Читайте также:
|
Витте, не мог не знать обо всех приготовлениях, так как Кн. Святополк-Мирский советовался с ним буквально о каждом своем шаге. (…) /Однако/ через день, в понедельник, уже после всего происшедшего, он подтвердил мне, что не имел никакого понятия о готовившейся демонстpaции и о принятых против нее мерах, резко осуждал распоряжения Министра Внутренних Дел и не раз произнес фразу: «расстреливать беззащитных людей, идущих к своему Царю с его портретами и образами в руках, — просто возмутительно, и Кн. Святополк-Мирскому необходимо уйти; так как он дискредитирован в глазах всех».
На мое замечание, что Князь состоит с ним в самых близких отношениях и неужели же он не говорил с ним о готовившемся событии,так же как он не говорил ранее и со мною, — Витте ответил мне, обращаясь ко всем присутствовавшим при нашем разговоре, что он не виделся с Министром Внутренних Дел более недели перед событием и решительно не знал ничего. Говорил ли он правду или, по обыкновению, желал просто сложить с себя ответственность за печальный результат, — я сказать не могу..."
(В.Н.Коковцов. Из моего прошлого. Воспоминания 1903-1919 гг. Тома I и II. Париж, 1933. - http://rummuseum.ru/portal/node/3089)
***
«Сегодня я получил возможность присутствовать на одной из встреч с рабочими, которые отец Гапон почти ежечасно организует в разных концах города. Стоит сказать о том, что благоприятное впечатление, полученное мной из нашей вчерашней беседы с лидером движения, резко изменилось после того, что я увидел.
(…) Он выступал против чиновников, говоря, что они не дают народу свободу. «Свобода!» - воскликнула толпа с огромным энтузиазмом. «Если, - продолжал он все в той же торопливой, невыразительной манере, - если царь не удовлетворит наши требования, то долой царя!» «Долой царя!» - закричала толпа. Потом, призывая народ к большой демонстрации в воскресенье, Гапон прочитал петицию, которую собирался представить царю на следующий день. Основные требования: политическая амнистия, созыв Учредительного собрания, всеобщее избирательное право, отделение Церкви от государства, отмена косвенных налогов, передача земли народу и отмена института фабричных инспекторов - представляли собой странную смесь известных либеральных и других самых наивных и заведомо невыполнимых требований. Отец Гапон сделал попытку объяснить некоторые наиболее невнятные фразы, но было видно, что толпа
не понимает значения петиции и энтузиазм, с которым она встречала чтение, был почти
болезненным: они выглядят как люди, находящиеся в гипнотическом трансе.
Заключительная фраза петиции гласила, что страдания подписавших ее столь велики, что возможным облегчением будут свобода или смерть. Прочитав ее, Гапон поднял свою руку и заставил мужчин поклясться, что они придут в воскресенье на место сбора во всеоружии. «Мы клянемся!» - закричали люди, и над толпой вырос лес поднятых рук. «Если они тронут нас, если они причинят нам боль, мы будем бороться до смерти!» «Мы умрем! – радостно кричала толпа, - Мы умрем!»
(…) Это было странное и возбуждающее зрелище, однако было нечто ужасное в мысли, что эта невежественная необразованная толпа готова броситься на неминуемую смерть по просьбе священика, с такой легкостью говорившего о получении от царя уступок.
Недостаточное чувство ответственности.
(…) В беседе со мной отец Гапон сказал, что уверен: рабочим удастся дойти до Дворцовойплощади, и полиция не осмелится им помешать. Он лично написал письмо министру внутренних дел, поклявшись своей жизнью и жизнью своих сторонников, что царь вне опасности. За свою собственную свободу Гапон не опасается: полиция боится, а рабочие в настоящий момент обладают огромной властью. Они способны взорвать любой завод и положить конец военной промышленности в России на долгие годы. Когда я спросил у него, что он будет делать, если царь не выйдет, он заявил, что они будут ждать. «Царское Село не так далеко, а телеграф еще работает». - «А если он все paвно не придет?» - «Тогда посмотрим». (…)
Больше всего в речи Гапона поражает то безразличие, с которым он говорил о возможности своей смерти или убийства своих последователей, и полное отсутствие ощущения той огромной ответственности, которую он на себя взял. Он не оратор и, по-видимому, человек со средними умственными способностями и образованием. Секрет влияния на массы кроется, скорее всего, в способности апеллировать к эмоциям, утверждения, что Гапон является агентом-провокатором, кажутся невероятными, хотя в его карьере были моменты, говорящие об обратном…»
(Гарольд Вильямс, британская газета «Manchester Guardian», 8 января 1905 года - http://russiabgu.narod.ru/pages/themes/txt/pushkareva_bila.pdf)
***
"Застигнутый врасплох Мирский поспешил собрать по этому поводу 8 января вечером совещание из нескольких лиц. Тут были министры юстиции (Муравьев) и финансов (Коковцов), директор департамента полиции Лопухин, начальник штаба войск округа Мешетич и, разумеется, градоначальник Фулон. Совещание это весьма быстро пришло к единогласному решению, а именно: Гапона арестовать, а рабочей толпы до Зимнего дворца не допустить, при этом предполагалось, что рабочие будут остановлены на периферии города, на что, однако, генерал Мешетич заявил, что по месту расположения казарм и позднему времени и, наконец, вследствие множества путей, ведущих из фабричных районов в центр города, быть может, не удастся преградить пути всем отдельным рабочим группам к Зимнему дворцу, а посему для безопасности следует, кроме того, занять войсками ближайшие подступы к нему.
На деле, как известно, Гапон арестован не был, а некоторые рабочие группы все же проскочили до ближайших к Зимнему дворцу пунктов города, причем к этим группам по дороге присоединилась разношерстная толпа простых обывателей, примкнувших к ним из любопытства.
(...) Причина оставления Гапона на свободе совершенно анекдотична. Понимая, что вся его затея с подачей петиции неизбежно станет известной полиции до ее осуществления, Гапон, пользуясь своей близостью к Фулону, так сказать, заранее обеспечил себе свободу, и притом весьма своеобразным способом. Явившись к Фулону и, вероятно, указав ему на то, что у него много врагов, которые желают его погубить, он взял с него честное слово, что он не будет им арестован, что бы про него ни доносили, так как он работает на пользу страны. Фуллон, слепо веривший Гапону, слово это ему дал. Однако Гапон и этим не удовольствовался. «Нет, — сказал он, — ты дай мне свое солдатское честное слово, что меня не арестуют». (Говорить со всеми на «ты» было вообще привычкою Гапона.) Почему солдатское честное слово крепче других — неизвестно, но очевидно, что так на него смотрел и Фулон, ибо, давши его, он затем уже счел невозможным его нарушить.
Приведенное основание оставления Гапона на свободе совершенно Невероятно, однако так именно его объяснил сам Фуллон, очевидно совершенно не подозревавший, что, исполняя данное им слово, он одновременно нарушает данную им присягу.
Во всем этом деле было, однако, что-то вообще роковое, ибо, казалось бы, чего проще было Фулону, получив распоряжение об аресте Гапона, объяснить Мирскому, что ему это неудобно и что посему это надлежит поручить кому-либо другому..."
(В. И. Гурко. Черты и силуэты прошлого. - http://www.historichka.ru/istoshniki/gurko/3_4.html)
***
"Придя туда, я застал уже всех в сборе с Гапоном… Это было последнее совещание Гапона и его сотрудников. (…) Настроение у большинства боевое. Лица горят. Глаза сверкают. Движения решительные, порывистые. Мысли выбрасываются и как бомбы взрываются — двумя-тремя словами выражая и освещая целые идеи. Это особенно выражается Гапоном. Он не садится и в беспрерывном движении.
Все ясно сознавали нравственную ответственность за готовившиеся жертвы, ибо ни у кого не было сомнений в кровавой расправе правительства с народом, но... пусть будет так!
Лучше короткое временное страдание, при операции, чем вековая боль.
Самодержавие и связанное с ним народное представление о «царе-батюшке» должны потонуть в крови, пролитой царем и его кликою.
На чьи головы падет кровь невинных — рассудит время, а они докажут честность и чистоту своих намерений завтра, шествуя во главе отделов и безоружные, без ропота, разделят общую судьбу.
Пусть будет так!
(...)
Гапон говорит, что чуда он не ожидает, но на всякий случай будет иметь при себе два флага — белый и красный для общего сигнала: белый будет обозначать, что чудо свершилось — царь примет; красный же — как призыв к оружию и полная свобода действий для всех революционных партий, с которыми он условился, что они будут пассивны до последнего момента.
Загорается вопрос, где же добывать оружие после сигнала? Кто-то рекомендует арсенал Петропавловской крепости; другой оружейные магазины, и вопрос гаснет — дело само покажет.
Гапон сообщает, что обещание с.-р-ов снабдить оружием «Собрание» ("Собрание русских фабрично-заводских рабочих Санкт-Петербурга" - В.Г.) — так и осталось обещанием, а предпринятые Гапоном розыски такового у частных лиц выразились в двух десятках револьверов, добытых купцом Михайловым, благодаря его связям с оружейным магазином Чижова.
Первоначальную помощь раненым им, Гапоном, предложено организовать В. Карелиной из женщин — членов «Собрания»; они будут иметь повязки на рукавах и будут снабжены бинтами для перевязок..."
(Н.М. Варнашёв. От начала до конца с Гапоновской организацией. Историко-революционный сборник, том I, 1924 г. Стр. 177—208. - http://www.hrono.info/libris/lib_we/varnashev.php)
***
“Пора, пора уже сбросить нам с себя непосильный гнет полицейского и чиновничьего произвола! Нам нужна политическая свобода, нам нужна свобода стачек, союзов и собраний; нам необходимы свободные рабочие газеты. Нам необходимо народное самоуправление (демократическая республика)”. "…Такой дешёвой ценой, как одна петиция, хотя бы и поданная попом от имени рабочих, свободу не покупают. Свобода покупается кровью, свобода завоевывается с оружием в руках, в жестоких боях. Не просить царя, и даже не требовать от него, не унижаться перед нашим заклятым врагом, а сбросить его с престола и выгнать вместе с ним всю самодержавную шайку - только таким путём можно завоевать свободу. Освобождение рабочих может быть делом только самих рабочих, ни от попов, ни от царей вы свободы не дождетесь… Долой войну! Долой самодержавие! Да здравствует вооруженное восстание народа! Да здравствует революция!"
(Прокламация и листовка Петербургского комитета РСДРП(б), не позднее 8 января 1905 года)
***
"Чтобы выяснить истинную роль Гапона, его между прочим пригласил к себе тогдашний министр юстиции, знаменитый Муравьев. Когда Гапон изложил ему требования рабочих, он прямо поставил вопрос:
— Скажите, батюшка, куда вы ведете рабочих, вы чего собственно хотите?
— Дайте мне предварительно слово, что я не буду здесь задержан, — заявил тогда Гапон.
Когда министр дал обещание, Гапон сказал:
— Я добиваюсь конституции.
У министра вытянулось лицо, и он воскликнул:
— Это химера, бредни! В России не может быть в скором времени конституционного образа правления.
— А вот посмотрим, — будто бы ответил Гапон и, попрощавшись, направился к двери, предполагая, что министр все же распорядится об его задержании; но тот сдержал слово. У подъезда Гапона ждала группа ближайших его помощников-рабочих, с которыми он отправился в один из «Отделов» и с тех пор более уже не возвращался на свою квартиру.
Пережитые им события 9-го января, по-видимому, произвели на него чрезвычайно сильное впечатление.
— Так кругом меня валились убитые и раненые, кровью обрызгивало, — рассказывал он, и по его лицу проходила нервная дрожь.
По поводу своих ожиданий от этого шествия Гапон разно высказывался: то он говорил, что считал возможным исполнение по крайней мере некоторых его требований; то, наоборот, заявлял, что заранее был уверен в отказе, но считал полезным это движение, как наглядный урок для масс, возлагавших все свои надежды на царя...
(...) Все свои рассказы о событиях 9-го января Гапон неизменно заканчивал заявлением о необходимости готовиться к террористическим актам, а также и к вооруженному восстанию. При этом он высказывал глубокое сожаление о том, что революционные организации не заготовили к 9-му января достаточного количества оружия".
(Л.Г. Дейч. Священник Георгий Гапон. Из книги: Провокаторы и террор. Тула, 1926 г. - http://www.hrono.info/libris/lib_d/deich04.php)
***
"При обсуждении плана шествия одним из представителей партии, противником шествия, Гапону был задан следующий вопрос: "А вы верите в то, что вы будете приняты, а не расстреляны?" — "Нет, не верю. Я убежден, что нас расстреляют ". — "Так зачем же вы это делаете, зачем подвергаете риску, может быть, тысячи жизней?" — "Во-первых, отступать уже нельзя, а во-вторых, за один завтрашний день, благодаря расстрелу, рабочий народ революционизируется так, как другим путем нет возможности это сделать и в десять лет и затратив десятки тысяч жизней".
(...) Что потом произошло, всем известно...
Общим ужасом и протестом возмущения не прочь были воспользоваться некоторые элементы... В некоторых местах и были сделаны попытки грабежа, но они сами собою прекратились. На Васильевском острове, правда, были и попытки организовать сопротивление, были свалены на некоторых линиях телефонные столбы, спутана проволока; в одном доме даже забаррикадировались на случай возможного нападения казаков и были даже пущены в отряды прискакавших войск несколько камней из дома, но, конечно, все это ни в малейшей степени не характерно для общего мирного движения рабочих. Странно было бы, если бы решительно нигде не было оказано никакого сопротивления — это было бы совсем не в человеческой природе. Но в общем, безусловно, надобно лишь удивляться той выдержке, с которой рабочие шли умирать под стены Зимнего Дворца..."
(И. И. Павлов. Из воспоминаний о "Рабочем Союзе" и священнике Гапоне / Минувшие годы, 1908, книги 3 и 4. - http://www.hrono.info/libris/lib_p/pvlv06.php)
***
«Гапон кипел в агитации. Среди рабочих царило необыкновенное воодушевление. Все горело желанием: к царю, к царю. На окраинах были расклеены о том воззвания, их никто не срывал, о них знала полиция, и весьма естественно, что они считались разрешенными.
Среди этого охватившего всех экстаза представители работавших в Петербурге революционных организаций заинтересовались невиданным еще явлением и вмешались в движение. Главным образом, то были социал-демократы. Они скоро сумели подделаться под лозунги рабочих, которые сперва не хотели иметь ничего общего с ними, и скоро стали как бы руководить рабочими. Отдельные революционеры стали действовать на Гапона. Энергично работал около него социалист-революционер Рутенберг и представители эсдековской центральной группы. Его агитировали на революцию. (…)
Экзальтированный, ускользнувший уже от опеки градоначальства, Гапон увлекается еще больше своей случайной ролью, теряет равновесие и резко подается влево. Подстрекаемый революционерами, он как бы забывает своих покровителей из администрации. Он сначала уклоняется от них, а затем прячется. …Увлекшись окончательно своею ролью, окончательно сбитый с толку и толкаемый господами Рутенбергами и к-о на безумный, но столь нужный для их революционного успеха поступок, Гапон начинает действовать как заправский революционер и при том революционер-провокатор. (…) Он, зная представителей власти и сам, состоя на правительственной службе, понимает хорошо, что этого шествия десятков тысяч рабочих власти не допустят. Он знал это и все-таки решил, что поведет рабочих. Он поведет их с целью вызвать столкновение с властью, с полицией, с войсками и тем дискредитирует в глазах наивного люда царя, возбудит против царя рабочих. Таков был поистине дьявольский и предательский план, выработанный революционными деятелями и воспринятый Гапоном.
Гапон поддался революционному психозу.
8 января Гапон явился к министру юстиции Муравьеву для переговоров о завтрашнем дне и для передачи ему заготовленной петиции, но Муравьев уклонился от обсуждения вопроса по существу и направил Гапона к князю Святополк-Мирскому. Князь Мирский не принял его совсем и, как объяснил после одному из своих подчиненных, не принял потому, что не умеет разговаривать "с ними". Министр приказал направить его к директору департамента полиции Лопухину, но Гапон отказался идти к последнему, заявив, что он боится говорить с ним и что он будет теперь действовать по собственному усмотрению. Когда Лопухин узнал от Мирского, что последний уклонился принять Гапона, он понял, какую громадную оплошность сделал министр, и предпринял шаги, чтобы исправить ее. Он обратился к митрополиту, думая через него раздобыть Гапона и поговорить с ним, но Гапон не пошел на призывы митрополита. Он, только что искавший случая переговорить с представителями власти, теперь упорно уклоняется от них.
(…) Растерявшийся градоначальник ничего толком не знал и ничего разъяснить не мог. Было решено, наконец, рабочих ко дворцу не допускать, при неповиновении действовать оружием, Гапона же арестовать. На последнее постановление Фулон ответил, что едва ли это представится возможным сделать. Он знал, что говорил: он за несколько дней перед этим дал Гапону свое "солдатское" слово, что он его не арестует, и генерал Фулон сдержал свое слово, хотя и вопреки приказанию своего высшего начальника министра внутренних дел. Факт вопиющий.
(Спиридович А. Записки жандарма. Харьков: Пролетарий, 1928. - http://www.xxl3.ru/belie/gendarme.htm)
***
"Проповедь Гапона и преступная пропаганда его пособников из состава местных революционных кружков возбудили рабочее население столицы настолько, что 9-го января огромные толпы народа, с разных концов города, начали направляться к центру столицы. И в то время, как Гапон, продолжая действовать на религиозные и верноподданнические чувства народа, предварительно начала шествия, отслужил в часовне Путиловского завода молебен о здравии Их Величеств и снабдил вожаков толпы иконами, хоругвями и портретами Их Величеств, для придания демонстрации в глазах народа характера крестного хода, в это же время в другом конце города, на Васильевском острове, незначительная группа рабочих, руководимая действительными революционерами, сооружала баррикаду из телеграфных столбов и проволоки и водружала на ней красный флаг. Такое зрелище было настолько чуждо общему сознанию рабочих, что тут же из направлявшейся к центру города громадной толпы раздавались восклицания: «Это уже не наши, нам это ни к чему, это студенты балуются»..."
(Доклад директора Департамента полиции Лопухина министру внутренних дел о событиях 9-го января 1905 года. - http://www.hrono.ru/dokum/190_dok/19050109lopuhin.php)
***
«Гапон каким-то чудом остался жив, лежит у меня и спит. Он теперь говорит, что царя больше нет, нет Бога и церкви, в этом смысле он говорил только сейчас в одном собрании публично и — так же пишет. Это человек страшной власти среди путил[овских] рабочих, у него под рукой свыше 10 т. людей, верующих в него, как в святого. Он и сам веровал до сего дня — но его веру расстреляли. Его будущее — у него в будущем несколько дней жизни только, ибо его ищут, — рисуется мне страшно интересным и значительным — он поворотит рабочих на настоящую дорогу. (…) Рабочие проявляли сегодня много героизма, но это пока еще героизм жертв. Они становились под ружья, раскрывали груди и кричали: "Пали! Все равно — жить нельзя!" В них палили. Бастует всё, кроме конок, булочных и электрической станции, которая охраняется войсками. Но вся Петербургская сторона во мраке — перерезаны провода. Настроение — растет, престиж царя здесь убит — вот значение дня.
Ты поймешь это и поверишь, когда узнаешь подробности, я, видишь ли, не могу писать связно, ибо очень утомился за день. В свисте пуль нет ничего грустного, но — трагичны и подавляют раненые женщины.
Избиение — предумышленное и затеяно в грандиозных размерах. Надо тебе сказать, что 8-го вечером мы — Арсеньев, Семевский, Анненский, я, Кедрин — гласный думы, Пешехонов, Мякотин и представитель от рабочих пытались добиться аудиенции у Святополка с целью требовать от него, чтоб он распорядился не выводить на улицы войска и свободно допустил рабочих на Дворцовую площадь. Нам сказали, что его нет дома, направили к его товарищу, Рыдзевскому. Это — деревянный идол и неуч — какой-то невменяемый человек. От него мы ездили к Витте, часа полтора — без толку, конечно — говорили с ним, убеждая влиять на Святополка, он говорил нам, что он, Витте, бессилен, ничего не может сделать, затем по телефону просил Святополка принять нас, тот отказался. Но мы считаем, что выполнили возложенную на нас задачу, — довели до сведения министров о мирном характере манифестации, о необходимости допустить их до царя и — убрать войска. Об этом за подписями мы объявим к сведению всей Европы и России.
Итак — началась русская революция, мой друг, с чем тебя искренно и серьезно поздравляю. Убитые — да не смущают — история перекрашивается в новые цвета только кровью. Завтра ждем событий более ярких и героизма борцов, хотя, конечно, с голыми руками — немного сделаешь..."
(М. Горький. Полное собрание сочинений. Письма. Том пятый. Письма 1905-1906. Москва, 1999 г. - http://ru.wikisource.org/wiki/%D0%9F%D0%B8%D1%81%D1%8C%D0%BC%D0%BE_%D0%95._%D0%9F._%D0%9F%D0%B5%D1%88%D0%BA%D0%BE%D0%B2%D0%BE%D0%B9_9_%D1%8F%D0%BD%D0%B2%D0%B0%D1%80%D1%8F_1905_%D0%B3._(%D0%93%D0%BE%D1%80%D1%8C%D0%BA%D0%B8%D0%B9))
***
"Да, надо сказать, что ни у Гапона, ни у руководящей группы не было веры в то, что царь примет рабочих и что даже их пустят дойти до площади. Все хорошо знали, что рабочих расстреляют, а потому, может быть, мы брали на свою душу большой грех, но все равно уже не было тогда такой силы в мире, которая бы повернула назад. Рабочих удержать было нельзя.
Гапон, однако, не верил сначала и в то, что пойдет весь рабочий Петроград, и потому накануне девятого послал меня и Харитонова на разведку, узнать настроение рабочих командировал нас. Харитонов пошел в Городской район, а я за Невскую заставу, Нарвскую, Московскую и на Обводный канал.
Рано утром, до шести часов, еще не звонили к утрене, вышел я из дома и пошел сначала за Невскую заставу, оттуда через Обводный за Московскую и под конец за Нарвскую заставу.
Сильное незабываемое впечатление на всю жизнь вынес я в это утро. Иду я по Обводному, встречаю двух старушек и слышу, как они говорят: «За нас батюшка идет, за нас пострадать желает».
Все время в нашей агитации мы выдвигали Гапона, упирая на то, что массы поведет Гапон, что за ним идут.
После этого обхода не осталось у меня сомнения, что народ пойдет на все, даже на смерть, потому что не только рабочие шли за Гапоном, но и мелкая буржуазия, лавочники, торговцы, интеллигенты.
О Гапоне говорили и говорят много нехорошего, что пил он, развратничал. Неверно все это. Он не нуждается в моих оправданиях, он умер, а мертвые срама не имут. Мы же, гапоновцы, верили и верим в его чистоту. Такого человека, как он, честного, чистого, простого я больше в жизни не встречал.
Я шел вместе со своим Василеостровским районом, но все мы до площади не дошли. Только мы вышли на набережную и поравнялись с Академией художеств, как нам преградили путь казаки. Два раза бросались они на нас, наезжали, топтали конями, били плетьми, рубили шашками, но толпы остановить не могли. (…) Дошли мы до площади, когда уже расстрел окончился. Узнали скоро, что нашу организацию не расстреляли, убивали людей посторонних; много ведь пришло и просто любопытных, — любопытно посмотреть, как царь с народом говорить станет.
В душе же у нас сомнения и боязнь стояли; а что, если мы обманули рабочих, на расстрел ведем? Что, если после этого расстрела движение лет на десять замрет? Проклянут нас рабочие.
Так думали в этот день мы.
Заранее было условлено, что после шествия мы все вместе сойдемся, кто уцелеет. Со страхом шли мы в отделы, а как пришли, убедились, что пришел конец и царю и богу, что нет для рабочих ни бога, ни царя ".
(А.Е.Карелин. Девятое января и Гапон. Воспоминания. Записано со слов А.Е.Карелина - http://www.hrono.info/libris/lib_k/krln_gpn.php)
***
"Гапона я мог увидеть только 9-го утром. Я застал его среди нескольких рабочих, бледного, растерянного.
— Есть у вас, батюшка, какой-нибудь практический план? — спросил я.
Ничего не оказалось.
— Войска ведь будут стрелять.
— Нет, не думаю, — ответил Гапон надтреснутым, растерянным голосом.
Я вынул бывший у меня в кармане план Петербурга с приготовленными заранее отметками. Предложил наиболее подходящий, по-моему, путь для процессии. Если бы войска стреляли, забаррикадировать улицы, взять из ближайших оружейных магазинов оружие и прорваться во что бы то ни стало к Зимнему дворцу.
Это было принято.
Пошли в ближайшую часовню и принесли хоругви и кресты. Гапон немного успокоился и оправился.
Во дворе "собрания" собралось уже много народу. Ко мне стали обращаться за распоряжениями. Группа рабочих спросила, что хоругви-де имеются, так не взять ли и царские портреты.
Я осторожно отсоветовал.
Предстоявшая бойня казалась настолько бессмысленной, не соответствовавшей интересам правительства, что я опасался возможной патриотической манифестации. Не мне же ей содействовать.
Прежде чем двинуться в путь, надо было предупредить собравшихся, на что идут. Предупредить разброд в случае каких-нибудь неожиданностей.
Гапон так ослабел и охрип, что сказать ничего не мог. От его имени я предупредил рабочих, что солдаты в них, может быть, будут стрелять и ко дворцу не пропустят. Хотят ли все-таки идти?
Ответили, что пойдут и во что бы то ни стало прорвутся на площадь Зимнего дворца.
Я объяснил, какими улицами идти, что делать в случае стрельбы. Сообщил адреса ближайших оружейных лавок.
Когда раздалось последнее "с богом", люди стали усердно креститься. Дрогнули хоругви. Дрогнула толпа. Суетливо сжалась у мостика. Еще раз сжалась, стиснутая у ворот. И вылилась на широкое шоссе.
Мои предупреждения о возможности стрельбы, об оружии обратили внимание толпы, но не пристали к ней, не проникли в душевную глубь ее.
— Разве к богу можно идти с оружием? Разве к царю можно идти с дурными мыслями?
— Спа-си, го-ос-по-ди, лю-уди тво-я и бла-го-слови до-сто-я-ние тво-е... — разрезало звонкий морозный воздух криком последней надежды и веры десятков тысяч исстрадавшихся грудей.
(…) Неожиданно из Нарвских ворот появился мчавшийся во весь опор кавалерийский отряд с шашками наголо, разрезал толпу, пронесся во всю ее длину.
Толпа дрогнула.
— Вперед, товарищи, свобода или смерть, — прохрипел Гапон остатком сил и голоса.
Толпа сомкнулась, двинулась вперед.
Кавалерия опять врезалась в нее сзади наперед и промчалась обратно в Нарвские ворота.
Народ, вооруженный хоругвями и царскими портретами, очутился лицом к лицу с царскими солдатами, державшимися скорострельные винтовки наперевес.
Со стороны солдат раздался глухой, перекатывавшийся по линии из края в край, резкий треск.
Со стороны народа раздались предсмертные стоны и проклятья.
Передние ряды падали, задние убегали.
Три раза стреляли солдаты. Три раза начинали и долго стреляли. Три раза переставали.
И каждый раз, когда начинали стрелять, все, кто не успел убежать, бросались на землю, чтоб как-нибудь укрыться от пуль.
И каждый раз, когда переставали стрелять, те, кто мог бежать, поднимались и убегали. Но солдатские пули их догоняли и скашивали.
После третьего раза никто не подымался, никто не бежал. Солдаты больше не стреляли.
Через несколько минут после третьего залпа я поднял уткнутую в землю голову.
Впереди меня, по обеим сторонам Нарвских ворот, стояли две серые застывшие шеренги солдат; по левую сторону от них офицер. По сю сторону Таракановского моста валялись в окровавленном снегу хоругви, кресты, царские портреты и трупы тех, кто их нес.
Трупы были направо и налево от меня. Около них большие и малые алые пятна на белом снегу.
Рядом со мной, свернувшись, лежал Гапон. Я его толкнул. Из-под большой священнической шубы высунулась голова с остановившимися глазами.
— Жив, отец?
— Жив.
— Идем!
— Идем!
Мы поползли через дорогу к ближайшим воротам.
Двор, в который мы вошли, был полон корчащимися и мечущимися телами раненых и стонами. Бывшие здесь здоровые также стонали, также метались с помутившимися глазами, стараясь что-то сообразить.
— Нет больше бога, нету больше царя, — прохрипел Гапон, сбрасывая с себя шубу и рясу..."
(Рутенберг П.М. Убийство Гапона. Ленинград. 1925 - http://www.hrono.info/biograf/bio_r/rutenberg.php)
***
"Последние дни перед Кровавым воскресеньем рядом с Гапоном стал крутиться инженер Пинхус Рутенберг. И хотя «Собрание» не допускало на свои заседания инородцев, ему было сделано исключение. Он постоянно находился рядом с Гапоном и иногда кричал в толпу слова, озвучивая совсем потерявшего голос священника. Оказался он рядом и у Нарвских ворот. Позже воротилы партии эсеров признались, что Пинхус был ими направлен «пасти» Гапона. В демонстрантов стреляли и в других районах. Разъяренная толпа людей приблизилась к рядам солдат, и офицеры приказали стрелять..."
(Эдуард Хлысталов. Правда о священнике Гапоне. - http://www.hrono.ru/statii/2002/gapon_hly.php)
***
"Из Петропавловской крепости были вывезены три пушки и поставлены на мосту, который соединяет крепость с городом. Даже в самой крепости были сделаны разные приготовления, как будто японцы, а не безоружные подданные царя грозили ей. Очевидно, власти боялись, что народ сделает попытку напасть на арсенал. По дошедшим до меня сведениям, все военные распоряжения исходили от вел. кн. Владимира, но приказы отдавались от имени кн. Васильчикова. Всюду были остановлены конки, но движение на санях и пешее продолжалось. Видя все это, я подумал, что хорошо было бы придать всей демонстрации религиозный характер, и немедленно послал нескольких рабочих в ближайшую церковь за хоругвями и образами, но там отказались дать нам их. Тогда я послал 100 человек взять их силой, и через несколько минут они принесли их. Затем я приказал принести из нашего отдела царский портрет, чтобы этим подчеркнуть миролюбивый и пристойный характер нашей процессии.
Толпа выросла до громадных размеров. Мужчины приходили со своими женами и детьми, одетыми по-праздничному. Случайно возникавшие недоразумения немедленно прекращались словами: «Не время спорить».(...)
— Прямо идти к Нарвской заставе или окольными путями? — спросили меня. — Прямо к заставе, мужайтесь, или смерть, или свобода, — крикнул я. В ответ раздалось громовое «ура». Процессия двигалась под мощное пение «Спаси, Господи, люди твоя», причем, когда доходило до слов «императору нашему Николаю Александровичу», то представители социалистических партий неуместно заменяли их словами «спаси Георгия Аполлоновича», а другие повторяли: «Смерть или свобода». Процессия шла сплошной массой. Впереди меня шли мои два телохранителя и один парень с черными глазами, с лица которого тяжелая трудовая жизнь не стерла еще юношеских красок. По сторонам толпы бежали дети. Некоторые женщины настаивали идти в первом ряду, чтобы своими телами защищать меня, и большого труда стоило уговорить их. Не могу не упомянуть как о знаменательном факте, что, когда процессия двинулась, полиция не только не препятствовала нам, но сама без шапок шла вместе с нами, подтверждая этим религиозный характер процессии. Два полицейских офицера, также без шапок, шли впереди нас, расчищая дорогу и направляя в сторону встречавшиеся нам экипажи. Таким образом подходили мы к Нарвской заставе. Толпа становилась все больше, пение более внушительным и вся сцена более драматичной. Наконец, мы находились всего в двухстах шагах от войск. Ряды пехоты преграждали нам путь, впереди пехоты стояла кавалерия с саблями наголо. Неужели они тронут нас? На минуту мы смутились, но затем снова двинулись вперед.
Вдруг сотня казаков бросилась на нас с обнаженными саблями. Итак, значит, будет бойня. Сообразить что-либо, отдать приказание, тем более выработать план какой-либо не было времени. Раздался крик ужаса, когда казаки обрушились на нас. Передние ряды расступились направо и налево, и казаки пронеслись по образовавшемуся проходу, рубя на обе стороны. Я видел, как подымались сабли и мужчины, женщины и дети падали как подкошенные. Стоны, проклятья и возгласы наполнили воздух. По моему приказанию передние ряды снова сомкнулись за казаками, которые, проникая все глубже и глубже в толпу, выехали, наконец, с противоположной стороны. Снова торжественно, но уже с яростью в сердце, мы двинулись вперед. Тем временем казаки, повернув лошадей, снова стали прорезать толпу в обратном направлении. Промчавшись, они направились к Нарвской заставе, где ряды пехоты, расступившись, чтобы пропустить казаков, снова сомкнулись. Мы все подвигались вперед, хотя ряды грозно сверкавших штыков не сулили нам ничего доброго. Когда процессия еще только двинулась в путь, мой добрый друг, рабочий Кузин, сказал мне: «Мы принесем нашу жизнь в жертву». Да будет так.
Мы были не более как в 30 шагах от солдат, нас разделял только мост через Таракановку (которая считается границей города), как вдруг, без всякого предупреждения, раздался залп. Как мне говорили потом, сигнал был дан, но за пением мы его не слышали, а если бы и слышали даже, то не знали, что он означает.
Обернувшись к толпе, я крикнул, чтобы все легли на землю, и лег сам. Пока мы лежали, залп раздавался за залпом, и казалось, конца им не будет. Толпа стала сперва на колени, а потом легла плашмя, стараясь защитить головы от града пуль, задние же ряды обратились в бегство. (…) Солдаты продолжали стрелять во дворы прилегающих домов, куда толпа старалась скрыться, и, как я узнал потом, пули через окна попадали и в посторонних лиц.
Наконец стрельба прекратилась. С несколькими уцелевшими стоял я и смотрел на распростертые вокруг меня тела. Я крикнул им: «Встаньте», но они продолжали лежать. Почему же они не встают? Я снова посмотрел на них и заметил, как безжизненно лежат руки и как по снегу бежали струйки крови. Тогда я все понял. У ног моих лежал мертвый Васильев.
Ужас охватил меня. Мозг мой пронизала мысль: и все это сделал «батюшка-царь». Мысль эта спасла меня, так как теперь я был убежден, что с этого момента начнется новая глава в истории русского народа. Я встал, и вокруг меня собрались несколько рабочих. Оглянувшись назад, я увидел, что процессия наша расстроилась и многие бежали. Напрасно было взывать к ним, и я стоял, дрожа от гнева, в центре небольшой кучки людей, на развалинах нашего рабочего движения. Когда мы стояли, снова раздались выстрелы, и мы снова легли.
После последнего залпа я встал невредим, но оказался один. В эту минуту отчаяния кто-то взял меня за руку и повел в боковую улицу в нескольких шагах от места бойни. Сопротивляться не имело смысла. Что большего мог я сделать? «Нет у нас больше царя», — воскликнул я.
Неохотно отдался я в руки своих спасителей. Все, за исключением небольшой кучки людей, были убиты или бежали в ужасе. Ведь мы были безоружны. Оставалось только ждать дня, когда виновные будут наказаны, зло будет исправлено, дня, когда мы придем безоружными только потому, что в оружии более не будет надобности..."
(Гапон Георгий. История моей жизни. «Книга», Москва, 1990. - http://www.hrono.info/libris/lib_g/gapon16.php)
***
Дата добавления: 2015-08-21; просмотров: 72 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
| Георгий Гапон и 9 января 1905 года в цитатах | | | И языческая традиция |