Глава 20. В тот день дул ветерок с юго-востока и ярко светило солнце

В тот день дул ветерок с юго-востока и ярко светило солнце. В качестве почётных гостей мы забирались по заросшему травой юго-восточному склону горы Вонюшань — Лежащий Буйвол, — чтобы посмотреть на полёты командира отряда Сыма Ку и молодого американца Бэббита. Мы с Лайди ехали на одном муле, Чжаоди с Сыма Ляном — на другом. Я сидел перед Лайди, и она придерживала меня, обняв обеими руками. Чжаоди сидела перед Сыма Ляном, и он мог держаться лишь за её одежду под мышками, потому что торчащий живот с кем-то ещё из нового поколения рода Сыма ему было не обхватить. Следуя по «хвосту» Буйвола, мы постепенно оказались у него на хребте, заросшем острой, как нож, темедой, перемежающейся кое-где с жёлтыми головками одуванчиков. Мулы под нами шли без особых усилий.

Нас обогнали верхом на лошадях Сыма Ку и Бэббит. По их лицам было видно, что оба в приподнятом настроении. Сыма Ку помахал в нашу сторону кулаком. На вершине горы какие-то желтокожие пытались докричаться до тех, кто остался внизу. Сыма Ку поднял плеть, огрел пару раз своего скакуна-полукровку, и лошадка шустро рванула в гору. Вслед за ним устремился и конёк Бэббита. Американец сидел ровно и невозмутимо, как и тогда, на верблюде. Длинные ноги в стременах свисали чуть ли не до земли, лошадь под ним смотрелась комично, но шла быстро.

— Нам тоже надо бы поторопиться, — заявила вторая сестра и пришпорила мула пятками.

Никто, конечно, не посмел перечить уважаемой супруге командира, возглавлявшей группу приглашённых. Шагавшие за нашим мулом представители народа, известные в округе люди, хоть и подзапыхались, но никто и не думал жаловаться. Мы с Лайди следовали вплотную за Чжаоди с Сыма Ляном. Не видные за её чёрным халатом соски тёрлись мне о спину, и я блаженствовал, вспоминая, что было тогда, в ослином корыте.

На вершине ветер дул гораздо сильнее, белый ветроуказатель хлопал под его порывами, а красные и зелёные шёлковые ленты на нём плясали, как рулевые перья фазана. Несколько солдат что-то сгружали с верблюдов. Верблюды стояли мрачные, со следами жидкого помёта на закрученных хвостах и на бабках задних ног. На прекрасных, богатых разнотравьем лугах дунбэйского Гаоми отъелись мулы и лошади отряда Сыма Ку, коровы и овцы местных жителей — все, кроме этой горстки горемычных верблюдов. От непривычной воды и еды у них молотками торчали острые кострецы, ноги стали как спички, а всегда гордо возвышавшиеся горбы походили теперь на початые мешки, которые свешивались набок, угрожая упасть.

Солдаты расстелили на земле большой ковёр.

— Помогите госпоже, — скомандовал Сыма Ку.

Подбежавшие бойцы спустили на землю Чжаоди с её большущим животом, сняли наследного принца Сыма Ляна. Потом помогли сойти почтенной тётушке Лайди, поставили на землю младшего дядюшку Цзиньтуна и младшую тётушку Юйнюй. Мы, как уважаемые гости, уселись на ковёр. Остальные встали у нас за спиной. В толпе мелькнула Птица-Оборотень, Чжаоди призывно махнула ей рукой, но Линди спрятала лицо за спиной Сыма Тина. У того болел зуб, и он стоял, держась за распухшую щёку.

Мы сидели почти на «затылке» Буйвола, перед нами была его «морда». Он словно нарочно опустил морду к груди, чтобы получился нависающий утёс метров пятьсот высотой. Ветер проносился у нас над головами, он дул в сторону деревни. Небо над ней заволакивали лёгкие, как дымка, облака. Хотелось высмотреть наш дом, но виден был лишь аккуратный квадрат усадьбы Сыма Ку с её семью входами. Колокольня, сторожевая вышка — всё было маленьким, изящным. Равнина, река, озеро, луга, нескольких десятков круглых, как зеркальце, прудов, вкраплённых среди лугов. Стадо лошадей величиной с козу, стадо мулов не больше собаки — всё это хозяйство отряда Сыма. Шесть коз, крошечных, как кролики, — собственность нашей семьи. Самая большая и самая белая — моя, матушка выпросила её у второй сестры; та озадачила адъютанта по снабжению, и он послал за ней в горный район Имэншань. У стоявшей рядом с моей козой девочки голова напоминала кожаный мячик. Но я-то знал, что никакая это не девочка, а очень даже взрослая девушка и голова у неё куда больше кожаного мячика. Потому что это моя шестая сестра Няньди. Сегодня она повела коз пастись далеко, но совсем не ради них, просто ей тоже хотелось посмотреть на полёты.

Сыма Ку и Бэббит уже спешились, и их маленькие лошадки свободно разгуливали по «голове» Буйвола, ища распустившиеся цветки люцерны. Бэббит подошёл к краю обрыва и глянул вниз, будто прикидывая на глаз высоту. Выражение его мальчишеского лица было серьёзным. Потом задрал голову и посмотрел в небо. Бескрайние бирюзовые просторы, придраться не к чему. Прищурившись, он поднял руку — якобы проверить силу ветра. Это было явно лишним: «колбаса» ветроуказателя звонко хлопала, ветер раздувал нашу одежду, а ястреба в небе бросало и крутило, как сухой листок, — чего руку-то поднимать? Сыма Ку всё это время ходил за ним как хвостик и с преувеличенным старанием повторял все движения. Он тоже был крайне сосредоточен, но я чувствовал, что это спектакль.

— Добро, — неестественным голосом проговорил Бэббит. — Можно начинать.

— Добро, — тем же тоном повторил Сыма Ку. — Можно начинать.

Солдаты притащили два тюка и раскрыли один из них, вытянув казавшееся бескрайним полотнище белоснежного шёлка. За ним тянулись какие-то белые верёвки.

Под руководством Бэббита солдаты обвязали этими верёвками зад и грудь Сыма Ку. После этого Бэббит потянул за каждую, будто проверяя, крепко ли они завязаны. Потом встряхнул белый шёлк, а солдаты расправили его. От сильного порыва ветра прямоугольное полотнище с хлопаньем натянулось, и солдаты отпустили его. Надувшись парусом в форме арки, оно натянуло верёвки, и Сыма Ку потащило по земле. Он попытался встать, но у него ничего не вышло, и он покатился по земле, как маленький ослёнок. Догнавший его Бэббит вцепился в верёвку у него за спиной.

— Хватайся за неё! — сдавленно крикнул он. — Хватайся за стропу управления!

Тут Сыма Ку, словно очнувшись, заорал благим матом:

— Бэббит, предков твоих тудыть!.. — Бэббит, убивец…

Вторая сестра вскочила с ковра и бросилась за ним.

Она успела сделать лишь пару шагов, а Сыма Ку уже скатился с обрыва. Вопли и ругательства стихли.

— Левой рукой стропу тяни! Тяни же, болван! — надрывался Бэббит.

Все сыпанули к обрыву, даже восьмая сестра, явно не понимая происходящего. Хорошо, что её остановила Лайди. Шёлковое полотнище к тому времени превратилось в белоснежное облачко, — оно плыло, покачиваясь, а под ним болтался Сыма Ку, крутясь туда-сюда, как рыба на крючке.

— Группируйся, группируйся, болван! — орал Бэббит. — Готовься к приземлению!

Белое облачко плыло вместе с ветром, оно двигалось, теряя высоту, и наконец опустилось далеко в лугах, распластавшись на зелени ослепительно белым пятном.

А мы стояли, разинув рты и затаив дыхание, и не отрывали глаз от этого облачка, пока оно не коснулось земли. Лишь тогда рты наши закрылись и пронёсся вздох облегчения. Но все тут же снова взволновались, заслышав плач второй сестры. «Почему она плачет? Уж никак не от радости, скорее от горя, — тут же пришло в голову. — Думает, командир Сыма разбился». Все взгляды снова были прикованы к белому пятну — ждали чуда. И чудо произошло: пятно зашевелилось, приподнялось, из белого выбралась и поднялась на ноги чёрная фигурка. Она замахала нам руками, до нас донеслись восторженные вопли, и все мы радостно закричали в ответ.

Лицо Бэббита раскраснелось, нос блестел, будто намазанный маслом. Он обвязался верёвками, укрепил на спине тюк с белым полотнищем, размял руки и ноги и стал медленно отходить назад. Все взоры были устремлены на него, но он, хотя и был в центре внимания, смотрел только перед собой. Отойдя метров на десять, он остановился, закрыл глаза, губы у него зашевелились. Может, заклинание какое читал? Потом открыл глаза и, высоко поднимая длинные ноги, стремительно понёсся вперёд. Добежав до того места, где мы стояли, он вдруг подпрыгнул, вытянувшись в струнку, и камнем сиганул вниз. У меня появилось ощущение, что не он падает, а утёс поднимается и покрытая травой земля вместе с ним. И тут между голубым небом и зеленью травы распустился белоснежный цветок, самый большой, какой я когда-либо видел. Мы приветствовали этот цветок радостными криками. Он плыл в воздухе, а Бэббит висел под ним неподвижно, как гирька безмена. Вскоре эта «гирька», постепенно снижаясь, приземлилась прямо среди наших коз, которые тут же бросились врассыпную, как кролики. На земле «гирька» продвинулась совсем немного, белый цветок вдруг сдулся в большой рыбий пузырь, накрыв и «гирьку», и пастушку Няньди.

При виде опускающегося на неё белого полотнища шестая сестра испуганно вскрикнула. Козы разбежались в разные стороны, а она смотрела во все глаза на розовощёкого Бэббита, который висел под этим белым облачком и улыбался во весь рот. «Небожитель сходит к смертным»! — мелькнула у неё мысль. Задрав голову, она уставилась на быстро снижающегося Бэббита, и душа её преисполнилась уважения и горячей любви.

Стоявшие на краю обрыва вытягивали шеи, чтобы посмотреть, что же там, внизу.

— Да, открыли нам глаза сегодня, — произнёс гробовщик Хуан Тяньфу. — Небожитель, и только. Надо было дожить до семидесяти лет, чтобы увидеть, как небожитель сходит к смертным!

Господин Цинь Эр, учительствовавший когда-то в старой местной школе, вздохнул, поглаживая козлиную бородку:

— Командир Сыма с детских лет был не такой как все. Ещё когда он у меня учился, я знал, что его ждёт большое будущее.

Все окружавшие учителя Цинь Эра и гробовщика Хуана первые люди в деревне принялись на все лады расхваливать Сыма Ку, восторгаясь только что увиденным чудом.

— Вы даже представить не можете, насколько он отличается от всех, — громко заявил Цинь Эр, стараясь перекричать всех и подчеркнуть свои особые отношения с воздухоплавателем Сыма Ку. — Однажды двух лягушек мне в ночной горшок подложил! А вдругорядь аж «Саньцзыцзин»^[93]

сумел переиначить. Там как сказано: «Люди изначально нравом добры, сущность близка, обычаи далеки, нет наставления, нравы меняются их». А он что сочинил? Ни за что не догадаетесь. А вот что: «Люди изначально, борода вздор несёт, пёс не наставляет, кот не повторяет, в опийной трубке жарит яйцо, учителя едят, ученики глядят…» — И он громко расхохотался, горделиво поглядывая на окружающих.

В этот момент где-то вне толпы раздался пронзительный звук. Он напоминал писк ищущего материн сосок щенка, а ещё больше крики следовавших за парусными лодками чаек, которых мы видели на реке много лет назад. Цинь Эр оборвал смех, самодовольная улыбка сползла с его лица. Все повернулись на этот странный звук. Издала его третья сестра, Линди, но в её облике не было ничего, что позволило бы назвать её третьей сестрой. Теперь, когда из её горла вырвался этот звук, от которого холодок пробежал по спине, она полностью преобразилась в птицу: нос выгнулся клювом, глаза пожелтели, шея втянулась, волосы превратились в перья, а руки — в крылья. Размахивая ими, она с громким криком, будто в совершенном одиночестве, устремилась к обрыву.

Сыма Тин потянулся к ней, чтобы остановить, но в руке у него остался лишь клочок её одежды. Когда мы вышли из оцепенения, она уже парила — я говорю именно «парила», чтобы избежать слова «падала», — под обрывом. Там, внизу, лёгкой зеленоватой дымкой стелились луга.

Первой расплакалась вторая сестра. И сразу стало как-то не по себе. Ну полетела Птица-Оборотень с обрыва — подумаешь, ничего особенного, чего плакать-то? И тут вдруг разрыдалась старшая, которую я всегда считал скрытной и циничной. Совершенно неожиданно разревелась и восьмая сестрёнка, которая вообще ничего не видела. Разревелась, словно подхватив плач сестёр, и с каким-то особым чувством. Потом она сказала, что, когда тело третьей сестры упало на землю, ей почудился звон разбившегося стекла. Возбуждённая толпа замерла, лица словно покрылись инеем, глаза застлал туман. Вторая сестра махнула солдатам, чтобы привели мула, и забралась на него без посторонней помощи, ухватившись за толстую короткую шею и отчаянно карабкаясь. Получив удар пятками в брюхо, мул враскачку порысил вниз. За Чжаоди побежал было Сыма Лян, но его тут же остановил солдат и, подхватив под руки, усадил на коня, на котором взбирался на гору его отец.

Словно разбитое войско, брели мы с горы Вонюшань. Чем, интересно, занимались в это время под белым облачком Бэббит с Няньди? Сидя верхом на муле, я мучительно пытался представить Няньди и Бэббита под парашютом. Перед глазами вставала следующая картина: он стоит возле неё на коленях со стебельком щетинника в руке и его кисточкой щекочет ей грудь, как давеча делал я. А она спокойно лежит себе, зажмурившись, и довольно урчит, как собачонка, которую почёсывают. Вот уже и ноги задрала, хвостом по траве виляет: на всё готова, чтобы ублажить этого сумасброда Бэббита! А мне намедни всю задницу чуть не измочалила, стоило только пощекотать её. При этой мысли я разозлился не на шутку; то был не просто гнев, к нему примешивалось ещё и нечто чувственное, полыхавшее внутри жгучим пламенем.

— Сучка! — вырвалось у меня, и руки яростно дёрнулись, словно сомкнувшись у неё на горле.

— Что с тобой? — обернулась Лайди. Чтобы ускорить спуск, солдаты усадили меня позади неё. Я крепко держался за её прохладную спину, уткнувшись лицом в костлявый хребет и бормоча:

— Бэббит, Бэббит, покрыл-таки шестую сестру, чёрт американский.

К тому времени, когда мы тем же кружным путём спустились с утёса, Сыма Ку с Бэббитом уже скинули с себя все верёвки и стояли, склонив головы. Перед ними расстилалась лужайка под утёсом, где росла особенно густая трава. Словно инкрустация, на зелени лужайки лежала третья сестра. Лицо её было обращено к небу, тело впечаталось в землю, вокруг выдранная с корнем трава. Птичье выражение бесследно исчезло. Глаза чуть приоткрыты, лицо удивительно спокойно, на губах что-то вроде лёгкой улыбки. Мерцающий в глазах холодный свет лезвием ножа пронзил мне грудь и дошёл до самого сердца. Лицо пепельно-серое, губы словно посыпаны мелом. Как-то странно выделяется лоб. Из носа, ушей и уголков глаз тонкими ниточками выступила кровь, и по лицу уже снуют большие рыжие муравьи.

Сюда, в это буйство разнотравья и цветов, раздолье для пчёл и бабочек, пастухи забредали редко, и грудь наполнял сладковато-гнилостный аромат. В нескольких десятках метров отвесной стеной высится тот самый красно-бурый утёс. Во впадине у его подножия образовалось крошечное озерцо, куда со звоном капает стекающая с него тёмная вода.

Вторая сестра, прихрамывая, устремилась вперёд. Она опустилась на колени у тела Линди, беспрестанно повторяя: «Сестрёнка, сестрёнка, третья сестрёнка…», — и просунула ей руку под шею, будто хотела приподнять голову. Но шея третьей сестры лишь растянулась, как резина, и голова свесилась с локтя Чжаоди, подобно голове мёртвой птицы. Вторая сестра тут же вернула голову в прежнее положение и взяла сестру за руку. Рука тоже гнулась, и Чжаоди громко разрыдалась:

— Сестрёнка, сестрёнка, что же ты оставила нас, милая…

Старшая сестра не плакала и не кричала. Она встала на колени у тела Линди и обвела взглядом — рассеянным, пустым — стоявших вокруг. Я слышал, как она вздохнула, видел, как она протянула руку назад, не глядя, и сорвала большой, с куриное яйцо, алый бутон. Этим нежным цветком она вытерла от крови ноздри, уголки глаз и уши третьей сестры. Покончив с этим, поднесла бутон к лицу и стала обнюхивать со всех сторон заострившимся носом. На губах у неё играла странная, неестественная улыбка, а мелькнувший в глазах огонёк свидетельствовал, что сейчас она пребывает в каком-то нездешнем мире, словно именно в этот момент обитавший в теле третьей сестры дух, светлый и неземной, переместился через этот алый бутон в Лайди.

Но больше всего я переживал за шестую сестру. Растолкав толпу зевак, она медленно подошла к телу Линди, но не опустилась на колени и не расплакалась, а молча остановилась да так и стояла, потупившись и перебирая пальцами кончик косы. Она то краснела, то бледнела, как набедокурившая маленькая девочка. Но это была уже созревшая, взрослая девушка; чёрные волосы отливали блеском, зад выдавался так, что казалось, будто где-то там, у копчика, рвётся наружу красивый рыжий хвост. На ней был белый шёлковый ципао^[94]

— подарок Чжаоди, — в высоких разрезах которого мелькали полоски бёдер. На голенях длинных босых ног краснели порезы от острых былинок. Сзади ципао был замаран смятой травой и цветами: пятнышки красного на зелёном фоне… Мысли понеслись вприпрыжку, пробравшись под мягко накрывшее её с Бэббитом облачко, щетинник… пушистый хвост… Мои глаза двумя слепнями впились в её грудь. В ципао высокая грудь Няньди с сосками-вишенками выдавалась ещё больше. Рот у меня наполнился кислой слюной — с тех пор подобное случалось всякий раз, стоило мне увидеть красивые груди. Так и тянуло взяться за них и пососать, хотелось опуститься на колени перед прекрасными грудями всего мира, стать их самым верным сыном… Как раз там, где они выступали, на белом шёлке было заметно пятнышко, как от собачьей слюны. По сердцу резануло, будто ножом, я словно собственными глазами увидел, как этот крендель американский прихватывает губами груди шестой сестры. Я представил всё так живо, словно присутствовал там. Этот щенок поднимает свои голубые глазки к её подбородку, а Няньди обеими руками ещё и нежно поглаживает его большую золотистую голову. Теми самыми руками, которыми давеча всю попу мне исколотила. А я всего-то и сделал, что легонько пощекотал её, не то что этот — всю уже обслюнявил. Из-за этих дурных переживаний я и смерть третьей сестры воспринял как-то отупело. От рыданий Чжаоди в голове всё смешалось. А вот плач восьмой сестрёнки казался голосом неба, взывавшим чтить память о прижизненном величии третьей сестры, о её беспримерных деяниях, от которых гнулись деревья и опадали листья, содрогались небо и земля, верещали бесы и которым изумлялись небожители.

Бэббит сделал несколько шагов вперёд, и мне удалось более подробно разглядеть его: нежные алые губы — что меня совсем не обрадовало — на раскрасневшемся, покрытом светлым пушком лице. Не понравились мне и его белёсые ресницы, большой нос и длинная шея. Повернувшись к нам, он развёл руки, словно собирался что-то подарить:

— Какая жалость, какая жалость, кто бы мог подумать… — Он сказал что-то на очень странно звучащем языке — никто из нас ничего не понял, потом добавил несколько фраз по-китайски, их-то мы поняли: — Она была больна, внушила себе, что она птица… но она не птица…

В толпе пошёл шумок, и я подумал, что наверняка обсуждают отношения Птицы-Оборотня и Пичуги Ханя, а может, уже приплели и немого Суня, а то и до детей добрались. Прислушиваться не хотелось, да и возможности не было, потому что в ушах стояло жужжание ос — к каменной стене прилепилось большущее гнездо. Под гнездом сидел енот, а перед ним сурок. У сурка особенно сильны передние лапы, он кругленький, пухлый, с крошечными, близко посаженными глазками. У Го Фуцзы, деревенского колдуна, который владел искусством фуцзи — гадания на сите и умел ухватывать бесов, маленькие бегающие глазки тоже были расположены близко к переносице, отсюда и его прозвище — Сурок.

— Уважаемый шурин, — заговорил он, выступив из толпы, — её уже нет в живых, плачь не плачь — не воскресишь, а жара вон какая, надо бы тело поскорей домой доставить да предать земле!

Какие у него, интересно, родственные связи с Сыма Ку по женской линии, чтобы величать его шурином? Я не понял, — думаю, и вообще никто не понял. Но Сыма Ку кивнул, потирая руки:

— Надо же, всё настроение испорчено, мать его.

Сурок встал за спиной второй сестры и закатил глаза, отобразив во взгляде глубокую скорбь:

— Почтенная невестка, умерла она, о живых надо подумать. В вашем положении рыдания могут и до беды довести, а это никуда не годится. К тому же была ли почтенная младшая тётушка человеком? Если разобраться, никакой она не человек, а самая настоящая фея птиц, сосланная жить среди людей за то, что клевала персики бессмертия в саду богини Сиванму. Но срок её наказания истёк, и она, конечно же, снова стала небожительницей. Да спросить у любого — все видели, как она падала вниз с обрыва: ведь парила между небом и землёй словно пьяная, будто во сне. А на землю как легко упала — неужто, будь она человеком, это было бы так грациозно… — Рассуждая о небесах и о земле, Сурок пытался поднять Чжаоди. А та знай твердила:

— Какую страшную смерть ты приняла, третья сестрёнка…

— Ну будет, будет, — нетерпеливо махнул рукой в её сторону Сыма Ку. — Хватит плакать. Для таких, как она, жизнь — наказание, а после смерти они становятся небожителями.

— Всё из-за тебя! — бросила вторая сестра. — Придумал тоже — эксперименты с летающими людьми!

— Но ведь я взлетел, верно? — защищался Сыма Ку. — Вы, женщины, в таких серьёзных вещах не разбираетесь. Начальник штаба Ма, распорядись, чтобы тело доставили домой, купили гроб и организовали похороны. Адъютант Лю, давай на гору, мы с советником Бэббитом прыгнем ещё раз.

Сурок помог Чжаоди подняться и, важничая, обернулся к толпе:

— Давайте сюда, помогите.

Старшая сестра по-прежнему стояла на коленях, нюхая этот вонючий цветок — цветок, вобравший в себя запах Линди.

— Вам тоже не стоит убиваться, почтенная старшая тётушка, — запел Сурок и ей. — Почтенная третья тётушка вернулась в свою обитель, и все должны радоваться…

Он ещё не договорил, а Линди уже вскинула голову и уставилась на него с таинственной усмешкой. Сурок пробормотал что-то ещё, но продолжить не решился и торопливо смешался с толпой.

Улыбаясь и высоко подняв алый бутон, Лайди встала, перешагнула через тело сестры и впилась взглядом в Бэббита, вихляясь в своём просторном чёрном халате.

Двигалась она как-то беспокойно, словно ей не терпелось опростаться. Сделав несколько семенящих шажков, она отбросила цветок, бросилась к Бэббиту, обняла его за шею и сильно прижалась к нему всем телом, бормоча, словно в горячечном бреду:

— Умираю… Не могу больше…

Бэббиту стоило большого труда вырваться из её объятий. На лице у него выступили капельки пота.

— Не надо… Я люблю не тебя… — выдохнул он, мешая иностранные слова с китайскими.

Словно сучка с налившимися кровью глазами, старшая сестра изрыгнула целый набор непотребных слов и, выпятив грудь, снова бросилась к Бэббиту. Тот неуклюже уклонился от её наскока и раз, и два, но в конце концов укрылся за спиной шестой сестры. Та вовсе не желала служить ему укрытием и стала крутиться, как собачонка, к хвосту которой малец, решивший сыграть с ней злую шутку, привязал колокольчик. Лайди ходила кругами следом, а Бэббит, пригнувшись, всё так же прятался за Няньди. Так они и ходили друг за другом. У меня даже голова закружилась от мелькавших перед глазами торчащих задниц, воинственно выпяченных грудей, блестящих затылков, потных лиц, неуклюжих ног… В глазах рябило, в душе царило смятение. Вопли старшей сестры, выкрики шестой, тяжёлое дыхание Бэббита, двусмысленное выражение на лицах окружающих. Солдаты взирали на всё это с сальными улыбочками, разинув рты, подбородки у них подрагивали. Наши козы с моей во главе самостоятельно выстроились гуськом и неторопливо потянулись домой, каждая с полным выменем. Поблёскивали боками лошади и мулы. С испуганными криками кружили над головами птицы: видать, где-то тут у них гнёзда с яйцами или птенцами. Вытоптанная трава. Сломанные стебли полевых цветов. Пора распутства. Наконец второй сестре удалось ухватить Лайди за халат. Та вырывалась что было сил и тянулась руками к цели — к Бэббиту, не переставая изрыгать непристойности, от которых народ аж в краску бросало. Халат порвался, обнажив плечо и часть спины. Повернувшись к старшей сестре, Чжаоди закатила ей пощёчину, и та сразу замерла. В уголках рта выступила белая пена, глаза остекленели. Вторая сестра продолжала хлестать её по лицу, с каждым разом всё сильнее. Из носа Лайди потекла тёмная струйка крови, сначала на грудь свесилась, подобно подсолнуху, голова, а потом она рухнула всем телом.

В полном изнеможении Чжаоди опустилась на землю и долго не могла отдышаться. Потом шумное дыхание перешло в рыдания. При этом она колотила себя по коленям в такт всхлипываниям.

Лицо Сыма Ку выражало явное возбуждение. Он не сводил глаз с обнажённой спины старшей сестры, тяжело дышал и без конца вытирал ладони о штаны, словно замарал их так, что и не оттереть.

Дата добавления: 2015-08-21