Часть первая. Принц Уэльский начал свое царствование как великодушный и порядочный человек

Принц Уэльский начал свое царствование как великодушный и порядочный человек. Он освободил молодого графа Марчского; вернул семье Перси имения и титулы, которыми она поплатилась за бунт против его отца; приказал достойно похоронить среди королей Англии несчастного безрассудного Ричарда; и выставил за порог всех своих собутыльников с заверением, что они ни в чем не будут нуждаться, если не запятнают себя изменой.

Гораздо проще пожечь людей, чем их убеждения, и убеждения лоллардов распространялись с невиданной быстротой. Попы обвиняли лоллардов в том, — вероятно, большей частью ложно, — что они куют ковы против нового короля, и Генрих, поддавшись на их внушения, принес им в жертву своего друга сэра Джона Олдкасла, лорда Кобема, правда, не прежде чем отчаялся отвратить его от ереси увещаниями. Олдкасла приговорили к сожжению на костре, как главаря безбожников, но он сбежал из Тауэра за день до казни (отложенной на пятьдесят дней самим королем) и кликнул к лоллардам клич собраться в определенный день неподалеку от Лондона. Так, по крайней мере, донесли королю попы. Я уж думаю, не был ли весь заговор состряпан их провокаторами? В назначенный день вместо двадцати пяти тысяч еретиков под предводительством сэра Джона Олдкасла король нашел в лугах Сент-Джайлса только восемьдесят и никакого сэра Джона. Еще где-то поймали придурковатого пивовара с золотой конской сбруей в мешке и парой позолоченных шпор за пазухой, ожидавшего, что назавтра сэр Джон посвятит его в рыцари и тем самым дарует ему право их надевать — но самого сэра Джона и след простыл, и никто не мог ничего о нем сообщить, хотя король предлагал огромное вознаграждение за такие сведения. Тридцать из захваченных лоллардов были тут же повешены и выпотрошены, а потом сожжены вместе с виселицей. Остальных распихали по тюрьмам Лондона и окрестных городков. Некоторые из этих несчастных признались в изменнических умыслах, но каждому ясно, чего стоят признания, исторгнутые пытками и ужасом перед огнем. Чтобы разом покончить с печальной историей сэра Джона Олдкасла, скажу, что он скрылся в Уэльс и прожил там в безопасности четыре года. Разоблаченный лордом Поуисом, сэр Джон вряд ли сдался бы живым, — так велика была доблесть старого воина, — если б какая-то окаянная старушенция не подскочила к нему сзади и не переломила ему ноги скамейкой. Его отвезли в Лондон на носилках, повесили на железных цепях над костром и так зажарили до смерти.

Попробую теперь с возможной удобопонятностью обрисовать вам в двух словах ситуацию во Франции. Поссорившиеся в предыдущей главе герцог Орлеанский и герцог Бургундский, обычно именуемый «Иоанном Бесстрашным», устроили грандиозное торжество по случаю своего примирения, во время которого, казалось, излучали благорасположение друг к другу. Вскоре после этого, в воскресенье, герцог Орлеанский был убит на людных улицах Парижа группкой из двадцати бандитов, подосланных герцогом Бургундским — в чем он много позднее сам признался. Вдова короля Ричарда вышла замуж на родине за старшего сына герцога Орлеанского. Бедный безумный король бессилен был ей помочь, и герцог Бургундский стал настоящим хозяином Франции. Изабелла умерла, и ее муж (унаследовавший по смерти отца титул герцога Орлеанского) женился на дочери графа Арманьяка, который, будучи человеком гораздо более способным, нежели его молодой зять, создал партию, прозванную в честь ее главы партией арманьяков. В общем, Франция переживала тот ужасный момент, когда в ней были: партия сына короля, дофина Людовика, партия герцога Бургундского, отца немилой жены Людовика, и партия арманьяков — все ненавидящие друг друга, все передравшиеся, все состоящие из самых порочных вельмож, каких когда-либо носила земля, и все рвущие многострадальную Францию на части.

Покойный король наблюдал за этой возней из Англии, понимая (как и французский народ), что никакой супостат не сможет причинить Франции больше вреда, чем ее собственная знать. Нынешний король подумал, подумал и предъявил права на французскую корону. Поскольку в короне ему, естественно, было отказано, он ограничил свои претензии порядочным куском французской территории и рукой французской принцессы Екатерины, чье приданое определял в два миллиона золотых крон. Ему предложили меньшую территорию и меньшее количество крон без всякой принцессы, но он отозвал своих послов и изготовился к войне. Затем король известил французский двор, что готов взять принцессу с одним миллионом крон. Французский двор отвечал, что, ежели он скинет еще двести тысчонок, дело сладится. Генрих заявил, что принцесса того не стоит (а он ее в глаза не видел), и собрал свою армию в Саутгемптоне. Как раз в это время его чуть было не свергли и не возвели на престол графа Марчского, однако злоумышленников быстренько осудили, казнили, и король отплыл во Францию.

Ужас берет, когда видишь, как заразительны дурные примеры, но отрадно знать, что добрый пример никогда не пропадает втуне. Высадившись в устье реки Сены в трех милях от Арфлера, король, подражая отцу, первым делом строго-настрого воспретил своим воякам покушаться на жизнь и имущество мирного населения, пригрозив ослушникам смертью. Французские авторы, к вящей его славе, единодушно свидетельствуют, что даже когда английские солдаты терпели страшную нужду в продовольствии, этот приказ неукоснительно соблюдался.

С тридцатитысячным войском Генрих осадил Арфлер с моря и с суши. По прошествии пяти недель город сдался, и его жителей отпустит на все четыре стороны, позволив им унести с собою по пять пенсов и по узелку с платьем. Остальное их имущество было роздано английской армии. Но эта армия, несмотря на свои успехи, так страдала от болезней и лишений, что уже сократилась вполовину. Тем не менее король положил не уходить, пока не нанесет более сильного удара. Поэтому, вопреки советам всех своих советников, он повел свою маленькую рать по направлению к Кале. Когда Генрих подошел к броду через реку Сомму, то оказалось, что он укреплен. Тогда англичане двинулись вверх по левому берегу реки, ища переправы, а французы, порушившие все мосты, двинулись по правому берегу, не упуская врагов из виду, чтобы напасть на них, как только они попытаются сунуться в воду. В конце концов англичане нашли переправу и благополучно ее одолели. На военном совете в Руане французы постановили дать англичанам бой и снарядили к королю Генриху герольдов с вопросом, какой дорогой он собирается идти. «Той, которая приведет меня прямо в Кале!» — ответствовал король и отослал их прочь, оделив сотней крон.

Англичане шагали вперед и вперед, пока не увидали французов. Тут король приказал им строиться боевым порядком. Поскольку французы не атаковали, армия, простояв в боевой готовности до ночи, расквартировалась в соседнем селенье и хорошо там отдохнула и подкрепилась. Французы же расположились в другом селенье, которое, как они знали, англичане не могли обойти стороной. Они решили предоставить противнику начать битву. У англичан не было средств отступления, даже если бы их король возымел намерение повернуть вспять, и две армии провели ночь бок о бок.

Чтобы осмыслить действия этих армий, вы должны помнить, что верхушка огромной французской армии целиком состояла из тех гнусных аристократов, чья разнузданность превратила Францию в пустыню. Они были до того отуплены гордыней и презрением к простому народу, что во всей своей громадной рати, которая превосходила английскую по крайней мере вшестеро, почти не имели (если вообще имели) лучников. Ибо эти надменные остолопы заявляли, что лук — неподобающее оружие для рыцарских рук, а Францию должны защищать только дворяне. Сейчас мы увидим, как они ее защитили.

В небольшом английском войске, напротив, не было недостатка в людях, которые, отнюдь не принадлежа к дворянству, умели далеко и метко стрелять. Поутру — немного поспав ночью, в то время французы бражничали, уверенные в победе, — король прогарцевал перед ними на караковом жеребце, в шлеме из горящей как жар стали, увенчанном золотой короной, искрящейся драгоценными каменьями, и в накинутом поверх доспехов плаще, на котором были вышиты рядом герб Англии и герб Франции. Лучники глядели на сверкающий шлем и золотую корону с переливчатыми камнями и восхищались ими, но более всего восхищались они веселым лицом короля и его лучистыми синими глазами, когда он говорил им, что для себя твердо решил победить или лечь костьми и что Англии никогда не придется платить выкуп за него. Один славный рыцарь сказал, что хотел бы, чтобы кто-нибудь из многих доблестных рыцарей и бравых солдат, сидящих сложа руки дома, оказался здесь и пополнил их ряды. Король ответил ему, что, со своей стороны, не желает никаких пополнений. «Чем меньше нас, — воскликнул он, — тем большую славу мы стяжаем!». Его взбодренные воины подкрепились хлебом и вином, выслушали молитвы и стали спокойно поджидать французов. Король ждал нападения французов, потому что они были выстроены в тридцать шеренг (в то время как маленькое английское войско — всего в три шеренги) на очень ненадежной топкой почве, и он понимал, что, стоит им тронуться с места, их порядок порушится.

Король прогарцевал перед лучниками на караковом жеребце в шлеме из горящей как жар стали

Поскольку французы не двигались, Генрих выслал два отряда, велев одному засесть в лесу слева от французов, другому — поджечь дома у них в тылу, когда начнется сражение. Только это было сделано, как трое из чванных французских дворян, вознамерившихся защищать свою отчизну без помощи «хамов», выехали вперед, призывая англичан сдаться. Король собственнолично посоветовал этим гордецам поскорее уносить ноги, ежели им дорога их жизнь, и приказал английским знаменам наступать. Туг сэр Томас Эрпингем, великий английский полководец, командовавший лучниками, радостно вскинул в воздух свой жезл, и все англичане разом бросились на колени и куснули землю, словно бы заглатывая страну, после чего с воинственным кличем вскочили на ноги и устремились на французов.

У каждого лучника был кол с железным наконечником, и перед ним стояла задача воткнуть этот кол в землю, опустошить колчан и при приближении французской конницы отбежать назад. Когда высокомерные французские дворяне, которые должны были смять английских лучников и нанизать их на свои рыцарские копья, разлетелись вскачь, их встретил такой ослепляющий шквал стрел, что они растерялись и стали круто осаживать коней. Лошади и люди покатились друг через дружку, и сделалась ужаснейшая свалка. Те, кто совладали с собой и со скакунами и продолжили атаку, угодили среди кольев в склизкую грязь и до того смешались, что английские лучники — сражавшиеся без лат и даже без обычных своих кожаных панцирей, чтобы ничто не стесняло свободы движений, — одолели их в два счета. Сквозь колья проскакали лишь три французских рыцаря, и их тут же прикончили. Все это время громоздкая французская армия, закованная в броню, вязла по колена в трясине, а легкие полуобнаженные английские лучники были так свежи и подвижны, словно дрались на мраморном полу.

Но вот на выручку первой французской дивизии сомкнутым строем пошла вторая. Англичане, под водительством короля, атаковали ее, и кровь полилась рекой. Брат короля, герцог Кларенс, бьл повержен наземь, и французы облепили его, но король Генрих бился как лев, прикрывая раненого, пока их не отогнали прочь.

Тут смерчем налетел отряд из восемнадцати французских рыцарей, в голове которого развевался стяг некоего французского вельможи, поклявшегося убить или полонить английского короля. Один из них нанес Генриху настолько сильный удар секирой, что он зашатался и упал на колени, но его верные слуги, немедленно заслонив своего государя, разделались со всеми восемнадцатью рыцарями, и так французский вельможа не сдержал клятвы.

Увидев это, французский герцог Алансон предпринял отчаянную атаку и почти пробился к королевскому штандарту Англии. Он повалил герцога Йоркского, стоявшего под ним, и, когда Генрих бросился на подмогу, отсек кусок короны, венчавшей его шлем. Но это был последний подвиг Алансона. Хотя герцог успел назвать себя и объявить, что покоряется королю, и хотя король уже протянул ему руку, чтобы честь по чести принять его покорность, он рухнул мертвым, изрешеченный стрелами.

Смерть вельможи решила исход сражения. Третья дивизия французской армии, еще не нюхавшая боя и вдвое превышавшая все английское войско, расстроилась и побежала. С этой минуты англичане, до сих пор не бравшие пленников, начали захватывать их сотнями. Они продолжали этим заниматься, убивая тех, кто не желал сдаваться, когда в тылу у французов поднялся страшный шум и их отступающие знамена замерли на месте. Король Генрих, вообразив, будто прибыло большое подкрепление, дал приказ перерезать пленников. Однако, как только выяснилось, что весь сыр бор разгорелся из-за гурьбы мародерствующих крестьян, ужасная резня была остановлена.

Затем король Генрих призвал к себе французского герольда и вопросил, кому принадлежит победа.

— Королю английскому, — ответствовал герольд.

— Мы этого погрома не учиняли, — сказал король. — Это кара Божья за прегрешения Франции. Как называется вон тот замок?

— Замок Азенкур, государь, — отвечал герольд.

И король молвил:

— Битва сия будет известна потомству под именем битвы при Азенкуре.

Наши английские историки превратили Азенкур в Эджинкорт, но это название вписано золотыми буквами в английские анналы.

Французская сторона понесла колоссальные потери. Три герцога были убиты, еще два герцога пленены, семь графов убиты, еще три графа пленены и десять тысяч конных и пеших дворян полегли на поле сражения. Английская сторона потеряла около тысячи шестисот человек, в числе коих были герцог Йоркский и граф Суффолкский.

Война — штука чудовищная! Мороз по коже дерет, когда представишь себе, как наутро англичане приканчивали тех смертельно раненных пленников, что еще извивались в агонии на земле; как французские мертвецы раздевались собственными земляками и землячками, а потом сваливались в огромные ямы и засыпались землей; как английские мертвецы склады вались штабелями в гигантском амбаре и как трупы и амбар сжигались вместе. Именно в таких и многих других кощунствах, о которых даже страшно рассказывать, заключается настоящая мерзость и греховность войны. Война не может быть ничем иным, как кошмаром. Но о темной ее стороне мало думали и скоро забывали. На английскую нацию она не бросила и тени печали, причинив горе лишь тем, кто потерял в ней друзей или близких. Генриховы подданные встречали своего монарха ликующими криками, и плюхались в воду, чтобы вынести его на берег на плечах, и валили валом, чтобы приветствовать его в каждом городе, через который он проезжал, и вывешивали из окон дорогие ковры и гобелены, и устилали улицы цветами, и купались в вине, как купалось в крови великое поле битвы при Азенкуре.

Дата добавления: 2015-09-03