грехи мира: от Сего грех не отлучит нас, даже если по тысяче раз на дню станем убивать или прелюбодействовать».

Другие, напуганные перспективой тысячи убийств и совокуплений на дню, решительно отметали преувеличение Лютера. В конце концов, Библия предлагает нам благодать как панацею от греха. Как же совместимы и грех, и благодать в одном человеке? И разве не должны мы, по слову Петра, «возрастать в благодати»? Разве не должно увеличиваться семейное сходство человека с Богом? «Христос принимает нас такими, какие мы есть, — пишет Вальтер Тробиш, — но когда Он принял нас, мы уже не имеем права остаться такими, какие мы есть».

В XX веке богослов Дитрих Бонхоффер назвал злоупотребление благодатью «дешевой благодатью». Он жил в нацистской Германии и видел, как трусливо христиане приспосабливаются к навязанному Гитлером порядку. По воскресеньям лютеранские пасторы проповедовали с кафедры благодать, а в остальные дни недели сидели сложа руки и наблюдали, как нацисты осуществляют политику сегрегации, убивают инвалидов, уничтожают евреев. В книге Бонхоффера «Цена ученичества» приведено немало новозаветных текстов, призывающих христиан к святости. По его мнению, любой призыв к обращению — это призыв к ученичеству и христоподобию.

Эти же проблемы Павел разбирает в Послании к Римлянам. Нет в Библии другого текста, столь полно погружающего нас в глубинную тайну благодати, и чтобы вполне постичь ее парадокс — «нелогичность благодати», — нужно внимательно перечитать Римлянам 6—7.

Первые главы послания оплакивают жалкое состояние человечества и завершаются мрачным выводом: «Все согрешили и лишены славы Божьей». Однако следующие две главы, словно фанфары, вводящие новую тему симфонии, вводят тему благодати, уничтожающей всякую кару: «А когда умножился грех, умножилась и благодать». Да, это великая доктрина, но своим смелым утверждением Павел возвращает нас к той самой проблеме, с которой я пытаюсь здесь разобраться. Стоит ли хорошо вести себя, если тебя так и так простят? Зачем стараться стать таким, каким хочет видеть тебя Бог, если Он принимает тебя таким, каков ты есть?

Павел знал, какие шлюзы он открывает и сколь мощный поток угрожает размыть берега. «Что же скажем? оставаться ли нам в грехе, чтобы умножилась благодать?» — спрашивает он. И далее: «Что же? станем ли грешить, потому что мы не под законом, а под благодатию?» И на оба вопроса Павел отвечает решительно и кратко: «Никак». Есть и более резкие варианты перевода — так, в Библии короля Иакова мы читаем: «Боже упаси!»

В этих двух насыщенных, страстных главах апостол бьется над парадоксом благодати: «Зачем стараться быть хорошим?» Если заранее знаешь, что прощен, почему бы не присоединиться к языческой вакханалии? Ешь, пей и веселись, а назавтра попросишь у Бога прощения. Павел не может обойти вниманием столь опасную ловушку.

Он сразу же (Римлянам 6:1–14) обнажает самую суть проблемы: если по мере возрастания греха возрастает и благодать, почему бы не грешить еще больше?

Пусть Бог приумножает благодать. И надо сказать, порой христиане следовали именно такой извращенной логике. Один епископ в III веке с ужасом обнаружил, что набожные мученики ночь перед казнью проводят в пьянстве и блуде, поскольку тюремщики предоставляли им возможность удовлетворить последнее желание. Раз мученическая смерть превращает их в святых, рассуждали приговоренные, ничего страшного не произойдет, коли последние земные часы они проведут в грехе. В кромвелевской Англии экстремистская секта «болтунов» отстаивала учение о «святости греха». Один из вождей этой секты целый час проклинал паству с кафедры одной лондонской церкви, другие прилюдно напивались и богохульствовали.

Павел не желал мириться с подобными извращениями морали. Чтобы навсегда покончить с ними, он прибегает к выразительной аналогии, противопоставляя благодать и грех жизни и смерти. «Мы умерли для греха: как же нам жить в нем?» — спрашивает он изумленно. Ни один христианин, воскресший к новой жизни, не пожелает вернуться в могилу. Грех провонял смертью. С какой стати человек добровольно предпочтет его?!

Однако столь наглядное противопоставление жизни и смерти не вполне разрешает парадокс, ибо наши дурные поступки отнюдь не всегда попахивают смертью. Или мы, падшие люди, не всегда различаем этот запах. Как соблазнительно бывает злоупотребить благодатью! Достаточно пролистать рекламу глянцевого журнала, и всевозможные разновидности похоти, алчности, зависти, гордыни покажутся более чем привлекательными. Мы, как свиньи, не прочь порой хорошенько вываляться в грязи.

Более того, хотя теоретически христиане «умерли для греха», грех то и дело оживает в них. Один мой друг выступал в колледже с проповедью о смерти для греха. После проповеди к нему подошла озадаченная студентка и спросила: «Вот вы говорите, мы умерли для греха. Почему же он занимает столь большое место в моей жизни?» Павел, будучи реалистом, прекрасно осознавал этот факт, потому он и наставляет нас в том же абзаце: «Считайте себя умершими для греха», а также: «Не позволяйте греху царить в смертном теле вашем».

Биолог из Гарварда Эдуард Уилсон ставил довольно занятный эксперимент на муравьях, который в некотором роде дополняет аналогию Павла. Оказывается, когда один из муравьев умирает, другие лишь через несколько дней замечают это. Биолог предположил, что муравьи определяют смерть по запаху, а не по внешнему виду. Когда тело умершего муравья начинает разлагаться, собратья спешат отнести его на «кладбище», прочь из муравейника. После многих опытов Уилсон установил, что «запахом смерти» для них является запах олеиновой кислоты. Почуяв ее, муравьи выносят тело. Любой другой запах оставляет их равнодушными. Этот инстинкт настолько силен, что муравьи уносят на «кладбище» даже кусочки бумаги, смоченные олеиновой кислотой.

Напоследок Уилсон капнул олеиновой кислотой на живых муравьев. Товарищи тут же схватили их и потащили, не обращая внимания на извивающиеся ноги и усики, прямиком к месту вечного упокоения. Там негодующие «живые мертвецы» встряхивались и принимались счищать с себя кислоту. Если хоть малейшие следы запаха оставались на теле живых муравьев, собратья хватали их и возвращали на «кладбище». Запах делал их «официально» живыми или мертвыми. Лишь на этом основании их принимали в муравейник или изгоняли из него.

Образ «мертвых» и при этом вполне живых муравьев вспоминается мне, когда я перечитываю первое сравнение из главы 6 Послания к Римлянам. Грех мертв, но он продолжает упорно возвращаться к жизни.

* * *

И вот Павел формулирует проблему несколько иначе: «Станем ли грешить, потому что мы не под законом, а под благодатию?» (6:15). Неужели благодать предполагает вседозволенность, полное игнорирование этики? Я уже говорил об австралийском убийце и американском прелюбодее, которые пришли именно к такому заключению.

«Полагаю, имеет смысл соблюдать правила, пока ты молод… это позволит сохранить силы, чтобы нарушить их все, когда состаришься», — писал Марк Твен, отважно постаравшийся следовать собственному совету. Почему бы и нет, если заведомо уверен в прощении? И вновь Павел негодующе восклицает: «Боже упаси!» Но как ответить человеку, который поставил целью своей жизни испытать благодать «на прочность»? Сможет ли он ощутить благодать?

Вторая аналогия Павла (Римлянам 6:15–23), рабство, показывает еще одну грань проблемы. «Вы были рабами греха», — говорит апостол, проводя весьма уместное сопоставление. Грех — рабовладелец. Он распоряжается нами, хотим мы того или нет. Попытки самостоятельно добиться свободы лишь усугубляют наше состояние: например, если человек настаивает на своем праве взрываться по любому поводу, он становится рабом гнева. В современной жизни есть много способов доказать свою свободу — сигареты, алкоголь, наркотики, порнография. Они порабощают молодежь.

Многие верующие приравнивают грех к рабству или зависимости, выражаясь современным языком. Процесс освобождения от зависимости хорошо известен каждому человеку, пытавшемуся следовать методу двенадцати шагов. Прими твердое решение не поддаваться зависимости, и на какое–то время обретешь свободу. Увы, чрезвычайно часто вслед за кратким освобождением вновь наступает рабство.

Вот точное описание этого парадокса у французского писателя Франсуа Мориака:

Одна за другой пробуждаются страсти. Бродят вокруг, принюхиваясь к объекту своего желания. Они набрасываются сзади на несчастную, нерешительную душу — и с ней покончено. Как часто человек падает в канаву, начинает тонуть в грязи, хватается за край и тянется к свету, но руки срываются, и он вновь падает в темноту. И так до тех пор, пока не подчинится окончательно закону духовной жизни, самому непостижимому и самому мрачному из законов, без которого, однако, не обрести благодать стойкости: нужно отречься себя. Как писал Паскаль, требуется «полное и сладостное отречение, абсолютная покорность Иисусу Христу и своему духовному наставнику».

Пусть люди смеются и дразнят вас, как недостойного звания свободного человека, дивятся тому, что вы склоняетесь перед «начальником»… Это мнимое рабство есть на самом деле дивное освобождение: пока вы были «свободны», вы ежечасно ковали себе цепи, примеряли их, затягивали все туже и туже. Когда вы считали себя «свободным» человеком, вы влачили ярмо бесчисленных наследственных пороков. С момента рождения любой ваш проступок продолжал жить своей жизнью, все более порабощая вас с каждым днем и порождая новые преступления. Но Человек, Которому вы вверяете себя, не желает для вас рабской свободы: Он разрывает цепи и, вопреки вашим придушенным, но все еще тлеющим желаниям, раздувает иной огонь — огонь Благодати.

* * *

В третьем сравнении (7:1–6) Павел сопоставляет духовную жизнь с браком. Сама по себе эта аналогия не нова. В Библии Бог часто выступает в роли жениха, преследующего неверную возлюбленную. Страсть, с какой мы любим единственного человека, спутника жизни, отражает страстную любовь Бога к человеку. И Бог ждет от нас взаимности.

Образ брака, более чем образы смерти и рабства, отвечает на поставленный Павлом вопрос: «Зачем стараться быть хорошим?» Сам вопрос сформулирован неправильно. Точнее было бы: «Зачем любить?»

Однажды во время летних каникул мне пришлось зубрить к экзамену немецкий язык. Пропащее лето! Вечерами, когда мои приятели катались на лодке по озеру Мичиган, носились на велосипедах, попивали кофе в открытых кафе, я гнулся над учебником, впихивая в себя неправильные глаголы. По пять вечеров в неделю, по три часа кряду я зубрил слова и грамматику, которые, как я понимал, никогда в жизни мне не пригодятся. Какая пытка! И все ради того, чтобы сдать экзамен и получить аттестат!

Что, если бы школьное начальство посулило мне: «Филип, ты, конечно, должен прилично учиться, освоить азы немецкого языка, сдать экзамен. Но мы заранее обещаем: проходной балл ты получишь. Твой аттестат уже заполнен». Как вы думаете, стал бы я торчать день за днем в душной комнате, вместо того, чтобы наслаждаться летом? Ни за что. Вот она — та богословская дилемма, над которой Павел бьется в Послании к Римлянам.

Зачем учить немецкий? Несомненно, на то есть вполне разумные и возвышенные причины — чем больше языков знаешь, тем лучше постигаешь мир, тем с большим числом людей можешь общаться. Но не эти причины вдохновляли меня на зубрежку. Я занимался по чисто эгоистической причине: чтобы получить аттестат. Лишь страх перед неизбежными последствиями лени заставил меня отказаться от обычных каникулярных планов. Кстати, я почти забыл ту малость, которую мне удалось втиснуть в свою голову. «Прежние пути писанного закона», как называет Павел предписания Ветхого Завета, даже в лучшем случае дают недолговечный результат.

Какой стимул нужен, чтобы побудить меня учить немецкий? Вот если бы моя жена, моя возлюбленная, говорила только по–немецки, я бы в рекордные сроки освоил этот язык. Почему? Потому что меня снедало бы желание пообщаться mit einer schonen Frau. Я бы ночами сидел, зубря приставочные глаголы, уснащая этими самими приставками конец каждого предложения в своих любовных посланиях. Я бы дорожил всяким пополнением своего словарного запаса, потому что тем самым мне открывалась бы возможность общаться с любимой. Я учил бы немецкий язык без устали и жалоб, потому что наградой за него была бы любовь.

Вот что помогает мне понять резкий ответ Павла — «Боже упаси!» — на вопрос «Стоит ли грешить, дабы приумножилась благодать?» Представьте себе, что в брачную ночь муж заводит разговор с молодой женой: «Дорогая, я тебя очень люблю и рад буду провести с тобой всю жизнь. Однако следует оговорить кое–какие детали. Как далеко мне теперь позволено заходить в отношениях с другими женщинами? Можно ли мне спать с ними? Целовать их? Ты ведь позволишь мне небольшой романчик время от времени, а? Конечно, тебе это будет неприятно, но подумай, сколько раз ты сможешь простить мне предательство!» Единственный разумный ответ подобному Дон Жуану — пощечина и все то же восклицание: «Боже упаси!» Этот человек просто не понимает, что такое любовь.

И если наши отношения с Богом не исключают вопроса «До каких пределов я могу дойти безнаказанно?», это означает, что мы не постигли Божий замысел. Бог не желает быть нашим рабовладельцем, который бичом вбивает в раба повиновение. Бог — не начальник, не менеджер и не джинн из бутылки, исполняющий наши прихоти.

Бог желает более близких отношений, чем самая интимная связь, более близких отношений, чем брак. Не хорошего поведения требует Он от меня, а моего сердца. Я стараюсь «сделать что–нибудь хорошее» для своей жены не затем, чтобы она меня похвалила, а чтобы выразить ей свою любовь. Так и Бог хочет, чтобы я стал «новым человеком», служил Ему добровольно, а не по принуждению. «Ученичество, — говорит Клиффорд Уильямс, — это попросту жизнь, источник которой — благодать».

* * *

Все формулы, на основании которых Новый Завет призывает нас «быть хорошими», можно свести к одному слову — благодарность. Большинство посланий Павел начинает с перечня сокровищ, которые мы обрели во Христе. Если мы осознаем, что Христос сделал для нас, то из благодарности постараемся стать «достойными» столь великой любви. Мы будем стремиться к святости не затем, чтобы вынудить Бога любить нас, а потому, что Он уже нас любит. Как Павел пишет Титу, благодать Божья учит нас говорить «нет» неверию и мирским страстям и жить праведной и Божьей жизнью.

В мемуарах «Обычное время» католическая писательница Нэнси Мейрс рассказала о том, как в свое время она взбунтовалась против детского образа «Строгого Отца» — Бога, угодить Которому можно было лишь соблюдая утомительный перечень запретов и предписаний:

Само слово «приказ», «заповедь» как бы указывает на то, что человека приходится заставлять быть хорошим. Предоставь его собственной воле, и он предпочтет идолов и мирское, будет проводить воскресное утро с газетой и булочкой с кофе, забудет об уважении к авторитетам. А там недалеко до убийства, прелюбодеяния, воровства, лжи и желания иметь всего, что имеется у соседа… Мне приходилось постоянно балансировать на грани запретного, а потом молить о прощении Существо, создавшее меня склонной к правонарушению, запретившее мне те самые поступки, которые, как Ему прекрасно было известно, я почти наверняка совершу. Этакий Господь–хвать тебя за руку!

Мейрс нарушала многие запо веди, постоянно испытывала чувство вины, а потом, как она пишет, «научилась радоваться любви и попечению» Бога, который «ждет от нас одного лишь постутка, который положит конец греху: Он ждет любви».

Единственная причина быть хорошим — это желание быть хорошим. Для внутреннее перемены нужны отношения, нужна любовь. «Кто сгложет быть благим, если не приуготовлен к тому любовью?» —- спрашивает Августин. Это он и имеет в виду, решительно заявляя: «Любите Бога, и можете творить, что хотите». Если человек истинно возлюбит Бога, он постарается Ему угодить. Вот почему и для Иисуса, и для Павла весь закон сводился к простой заповеди: «Возлюбите Бога».

Если мы сумеем постичь чудо Божьей любви, заковыристый вопрос о пределах безнаказанности даже на ум не придет. Мы научимся созерцать Божью благодать, вместо того, чтобы искушать ее.

Дата добавления: 2015-08-21