Общие основы.

Добро и зло в действительности не равноценны и не равноправны; и точно так же не равноценны и не равноправны их живые носители, осуществители и слуги.

По самой природе своей добро и зло имеют душевно-духовную природу, и «местонахождением» их является человеческая душа. Поэтому борьба со злом есть процесс душевно-духовный.

Добро и зло, являясь, по существу, душевно-духовными величинами, живут в человеке и осуществляются именно человеком, а потому вступаютчерез него в мир тела и материи. Он фактически изливает внутреннее зло во внешние поступки.

Чем ниже духовный уровень понуждаемого, тем труднее вести борьбу чисто духовными средствами.

14. О предмете любви.

Любить ближнего значит любить в нем начало Божественное, начало живого добра. Настоящая любовь есть связь духа с духом. Любовь вступает в единение и отождествление только с живым добром. Она не объединяется с началом зла, но отходит от него и противопоставляет себя ему. Духовная любовь знает, что люди не равны и что они «разнствуют» друг от друга, как «звезда от звезды». Она знает также, что всякий человек должен заслужить и оправдать свое право на жизнь, что есть люди, которым лучше не родиться, и есть другие, которым лучше быть убитым, чем злодействовать (Мтф. XVIII. 6; Мрк. IX.42; Луки.XVII. 1-2) Видение духовной любви давно открыло ей, почему болезнь может быть лучше здоровья, подчинение – лучше власти, бедность – лучше богатства. И именно сила этого видения укрепила ее в убеждении, что доблестная смерть всегда лучше позорной жизни и что каждый человек определяет себя перед лицом Божиим именно тем моментом, который заставляет его предпочесть смерть.

15. О границах любви.

Никто не призван любить зло как таковое или злого человека как такового.

Есть мудрая христианская легенда об отшельнике, который долгое время побеждал дьявола во всех его видах, пока, наконец, враг не постучал к нему в образе раненого, страдающего ворона; и тогда слепое, сентиментальное сострадание победило в душе отшельника, ворон был впущен и монах оказался во власти дьявола…

Понятно, что исключение обидчика из общения нисколько не мешает акту внутреннего прощения; и точно так же акт личного прощения, разрешая проблему обиженности, совсем не разрешает проблему обидчика и его ожесточенности.

Наивный человек полагает, что личное прощение угашает зло и разрешает проблему борьбы с ним. Но на самом деле это не так. Простить обиду значит погасить в себе ее злотворящую силу и не впустить в себя поток ненависти и зла; но это совсем не значит победить силу злобы и зла в обидчике. Бытие злодея есть проблема совсем не для одного пострадавшего и совсем не лишь в ту меру, в которую ему удалось простить; это проблема для всех.

Обиженный может и должен простить свою обиду и погасить в своем сердце свою обиженность; но именно его личным сердцем и его личным ущербом ограничивается компетентность его прощения; дальнейшее же превышает его права и его призвание. Вряд ли надо доказывать, что человек не имеет ни возможности, ни права прощать обиду, нанесенную другому, или злодейство, попирающее божеские и человеческие законы, если только, конечно, он не священник, властный отпускать грехи кающемуся. В составе каждой неправды, каждого насилия, каждого преступления, кроме личной стороны «обиды» и «ущерба», есть еще сверхличная сторона.

В самом деле, кто дал мне право «прощать» от себя злодеям? И каков может быть смысл этого «прощения»? Что означает оно: что «я» их не осуждаю и не обвиняю? Но кто же поставил меня столь милостивым судьею? Или – что «я» примиряюсь с их злодеяниями и обязуюсь не мешать им? Но откуда же у меня может взяться такое мнимое право на предательство беззащитных? Или, быть может, это «прощение» означает, что я воздерживаюсь от всякого суждения, умываю руки и предоставляю события их неизбежному ходу? Однако такая позиция безразличия, безволия и попущения не имеет ничего общего с христианским прощением и не может быть обоснована никакими ссылками на Евангелие…

Разве человек волен подставлять нападающему чужую щеку? Разве щедрость не распространяется только на свое, личное? Или отдавший своего брата в рабство проявил «щедрость»? И Христос призывал к такой кротости и к такой щедрости, которые равносильны лицемерной праведности и соучастию со злодеями? Учение Апостолов и Отцов Церкви выдвинуло, конечно, совершенно иное понимание. «Божии слуги» нуждаются в мече и «не напрасно носят его» (Римл. XIII. 4); они – гроза злодеям.

Сопротивляющийся злу должен прощать свои обиды; и чем искреннее и полнее это прощение, тем более простивший способен вести неличную, предметную борьбу со злодеем, тем более он призван быть органом живого добра, не мстящим, а понуждающим и пресекающим. Но в душе его не должно быть места наивным и сентиментальным иллюзиям, будто зло в злодее побеждено в тот момент, когда он лично простил его, Прощение есть первое условие борьбы со злом, или, если угодно, начало ее; но не конец и не победа. Злодей всегда будет усматривать в «прощении» прямое поощрение, а может быть, и тайное сочувствие.

Дата добавления: 2015-08-21