Терзян А.

Бывает и так, что орфография еще не установилась и в поисках правила проявляет колебания; получаются те колеблющиеся написания, которые свидетельствуют о производившихся в разные эпохи попытках по-разному изображать соответствующие звуки. Так, в древневерхненемецких словах ertha, erdha, erda или thn, dhri, dn графические знаки th, dh, d, несомненно, изображают один и тот же звуковой элемент. Но какой именно? На основании письма выяснить это немыслимо. Отсюда вытекает то затруднение, что при наличии двух написаний для одной формы не всегда возможно решить, действительно ли мы имеем дело с двумя разными произношениями. Письменные памятники двух соседних диалектов одно и то же слово изображают по-разному: один диалект через asca, другой—через ascha. Если это одинаковые звуки, то мы имеем дело с колеблющейся орфографией, в противном случае различие носит характер фонологический и диалектный, как в греческих формах paizo, paizdo, paiddo. Так же обстоит дело с двумя последовательными эпохами: в английских памятниках сначала встречается hwat, hweel и т. п., а потом what, wheel и т. п. Что это — смена орфографии или фонетическое изменение?

Из всего сказанного нельзя не сделать того вывода, что письмо скрывает язык от взоров: оно его не одевает, а рядит. Это хорошо иллюстрируется орфографией французского слова oiseau «птица»: ни один из его звуков (wazo) не изображается соответствующим ему знаком — от реального языкового образа в этом написании не осталось ничего.

Другой вывод заключается в том, что чем хуже письмо выполняет свою функцию изображения живой речи, тем сильнее становится тенденция опираться именно на него; составители грамматик из кожи лезут вон, чтобы привлечь внимание к письменной форме речи. Психологически все это легко объяснимо, но тем не менее весьма прискорбно по своим последствиям. Частое употребление слов «произносить», «произношение» санкционирует это заблуждение и переворачивает закономерное и реальное соотношение между письмом и языком. Когда говорят, что нужно так-то и так-то произносить данную букву, то зрительное изображение принимают за оригинал. Для того чтобы oi произносилось wa, необходимо, чтобы о; существовало само по себе; в действительности же существует само по себе лишь wa, которое обозначается на письме через о;. Чтобы объяснить столь странное явление, добавляют, что в данном случае дело идет об исключении в произношении букв о и i; но такое объяснение тоже неверно, потому что тем самым признается зависимость языка от написания. Можно подумать, что при произнесении oi как wa нарушаются законы письма, как если бы нормой был графический знак.

Эти фикции обнаруживаются даже в грамматических правилах, например в правиле об h во французском языке. Имеются французские слова с начальным гласным без предшествующего h, которые, однако, пишутся с начальным h в силу воспоминания об их латинской форме: так, пишут homme (прежде — оте) по связи с латинским homo «человек». Однако существуют другие слова, германского происхождения, где h действительно произносилось: hache «топор», ha-reng «селедка», honte «стыд» и др. Пока этот начальный h сохранялся в произношении, такие слова подчинялись законам сочетания при начальных согласных: deux в сочетании deux haches произносили do; Ie в сочетании Ie hareng произносили h, тогда как deux в сочетании deux hommes произносили dez, ά Ie в сочетании I'homme произносили / и где, таким образом, при наличии начального гласного во втором слове действовало правило слияния (liaison) и происходили элизии. В ту пору правило «Перед придыхательным h слияния и элизии не происходит» имело реальный смысл. Но теперь эта формула лишена какого бы то ни было смысла, поскольку придыхательного h в начале слов больше не существует, если только не называть придыханием то, что не является звуком, но перед чем тем не менее не происходит ни слияния, ни элизии. Здесь мы имеем, таким образом, порочный круг, а h— лишь фикция, порожденная письмом.

Произношение слова определяется не его орфографией, а его историей. В каждый данный момент времени его форма представляет определенный этап эволюции, следовать которой оно вынуждено и которая регулируется точными законами. Каждый этап может быть определен предыдущим. Единственно, что подлежит рассмотрению, как раз то, о чем чаще всего забывают,—это происхождение слова, его этимология.

Однако тирания буквы заходит еще дальше: подчиняя себе массу говорящих, она тем самым может влиять на язык и менять его. Это случается лишь в высокоразвитых, литературно обработанных языках, где письменные тексты играют значительную роль. В такой обстановке зрительный образ может создавать ошибочные произношения. Примеры этого, собственно говоря, патологического явления часто встречаются во французском языке. Так, фамилия Lefevre (от лат. faber «кузнец») писалась двояко: по-народному и просто Lefevre, по-ученому и этимологически Le/ebvre. Вследствие смешения в старинной графике букв ν и и, Lefebvre стало читаться Lefebure, с буквой Ь, которой никогда не было в этом слове, и с буквой и, которая появилась в нем по недоразумению. Между тем теперь эта форма произносится именно так.

Вероятно, такие деформации буцут случаться все чаще и чаще, и все чаще и чаще будут произноситься лишние буквы. В Париже уже говорят septfemmes, произнося букву (. Дармстетер предвидит день, когда будут произносить даже обе конечные буквы слова vingt, что является поистине орфографическим уродством [101].

Эти звуковые деформации относятся, конечно, к языку, но они не вытекают из его естественного функционирования; они вызываются внеязыковым фактором. Лингвистика должна их изучать в особом разделе—это случаи тератологические.

Глава VII Фонология

§ 1. Определение [102]

Пытаясь усилием мысли отрешиться от создаваемого письмом чувственного образа речи, мы рискуем оказаться перед бесформенной массой, с которой неизвестно, что делать. На ум приходит ситуация с человеком, которого учат плавать и у которого только что отняли его пробковый пояс.

Надо как можно скорее заменить искусственное естественным; но это невозможно, поскольку звуки языка изучены плохо; освобожденные от графических изображений звуки представляются нам чем-то весьма неопределенным; возникает соблазн предпочесть—пусть обманчивую—опору графики. Именно так первые лингвисты, ничего не знавшие из физиологии артикулируемых звуков, то и дело попадали впросак; расстаться с буквой значило для них потерять почву под ногами; для нас же это первый шаг к научной истине, ибо необходимую нам опору мы находим в изучении самих звуков. Лингвисты новейшего времени наконец это поняли; взявшись сами за изыскания, начатые другими (физиологами, теоретиками пения и т. д.), они обогатили лингвистику вспомогательной наукой, освободившей ее от подчинения графическому слову.

Физиология звуков (по-немецки Laut- или Sprachphysiologie) часто называется фонетикой (по-немецки Phonetik, англ. phonetics). Этот термин нам кажется неподходящим. Мы заменяем его термином фонология, ибо фонетика первоначально означала и должна по-прежнему означать учение об эволюции звуков; недопустимо смешивать под одним названием две совершенно различные дисциплины. Фонетика—наука историческая: она анализирует события, преобразования и движется во времени. Фонология находится вне времени, так как механизм артикуляции всегда остается тождественным самому себе [103].

Но эти две дисциплины не только не совпадают, они даже не могут противопоставляться. Первая — один из основных разделов науки о языке; фонология же (и мы на этом настаиваем) для науки о языке—лишь вспомогательная дисциплина и затрагивает только речь (см. стр. 26). Разумеется, трудно себе представить, для чего служили бы движения органов речи, если бы не существовало языка; но не они составляют язык, и, разъясняя все движения органов речи, необходимые для производства каждого акустического впечатления, мы тем самым нисколько не освещаем проблемы языка. Язык есть система, основанная на психическом противопоставлении акустических впечатлений, подобно тому как художественный ковер есть произведение искусства, созданное путем зрительного противопоставления нитей различных цветов; и для анализа такого художественного произведения имеет значение игра этих противопоставлений, а не способы получения каждого цвета.

Очерк системы фонологии будет дан нами ниже (см. стр. 44);

здесь же мы только рассмотрим, на какую помощь со стороны этой науки может рассчитывать лингвистика, чтобы освободиться от иллюзий, создаваемых письменностью.

§ 2. Фонологическое письмо [104]

Лингвист прежде всего требует, чтобы ему было предоставлено такое средство изображения артикулируемых звуков, которое устраняло бы всякую двусмысленность. Для этого уже предлагалось множество графических систем [105].

На каких принципах должно основываться подлинно фонологическое письмо? Оно должно стремиться изображать одним знаком каждый элемент речевой цепочки. Требование это не всегда принимается во внимание: так, английские фонологи, которые заботятся не столько об анализе, сколько о классификации, употребляют для некоторых звуков знаки из двух и даже трех букв [1 Об]. Кроме того, следовало бы проводить строгое различие между эксплозивными и имплозивными звуками (см. стр. 56 и ел.).

Дата добавления: 2015-08-21