Субъект и объект. Отношение и метаотношение 10 страница

Provine R.R. Laughter: A Scientific Investigation. N.Y.: Viking, 2000.

Ramachandran V.S.The neurology and evolution of humor, laughter, and smiling: The false alarm theory // Medical Hypotheses. 1998. Vol. 51. P. 351-354.

Raskin V. Semantic Mechanisms of Humor. Dordrecht: Reidel, 1985.

Reinach S. Le rire rituel // Cultes, mythes et religions. Paris: E. Leroux, 1912. T. 4. P. 109-129.

Robinson L. Ticklishness // Dictionary of Psychological Medicine / Ed. Tuke D.H. London: Churchill, 1892. Vol. 2. P. 1294-1296 (перепечатка: N.Y.: Arno Press, 1976).

Rothbart M.K. Laughter in young children // Psychological Bulletin. 1973. Vol. 80. P. 247-256.

Ruch W. Exhilaration and humor // Handbook of Emotions / Eds. Lewis M., Haviland J.M. N.Y.: Guilford, 1993. P. 605-616.

Ruch W. The perception of humor // Emotions, Qualia, and Consciousness / Ed. A. Kaszniak. Tokyo: World Scientific Publishers, 2001. P. 410-425.

Ruch W. Рец. на книгу: Provine R.R. Laughter: A Scientific Investigation // Humor. 2002. Vol. 15. P. 335-355.

Ruch W., Hehl F.-J. A two-mode model of humor appreciation: Its relation to aesthetic appreciation and simplicity-complexity of personality // The Sense of Humor: Explorations of a Personality Characteristic / Ed. W. Ruch. Berlin: Mouton de Gruyter, 1998. P. 109-142.

Russell R.E. Life, Mind, and Laughter. Chicago, Adams Press, 1987.

Schmidt W.D.Attrappenversuche zur Analyse des Lachens // Psychologische Beiträge. 1957. Bd. 3. S. 223-264.

Shammi P., Stuss D.T. Humour appreciation: A role of the right frontal lobe // Brain. 1999. Vol. 122. P. 657-666.

Shultz T.R. A cognitive-developmental analysis of humor // Humor and Laughter: Theory, Research, and Application / Eds. Chapman A.J., Foot H.C. L.: Wiley, 1976. P. 12-36.

Sroufe R., Waters E. The ontogenesis of smiling and laughter: A perspective on the organization of development in infancy // Psychological Review. 1976. Vol. 83. P. 173-189.

Sroufe L.A., Wunsch J.P.The development of laughter in the first year of life // Child Development. 1972. Vol. 43. P. 1326-1344.

Sully J. An Essay on Laughter: Its Forms, Its Causes, Its Development, and Its Value. L.: Longman, 1902.

Swabey M.C. Comic Laughter: A Philosophical Essay. Hamden: Archon Books, 1970.

Tanner J.E., Byrne R.W. Concealing facial evidence of mood: Perspective-taking in a captive gorilla? // Primates. 1993. Vol. 34. P. 451-457.

Tinbergen N. "Derived" activities: Their causation, biological significance, origin, and emancipation during evolution // Quarterly Review of Biology. 1952. Vol. 27. P. 1-32.

Tinbergen N. Einige Gedanken über Beschwichtigungsgebärden // Zeitschrift für Tierpsychologie, 1959. Bd. 16. S. 651-665.

Vaid J.Humor and laughter // Encyclopedia of the Human Brain / Ramachandran V.S. (Ed.). San Diego: Academic Press, 2002. Vol. 2. P. 505-516.

Veatch T.C. A theory of humor // Humor. 1998. Vol. 11. P. 161-215.

Vettin J., Todt D. Laughter in conversation: Features of occurrence and acoustic structure // Journal of Nonverbal Behavior. 2004. Vol. 28. P. 93-115.

Watson K.K., Matthews B.J., Allman J.M. Brain activation during sight gags and language-dependent humor // Cerebral Cortex. 2007. Vol. 17. P. 314-324.

Weisfeld G.E. The adaptive value of humor and laughter // Ethology and Sociobiology. 1993. Vol. 14. P. 141-169.

Weisfeld G.E.Humor appreciation as an adaptive esthetic emotion // Humor. 2006. Vol. 19-1. P. 1-26.

Weiskrantz L., Elliott J., Darlington C. Preliminary observations on tickling oneself // Nature. 1971. Vol. 230. P. 598-599.

Wild B., Rodden F.A., Grodd W., Ruch W. Neural correlates of laughter and humour // Brain. 2003. Vol. 126. P. 2121-2138.

Wild B., Rodden F.A., Rapp A., Erb M., Grodd W., Ruch W. Humor and smiling: Cortical regions selective for cognitive, affective, and volitional components // Neurology. 2006. Vol. 66. P. 887-893.

Wolfenstein M. Children’s Humor: A Psychological Analysis. Glencoe: Free Press, 1954.

Zaidel E., Kasher A., Soroker N., Batori G. Effects of right and left hemisphere damage on performance of the “right hemisphere communication battery” // Brain and Language. 2002. Vol. 80. P. 510-535.

[1] В основе главы лежит переработанная и существенно дополненная с учетом современных данных статья (Козинцев, 2002а), написанная при финансовой поддержке РФФИ (грант № 99-06-80225).

[2] Приведу лишь один пример: С.З. Агранович и С.В. Березин (2005. С. 144) ассоциируют элементы Троицы с двумя полушариями мозга, соединенными мозолистым телом. Роль последнего играет Святой Дух. Вряд ли нужно комментировать подобное.

[3] Как известно, у правшей речевые центры находятся в левом полушарии, поражение которого ведет к афазии. В этом случае восприятие юмора изучают с помощью карикатур, предпочтительно без подписей (Bihrle et al., 1986; Zaidel et al., 2002).

[4] Кора (в особенности правая височная и правая лобная) участвует и в восприятии чужого смеха (Meyer et al., 2005).

[5] В наши дни Л.В. Карасев (1996. С. 18-22, 27) тоже пишет о «телесном» и «душевном» смехе, однако границу между ними он проводит иначе: «телесный смех», по его мнению, связан с радостью, «душевный» - с комизмом. «Телесность» здесь, как видим, понимается в переносном смысле. «Телесный» же смех в прямом смысле слова, видимо, представляется Карасеву, как и многим теоретикам-гуманитариям, чисто физиологическим явлением, недостойным даже упоминания в контексте философского анализа.

[6] Термин «дюшеновская» улыбка ввел Пол Экман для обозначения искренней, непроизвольной улыбки. Впервые ее описал французский невропатолог XIX в. Гийом Дюшен, занимавшийся электростимуляцией лицевых мышц (фотографии этих опытов приведены в книге Дарвина о выражении эмоций). Если в неискренней улыбке только растягивается рот, то в дюшеновской участвуют круговые мышцы глаз (вокруг которых при этом появляются морщинки). Хотя дюшеновская улыбка часто появляется в ответ на юмористические стимулы (Ekman et al., 1990), это не дает основания смешивать ее со смехом.

[7] Идея М. Оурэна и Дж. Бачоровски о том, что смех, имитировать который труднее, чем улыбку, якобы возник на базе последней, когда возросший интеллект ранних гоминидов позволил им фальшиво улыбаться в целях обмана (Owren, Bachorowski, 2001) – одна из нелепостей, до которых доводит увлечение модными на Западе социобиологическими теориями.

[8] Некоторые авторы без всякого на то основания стали называть смех в ответ на юмористические стимулы «дюшеновским», а всякий иной смех (в частности, в разговорах) - «недюшеновским», причем никакие мимические или акустические критерии в расчет не принимаются (Gervais, Wilson, 2005). Логика (вполне совпадающая с обыденной) безупречна: люди обычно искренне смеются в ответ на юмористические стимулы; эти стимулы доставляют им удовольствие; удовольствие выражается «дюшеновским смехом»; значит, смех в ответ на юмористические стимулы – «дюшеновский», а смех в ином контексте – не «дюшеновский», а какой-то другой, «ненастоящий», вроде того, который пытаются изобразить люди, недавно потерявшие близких (Keltner, Bonanno, 1997). А поскольку случаи смеха от анекдотов и острот в повседневном общении составляют меньшинство (см. ниже), то получается, что чаще всего мы смеемся «ненастоящим» смехом. Вывод отсюда следует только один: неумеренная психологизация этологических фактов в союзе с объективистско-реляционистской эстетикой комического (см. главу 1) способна завести исследование смеха в глухой тупик.

[9] По данным того же исследования, выраженность «смехового рефлекса» обнаруживает корреляцию с некоторыми другими показателями возбудимости вегетативной нервной системы, в частности, предрасположенностью к «гусиной коже» (рудименту древнего механизма, вздыбливавшего шерсть наших предков), покраснению и плачу. Однако ни склонность к гневу, ни пугливость, ни общая эмоциональность со смешливостью не связаны. Позже было показано, что щекотка не делает людей более восприимчивыми к юмору, а юмор не заставляет их сильнее смеяться от щекотки (Harris, Christenfeld, 1997). Но авторы гипотезы единого смехового рефлекса имели в виду межиндивидуальные различия, а не внутрииндивидуальную взаимосвязь реакций.

[10] Эйзенштейн (1966. С. 496) назвал щекотку «остротой, опущенной до предельно низкого уровня».

[11] Мысль о том, что смех есть прерванный плач, потрясла Кьеркегора: «Можно просто испугаться того, с каким мрачным глубокомыслием открывали в старину англичане двусмысленность в основе смеха... Что если все на свете было бы лишь одним недоразумением, если бы смех был в сущности плачем!» (Кьеркегор, 1994. С. 18).

[12] Вызывает восхищение проницательность Жан-Поля, который не только описал этот факт за два столетия до Блейкмор (разумеется, робот не нужен, достаточно щекотать себя чужим пальцем, то неподвижным, то движущимся по воле партнера), но и сумел связать его со своей теорией комического: «Даже физически щекотку… чувствуешь лишь тогда, когда переносишься душой в чужой щекочущий палец», тогда как ни свой собственный, ни неподвижный чужой не производят подобного действия (Жан-Поль, 1981. С. 147).

[13] У взрослых насильственная щекотка может применяться в качестве пытки (литературные примеры – «Симплициссимус» Гриммельсгаузена, «Жюльетта» де Сада и «Человек-зверь» Золя). Фольклорная нечисть, как известно, склонна мучать своих жертв щекоткой.

[14] В недавней работе Вайсфелд стал трактовать щекотку по-иному (Weisfeld, 2006; см. ниже).

[15] Оба типа щекотки не разделены непроходимой гранью. Даже при мягкой щекотке ощущение получается более острым, когда ее осуществляет не сам субъект, а партнер (Weiskrantz et al., 1971; Claxton, 1975; Blakemore et al., 1998). Причина, видимо, в том, что люди редко занимаются мягкой щекоткой вдвоем (груминг у человека по понятной причине отсутствует, если не считать его пережитков, относящихся к волосам на голове). Грубая же игра нередка, особенно у детей. Поэтому участие партнера может привести к тому, что даже мягкая щекотка будет воспринята как игра и вызовет смех.

[16] Акустическая изменчивость смеха (индивидуальная, половая, ситуационная и т.д.) вообще довольно велика (Bachorowski et al., 2001). Но это не значит, что существуют качественно разные виды смеха (если не иметь в виду искусственную имитацию). Имитировать смех гораздо труднее, чем улыбку. В свете нейрофизиологических фактов (см. выше) кажется вероятным, что наблюдаемая изменчивость определяется не столько автономной подкорковой программой смеха, всецело находящейся под генетическим контролем, сколько тормозящими и модифицирующими корковыми механизмами, которые зависят от культурных факторов.

[17] По мнению В. Руха (Ruch, 2002), эта задача неосуществима, потому что юмор и смех столь же различны, как боль и плач. Такое сравнение, мне кажется, вызвано непониманием причинно-следственных связей. Ни с точки зрения физиологии, ни с точки зрения эволюции боль не может быть следствием плача. Между тем, производность юмора по отношению к смеху не вызывает сомнений как на филогенетическом, так и на онтогенетическом уровне. Она представляется весьма вероятной даже в синхронии, если только говорить не о смехе как таковом (хотя и в жизни он сплошь и рядом выглядит «опережающей реакцией», то есть в сущности вовсе не реакцией), а о потребности в смехе.

[18] Рекорд, возможно, принадлежит одному советскому киноведу, который не просто выделил 36 видов смеха, не считая «физиологического» и «животного», но вдобавок подразделил их на пары, члены которых образуют оппозиции типа «радостный/ грустный», «добрый/гневный» и пр. (ссылку см.: Пропп, 1997. С. 23-24).

[19] О переходе ритуального («искусственного») смеха в непроизвольный («естественный») см.: Христофорова, 2002. Можно предположить, что в этом случае активируется «координирующий центр» в варолиевом мосте мозга (Wild, 2003). В неритуальной сфере подобные контексты редки, во всяком случае, я не вижу оснований относить сюда бытовой смех в разговоре, как это делают Жерве и Уилсон (Gervais, Wilson, 2005).

[20] Термин «антиповедение» был введен Ю.М. Лотманом и Б.А. Успенским для обозначения языческих ритуалов, практиковавшихся на Руси в эпоху двоеверия и во многом «наоборотных» по отношению к христианским обрядам (Лотман, Успенский, 1977; Успенский, 1985). Авторы подчеркивали отличие такого кощунства от комического пародирования, признавая, впрочем, что страшное в этих ритуалах соседствовало со смешным. Ввиду удобства данного термина, я счел возможным употреблять его для обозначения любых форм символически негативистского поведения, независимо от соотношения в нем серьезности и комизма. Обе эти крайности были соединены непрерывным переходом и к тому же соотношение обоих элементов со временем менялось, в частности, страх вытеснялся смехом. Следовательно, юмор как активное самоотрицание является одной из форм антиповедения (подробнее см.: Козинцев, 2002б).

[21] Оценить вклад каждого из них непросто. Салли - автор монументального и беспрецедентного по широте и глубине (но, ныне, к сожалению, практически забытого) труда о смехе и юморе, тогда как Робинсон - автор узкоспециальной статьи о щекотке в медицинском справочнике. Вместе с тем, как пишет Салли, именно эта статья, а также и личная переписка с Робинсоном, оказали на него решающее воздействие при разработке эволюционных аспектов его теории.

[22] Примерно тогда же К. Гроос создал свою теорию игры как тренировки (Groos, 1896, 1899).

[23] Т.Б. Щепанская (2005) полагает, что подобные «вербальные провокации» помогают освоить способы перехода между двумя культурными кодами – вербальным и телесным. Если так, то «телесный код» вполне можно было бы назвать «довербальным», то есть стадиально более ранним.

[24] По мнению ряда авторов, юмор и познание – явления глубоко родственные (Koestler, 1964; Paulos, 1985). Тот, кто разделяет эту мысль, может проверить ее, понаблюдав за поведением научных работников. У кого, как не у них, юмор должен быть связан с познанием? Но смеются ли они больше, чем прочие люди? Да нет, в среднем столько же – кто побольше, кто поменьше. Возможно, помимо обычного бытового юмора у них имеется некий особый интеллектуальный юмор, не требующий смеха? Едва ли! Одно можно сказать наверняка: поводом для их веселья чаще всего служит не научная деятельность как таковая, а глупость, которая окружает науку точно так же, как она окружает любую иную человеческую деятельность. Название книги Дж. Паулоса «Я мыслю, следовательно, смеюсь», быть может, удачно, но только если его понимать в самом широком смысле и относить к человеку как обобщенному представителю вида Homo sapiens.

[25] И.П. Павлов (1951. С. 402-403, 454) рассматривал инверсию оппозиций и негативизм при неврозе как проявление ультрапарадоксальной фазы. Символизация посредством противоположности – важная тема в психоанализе (Фрейд, 1997а. С. 172-174). Родство юмора с неврозом обсуждалось неоднократно (см., например: Elitzur, 1990), указывалось также, что юмор служит целебной альтернативой неврозу и стрессу (Lefcourt, Martin, 1986). Инверсия бинарных оппозиций – центральный элемент семиотической теории карнавала (Иванов, 1977; см. также: Козинцев, 2002б).

[26] Рассмотренные в главе 1 примеры экспансии сферы комического в мир природных и даже неодушевленных объектов этому не противоречат, ведь речь идет не о самих объектах, а об их восприятии субъектом – человеком, живущим в культуре. Приписывание вещам «видимости свободы» (Жан-Поль), в частности, желания смешить нас, есть отрицание здравого смысла, образующего одну из основ культуры.

[27] С.С.Аверинцев (1992. С. 9) очень точно написал об этом насильственном освобождении, приносимом смехом: «Переход от несвободы к свободе вносит момент некоторой новой несвободы».

[28] Х. Плесснер в своей книге о смехе и плаче указывает, что беспомощность и утрата контроля над собственным телом иногда могут помочь человеку остаться человеком. «Не человек смеется, а смех смеется в нем» (Plessner, 1970. P. 20, 107-116). Прекрасные литературные описания этого психологического состояния см. в очерке Блока «Ирония», а также в книге Л.В. Карасева (Карасев, 1996. С.170-171).

[29] В последние годы неоднократно предпринимались попытки объяснить, в чем конкретно состоит адаптивная ценность смеха и юмора и каковы были эволюционные механизмы, приведшие к закреплению и развитию данных качеств в антропогенезе путем естественного отбора (см., например: Ramachandran, 1998; Vaid, 2002; Owren, Bachorowski, 2003; Jung, 2003; Gervais, Wilson, 2005; Weisfeld, 1993, 2006; Martin, 2006. P. 185-188) и полового отбора (Miller, 2000). Эти гипотезы неизбежно спекулятивны на нынешней стадии знаний, и вряд ли есть смысл их множить. На мой взгляд, практически никакого прогресса по сравнению с трудом Салли, опубликованным более 100 лет назад, тут не наблюдается. Скорее, наоборот - главное тонет в частностях. А когда мысли Салли повторяют (см., например: Jung, 2003; Weisfeld, 2006), то без ссылок. В новейшей обобщающей монографии по психологии юмора (Martin, 2006) его имя даже не упомянуто.

[30] Недавнюю попытку некоторых психологов выделить особую эмоцию, которая вызывается юмором, выражается смехом и именуется «весельем» (Ruch, 1993; Martin, 2006. P. 8-10, 155-156), едва ли можно считать большим шагом вперед. «Веселье» – это радость, сопровождаемая смехом, но радость – самостоятельная эмоция, которая остается сама собою независимо от того, связана ли она со смехом или нет. И если характер этой связи непонятен, то он не станет понятнее, если превратить повседневное слово «веселье» в научный термин и обозначать им некую особую эмоцию. Психологизация этологических фактов здесь, как и в других случаях, не приносит заметной пользы. Вероятно, несколько ближе к истине лингвист У. Чейф, который называет эту гипотетическую эмоцию «чувством несерьезности» (Chafe, 2007. P. 61-71), а еще ближе был Л. Пиранделло, который 100 лет назад говорил о «чувстве противоположного», лежащем в основе юмористической рефлексии (см. выше). Проблема, однако не в названии, а в том, что человеческое поведение нельзя понять, выдвигая на первый план субъективные переживания. Если мы занимаемся наукой, а не искусством, то даже полная субъективность (которая действительно отличает юмор от прочих чувств) должна в идеале предстать перед нами как часть объективной реальности. Трудность в том, что для этого потребна рефлексия второго уровня. Homo sapiens, изучающий юмор, должен изловчиться и посмотреть со стороны на самого себя, смотрящего на себя же (вернее, на самого себя как Другого) со стороны.

[31] «Дурак, зачем он не напился, тогда бы не было сомненья!». Студенческая застольная непочтительно относит эти слова к создателю теории происхождения человека от обезьяны. Юмор в этом смысле не менее показателен, чем алкоголь. Парадокс в том, что существо, способное наслаждаться своим психологическим регрессом, могло возникнуть лишь в результате беспрецедентного биологического прогресса.

[32]Cам Милграм (что вполне естественно для психолога, да и вообще для человека, вооруженного здравым смыслом, но не этологическими знаниями) счел этот смех только симптомом внутреннего напряжения. Такая трактовка по крайней мере куда более здрава, чем мрачная фантазия фрейдиста Г. Легмэна, который сопоставил смех испытуемых Милграма с садистскими шутками палачей в концлагерях и закончил грозным предостережением: «Не позволяйте истерическому смеху одурачивать вас! Под маской юмора все люди -враги» (Legman, 1975. Р. 10).

Дата добавления: 2015-08-21