В Аахене

Аахен был первым крупным немецким городом, который захватили американцы. Город сильно пострадал от бомбежки. Это, видимо, должно было стать немцам уроком на будущее. Немногочисленные официальные указания, которые мы получали, мало что говорили о целях Америки в этой войне и планах на будущее. Лишь изредка до нас доходили некоторые высказывания ответственных вашингтонских политиков, но они подчас противоречили друг другу, а иногда даже резко не соответствовали приказам Эйзенхауэра. Поэтому судьба Аахена для нас, сотрудников УСС, представляла большой интерес. Ведь здесь был собран цвет военной администрации Штатов: многие офицеры получили образование в лучших академиях Америки. Теперь эти господа пытались наладить связь с руководством заводов и с рабочими. Аахен считался крупным промышленным центром. Население его в основном состояло из католиков, а сам город был резиденцией епископа. Нам не терпелось увидеть результаты деятельности американской военной администрации в Аахене, чтобы лучше понять, как же пойдет денацификация.

Война близилась к концу. Это чувствовали все. И тем острее вставал вопрос о будущем.

Город лежал в развалинах. Толстый слой снега прикрывал руины. Среди этого хаоса снега и камня дорогу прокладывали бульдозеры. Мы въехали в город по одной из таких «улиц».

На закопченных обломках стен кое‑где еще можно было прочитать лозунги недавнего прошлого: «Если ты хочешь ускорить выпуск «Фау‑3», работай быстрее!», «А что ты сделал для родины сегодня?», «Америка – снова здесь! Мы не допустим никакого вмешательства», «Да здравствует фюрер!».

Пока мы добрались до здания военной администрации, нас восемь раз останавливали военные полицейские и проверяли документы. Разрешение на поездку мне выдало командование двенадцатой группы армий. Кроме того, у меня было письмо нашего полковника к профессору Падоверу, который находился в Аахене по указанию высшего командования. Майора Брэдфорда, заместителя коменданта города, я знал лично.

У входа висели приказы Эйзенхауэра: «Каждый немец обязан оказывать всяческое содействие военным властям в искоренении нацизма…»

В переполненной приемной коменданта города у окна сидела секретарша. Когда она обернулась, я сразу же узнал ее. Это была Урсула из Буртшейда.

По американскому образцу на ее письменном столе стояла табличка с надписью: «Урсула Бекерат».

Девушка тоже узнала меня. Улыбнувшись, она сказала, что майор сейчас занят, и попросила присесть.

– Что вы здесь делаете? – поинтересовался я.

– Я переводчица и секретарша вашего коменданта. Если вы помните, я ведь знаю английский.

Она повернулась к машинке и, немного подумав, спросила:

– Ну как вам помог прошлый визит в Буртшейд?

– Передачи мы не сделали, но я лично кое‑чему научился.

Девушка помолчала, напечатала несколько строчек и снова спросила:

– Теперь вы знаете о нас больше?

– Недостаточно. Именно поэтому я и здесь.

Снова пауза.

– Там еще долго будут совещаться? – не вытерпел я.

– Я, к сожалению, ускорить ничего не могу. Совещание!

Я вынужден был ждать.

– Фрейлейн Бекерат, не знаете ли вы, где я могу найти мистера Падовера?

– Видимо, на третьем этаже. Там его кабинет. – Она бегло взглянула на часики. – Но он бывает только до четырех. Когда темнеет, он уезжает ночевать в Голландию. Для него здесь не нашли квартиры.

Я подумал, что и мне, видимо, каждый вечер придется ездить в Бельгию, в Спа, в мое подразделение. Однако эта мысль не показалась мне соблазнительной.

Наконец дверь коменданта распахнулась и на пороге появился майор Джонс.

Когда он увидел меня, вежливая улыбка мгновенно исчезла с его лица. Я подал ему мое предписание. В это время подошел майор Брэдфорд, заместитель коменданта, которого я знал лично.

– Это сержант Градец от полковника Макдугала, из Люксембурга, – сказал он.

Майор Джонс проверил мои документы. Мы вошли в кабинет.

– Что вам от нас нужно? – холодно спросил комендант.

Я не имел права говорить ему об «Анни». Наша операция все еще была засекречена.

– Для нашей работы нам необходимо знать настроение немцев. Мне хотелось бы остаться здесь на несколько дней, чтобы с вашего разрешения побеседовать с некоторыми жителями Аахена.

Майор, казалось, не слушал меня и, обратившись к своему заместителю, воскликнул:

– Вот видите!

Затем он вернул мне мои документы:

– Передайте полковнику Макдугалу большой привет! А изучать вам здесь нечего! Мы стараемся что‑то сделать, а нам вставляют палки в колеса. Пусть полковник сам приедет и посмотрит. Каждый день в приемной меня ожидает целая банда всякого сброда. Они мне все уши прожужжали о нацистах. Черт бы их побрал! Кого это интересует? Все это чепуха и личные антипатии! А кто мне поможет навести здесь порядок? Садитесь в джип и уезжайте на свою теплую виллу. У нас для вас квартиры нет!

Я начал было возражать, пытаясь объяснить важность моего поручения, сказал что‑то о моих документах.

– Ваши документы дают вам право приехать сюда и уехать обратно, и не более! Кому можно оставаться в городе, а кому нет – решаю я. Вы слышали о приказе? Или у вас в Люксембурге он отменен?

Я отдал честь и вышел.

В приемной я попрощался с Урсулой.

– А вы быстро, – безо всякой иронии заметила она. – Господин Падовер уже ушел. Я интересовалась…

Дверь кабинета опять распахнулась.

– Мисс Бекерат, – прокричал майор Джонс, – передайте посетителям, что у меня нет больше времени. Пусть их принимают бургомистры! Сержант, – обратился он ко мне, – сейчас семнадцать часов! Если мои ребята поймают вас здесь ночью, вам будут обеспечены трое суток ареста!

Я медленно спускался по лестнице. Моя миссия в Аахен потерпела фиаско. Я не имел права заговорить на улице ни с одним гражданином. Падовера не было, вернется он только утром…

На лестнице меня догнал майор Брэдфорд.

– Не принимайте все это близко к сердцу, Градец. – Брэдфорд был из Нью‑Йорка и имел какое‑то отношение к кино. Мы познакомились с ним на демонстрации документального фильма об американских пейзажистах. – Вы должны понимать, что здесь тяжелая атмосфера, – продолжал он. – Вашингтон навязал нам комиссию, и мы сейчас находимся под перекрестным огнем с обеих сторон. Я сам получил нагоняй за Падовера, но это только между нами…

– Я сюда приехал не шпионить. Мы готовим передачи для немцев. Вот я и хотел посмотреть на этих нацистов…

– А их и никто не видел! Я еще не встречал пи одного немца, который бы заявил, что он был нацистом. Но кто же тогда орал: «Хайль Гитлер!» Кто бросал людей в концлагеря?

Майор замедлил шаг. Видимо, он хотел еще что‑то сказать, но передумал и стал прощаться. Часовые отдали ему честь.

У джипа возились водитель и Бил Вилков, черноволосый сержант из моего отделения. Я сказал ему, что мы встретимся через полчаса, а сам направился в редакцию «Аахенер нахрихтен».

В редакции меня приняли более дружелюбно. У Роджера Вейна и Гектора Лансона я нашел и кофе, и коньяк, и сочувственные улыбки. Оба они знали о существовании «Анни», но были настолько тактичны, что не спрашивали меня об этом. Помочь они мне ничем не могли. В Аахене хозяином положения была военная администрация.

– Если бы вы были католиком, ну, например, армейским капелланом, тогда другое дело!

Оба рассмеялись, а Вейн объяснил:

– Знаете, Градец, здесь есть только одно влиятельное лицо. Это епископ Ван дер Велде. Во время осады города он скрывался в подвале собора. Когда же сюда пришли американцы, он вышел наверх и представился первому попавшемуся офицеру. Офицер поцеловал у него руку и сказал: «Я тоже католик. Вот вам сигара, эминенц!» Честное слово, так и сказал!… Советник нашего коменданта, подполковник Сворда из Чикаго, тоже католик. Так он шага не делает, чтобы не посоветоваться с епископом. Обер‑бургомистр Оппенхоф назначен на должность по рекомендации епископа. То же самое произошло и с восемью другими бургомистрами.

От удивления я разинул рот:

– Девять бургомистров. Сколько же жителей в этих развалинах?

– Сейчас в Аахене приблизительно одиннадцать тысяч жителей, – ответил Вейн. – В этом городе значатся шестьдесят семь учреждений, в которых насчитывается семьсот пятьдесят служащих. Таким образом, каждый пятый, включая младенцев и стариков, – государственный служащий, которые, как известно, пользуются особыми привилегиями, а главное – освобождаются от работ по расчистке города.

– И много среди них нацистов?

Вейн и Лансон переглянулись.

– Знаете, сержант, на следующей неделе Падовер делает доклад… Так вот вы и спросите у него…

В этот момент зазвонил полевой телефон. Вейн взял трубку:

– Нет, господин майор, это только визит вежливости. Он только что ушел от нас…

Вейн положил трубку и задумчиво посмотрел на меня:

– Я думаю, сержант, вам лучше уехать из этого негостеприимного города. Кое‑кто из комендатуры увидел ваш джип у редакции и интересуется, не нужно ли вас выпроваживать из города под конвоем…

Лансон посмотрел мои бумаги и протянул их Вейну. Тот хихикнул:

– Сержант Градец, вы чуть было не попали в осиное гнездо. Вы знаете Падовера? Он один из руководящих сотрудников государственного секретаря Икеса. Его направили сюда, чтобы доложить о нашем… о нашем положении в Вашингтон. В комендатуре лютуют, что Падоверу удалось приехать в Аахен. А знаете, кто подписывал Падоверу командировку? Случайно или нет, но тот же самый человек, что и ваши документы…

Когда впереди показались безобразные громадные утесы трех жилых блоков Буртшейда, мне в голову вдруг пришла идея, и я приказал остановить машину.

В темноте дом выглядел еще более неприветливо, чем тогда, в октябре. Из черной дыры подъезда тянуло плесенью и кислыми запахами кухни. Я спросил какую‑то женщину, где найти фрейлейн Бекерат. Женщина мгновенно ответила: пятый этаж, у Гигерихов.

Четверо маленьких Гигерихов с удивлением уставились на меня. Потом к двери подошла Урсула. Она была в свитере и спортивных брюках.

– Сержант Градец, вы опять хотите получить интервью для радио? – спросила она спокойно.

– Как видите, у меня нет микрофона. Я только хочу узнать, если ли у вас минутка свободного времени.

– Боже мой! Времени у меня хоть отбавляй. Электрического света нет, керосин приходится экономить. Сидишь и не можешь даже почитать…

Из соседних комнат выглядывали любопытные физиономии жильцов.

– Скажите, это единственное место, где мы можем поговорить?

– Сержант Градец, вы не выполняете указаний властей! Частные контакты с гражданским населением обоих полов строго запрещены! Насколько я знаю, из вашего жалованья вычтут за это шестьдесят пять долларов.

– Я наполовину приехал по делу!

– Наполовину? Ну тогда все равно это обойдется вам в тридцать два доллара пятьдесят центов.

– Знаете что? В моем джипе хотя и холодно, но там по крайней мере никто не будет мешать…

Мы спустились вниз и уселись в машину.

– А теперь расскажите, что происходит в вашем проклятом Аахене? Неужели девять бургомистров не могут навести здесь порядок?

– Точно. Девять бургомистров! Но шесть из них – заядлые нацисты.

– Вы преувеличиваете! Что же тогда делают наши люди из военной администрации?

– Этот вопрос я и сама не раз задавала себе… Обер‑бургомистра Оппенхофа назначили по рекомендации епископа. Эта тайна хорошо всем известна! Оппенхоф был административным директором военных заводов. Вплоть до вашего прихода! Ну а он уже назначил других, например своих коллег по административному совету. Фауста и Оп де Хипта! Или взять хотя бы Шефера! Ведь он был сотрудником военного трибунала в округе Берлин! А сегодня он по вашей милости полицай‑президент!

Я молчал. Девушка, казалось, отгадала мои мысли.

– Скажите, сержант, вы осмотрелись в городе? Что вам бросилось в глаза?

– Собственно, ничего особенного. Кроме наших патрулей, я и людей‑то на улице не видел.

– Именно! А знаете, сколько трупов валяется под снегом? Я имею в виду не тех, кто погребен под развалинами, нет, а тех, кто лежит по обочинам дорог. Кому‑то бы следовало похоронить их, очистить улицы, а? Это грязная и трудная работа, не так ли? Обер‑бургомистр Оппенхоф приказал это сделать рабочим с заводов Вельтрупа и Тальбота, а те заявили: «Пусть этим занимаются бывшие нацисты, гестаповцы и детективы!» Однако Оппенхоф в свою очередь ответил, что все эти лица незаменимы на его заводах.

– Ну и?

– И ничего! Все так и осталось.

– А комендант? Что он сказал на это?

– Ну и наивны же вы! Ваш комендант ни слова не понимает по‑немецки. Что вы на меня так недоверчиво смотрите? Из всей военной администрации разве что один человек знает по‑немецки, да и то не более пяти слов. Военная администрация держится за немцев, которые говорят по‑английски. А теперь подумайте, кто у нас может знать английский? Рабочий? Или директор завода и его друзья, которые немало поездили по свету? Соображаете?

– А вы? Вы‑то переводчица?

Она горько рассмеялась:

– На прошлой неделе к нам пришел какой‑то мелкий служащий. По своему простодушию он решил откликнуться на призыв военной администрации к населению – «Помогать выкорчевывать нацизм!» У этого человека были веские доказательства, что его бывший шеф, богатый торговец Фильзер – заядлый нацист, нацист с 1932 года. Военный преступник. Что вам еще нужно?

– Этого Фильзера посадили?

– Он и по сей день раздает лицензии, и на это место посадили его вы, американцы. Он определяет, кто в нашем городе может открыть торговую точку, а кто – нет. Из шестидесяти трех лицензий, которые он раздал, тридцать получили нацисты. Я сама видела списки. Майор Джонс страшно рассердился, когда я ему об этом сказала. Он позвал Фильзера и устроил ему очную ставку с бывшим подчиненным. Прямо на глазах у майора Фильзер грубо отчитал по‑немецки этого служащего. Бедняга перепугался до смерти… Зачем я вам все это рассказываю? Мне это может стоить места!… Серьезно, я не понимаю вас. Я имею в виду американцев. В Аахене масса порядочных людей… Сотрудники газеты «Аахенер нахрихтен» провели такой эксперимент: они опросили несколько сот жителей, за кого бы они голосовали, если бы существовали те же самые партии, что и в 1933 году.

Это было любопытно. И как только Урсула узнала об этом?

– Во‑первых, меня тоже опрашивали, а во‑вторых, я присутствовала при докладе господина Вейна нашему майору о результатах этого опроса. Семьдесят процентов мужчин и восемьдесят три процента женщин проголосовали бы сегодня за социал‑демократов или за коммунистов! Тогда почему же вы назначили бургомистрами нацистов? Почему? …

Действительно, почему? Несколько дней назад Эйзенхауэр торжественно заявил, что нацисты должны быть отстранены от всех ключевых постов. Неужели комендант Аахена саботирует приказ своего верховного главнокомандующего? Тогда какой смысл издавать такие приказы, если на деле все выглядит иначе? Интересно, что за этим кроется?

– Из семидесяти двух человек, которые играют в Аахене более или менее видную роль, – двадцать два нациста! – продолжала Урсула.

– Вы все видите в черном свете, фрейлейн Бекерат! Конечно, все это может показаться нелогичным, но вы должны понять и нас, американцев! Нам тоже трудно сразу во всем разобраться! Во‑первых, нужно позаботиться, чтобы машина была пущена в ход! Позже вы сами у себя наведете настоящий порядок!

– Ах вот как! – в голосе девушки послышалось раздражение. – Сначала вы сунете нам под нос нациста Оппенхофа, а потом бесследно исчезнете?

Ответить на это было трудно.

– Урсула, сейчас я вам кое‑что скажу, но только по секрету, так как это может стоить мне головы. Сейчас в Аахене работает специальная комиссия…

– Я знаю, ее возглавляет профессор Падовер!

– В ее задачу входит убрать все дерьмо. Вот тогда и будет наведен порядок. Можете на нее положиться! Конечно, и у нас есть ни на что не способные люди или даже свиньи. Мы тоже далеко не ангелы. Но в конце концов все решают порядочные люди. Подумайте о Рузвельте!

– Не поймите меня превратно. У меня нет права так говорить, но многие немцы надеялись, что в будущем у нас все будет иначе. Ну что ж, посмотрим! Фронт отсюда в двадцати километрах, и война еще не кончилась…

Да, война действительно еще не кончилась, но где‑то в глубине сознания у меня мелькнула мысль, что война не кончится и тогда, когда уже не будут больше стрелять…

Дата добавления: 2015-09-03