Генерал

Опубликовано в журнале: «Звезда» 2006, №2

ЛЮДИ И СУДЬБЫ

ИГОРЬ НИКОЛАЕВ

Генерал

Документальная повесть

Я знаю: никакой моей вины

В том, что другие не пришли с войны.

В том, что они - кто старше, кто моложе -

Остались там, и не о том же речь,

Что я их мог, но не сумел сберечь, -

Речь не о том, но все же, все же, все же...

А. Твардовский

Осенью 1912 года табунок новобранцев свернул в ворота военного городка и замер: на плацу под тяжелые удары больших барабанов и раскатистую дробь маленьких маршировали сотни солдат! И как! Нарочито растягивая шаг, вытягивая носок, били в землю то одной ногой, то другой ногой, дружно крича во весь голос: "Р-раз!.. Два-а-а... три..." Муштра!

Было отчего скиснуть вольным парням. Может быть, один Саня Горбатов, еще недавно служивший приказчиком в уездном городе Шуя, в уныние не впал: дух захватило от слаженности единого движения такого множества людей.

* * *

Жизнь приучила Саню в любом деле набираться ума и смекалки. Три года бегал за пять верст в школу - осенью по грязи, зимой по снегу, а не пропустил ни дня и окончил трехлетку с похвальной грамотой; при этом отметили способность к арифметике.

Ехать в город учиться дальше не давала бедность, но умение хорошо считать пригодилось и дома. В деревне во всех домах вязали варежки и продавали их в городе. Двенадцатилетний Санька сообразил: что если отвезти их не на ярмарку в Шую, а по тем деревням, где их не вяжут, накинув по две-три копейки? Может выйти выгода против городской торговли рубля в три, не меньше! Мать ужаснулась: и волки, и плохие люди могут напасть... "Что ж ты, умнее всех?" - пыталась она отговорить сына.

Сколько раз на своем долгом веку он еще услышит, хоть и разными словами, но одно и то же: "Опять Горбатов чудит, хочет быть умнее всех..."

- Никто не ездил, а я поеду! - резанул Санька, хотя в душе немного боялся.

Пройдя за неделю чуть ли не сотню верст (мешки с варежками, собранными на продажу по всей деревне, вез на санках), ночуя в незнакомых деревнях, Санька благополучно все распродал. Матери принес чистого дохода, какого и не мечталось, - семь рублей с копейками. Но главное - уходил робея, а вернулся уверенным. За неделю - поняла мать - повзрослел. Страшновато ей стало: ведь всего двенадцать! Но поверила - не пропадет.

Санька теперь все чаще думал о том, что пора уходить от полуголодной деревенской жизни "в люди". В их семье было пятеро сестер и пятеро братьев. Все посильно и усердно работали, а своего хлеба хватало только до Рождества.

Часто бывая в городе, Санька самостоятельно нашел себе место: в лавке торговца обувью, "мальчиком". С ведома матери и втайне от отца он исчез из дома как был - в рубашке, штанах и босиком.

Летом 1905 года с деревней было покончено.

Семь лет проработал он в лавке. Сначала "на побегушках", потом продавцом. Теперь уже не "за харчи и одежу", а за сто рублей в год. Но уж очень все вокруг пили. Старший сын хозяина Александр и его приятель студент Рубачев, привязавшиеся к парнишке, боялись, что и Санька сопьется. Но Саньку самого мутило от пьяных рож, их ругани и табачного дыма, и он перед Александром и Рубачевым (они настояли на этом!) торжественно поклялся, что никогда не будет пить, курить и сквернословить!

Почти сорок лет Александр Васильевич свято соблюдал мальчишеское слово. Он и в этом был не такой, как все. Ни подначки товарищей, ни насмешки, ни "приказы" начальства, ни подозрения - то ли в старообрядчестве, то ли в сектантстве или какой-то тайной болезни - не действовали. Командарм-3, Герой Советского Союза генерал-полковник Горбатов нарушил обет и выпил вина единственный раз в жизни в мае сорок пятого. Нетрудно догадаться почему. Но курение и ругань остались под запретом.

* * *

В армии двадцатидвухлетнему парню понравилось все. И каменная "николаевская" казарма в три этажа. И что он, Санька, теперь гусар 17-го Черниговского гусарского полка. И что у полка знатная история со времени царя Алексея Михайловича. И что командует полком родной брат императора. И что стоит полк в губернском (куда там Шуе!) городе Орле. Судьба привела его куда надо. Ощущение "Армия - мое дело" останется на всю жизнь.

Кстати, скоро выяснилось, что так напугавшая парней "муштра" была всего лишь редким общеполковым занятием, отработкой парадного шага. Хоть гусары - конница, но и пехота тоже, поэтому надо и в пешем строю не плошать. Вся свирепость оказалась совсем не в шагистике, а в обучении верховой езде и боевым приемам. Там за оплошности били не стесняясь. Смекалистый рядовой Горбатов освоился сразу, но и ему доставалось. Один раз даже клинком плашмя по ноге - след не сходил долго.

На стрельбище у Сани с первого же выстрела удачное попадание, и - пошло-поехало. Конь по кличке Амулет хорошо знал команды, уверенно шел на препятствия и на станки при рубке лозы. Словом, служба давалась легко.

Прошлая жизнь канула, словно ее и не было, а новая - будто всегда ею жил. Из прошлого осталась лишь мать. Ее любовь, ее доброта. Глянуть бы ей на своего сына в гусарах! На фотографии - затянутый в рюмочку юный щеголь-кавалерист. Лихо сидящая фуражка, сабля, надраенные сапоги, шпоры. В своем эскадроне Горбатов попал еще и в песенники.

Вскоре брат царя был вынужден покинуть полк. За тайную женитьбу на дважды разведенной император удалил его за границу. На память о его чудовищной, в отца Александра Третьего, силе в Офицерском собрании остались свернутая в трубку серебряная тарелка и разорванная пополам колода карт. Именно веселому гуляке, отчаянному автомобилисту, брату Михаилу брат Николай в 1917 году передаст российский трон. Михаил Второй сутки будет некоронованным императором всея Руси. От Михаила Первого до Михаила Второго замкнется династия Романовых.

* * *

Начало службы Горбатова в 1912 году пришлось на бурную перестройку армии. Новая техника и оружие: пулеметы, минометы, гранаты, радио, аэростаты, прожекторы, даже проволока под током - требовали иной тактики, другого обучения, а кавалерии понадобились лошади, способные выдерживать нагрузку современного боя - продолжительное движение на широких аллюрах.

Русская конница - главная подвижная сила армии, под руководством великого князя Николая Николаевича Младшего становилась ударным родом войск. Внук Николая Первого был великим знатоком кавалерии и военного дела. Люди, обученные по его системе, расцветали боевыми талантами и поднимались порою до самого верха. Двенадцать маршалов Советского Союза вышли из русской конницы! Если Г. К. Жуков и К. К. Рокоссовский прошли эту школу еще до революции, то более молодые А. А. Гречко и П. Ф. Батицкий - в конце 1920-х годов, но с таким же результатом: настолько была хороша основа, заложенная великим князем.

Чтобы получить эскадрон, мало было окончить училище, обязательно еще два года офицерской школы со сдачей экзаменов: выездка, вольтижировка, рубка, ковка, фехтование, иппология (физиология лошади), тактика и стратегия. Главным инструктором верховой езды в школе был Джеймс Филлис - один из лучших наездников Европы. За заслуги перед русской армией англичанин был награжден орденом и произведен в полковники. Многочисленные его ученики служили позже и в красной коннице, а его книга о верховой езде переиздавалась в СССР даже в 1936 году. Хорошо обученные офицеры, в свою очередь, поднимали уровень подчиненных унтер-офицеров и солдат.

Незадолго до начала кавалерийской службы Горбатова возродились гусары и уланы. По прихоти Александра Третьего их не было в армии двадцать пять лет. Взошедшего в 1881 году на престол императора возмутила их парадная форма: какая же это русская "народность", если гусарские ментики, доломаны и чакчиры - из Венгрии, а уланские шапки с четырехугольным верхом - польские шляхетские конфедератки. Поскольку к этому времени вся кавалерия стала воевать по-драгунски, то есть не только конно, но и спешенно, получив для этого винтовку со штыком - "драгунку" (чуть короче пехотной), было приказано: всю армейскую конницу (на гвардию император не замахнулся) впредь именовать драгунами и - переодеть. Всех нарядили в "народные" полукафтаны, шаровары с напуском и круглые барашковые шапки. Издали и не отличить кавалериста от пехотинца. Что же до традиций XVII и XVIII веков, то ими дорожили лишь на Западе. Нужен был позор Японской войны, чтобы вспомнить о прежней славе. Вот и появились снова темно-синие уланы с лацканами 17 полков и 18 разноцветных полков гусар (это для парада; для похода и боя впервые была введена общая полевая форма защитного цвета).

* * *

В конце второго года службы Горбатова началась Первая мировая, и 17-й гусарский полк был переброшен из Орла в район польского города Холм, где вместе с драгунами и уланами вошел в 17-ю кавалерийскую дивизию.

Многие товарищи Горбатова по эскадрону боялись встречи с противником: страшно было погибнуть на чужой земле и быть похороненным вдали от дома. В Горбатове пересиливало любопытство: какая она, война? В мирной службе он чувствовал себя уверенно: по строевой и физической подготовке на зачетах в полку устойчиво получал "хорошо", по стрельбе (38 попаданий из 40) и по тактике - "отлично", его часто ставили в пример за смекалку и умение обмануть "противника". Но как это будет для боя?.. Горбатов надеялся, что с такой выучкой не оплошает, а от страха он постарался избавиться, еще служа в приказчиках.

Однажды, после побывки дома, в деревне, Санька еще затемно, торопясь в город, срезал путь лесом. И в лесу в упор натолкнулся на повесившегося человека. В душе у Саньки что-то оборвалось, и крепкий восемнадцатилетний парень, не помня себя от ужаса, кинулся прочь.

Теперь он боялся леса даже днем, хотя изо всех сил это скрывал. Но надо было что-то с собой делать, не то останешься трусом на всю жизнь.

И Санька начал заставлять себя в полночь, в самый глухой "мертвецкий час", приходить на окраинное кладбище, где ночью - ни человечьего, ни птичьего голоса, только шелест деревьев. И в конце концов случился перелом. Как стало легко жить! Теперь и ночью в лесу было нипочем, а уж днем он, гордясь собой, мог бесстрашно стоять в лесу даже под тем деревом.

Вот так и прошел страх, и на трех войнах это помогло. "Правда, - вспоминает А. В., - иногда он заползал в сердце - мало ли что бывало, но я всегда подавлял его". "Дух кавалериста - презрение к опасности и уверенность в себе!" - провозгласил в свое время великий князь. Этот девиз поведет рядового гусара, унтер-офицера, красноармейца, командира бригады, командира дивизии, сталинского каторжника, командующего армией А. В. Горбатова через всю его жизнь.

* * *

В августе-сентябре 1914 года в междуречье Вислы и Днестра, на участке фронта длиной 400 километров началась одна из важнейших стратегических операций Первой мировой войны - галицийская битва: пять русских армий против пяти австро-венгерских. Одновременно сражалось около двух миллионов человек - свыше ста пехотных и кавалерийских дивизий.

17-й Черниговский гусарский полк был маленьким, но достойным участником грандиозного сражения - почти 200 километров прошли черниговцы с боями на острие наступления.

Горбатову очень повезло: его военный опыт начался с победного наступления. Русский Юго-Западный фронт шел по Галиции неудержимо, и чувство масштабной удачи навсегда останется у А. В. главным боевым ощущением, которое не смогут вытеснить ни катастрофы 1941 года, ни бессмыслица 1942-го, ни мясорубка Сталинграда.

Одолев тревожный холодок первых дней, Горбатов освоился на переднем крае на удивление быстро, а обжившись, стал тяготиться общим строем: что за радость глотать пыль в полковой колонне! То ли дело ехать далеко впереди дозором, когда от твоей наблюдательности и сообразительности зависят иной раз судьба дела и жизни многих людей. Ответственность самостоятельности - вот чем обернулось мальчишеское: "Никто с варежками не ездил, а я поеду!" Раскованность свободного человека позволит в будущем принимать боевые решения, иной раз ставящие начальство в тупик.

Воюя в общем строю, Горбатов, тем не менее, старался разглядывать и обдумывать все, что делалось вокруг, и всему давал собственную оценку. Например, когда полковник Дессино, при вынужденном трехсуточном форсированном пешем марше (во время немецкого, так называемого "горлицкого прорыва" надо было спасать полк от окружения и гибели, а лошади были далеко в тылу на пастбищах), не сел на имевшегося у него коня, а шел как все - пешком впереди полка, "это - правильно". Действия же командования соседним пехотным корпусом на реке Стоход, не сумевшего вовремя вывести людей из-под немецкого удара и тем самым загубившего в марте 1917 года весь плацдарм вместе с тремя дивизиями, оценивались иначе - "Так воевать нельзя!".

В начале войны еще случались атаки в конном строю - впечатляющие, но очень рискованные затеи. Горбатову в составе своего 17-го гусарского полка тоже приходилось участвовать в таких атаках. "Помню, - пишет он, - случай, когда конница противника приняла нашу атаку. С пикой наперевес помчался я навстречу приближающемуся врагу, и моя пика с такой силой пронзила его, что сам я едва удержался в седле. Думать о том, чтобы освободить пику, не было времени. Выхватив саблю, зарубил еще двух врагов..."

* * *

След от службы в гусарском полку будет тянуться за Горбатовым всю жизнь. Даже в 1943 году маршал Жуков, недовольный тем, что командующий 3-й армией, оспаривая решение Ставки, предложит свой, явно рискованный план, не удержится от раздражения: "Ты все норовишь по-гусарски, налетом..." Может быть, возникавшая временами напряженность в отношениях бывших однокашников по Высшим курсам объяснялась тем, что один когда-то был гусаром, а другой - увы, драгуном? "Нам было досадно, что мы не попали в гусары..." - напишет Георгий Константинович, вспоминая 1915 год.¹

Конечно же, это "гусарство" у Жукова тогда вырвалось не всерьез - просто к слову пришлось. И он, и Горбатов были не теми людьми, чтобы придавать значение явлениям второстепенным - мало ли, кто, кем и когда был. Разногласия между ними, появившиеся, судя по всему, еще на тех самых Высших курсах, были, наверняка, серьезнее. "На занятиях в КУВНАС (Курсы усовершенствования высшего начсостава. - И. Н.) царила творческая обстановка, - вспоминал Жуков, - часто разгорались споры. Помню, больше всего мы спорили (курсив мой. - И. Н.) с Александром Васильевичем Горбатовым. Он был хорошо подготовленным и эрудированным (курсив мой. - И. Н.) командиром. С ним было интересно (курсив мой. - И. Н.)".² Горбатов был старше Жукова на пять лет и в то время стоял на одну ступень выше по должности - командир бригады, а Жуков - командир полка. Возрастная и служебная разница невелика, и гражданскую войну оба прошли одинаково (один на Западе, другой на Востоке), но в Первую мировую Горбатов воевал "от звонка до звонка", а Жуков - так уж вышло - лишь один месяц в 1916 году. Их боевой опыт большой войны был явно несопоставим, и Жуков не мог не понимать этого. Зная своеобразие характера нашего будущего национального героя, понимаешь, что слова "эрудированный" и "с ним было интересно" определенно говорят о том, что болезненно самолюбивый Жуков в каких-то случаях осознавал интеллектуальное превосходство Александра Васильевича. Как же глубоко это впечаталось в память Георгия Константиновича, если похвала Горбатову написана маршалом спустя тридцать лет, и каких лет!

* * *

Еще до курсов А. В., понимая недостаточность своего образования, решил уйти из армии. В 1921 году Красная Армия из 5-миллионной превращалась в 500-тысячную. "Я считал, - напишет Горбатов, - что в мирное время найдутся командиры более грамотные, чем я". Для человека, каких-нибудь десять лет назад осознавшего, что армия - это его дело, после семи лет непрерывного и удачного участия в боях, уйти из нее было бы настоящей трагедией. Но и для РККА потеря таких опытных и преданных командиров, как А. В., оказалась бы невосполнимой. Поэтому Реввоенсовет республики (председатель Л. Д. Троцкий)

1 марта 1921 года издал приказ № 504 о том, что РККА нужны выдвиженцы, а если "теоретические познания в военном деле этих лиц невелики, то необходимо стремиться поднять их военное образование"³. Горбатов был оставлен в кадрах, но по его просьбе с понижением на одну ступень - из командиров бригады (в подчинении три полка) командиром полка.

Какие странные бывают повороты в жизни. 17-й Черниговский гусарский полк, расформированный, как и вся царская армия, в 1922 году обернулся 7-м Черниговским Червонного казачества полком, а бывший гусар унтер Горбатов стал его командиром и комиссаром.

Соседними полками командовала молодежь, хоть и со средним образованием, но малоопытная, поэтому приказ приказом, а посылать Горбатова на учебу никто не торопился. "Подожди, - говорил командир дивизии П. П. Григорьев. - Я за тебя неученого двух ученых не возьму". Хочешь не хочешь, пришлось заняться самообразованием. Уж коли остался в армии, то зачем засиживаться в должности командира полка?

Самым сложным для А. В. было найти время для самостоятельных занятий. Полк, которым он командовал, был размещен в городе Староконстантинове, не в благоустроенных казармах и конюшнях, как это было с 17-м гусарским в Орле, а по обывательским квартирам. С приходам Горбатова только-только начали осваивать полуразрушенные, без печей и зимних рам, казармы. Конюшен же не было вовсе. В полку своими силами ремонтировали казармы, строили конюшни, сколачивали мебель - топчаны, столы, табуретки. Командиры и политработники из своего небогатого жалованья отчисляли деньги на закупки керосина и дров для полка. При всех хозяйственных заботах боевая и политическая подготовка не прерывалась ни на один день, и командир полка должен был поспевать всюду.

"Неученый" Горбатов учил свой полк тому, что знал сам, - бою.

Для людей, ни разу не испытавших огня противника, - а таких в полку было абсолютное большинство - изложенные в уставах и наставлениях правила ведения боя не объясняли, не учили, как вести себя в бою. На занятиях Горбатов был конкретен - он понимал, что, хотя кавалерия еще существует, ее срок уже отмерен.⁴ Поэтому, кроме полагавшейся отработки конной тактики и соответствующих боевых приемов, Горбатов тщательно учил своих бойцов воевать так, как им наверняка придется в будущем, - по-пехотному. И главное, конно ли, пеше ли, безоговорочно выполняя боевые команды, зря не рисковать, беречь собственные жизни. Ведь как бы ни менялась тактика - пули, шрапнель и снаряды противника всегда будут смертоносны.

Горбатов учил доходчиво. Например, в уставе сказано: стрелковый окоп рыть вдоль направления огня противника, но опыт велит копать поперек, поскольку тогда вероятность поражения меньше. Или вот: очень важно всегда иметь при себе санитарный пакет, чтобы при ранении, не дожидаясь санитаров, уметь помочь себе, а если надо, то и товарищу.

Он старался растолковать бойцам множество деталей поведения в бою, известных только тем, кто сам побывал на передовой, - глядишь, что-нибудь да и останется в памяти: в первое время выручит, а там уж - учись на чужих ошибках... Интересно, как он тренировал своих конников наступать по-пехотному под огнем противника: "Как дойдет твоя очередь перебегать вперед, вскакивай и, не теряя направления, смело беги вперед, но не более пяти шагов, и - падай! Он, взяв тебя на мушку, выстрелить не успеет, но то место, куда ты упал, будет держать под прицелом - ждать, чтоб, как вскочишь дальше перебегать, тут тебя и срезать... А ты, как упадешь, незаметно отползи в сторону, обмани его. Как опять дойдет твоя очередь, смело беги вперед - он тебя потерял, а пока увидит, кинется снова тебя выцеливать - ты опять на шестом шаге пропал. Ясно? И опять отползай. Беги пулей, падай камнем, отползай змеей. Пока по цепи не передадут команду: „Броском вперед, ура!""

С некоторыми положениями устава Горбатов был вообще категорически не согласен. Например - борьба с танками в конном строю. Наставление предписывало атаковать броневые машины на галопе и забрасывать их связками гранат. Такому А. В. у себя в полку даже не тренировал, поскольку любой броневик или танк уже на отдаленном расстоянии перебьет из пулеметов скачущих на него кавалеристов.⁵

Проведя день на занятиях, проверив обустройство казарм, приняв развод караулов, командир полка на ночь глядя садился за свою учебу.

В "Стратегическом сборнике" Главштаба для А. В. самым интересным, конечно, было описание боев в Галиции. Сопоставление замыслов высшего командования - небожителей войны - и тех результатов, которые видел он, рядовой гусар, было очень поучительно. Тогда, в бою, многое было непонятно, но теперь, с комментариями военных специалистов, он впервые осознал, что победу обеспечивает только слияние действий командования и простых солдат. В противном случае - неразбериха, катастрофа, бессмысленная гибель множества людей. Но как избежать ошибок? Как свести их к минимуму? Спросить было не у кого, и А. В. временами маялся от беспомощности - ведь кое-что из прочитанного так и оставалось неясным - ему нужна была школа!

Черниговцы вчистую проигрывали в соревнованиях по фигурной езде, по высшей выездке, и Горбатов часто получал нелестные замечания в аттестации. Но когда старшие начальники разбирали тактические действия дивизии на учениях, звучало иное: "Полк Горбатова в поле, как рыба в воде". Это радовало

А. В. - воюют-то все-таки не на манеже. Полк был первым и в стрельбе. Сам командир несколько раз становился чемпионом дивизии. "За успехи на стрелковых соревнованиях 1924 года, - вспоминал А. В., - я получил большие золотые часы с боем, секундомером, показывающие месяц, число, день недели и полнолуние. Иx я берегу как память".

Осенью 1925 года Горбатова наконец послали учиться на кавалерийские курсы в Новочеркасск, на отделение командиров полков. Полагая, что после курсов его вполне могут направить в другую часть, А. В. издал приказ по полку о своем убытии на учебу. B нем, как обычно, перечислялись коллективно преодоленные трудности и констатировались общие полковые достижения. Приказ как приказ. Но был в нем и один пункт, не часто встречающийся в подобных документах: совет командирам и политработникам (именно совет!) - ежедневно хотя бы малую часть своего личного времени обязательно тратить на общение с кем-либо из рядовых, "не как командир, а как товарищ. Это более чем необходимо". В этом - весь Александр Васильевич: в бойцах он всегда видел людей, а не "сабли" или "штыки".

Убеждению о необходимости тесного контакта между командованием и простыми бойцами А. В. будет следовать всю свою жизнь. Во время Великой Отечественной красноармейцы будут называть командующего 3-й армией генерал-полковника Горбатова Батей. Такое надо заслужить.

* * *

К счастью, после курсов Горбатов благополучно вернулся в свой полк. Знаний у него особенно не прибавилось, но зато прибавилось уверенности в своих силах. Он почувствовал себя ровней молодым коллегам.

В это же время на должность командующего Киевским военным округом прибыл Иона Эммануилович Якир. Человек этот стал добрым гением Александра Васильевича, поэтому о нем - чуть подробнее. Якир родился в Кишиневе в 1896 году, в 1914-м учился в Базельском университете (Швейцария), в 1915-м - в Харьковском технологическом институте. "Военачальником его сделала революция. Недоучившийся студент-химик в свои 20 с небольшим лет оказался выдающимся командиром, о котором уже в годы гражданской войны складывались легенды. У Якира был цепкий природный ум и врожденная интеллигентность. Личная храбрость Якира была беспредельна. В 1928-1929 гг. Якир вместе с группой высших командиров РККА прослушал курс германской Академии Генштаба. На выпуске он удостоился высшего отличия. Престарелый президент Германии фельдмаршал Пауль фон Гинденбург вручил Якиру книгу Альфреда фон Шлиффена "Канны" с очень лестной надписью. <...> С приходом Якира Украинский округ становится главным учебным полигоном РККА, где отрабатывались новейшие методы ведения боевых операций. Якир не был теоретиком, но дух современной войны понимал едва ли не лучше всех крупных военачальников".⁶

Командовать округом он стал в 29 лет и оставался на этой должности до 1937 года. В звании командарма 1-го ранга (ныне "генерал армии") его расстреляют как "участника заговорщицкой группы М. Н. Тухачевского".

Но впереди было восемь лет.

Якир часто проводил в округе военные игры, и А. В. пишет: "Возвращаясь с этих игр, я чувствовал себя обогащенным новыми знаниями", - похоже, что мечты о серьезной школе начали сбываться. Все разборы игр командарм проводил очень тактично, никого не вознося, но и никого не унижая. Даже если чье-нибудь решение было удачным, он всегда отмечал неиспользованные возможности, зато если решение было слабым, Якир старался найти и в нем хоть что-нибудь интересное. "Веру в свои силы у подчиненных, - пишет А. В., - он всегда оберегал".

Командующий округом, судя по всему, обратил внимание на талантливого командира полка - неспроста на больших окружных маневрах именно Горбатову было приказано командовать сводным полком "красных".

Учения были серьезными. Под руководством наркома Ворошилова и начштаба РККА Шапошникова отрабатывалось начало войны: нападение "неприятеля" на Советский Союз (обратите внимание: на дворе еще 1928 год). Против одного обороняющегося полка "красных" действовала дивизия "синих"(в составе четырех полков).

У Гoрбaтова были прекрасно отработаны разведка и наблюдение, поэтому выдвижение "синих" двумя бригадными (по два полка) колоннами по параллельным лесным дорогам он обнаружил весьма заблаговременно и скрытно от дозоров "противника".

Горбатов разделил свой полк на два отряда - один атакует первый полк в колонне "синих", второй - второй, причем одновременно. Сначала "синих" предполагалось накрыть внезапным пулеметным "огнем", а затем атаковать в конном строю. Помимо тактической неожиданности Горбатов учел даже то, что командир "синих" долгое время служил в части, где больше готовились к парадам, чем занимались в поле, и поэтому такое нападение будет для него как гром среди ясного неба.

План Горбатова: слабейшими силами атаковать сильнейшие, вместо того чтобы, как принято в таких случаях, укрыться в обороне, вызвал удивление и недоверие Якира. Командующий округом в присутствии наркома попытался тактично отговорить своего выдвиженца от авантюры: явно вырисовывалась неудача (фраза: "Не старайтесь быть умнее всех" - не произносилась, но угадывалась). Горбатов все выслушал и решил поступить по-своему.

Успех был полным!

Командующий округом, от себя и от наркома, через Горбатова передал полку благодарность за лихую и удачную атаку и добавил: "Я не был уверен, что вы не откажетесь от своего правильного решения. Хорошо, что вы его не изменили".

За три дня полк "красных" трижды громил "синих", каждый раз атакуя неожиданно. На разборе маневров нарком Ворошилов похвалил Горбатова "за хорошую разведку, умелую оценку обстановки, правильность решений и инициативу".

* * *

Командование оценило способность А. В. принимать и отстаивать верное решение, и вскоре после маневров он был назначен комбригом - в ту самую дивизию, которую недавно "громил", а осенью 1929 года его снова послали учиться, на этот раз в Москву, на Курсы усовершенствования высшего начсостава (КУВНАС).

Горбатов и Жуков попали на курсы в разгар бурных дискуссий - преимущественно, по двум вопросам. Первый: о военной доктрине государства. Эта дискуссия возникла еще до революции, сразу же после проигранной Японской войны. Но генералы не успели даже сформулировать доктрину - в 1912 году все споры прекратил полковник Н. Романов (он же Николай Второй): "Доктрина состоит в том, чтобы исполнять все, что я прикажу".

В 1920-е годы вопрос был вновь поднят некоторыми из тех же генералов, теперь уже служивших в РККА, но на этот раз обсуждался при активном участии революционных полководцев, многие из которых стояли в оппозиции друг к другу (например, Фрунзе и Троцкий). Споры опять ни к чему не привели, хотя отношения между полемистами выяснялись даже на XI съезде партии. В 1930-е годы так и не найденную доктрину заменили тремя положениями Сталина:

1) война малой кровью и только на чужой территории, 2) чужой земли мы не хотим ни пяди, но и своей вершка не отдадим, 3) в тылу любого агрессора Красная Армия встретит поддержку в виде восстания рабочих и крестьян.

Однако еще более волнующим был второй вопрос: стратегия. Он возник после выигранной гражданской войны: какой же стратегии нужно следовать в будущих войнах за освобождение трудящегося человечества? Есть две разновидности стратегии - определил профессор, царский генерал и советский комбриг Свечин: "стратегия сокрушения и стратегия измора". Первая: блицкриг - максимальное сосредоточение всех сил, безудержное наступление и победоносный удар c целью быстрого и полного уничтожения противника. Вторая: умелыми действиями "обыграть" противника, разумно распорядиться своими силами и нанести удар по обессилевшему врагу. Свечин был сторонником второго варианта, ибо тотальное наступление может обойтись очень дорого, обескровить армию, истощить государство и тем самым обречь страну на поражение. Молодые полководцы Красной Армии, упоенные победами в гражданской войне (поражение от Польши представлялось случайным), были на стороне сокрушения - Тухачевский, Триандафилов и многие другие. Даже те, кто в ходе дискуссии принял сторону Свечина, все равно считали, что Красная Армия должна только наступать, ибо таково ее классовое предназначение!

Исходя из всех последующих действий Г. К. Жукова как полководца, нетрудно понять, что его доктрина - тоже сокрушение. И в большом и в малом. Видимо, в этом и было главное разногласие между ним и Горбатовым, поскольку не похоже, чтобы А. В. был сторонником наступлений во что бы то ни стало, всеми силами и любой ценой. Надо полагать, об этом они больше всего и спорили. Дело оставалось за малым - увидеть стратегию непримиримых оппонентов на практике.

Но до этого им надо дожить...

А тем временем в дискуссию "включился" НКВД, и в 1930 году были арестованы А. А. Свечин и большая группа военных специалистов. Во второй половине 1920-х годов Сталин начал ожесточенную, многоходовую и хитроумную борьбу за власть с оппозицией. В чьих руках будет армия, значило очень много. Еще в 1925 году с должности наркомвоенмора и председателя PBС был вытеснен Троцкий, находившийся на этом посту бессменно с 1918 года. Именно он настоял на создании регулярной армии вместо задуманной Лениным народной милиции. Троцкий же привлек в РККА значительную часть офицерского корпуса царской армии. Все это, конечно, противоречило коммунистической доктрине, но Ленин тогда поддержал его, и в РККА была уничтожена партизанщина, а кроме того, решилась и другая проблема: если бы этих офицеров не взяла на службу новая власть, многие из них наверняка бы ушли к белым. Высшие командные посты в Красной Армии были отданы тем, кто именовался "военспецами", в частности, к этой категории относились: оба главкома - И. И. Вацетис, С. С. Каменев, все командующие фронтами, кроме Фрунзе, и почти все командующие армиями. Даже в Первой Конной при Ворошилове и Буденном работал офицерский штаб. Недаром знаменитый разоблачитель провокаторов Азефа и Малиновского

В. Л. Бурцев гневно писал в эмиграции: "Мы знаем, кто разбил белые армии! И пусть они не прячутся за спины никому не ведомых унтеров Буденных и Ворошиловых!"

Троцкого на посту наркомвоенмора сменил Фрунзе, что было встречено в армии с удовлетворением - Фрунзе был популярен и, при всей твердости, обходителен и не заражен вождизмом. Но судя по всему, он был нужен Сталину лишь для изгнания Троцкого, а сам, как человек неуправляемый, оставался для генсека опасным чужаком, и поэтому век ему был отмерен короткий. В течение одного года Фрунзе дважды попадал в автомобильные аварии (при тогдашней "насыщенности" автотранспортом - нечто неслыханное!), но остался в живых. Пришлось организовать ему операцию по поводу уже зарубцевавшейся язвы, и полководец, разбивший Колчака и Врангеля, скончался на операционном столе от передозировки хлороформа (и это при консилиуме из семнадцати виднейших специалистов).

Две группировки ЦК- сталинцы и зиновьевцы - никак не могли никого утвердить на вакантное место, пока не сошлись на луганском слесаре К. Е. Ворошилове (партстаж с 1903 г.). Генерал-лейтенант А. И. Тодорский (отсидевший в сталинских лагерях 16 лет) характеризовал Ворошилова следующим образом: "Оруженосец Сталина, выразитель его дум и намерений <...>" - это по сути, а вот о положительных качествах: "Хороший шофер и меткий стрелок из нагана". Ворошилов к тому же оказался еще и историком гражданской войны. В 1929 гoду в "Правде" появилась статья за его подписью - "Сталин и Красная Армия".⁷ Многомиллионным тиражом стране, а в первую очередь военным было внятно разъяснено, что если б не товарищ Сталин, никаких побед в гражданской войне не было бы. Это был не только первый тяжелый удар по Красной Армии, но и циничное предупреждение непосредственным участникам войны: им объяснили, как именно происходили события, в гуще которых они совсем недавно находились. Победителям всех рангов надлежало выучить урок и впредь не допускать отсебятины. Военные промолчали.

* * *

Наверху мрачнело и зловеще громыхало, а внизу шла обычная служба. В 1933 году Горбатов был назначен командиром 4-й Туркменской горно-кавалерийской дивизии.

Повезло, что прибыл в нее в январе - смог внимательно осмотреться. Невыносимая жара, когда у европейца "плавятся" мозги, установилась позже. А. В. понравились люди: "Худощавые, хорошо сложенные, подтянутые. Радовало, что бойцы заботливы к лошадям: кони здоровые, чистые, в рабочем теле". На этом положительные констатации заканчивались. То, что он увидел, было не дивизией, а вооруженным отрядом, еще недавно сражавшимся в песках и в горах с басмачами. На всем лежал отсвет страшной азиатской резни. И как это превратить в регулярное соединение, живущее по уставам и регламентам? Как объясняться с бойцами? Горбатов не знал ни слова по-туркменски, младшие командиры - от силы пять-десять слов по-русски, а красноармейцы-туркмены - ни слова. Но у А. В. уже был удачный опыт работы с национальным формированием: в 1920 году на Польском фронте он командовал отдельной башкирской кавбригадой. Помог ему и общий язык кавалеристов - конное дело. Горбатов был в седле уже 21 год, и то, что он превосходно стрелял и рубил, тоже способствовало преодолению языкового барьера. К тому же А. В., не в пример большинству начальства, был редкостно деликатен: любого собеседника - генерала ли, бойца ли - он выслушивал до конца и уважительно. Даже принимая жесткое решение, Горбатов относился к подчиненным с искренним вниманием. Для Азии это было особенно удивительно и создало в дивизии совершенно особый стиль - ведь на комдива равнялись и ему подражали все остальные, до командиров отделений включительно. Горбатов напишет об этом времени: "У меня было прекрасное настроение: дела в дивизии шли хорошо, я добился уважения со стороны подчиненных и сам их полюбил; командование округа и туркменское правительство нам помогали". Среднеазиатским округом в это время командовал один из лучших советских военачальников, и, как пишет о нем А. В., - человек исключительной честности - командарм 2-го ранга М. Д. Великанов.

Непостижимо, но Горбатов сотворил это чудо: уже через год 4-я Туркменская горно-кавалерийская дивизия, в которой из шести полков только в одном (!) говорили по-русски, заняла в Среднеазиатском округе первое место среди кавдивизий. На нее посыпались награды и поощрения. Горбатов был приглашен в Москву на заседание Реввоенсовета республики и представлен высшему командованию РККА.

В 1935 году конники-туркмены Горбатова совершили марш Ашхабад - Москва, преодолев по пути великую пустыню Каракум. На всю страну стали знамениты не только люди, но и кони - ахалтекинцы.

За свою работу Горбатов был награжден орденом Ленина. Такой же награды за успехи их дивизий в боевой подготовке были удостоены командир 4-й Донской кавдивизии Г. К. Жуков и командир 15-й кавдивизии К. К. Рокоссовский.

Таким образом, в середине 1930-х годов комдивы-кавалеристы Горбатов, Жуков и Рокоссовский встали вровень.

В эту же пору своего успеха А. В. женился. Романтично. С будущей женой он познакомился на ташкентской улице. Молодая женщина не могла на остановке сесть ни в один из переполненных трамваев. Горбатов, мгновенно и на всю жизнь влюбившись, посадил Нину Александровну с собой на площадку к вагоновожатому (член местного ЦИКа имел такое право), представив кондуктору, еще даже не зная ее имени, как жену. Гусар!

Любопытно сравнить, как повел себя в подобной ситуации Рокоссовский. Он и Юлия Петровна впервые заметили друг друга в театре уездного городка Кяхта, но знакомство состоялось лишь через год. Весьма заметный среди местной молодежи 25-летний командир 27-го кавалерийского полка с двумя орденами Кpacного Знамени рискнул познакомиться с понравившейся ему девушкой лишь с помощью приятеля. Только получив заочное согласие Юлии Петровны вечером на бульваре Рокоссовский подошел к скамейке, где сидела девушка, и представился: "Рокоссовский Константин Константинович!" Драгун...

* * *

К середине 1930-х годов РККА усилиями своего командования превращалась в могучую современную армию. В 1933 году на одного красноармейца приходилось механизированных лошадиных сил больше, чем на одного солдата во французской, американской и даже в английской, до недавнего времени самой механизированной армии.⁸ Активно разрабатывались новые виды вооружения. В мае 1935-го на приеме по поводу выпуска военных академиков Сталин провозгласил знаменитый лозунг: "Кадры решают все". Тем самым было разъяснено: если недавно считалось, что все решает техника, то теперь, когда ее в избытке, самым главным становятся люди, овладевшие этой техникой.

А вот людьми-то занимался неутомимый НКВД. Без особого шума, исподволь, но неодолимо и с дальним прицелом. Основным агентурным делом, по которому еще с 1924 года велась разработка видных военных специалистов Красной Армии, было дело "Генштабисты".⁹ По нему проходило свыше 350 человек. "Неблагонадежными" считались Тухачевский, Каменев С. С., Вацетис, Бонч-Бруевич, Снесарев, Свечин и многие другие. Кроме того, с ноября 1921 года по апрель 1927-го ОГПУ вело агентурное дело "Трест". Для проникновения в эмигрантские монархические организации сочинялись легенды-приманки о якобы существующих в СССР тайных антисоветских организациях и повсеместной нелояльности бывших царских офицеров, занимающих видные посты в PKKA. Эта провокационная дезинформация, компрометирующая Тухачевского и других, через монархистов-эмигрантов попадала к разведкам Запада и не только распространялась за рубежом, но и возвращалась в ОГПУ в виде донесений закордонной агентуры. Материалы до определенного времени специально накапливались в архивах НКВД. Именно такие "сведения" в 1930-1932 годах послужили поводом для большого дела "Весна", когда по голословным обвинениям было арестовано более трех тысяч генералов и офицеров бывшей царской армии.

Некоторые руководящие работники ОГПУ (в частности, начальник секретно-оперативного управления Евдокимов, сотрудники Особого отдела Ольский, Мессинг, Бельский и др.) еще в 1931 году считали дела на военных специалистов "дутыми", искусственно созданными и выражали недоверие к показаниям арестованных. Все они были тут же обвинены в "групповой борьбе против руководства ОГПУ" и освобождены от занимаемых должностей (нетрудно догадаться об их дальнейшей судьбе), что и было изложено в специальном директивном письме Сталина, адресованном секретарям ЦК республик, крайкомов и обкомов.

* * *

В мае 1936 года Горбатов неожиданно получил новое назначение: назад, на Украину, командовать 2-й кавдивизией. Судя по его воспоминаниям, А. В. не хотелось уезжать из Средней Азии. К жаре он притерпелся, а Зеравшанские и Гиссарские горы, ошеломившие его своей красотой, как и темные "бархатные, звездные ночи Туркмении", с сожалением будут вспоминаться и ему и Нине Александровне даже на благодатной Украине. Но больше всего Горбатову не хотелось расставаться с командующим округом Великановым. "Что ж поделаешь? - сказал расстроенный Михаил Дмитриевич. - Возможно, увидимся с вами в другом месте".

Но ни М. Д. Великанова, ни секретаря ЦК компартии Туркмении А. И. Попка, ни председателя Совнаркома республики К. Атабаева, ни председателя ЦИК Н. Айтакова Горбатов никогда в жизни больше не увидит: впереди был 1937 год.

В Киеве Якир сказал Горбатову: "Мне пришлось приложить много усилий, чтоб вернуть вас, Великанов никак не хотел отдавать, но нарком счел, что вы здесь нужнее, 2-я дивизия, после того, как Григорьев ушел командовать корпусом, осталась как бы беспризорной. А мы должны заботиться в округе о высокой боеготовности каждой части - фашизм в Германии наглеет, надо ко всему быть готовыми".

Помощник Якира по коннице С. К. Тимошенко встретил "туркмена" Горбатова по-дружески, ознакомил с состоянием дивизии, и командир корпуса

П. П. Григорьев повез А. В. в дивизию - представлять нового комдива командирам частей. Впрочем, во 2-й дивизии Горбатов был не таким уж и "новым" - с 1922-го по 1929 год он командовал в ней полком под началом того же Григорьева, так что встретил много старых знакомых, хотя сама дивизия, конечно, стала иной. У нее теперь был свой танковый полк с новейшими танками, более мощная артиллерия, а один из полков даже пересел на машины, став мотопехотным.

Не хватало слаженности, ответственности, дисциплины, но в целом дивизия была в хорошем состоянии, поэтому усилиями Горбатова все быстро пришло в норму.

В 1935 году (А. В. был еще в Туркмении) на маневрах Киевского округа под рев моторов, пушечную пальбу и ружейно-пулеметный огонь по Киевщине перемещалось свыше тысячи танков, 65-ти тысяч пехоты и конницы, а над ними - шестьсот самолетов. Пятидневная "Борьба за Киев" под руководством Якира закончилась рождением еще не виданного в мире рода войск - воздушно-десантного. Был выброшен тысячный парашютный десант, и еще два полка были высажены из транспортных самолетов.

Красная Армия была на подъеме, в ореоле моторизации.

Но выходцы из Первой конной, во многом главенствовавшие в РККА, и не думали сдавать позиции. В том же 1935-м количество кавдивизий в Красной Армии увеличилось почти вдвое. Заскорузлые кавалерийские унтера, окончившие всего лишь "академию Щорса"¹⁰, поднявшись до высших должностей, были по-прежнему убеждены, что танки противника можно на галопе забрасывать связками гранат, а самолеты - на скаку сбивать из ручных пулеметов. Есть огромное полотно А. М. Герасимова - предвоенный коллективный портрет командиров Первой конной. Достаточно посмотреть на их лица, на самоуверенный вид этих маршалов и командармов, на разукрашенные сабли, на крепкие портупеи, перетягивающие коверкотовые гимнастерки, - и становятся понятными истоки трагедии 1941-1942 годов. При всей своей непристойной придворности, Герасимов, может быть, совершенно подсознательно, оставался истинным художником и, стараясь восславить советское военное величие, изобразил именно то, что и было на самом деле, - властное невежество. Естественно, в центре картины сам член Военного совета Первой конной - Сталин. Удивительно, но ни маневры 1935-го - "Борьба за Киев", ни такая же масштабная механизированная "Борьба за Минск" в 1936-м ни в чем не убедили этих вояк. Лишь печальные итоги Финской войны заставили понять, что "лошадкам" приходит конец и кавалеристам надо быстрее переквалифицироваться в танкистов и мотострелков.

Но пока - до немецкого "блицкрига" еще пять лет, а Тухачевский, Якир, Уборевич и тысячи умелых командиров и политработников в сущности готовы для ответного (а может быть, и упреждающего) удара по беспощадному агрессору: есть современная армия, и по технике, и по выучке в чем-то даже обогнавшая армии Запада.

Военным людям, и Горбатову в их числе, увлеченным своей работой, не могло и в голову прийти, что ждет их начиная со следующего года.

* * *

В один из июньских дней 1937 года ошеломленный Горбатов прочитал в газете, что НКВД "вскрыл военно-фашистский заговор".

Первое ощущение: удар, от которого отнялись ноги.Тухачевский - заговорщик?! Якир - изменник?! Уборевич - предатель?!

Как в такое поверить?! Но как не поверить?..

Горбатов никак не мог понять, каким образом видные коммунисты, сыгравшие главную роль в разгроме белых армий, так много делающие для совершенствования нынешней Красной Армии, вдруг оказались фашистами и врагами народа? Пытаясь осознать происшедшее, А. В. в конце концов склонился к самому, как он пишет, "ходкому в то время мнению": "Тухачевский и некоторые другие, вместе с ним арестованные, были офицерами царской армии. А как волка ни корми, он все в лес смотрит. Поэтому они и попали в сети иностранных разведок". Но вот арест Якира был для Горбатова "ужасным ударом". Он хорошо знал Якира, безгранично уважал его и никак не мог поверить, что тот хоть в чем-то виновен... Но об этом А. В. мог говорить только с очень близкими людьми. Зато старинный сослуживец Якира, его товарищ и друг, командарм 2-го ранга, командующий соседним Харьковским округом Иван Дубовой заявил прямо в лицо Сталину: "Не верю! Надо еще разобраться, в чем виноват Якир". Это произошло на заседании Военного совета при Наркоме обороны. "Так ты не веришь?!" - закричал Сталин. И при выходе из зала Дубовой был арестован. А что же остальные члены Военного совета? Вряд ли все они были убеждены в существовании "военно-фашистского заговора"...

"Несколько десятков мужественных людей, чья профессия - не терять голову в минуту опасности, вести за собой большие вооруженные массы, малодушно смолчали, опустили глаза и застыли, не имея смелости даже выругаться, даже зарычать от бессильной злобы. Четыре долгих дня они просидели вместе - и не нашли возможности сговориться. У них были на выбор разные линии поведения: пассивное неприятие, открытый протест, даже физическая расправа со Сталиным и Ворошиловым. Они предпочли холопское одобрение. Через год-полтора почти никого из них в живых не осталось. <...> Феномен поразительной пассивности военачальников в 1937-1938 гг. будет еще долго занимать психологов и историков. Сегодня мы слишком бедны фактами, чтобы исследовать его во всей полноте. Однако один прискорбный вывод приходиться сделать уже теперь. Якир, Тухачевский, Блюхер, многие другие искусные полководцы, сильные личности, храбрые воины не выдержали решающего испытания, оказались плохими сынами Родины. Они отдали тирану не одни собственные жизни, они бросили ему под ноги - армию".¹¹

А если бы командармы взбунтовались?

Отборные полки Якира в считанные часы могли бы смести НКВД, но поднять руку на Партию, на Политбюро для него было немыслимо. Да и как они могли взбунтоваться, если перед расстрелом тот же Якир крикнул: "Да здравствует партия! Да здравствует Сталин!"

Какое уж тут "если бы"...

* * *

Злой колымской зимой 1940 года Александр Васильевич Горбатов сидел у костерка, разведенного в снежном шалаше, и, постепенно отогреваясь от пронизывающего холода, пытался осмыслить то, что здравому смыслу не поддавалось: каким образом и за что он здесь?

Глядя на лагерного доходягу по кличке "комдив" - одного из четырехсот осужденных по 58-й статье, загнанных за колючую проволоку на золотом прииске Мальдяк, что в семистах километрах от Магадана, - кто бы поверил, что этот человек в лоснящемся от грязи ватнике, заплатанных ватных штанах, истрепанной шапке "колымке" и зимних веревочных лаптях "чунях", в прошлом действительно был одним из лучших командиров дивизий Красной Армии, а по последней должности - заместителем командира 6-го Сталинского кавкорпуса?

На этот прииск А. В. пригнали по этапу в середине лета. Он работал на откатке - тянул к отвалам вагонетки с поднятым из шахты грунтом. В Мальдяке, как и повсюду в лагерях, верховодили уголовники - не работая, приписывали себе перевыполнение нормы и получали усиленное питание, а те, кто, как Горбатов, вырабатывали стопроцентную норму, записывались в отстающие и соответственно питались по последнему разряду. А. В. никак не мог примириться с наглостью ворья, но сколько он ни спорил и ни скандалил, все впустую: администрация прииска была на стороне "социально близких". "Здесь так было и так будет, - говорили Горбатову такие же "враги народа", как и он. - Не вступай с этими ублюдками в ссоры, а то - могила". Но он и в заключении был не "как все" и при полном своем бесправии и одиночестве не мог смириться с неправдой и издевательствами. В результате, когда наступила зима, Горбатова не перевели вниз в шахту, а в числе других обреченных оставили работать наверху - на морозе с постоянным ветром, и железное здоровье комдива стало сдавать... Опухли и перестали сгибаться ноги, расшатались зубы. А. В. понял: если заболеет - конец. Лагерное существование воистину было несовместимо даже с самой убогой человеческой жизнью...¹² Расшатывалась психика... Еще немного, и до получения "деревянного бушлата" (на жаргоне - смерть), он мог действительно сойти с ума...

Спас Горбатова фельдшер, записавший его в инвалиды и определивший в сторожа.

В непривычном для зека уединении, в маленьком снежном шалашике, когда не надо, надрываясь, толкать вагонетку с мерзлой землей и можно сидеть и бездумно глядеть на огонь, стало отпускать многомесячное, нечеловеческое напряжение... Вместе с теплом и тишиной пришел покой. Александр Васильевич едва ли не физически почувствовал, как оживает душа и оттаивает память...

Сначала расстреляли Тухачевского, Якира, Уборевича и еще пятерых... "Военно-фашистский заговор"? Теперь-то он понимал, что это - бред.

Потом в округ явился Е. А. Щаденко¹³ и стали брать всех подряд... Под угрозой ареста оказался давний друг и начальник Александра Васильевича комкор Григорьев, тот, что в свое время сказал Горбатову: "Я за тебя неученого двух ученых не возьму..." Как давно это было!.. "Петр Петрович, - успокаивал его

А. В., - ты же потомственный рабочий, пролетарий, чего тебе беспокоиться..." П. П. Григорьева арестовали на следующий день после их встречи.

На многолюдном митинге Горбатов, никем не поддержанный, в одиночку бросился защищать Григорьева: "Я знаю товарища Григорьева более четырнадцати лет, никаких шатаний в вопросах партийной политики у него не было!.. Это один из лучших командиров корпусов нашей армии!" Окопное чутье опасности спасало на войне, в открытом бою, но как оно могло помочь при сталинском поголовном уничтожении? Горбатов наивно решил, что уж ему-то, пo происхождению - бедняку из бедняков, ничего не грозит, уж он-то никак не может оказаться в "оказавшихся". Например, узнав, что подчиненный ему командир полка, угождая уполномоченному Особого отдела, едва умеющему ездить верхом, отдал прекрасно выезженного коня, чемпиона окружных соревнований, Горбатов публично возмутился и приказал отобрать коня у особиста: "Он же коня испортит!" Конь-то был возвращен, только сам Горбатов вскоре был снят с должности и отправлен в резерв...

* * *

С ним как-то странно поиграли - как кошка с мышью: исключив из партии и сняв с должности "за связь с врагами народа", через полгода восстановили в партии и повысили в должности, назначив в 1938 году заместителем к командиру 6-го кавкорпуса Г. К. Жукову. Встреча однокашников была дружеской, но вскоре Жуков убыл на должность помощника командующего округом по коннице, официально оставив А. В. исполнять обязанности командира корпуса. Не успел Горбатов порадоваться, что с него снята непонятная опала, как в октябре того же 1938-го командовать корпусом прибыл А. И. Еременко, а самого А. В., ничего не объясняя, уволили из армии в запас. Когда же он, вместо того чтобы затаиться, пo наивности поехал в Москву выяснять причины увольнения, к наркому его не пустили, а встреча с Щаденко в ту же ночь завершилась для Горбатова арестом...

На Лубянке, куда его привезли опозоренного - без орденов, с сорванными знаками различия, в камере уже было семеро заключенных. С ним приветливо поздоровались и сказали: "Товарищ военный, вероятно, думает: сам-то я ни в чем не виноват, а попал в компанию государственных преступников... Если так думаете, то напрасно! Мы такие же, как вы". В прошлом ответственные работники, они производили впечатление серьезных и солидных людей, но А. В. изумила их покорность: оказывается, они уже признались во всех "преступлениях", одно чудовищнее другого, навязанных им следователями. Одни не выдержали избиений, другие - угроз. А. В. ужаснулся: "Это же лжесвидетельство! Вы губите и себя, и тех, кого оговариваете. За такое вам действительно полагается тюрьма!" "И ты подпишешь..." - сказали ему сокамерники. "Лучше умру, - сказал А. В., - чем оклевещу себя и других".

Три допроса, несмотря на ругань и угрозы чекистов, Горбатов просидел молча над чистым листком бумаги.

На Лубянке его бить не стали, а повезли для этого в Лефортово. Камера была на троих. Соседи: начальник одного из главных комитетов Наркомата торговли К. и комбриг Б. От их рассказов становилось жутко: они всё подписывали - любые оговоры на себя и других. Существовала даже странная "теория": чем, мол, больше посадят, тем лучше, потому что скорее поймут, что все это вреднейший для партии вздор.

Следователи, соревнуясь друг с другом, выявляли "врагов", прекрасно понимая, что это не враги, но начальство, кстати, тоже все понимавшее, требовало выполнения "контрольных цифр" разоблачений, иначе можно было и самим оказаться за решеткой.

И лишь единицы - такие, как Александр Васильевич Горбатов, - нашли в себе силы отстаивать свою честь и совесть в этой свистопляске. Честь была для них дороже жизни.

Как же мало их оказалось!..

На первом же допросе в Лефортово Горбатова избили так, что он с трудом добрался до камеры.

Расследование "с пристрастием" делилось на три серии, в каждой - по пять допросов с интервалом два-три дня, интервал между сериями - иногда до двадцати дней. Несколько раз А. В. приносили в камеру на носилках. Сокамерники стали завидовать его мужеству и даже ругали себя за трусость. Но - до третьей серии допросов, когда Горбатова истязали так, что ему захотелось поскорее умереть...

Наконец его оставили в покое и три месяца не вызывали.

Всю свою жизнь он говорил только то, во что верил, в чем был убежден. Задыхаясь в камере, после пыток теряя возможность передвигаться самостоятельно, Горбатов ощущал происходящее только физически - сознание было не в состоянии признать это реальностью... Это сон... Тяжелый затянувшийся кошмар...

Когда его, ни в чем не сознавшегося, перестали "допрашивать", опытные сокамерники стали потихоньку радоваться за него: по всем признакам Александр Васильевич все-таки доказал свою невиновность. По слухам, такие редкие случаи все же бывали, и поэтому когда 8 мая 1939 года ему приказали готовиться к выходу с вещами, радости Горбатова не было предела - его освобождают! По коридорам Лефортова он не шел - летел...

Его завели в небольшой зал, за столом трое военных - военная коллегия.

А. В. понял - освобождение должно быть соответствующим образом оформлено. Сверили фамилию, имя, отчество, год и место рождения. Спросили: "Почему ни в чем не сознался?" А. В. объяснил, что сознаваться было не в чем.

Через две минуты сияющего от предвкушения свободы и справедливости Горбатова ввели в большой зал и объявили: "15 лет заключения и 5 лет поражения в правах".

А. В. не понял, как он очутился на полу... Это был первый в его жизни обморок.

* * *

Две недели в сторожах привели его в чувство. До этого А. В., пока еще были силы, продолжал требовать пересмотра своего дела. Из Верховного Совета и Прокуратуры сообщали: "Оставлено без последствий", а от Сталина вообще не отвечали. Теперь ему стало смешно: "Чего захотел! Да не будет эта власть разбираться - она сама все и устроила..."

Зачем? "На этот вопрос я ответа не находил..." - написал А. В.

Оттаяв, Горбатов проникся к власти стойким презрением, а он был не из тех, кто легко меняет убеждения.

Ноги стали как бревна, колени перестали сгибаться, фельдшер "актировал" его как инвалида. В медицинском заключении было отмечено, что Горбатова надо перевести из Мальдяка в район Магадана.

"Это, и только это, спасло меня от неминуемой гибели", - напишет позже

А. В. По сравнению с Мальдяком окрестности Магадана показались уютными, даже воздух совсем другим - как будто попал из Заполярья в Сочи. Но лагерь оставался лагерем, и таскать с гор волоком древесину было день ото дня тяжелее, а объявить себя больным нельзя - урежут хлеб. Но свет не без добрых людей, и Горбатова устроили на посильную работу: колоть дрова и кипятить воду. Заодно он договорился убирать и подметать канцелярию хозчасти лагеря. Сметая в свою торбу со столов крошки, корочки, а иногда и кусочки (!) хлеба, А. В. "лучше утолял свой голод". Еще он помогал перебирать хранящиеся на базе хозчасти овощи. Зубы у него шатались и, поскольку грызть сырую картошку и морковь он не мог, то смастерил себе терку, пробив гвоздем в куске жести дырочки. От сырых овощей зубы укрепились, а ноги стали "худеть". Окрепнув, А. В. теперь мог, в свою очередь, помогать и другим своим товарищам по несчастью.

Он много думал о жене: как же ей трудно! Одновременно лишиться арестованными мужа, отца и брата - а она держится, пишет бодрые письма, собирает ему посылки. Их обкрадывают уголовники, но что-то все-таки и до него доходит... Он не знал, что услышав в его приговоре: "нераскаявшийся", она поняла, что муж не признал себя виновным, зацепилась за эту тоненькую ниточку и с помощью юристов подала жалобу в Верховный суд, сумела даже попасть к Главному военному прокурору. Конечно, везде разводили руками...

Воскресая, Горбатов стал думать об армии. Вокруг тысячи таких же невиновных, а сколько их еще? Десятки тысяч? Сотни тысяч? Миллионы?.. Что теперь будет со страной? Война близка - никаких сомнений; кто же будет защищать Родину? Холуи? Доносчики? Гэпэушники? Остальная масса - забитых и запуганных?.. А кто и как будет командовать? В тюрьмах и на пересылках, на этапах и в двух лагерях А. В. увидел среди зеков такое количество бывших старших командиров, да еще наслушался о расстрелах, что понял: в случае войны армией командовать некому. Разве сможет грамотно командовать дивизией вчерашний комбат? Корпусом - командир полка? Армией и фронтом - комдив? И это, видимо, еще в самом лучшем случае... Сколько потерь! И опять "проклятый вопрос", на который не было ответа: так что же случилось?

Интуиция и опыт - прошлый и горький, теперешний - позволили Горбатову безошибочно определить положение в Красной Армии одним словом: катастрофа.

* * *

Примерно в то же время, когда Горбатов боролся за жизнь на прииске Мальдяк, с ноября 1939-го по март 1940-го, СССР (население 150 млн. чел.) воевал с Финляндией (4 млн.). В этой, по определению А. Твардовского, "незнаменитой войне" изумляет все: и выбор времени для боевых действий - зима (более привычная финнам), и выбор места - линия Маннергейма. Как же надо было обескровить РККА, чтобы во главе ее оказались люди, совершенно ничего не понимающие не то что в стратегии, но даже в примитивной тактике! Все, на что осмелился начальник Генштаба Б. М. Шапошников, - предостеречь, что легкой победы не будет. Результаты этой войны ошеломляют: чтоб добиться хоть какого-нибудь успеха, к марту 1940 года против 9-ти ослабленных финских дивизий было сосредоточено 56 советских. Еще мехкорпус и несколько танковых бригад. Итог - 235 тысяч убитых, замерзших и умерших от ран. А после окончания войны было расстреляно несколько тысяч, оказавшихся в финском плену. Те, кто в составе 44-й и 163-й советских дивизий оказались в окружении, отправлены в Печлаг (благо рядом), а командование этих дивизий было расстреляно. Руководил расправой Мехлис. Все эти многотысячные жертвы ушли в тень другой, более масштабной войны, явив собою мрачное предвестие... Многие ли тогда его поняли? До 22 июня оставался год и три месяца.

* * *

Пришлось Сталину убирать Ворошилова и ставить на его место другого конармейца - Тимошенко. Уровень тот же, но ведь больше-то некого! Новый нарком, естественно, знал о репрессиях, многое творилось у него на глазах, но лишь приняв наркомат, он увидел полную картину итогов 1937-1939 годов и - ужаснулся. Погибло: 3 маршала, 3 командарма 1-го ранга(генералы армии), 10 командармов 2-го ранга (генерал-полковники), 51 комкор (генерал-лейтенанты), 131 комдив (генерал-майоры), 229 комбригов (избежавшие репрессий получали звание генерал-майора). Это только высший строевой комсостав, а еще уничтожался и высший политсостав. Сколько было расстреляно и замучено в заключении человек старшего комсостава (от полковника до капитана) и среднего комсостава, в точности не подсчитано до сих пор.

Вот типичные ситуации того времени.

Когда будущий маршал С. С. Бирюзов в звании полковника прибыл командовать знаменитой 30-й Иркутской дивизией, его встретили два командира взвода (старшие лейтенанты), один - командовал дивизией, другой был начальником штаба. Старше них в дивизии офицеров не было.¹⁴

Когда генерал-лейтенант С. А. Калинин прибыл в 1938 году командовать Сибирским военным округом, его встретил и. о. командующего округом капитан (то есть командир роты!). Старше в округе никого не было.¹⁵

Словно услышав голос колымского зека Горбатова, нарком С. К. Тимошенко обратился к Сталину с предположением, что исчезнувший к этому времени из жизни и "виновный во всем" Ежов репрессировал многих высших военачальников ошибочно, если не вредительски, а они сейчас очень нужны армии. Сталин разрешил наркому, "под его личную ответственность", составить список этих лиц.

Дата добавления: 2015-09-05