Глава седьмая. Уходя – уходи

Год

– Мак, что с вами?

Максим поднял голову. Перед ним со встревоженным видом стоял Абалкин.

– Что с вами? – повторил он.

– Со мной?

Вопрос звучал туповато, это Каммерер понял. И ещё он понял, что испытывает очень странное ощущение киселя, невидимого, но вязкого киселя, в который он влип по уши, – бывает такое пограничное состояние между сном и явью спустя миг после пробуждения и за секунду до того, как мозг полностью включится в окружающую реальность. Максим напряг мышцы – тело слушалось – и с некоторым усилием вырвал себя из вяжущей кисельной топи.

Стол. Комната. Распахнутая дверь, в двух шагах – Лев Абалкин, на лице его – смесь недоумения и беспокойства.

– Где вы были? – спросил Максим, окончательно стряхивая остатки оцепенения. – Я вас не видел. Если вы лазали в туннели, то это неосмотрительно – моторизованные бедуины могли снова сюда наведаться.

– Что вы, Мак, какие туннели? После огнестрельного общения с варварами мне было как-то не до общения с голованами. Я только отошёл до ближайших развалин – искал что-нибудь ещё для дополнительной экранировки нашего трофея. Я видел вас у глайдера, махнул вам рукой, но вы почему-то не обратили на меня внимания и пошли в этот дом. Я – следом, и увидел вас, сидящим за этим столом.

– И сколько всё это заняло времени?

– Прошла минута, не больше.

Минута, подумал Каммерер, что могло случиться за минуту? Я зашёл сюда… Зачем? Ах, да, в этом доме мы жили с Гаем три года назад. Я подумал о Гае, сел за этот стол – туда, где когда-то сидел он. И, наверно, задумался… Странно – когда я попробовал пошевелиться, мне показалось, что я просидел на этой табуретке не минуту, а как минимум час. И было что-то ещё, было, только вот что именно? Не помню…

Он пытался нащупать сознанием нечто смутно-неуловимое, ускользающее – тщетно. И тогда он встал, посмотрел в окно, и сказал:

– Надо ехать, Лев.

– На ночь глядя?

– Мы не можем ждать: жара, и наш феномен скоро превратиться в гниющую кашицу. Поедем – в конце концов, до самых опасных мест бывшего укрепрайона мы доберёмся, когда уже начнёт светать.

Уже выходя на улицу, Мак обернулся, бросил взгляд на пустую комнату, и ему вдруг показалось, что на старых выцветших обоях на долю секунды появилась какая-то неясная тень, появилась – и тут же исчезла. Максим моргнул и посмотрел ещё раз. Никого и ничего – комната была пуста, только посередине её сиротливо высился колченогий самодельный стол и возле него – две грубые деревянные табуретки, стоявшие по разные стороны стола.

* * *

Через три недели (по возвращении с Крайнего Юга)

– Ну вот, наша картина обрела законченность, – Сикорски наклонил лобастую лысую голову, и Максим не видел выражения его глаз, – варвары стали её последним штрихом. Мы выжали всё, что смогли, из тех радиоактивных останков, которые ты привёз. Интереснейший каприз природы – «горячие воины» аккумулируют активные изотопы во внутренних органах и костях, и получается что-то вроде живого ядерного реактора. Земля заинтересовалась – до сих пор мы с таким феноменом никогда не сталкивались. Направить кого-то из наших на Дальний Юг, в княжество Ондол для работы среди варваров не представляется возможным – причина, думаю, понятна, – придётся ограничиться орбитальным наблюдением и воздушной разведкой. Нам надо знать, что там творится. Весёлая планета, – Рудольф немного помолчал. – Многоликая. Измученный народ бывшей Империи, бешеные айкры, пандейские ведьмы, безалаберные хонтийцы, мутанты, Птицеловы, разумные киноиды, и в довершение всего – «горячие воины» Юга. Калейдоскоп рас и культур, а мы вознамерились причесать их всех под одну гребёнку… Знаешь, Максим, иногда мне хочется оставить здесь всё как есть и уйти – такое ощущение, что мы работаем вслепую: лечим, не зная диагноза.

Последняя фраза Сикорски была сказана доверительным тоном, и это немало удивило Каммерера, привыкшего, что Рудольф всегда являет собой эталон невозмутимости. И Мака удивило содержание этой фразы – ему и самому хотелось покинуть Саракш. Нет, трудностей он не боялся – наоборот, трудности только раззадоривали молодого землянина, – у Максима временами возникало ощущение, что прогрессоры Земли делают здесь, на этой планете, что-то не то, чего делать не надо, и поэтому результаты их работы слишком часто оказываются не такими, какие ожидались. Каммерер обдумывал, прикидывал, взвешивал, и постепенно у него складывалось твёрдое мнение, вызревшее в глубинах сознания: прогрессорство землян на Саракше надо заканчивать. Он хотел сказать об этом Рудольфу, но промолчал – что-то его удержало.

– А как дела у Льва? – спросил он вместо этого. – Там, на Островах?

– Пока всё идет нормально. Он натурализовался – вошёл в среду, – и начал работать. Ему удалось сделать то, что не удавалось никому из его предшественников – Абалкин до сих пор жив, что само по себе немало. Лев молодец, талантливый парень, настоящий прогрессор.

Да, подумал Максим, вспомнив, как хладнокровно Абалкин расстреливал варваров, он у нас как есть прогрессор, этого у него не отнять.

– Да, – сказал он неприязненно, – талантливый парень. Видел я его талант в действии – воплощённая агрессивность. Был такой, помнится, геройский легионный бригадир Чачу – очень похожий.

– Агрессивность? – Странник ощупал Мака внимательным взглядом. – Агрессивность – это необходимое человеческое качество: необходимое. Природа ничего не делает зря, и не зря она наделила нас агрессивностью: здоровая агрессивность нужна нам так же, как кожа, защищающая наш организм от внешних воздействий, или иммунная система. Агрессивность – это ведь не что иное, как способность адекватно реагировать на внешнюю угрозу. Когда нашим с тобой далёким предкам угрожала опасность быть съеденными, а бежать им было некуда, они брали в руки камни и палки и со всей возможной агрессивностью давали отпор любителям полакомиться человечинкой. А те, кто этого не умел, – их участь была печальной.

– Так это когда было… Дикие пещерные времена давно прошли, и сейчас нас никто не ест. Первобытная агрессивность – это анахронизм.

– Пока не ест, – произнёс Сикорски с какой-то странной интонацией. – Ну, а насчёт анахронизма… Этот анахронизм сидит в каждом из нас, и может проснуться в любое время. А чтобы не быть голословным, давай-ка посмотрим на тебя, Максим Каммерер.

– На меня? А я-то тут при чём? Не я же крошил из пулемёта телегу «горячих воинов». С айкрами я воевал, потому что у нас не было другого выхода, а если вы имеете в виду мои необдуманные слова насчёт расстрела пленных островитян…

– Нет, я имею в виду несколько более ранние твои действия. Когда ты был на Земле, на курсах, я приглядывал за твоей Радой – к слову сказать, она замечательная женщина, из таких в средневековье получались истинные королевы или подвижницы, и будь я помоложе лет на сорок, отбил бы я её у тебя, Максим, даже не сомневайся. Шучу, шучу… Так вот, Рада мне рассказала – во всех подробностях – историю вашего с ней знакомства. Помнишь, как и что там было?

– Помню, – Максим нахмурился, – но не люблю об этом вспоминать.

– Не любишь вспоминать… Понятно. Однако сейчас давай вспомним, пример очень уж характерный. Итак, вы с Радой шли по тёмным улицам, а потом…

– Потом нас встретили бандиты Крысолова – они ждали нас в подворотне.

– …и ты, воспитанник гуманистического земного общества, перебил их. Так?

– Они на нас напали.

– Напали? Давай разберёмся: я ведь не зря сказал, что твоя Рада поведал мне об этом твоём подвиге во всех его живописных подробностях. Вам никто не угрожал оружием: тебя просто мягко оттёрли в сторону, а Рада получила пощёчину. И никто, заметь, не собирался её резать или, скажем, срывать с неё одежду и подвергать насилию. Подожди, дай досказать. И какие же были твои действия? Ты начал убивать – ты, землянин, с детства воспитанный на гуманистической идее ценности человеческой жизни! Ты ровным счётом ничего не знал ни о нравах Саракша, ни о его обычаях – ты даже не знал, в каких отношениях находится Рада с главарём банды. А тебе не приходило в голову, что она могла быть любовницей этого самого Крысолова, и он был, так сказать, в своём праве? Ты был гостем в чужом мире, а вёл себя как хозяин.

– У меня потемнело в глазах, – глухо проговорил Максим, – я потерял голову, и…

– Ты не потерял голову, – жёстко произнёс Рудольф. – В тебе проснулся древнейший инстинкт, записанный на генном уровне. Называя вещи своими именами, дело было так: некоему молодому самцу – да, да, не морщись, – по имени Максим Каммерер приглянулась молодая симпатичная самочка по имени Рада Гаал. И немудрено – саракшиане очень похожи на людей… Самец Мак не отдавал себе в этом отчёта, но он уже считал самочку Раду своей собственностью, причём даже ещё не зная её мнения по этому вопросу. И тут вдруг какие-то другие самцы, дурно пахнущие, осмеливаются тянуть к его самке свои грязные лапы! И наш герой начинает их убивать, жестко и беспощадно, хотя мог бы и не убивать, а всего лишь обездвижить – этого было бы вполне достаточно для нейтрализации гипотетической угрозы. Весь лак гуманизма, Максим, осыпался с тебя в миг единый под напором инстинкта – из коммунара двадцать второго века ты превратился в пещерного охотника.

– Меня потом совесть замучила…

– Это было потом, когда ты снова стал тем, кем тебя воспитали, а тогда, в подворотне, совесть тебя не мучила: твоя врождённая агрессивность, свойственная любому нормальному человеку, – да, да, нормальному! – проснулась и выплеснулась наружу. А разложил я всё это по полочкам совсем не для того, чтобы в чём-то тебя упрекнуть – на твоём примере я всего лишь проиллюстрировал тезис о человеческой агрессивности. И эта агрессивность нужна не только в бою, но и во многих других сферах человеческой деятельности. Попробуй-ка без агрессивного умения стоять на своём убедить в чём-то своих научных оппонентов – да они съедят тебя с потрохами похлеще первобытных каннибалов: съедят, и косточек не оставят.

Да, верно, подумал Максим, вспомнив спор Сикорски с представителем КОМКОНа о необходимости активации излучателей. Отстаивать свою точку зрения и убеждать кого-то в своей правоте – это очень похоже на бой, разве что без трупов.

– Так что не спеши считать Абалкина закоренелым садистом-убийцей, – подытожил Экселенц, – он делает своё дело, и делает его добросовестно. И сейчас он исправно передаёт нам ценнейшую информацию, из которой следует, что опасность начала ядерной войны отодвинута. На Благословенных Островах заваривается кровавая каша большой смуты, и Лев усердно подсыпает перчику в это закипающее варево. А у нас есть время успокоить нашу Республику.

…Бывшая Страна Неизвестных Отцов успокаивалась. Крутые меры подействовали – казнь верхушки заговорщиков и энергичное прореживание питательной среды возможного нового заговора переломили ситуацию. И главное – волны реморализующего пси-излучения, регулярно омывавшие измученную больную страну, врачевали изуродованное коллективное сознание граждан бывшей Империи. Республика напоминала человека, трезвеющего после пьяной оргии, приходящего в себя и с изумлением глядящего на себя в зеркало: что же это со мной было? А Город Просвещения принимал тысячи и тысячи новых учеников, и казалось, что наконец-то забрезжил свет, и что завтра будет лучше, чем вчера.

* * *

Дата добавления: 2015-08-21