Избавление отцов

Если дети чувствуют себя обязанными спасать своих родителей, это может иметь негативные последствия как для детей, так и для родителей. Став взрослыми, некоторые дети находят для себя выход. В данном докладе я пытаюсь описать этот путь, поскольку иногда дети - единственные, кто может помочь родителям.

Данный доклад посвящен отцам. С одной стороны, по­тому что в психотерапевтической литературе в принципе больше говорится о матерях, а с другой — потому что у меня, как у отца и сына, есть свой, абсолютно личный интерес к этой теме.

В группу для пар приходят муж с женой. Муж чувству­ет гипертрофированную, неадекватную ответственность за жену, что приводит к проблемам в их отношениях. В ходе работы группы он рассказывает о своих отношениях с мате­рью. По его словам, мать очень нуждается в эмоциональной поддержке и в этой своей нуждаемости она очень привязчи­ва. В юности клиент чувствовал себя за нее ответственным и ему было крайне трудно от нее отделиться. Сейчас ему уже под пятьдесят.

Сын, на плечи которого ложится задача заботиться о ма­тери, который чувствует ответственность за ее внутреннюю удовлетворенность, занимает место ее мужа. В «здоровой» семье забота о матери — задача отца, а не ребенка. Поэтому терапевт спрашивает клиента про отца, чтобы узнать, по­чему тот не выполнял свою задачу. «Ах, - говорит мужчи­на, — мой отец был человеком слабым, он думал только о себе, его никогда не было рядом. Моя мать им командова­ла, а он не мог поставить ее на место». Терапевт спрашива­ет, что означает фраза: «Его никогда не было рядом». «Ах, - рассказывает клиент, - он был в плену, а потом долго бо­лел». Терапевт продолжает расспрашивать. «После войны мой отец семь лет был в плену в России, а потом доброволь­но остался там еще на полгода». Выясняется, что отец кли­ента был священником и после долгих лет плена он остал­ся там еще на полгода, чтобы не бросать духовное попече­ние о пленных товарищах. Терапевт спрашивает о болезни отца. Клиент отвечает, что у него пятнадцать лет была бо­лезнь Паркинсона, а еще он страдал от последствий полу­ченной на войне травмы и умер в муках. Сын был свидете­лем того, как в процессе этого долгого умирания его отец все больше деградировал, становился все слабее и делался все более похожим на ребенка. По ходу рассказа из тона кли­ента понемногу уходит критичное презрение в адрес отца.

Терапевт предлагает ему в качестве эксперимента ска­зать отцу такую фразу: «Я рад, что мне не пришлось пере­жить того, что пережил ты». Произнося эти слова, мужчина заметно смягчается - они верны для него, и в его груди что- то раскрывается. Мы продолжаем работать. В тот момент, когда он не хочет посмотреть в воображении на смертель­но больного отца, он вдруг говорит: «Я не хочу подходить к нему слишком близко, вдруг у меня тоже будет Паркинсон». С помощью группы и терапевта ему впервые в жизни удает­ся по-настоящему посмотреть на своего больного отца, пусть даже только в воображении. Тут он спонтанно произносит: «Я очень надеюсь, что мне не придется пережить того, что пережил ты». У него на глазах появляются слезы, он чув­ствует, как его тело становится мягким и открытым, и он говорит: «Я никогда не видел силы моего отца. Не думаю, что я сумел бы справиться со всем этим так же хорошо, как он». В этот момент вся группа полностью сосредоточена на происходящем, некоторые участники плачут вместе с ним.

Я рассказываю эту историю как типичный пример того, что происходит, когда люди начинают смотреть на отца не глазами ребенка, а глазами взрослого человека. Дети не спо­собны понять экзистенциальную ситуацию, роковое в своих родителях. Им не хватает жизненного опыта, чтобы разо- браться, с чем связано то, что делают их родители. По этой причине дети неправильно оценивают родительские по­ступки. Иногда они всю жизнь живут с неправильным или по меньшей мере неполным представлением о родителях и считают, что они такие и есть. Откуда ребенку знать, ка­ким бременем ложатся на душу семь лет плена? А если ре­бенок не может этого знать, то как ему понять своего отца как человека?

Как родители мы тоже часто не видим своих детей. Подобно этому отцу, многие из нас обнаруживают, что ведут себя со своими детьми не так, как намеревались. Мы делаем не то, что хотим. А иногда мы даже делаем именно то, чего не хотим. Этот феномен описан еще в Библии, в послании апостола Павла к римлянам. Мы собираемся сделать все намного лучше, чем наши собственные родители, а потом - если мы честны с собой — понимаем, что порой бываем ничуть не лучше их.

На терапевтической сессии один мужчина рассказывает, что страшно злится, когда его сын приносит домой плохие оценки, и ругается на него. А ругаясь, он говорит ровно те вещи, которые когда-то говорил ему его отец. Это при том, что в свое время он решил, что никогда не скажет своему сыну ничего подобного. В этот момент он не способен сдер­жаться. Иногда он даже смотрит на своего ребенка с яростью или ненавистью.

Если быть честными, то, наверное, все мы как минимум однажды пережили нечто подобное со своими детьми. Я сомневаюсь, что есть родители, которые ни разу не посмо­трели на своих детей с ненавистью - что ни в коем случае не означает, что они их не любят.

Моя профессиональная жизнь началась с того, что я был социальным работником в Лос-Анджелесе. Помимо прочего, наша задача заключалась в том, чтобы расследовать случаи, когда соседи заявляли о жестоком обращении или насилии над детьми. Мы имели дело с детьми, которых родители, например, привязывали на 45-градусной жаре к деревьям в саду. Я был тогда молод и наивен и чувствовал в себе не нависть к таким родителям. Я думал: «Да как они только могут! Я никогда такого не сделаю». Позже, когда у меня самого появились дети - стала накапливаться усталость, одна бессонная ночь следовала за другой и возникали дур­ные импульсы, - я понял, что разница между мной и этими родителями в принципе только в том, что у меня гораздо лучше контроль над импульсами.

Будучи родителями, все мы порой, даже сами того не желая, причиняем своим детям боль. За редким исключе­нием, все мы хотим, чтобы нашим детям жилось хорошо. И мы знаем, как отрадно для нас видеть, что у них действи­тельно все хорошо, и как мы страдаем вместе с ними, когда им плохо. Раз для нас это так, то, наверное, так же было и для наших родителей. Это означает, что разница между тем, что мы делаем, и тем, чего мы на самом деле хотели бы в своем сердце, остается большим источником страданий и для родителей, и для детей. И для тех, и для других поступки имеют больше последствий, чем намерения.

Опыт психотерапии подтверждает, что некоторым лю­дям удается избавиться от последствий детского опыта, в то время как другие продолжают все так же сильно от них страдать. Часто, вместо того чтобы взять и привести свою жизнь в порядок, чтобы и нам, и нашим родителям было хорошо, мы только и делаем, что злимся на родителей или на общество. «Мои родители не дали мне того, что мне нужно. Мне плохо, потому что общество сделало то-то или не сделало то-то». Мне представляется, что проблема отчасти в том, что жертвы и агрессоры нуждаются друг в друге. Вместе они об­разуют систему. Без агрессора нет жертвы, а без жертвы нет агрессора. Жертва и агрессор образуют системное единство. Пока я считаю себя жертвой, мне необходим агрессор. Если я больше не хочу видеть в себе жертву, мне нужно отпустить моего агрессора.

Страдая в детстве от причиняемой родителями боли, мы воспринимаем наших могущественных родителей как агрес­соров, а себя в системе жертва-агрессор мы расцениваем как жертву. Позже, когда мы понимаем, что жизнь из позиции жертвы далеко не оптимальна, мы сталкиваемся с той про­блемой, что для того, чтобы отказаться от роли жертвы, нам нужно отказаться и от обвинений в адрес наших родителей.

Если мы хотим перестать обвинять родителей, мы должны быть способны перестать идентифицировать себя с жертвой и со страданиями. Сделать этот шаг - отказаться от идентификации себя как жертвы - крайне трудно. Это значит отказаться от старой идентичности, чтобы обрести новую. На это требуется сила. Откуда она берется? Силу, которая поддерживает нас в том, чтобы найти себя в этом мире, мы называем силой отца.

Но что, если сила отца не была хорошей? Если он обижал, угрожал, был жесток? Бывает, что на отца действительно нельзя было рассчитывать, потому что он был душевноболь­ным или алкоголиком. Возможно, отец избивал, насиловал ребенка или поднимал руку на мать. На психотерапии люди из таких семей говорят: «Я не мог на него рассчитывать, я не чувствовал, что могу на него опереться». Что они могут сделать в этом случае?

Им кажется, что они в заколдованном кругу. Они больше не хотят страдать и чувствовать себя жертвой. Это значит, что для того, чтобы обрести новую идентичность, им нужно отказаться от старого ощущения, что они - жертвы. Но пока они чувствуют себя жертвами, они не могут измениться, по­скольку, если бы жертва могла сделать что-то по-другому, она не стала бы жертвой. Жертва считает себя отрезанной от энергии действия и самоопределения. Только агрессор, злодей¹ обладает силой действовать и решать. Он совершает деяние, поскольку обладает необходимой для этого энергией. А жертва потому и жертва, что не могла управлять проис­ходящим.

Кто больше не хочет быть жертвой, должен найти энер­гию, силу для действия и самоопределения. Тут человек парадоксальным образом должен стать таким, как его отец. Тот, кто страдал из-за своего отца, естественно, не хочет стать таким, как он. Если «не стать таким» значит не иметь силы к действию, то человек остается жертвой. Чтобы принять в свое сердце энергию отца, нужно опять же быть готовым от­казаться от своей идентичности как жертвы и сблизиться с виновной энергией отца. Но отказаться от этих идентично- стей, окунуться в возникающий в этой связи хаос и выдержать его, пока не найдешь новую идентичность можно только если чувствуешь внутри себя любовь и добрую силу отца.

Как такое возможно? Как ребенку найти доступ к доброй силе своего «злодея-отца»? Мы не можем стереть факты про­шлого. Но иногда мы в некоторой степени можем менять их влияние и значение для нашей жизни. Это получается не всегда, но если страдаешь от последствий прошлого, почти всегда имеет смысл поискать такую возможность.

Дети (даже если они делают это не по своей воле и не имеют подлинной альтернативы) соопределяют масштаб не­счастья, к которому приводят поступки родителей. Однако вина и ответственность остаются полностью на родителях. Чтобы между родителями и детьми могли установиться добросердечные отношения, родители не должны требовать от детей, чтобы те сняли с них вину. Однако именно дети определяют долгосрочные последствия того, что сделали родители. Поэтому они обладают колоссальной властью над своими родителями.

В пояснение я расскажу одну гипотетическую историю.

Возьмем двух мужчин. И у того, и у другого отцы были де­прессивными алкоголиками и картежниками, оба были без­ответственны и жестоки с детьми. Одному сыну удается взять судьбу в свои руки и многого добиться. Пусть у него порой бы­вают проблемы, но в целом у него все хорошо, он женат, в бра­ке все более или менее нормально и у него самого есть дети.

Другому выстоять не удается. Он так ничего и не до­бился, он не видит в жизни смысла и сам становится алко­голиком. С детьми, если они вообще у него есть, он обраща­ется плохо. Возможно, он даже живет на улице или умира­ет от алкоголизма.

Отец первого мужчины серьезно обременил сыну жизнь, но не навредил ему. И если он теперь с того света, так ска- зать, сидя на облаке, смотрит вниз на своего сына, то мож­но предположить, что ему хорошо там, наверху. Другой отец смотрит со своего облака вниз и ему далеко не так хорошо, потому что он видит, что его сын и внуки стали такими же, как он. Он не только обременил жизнь сына и внуков, но и повредил им. Последствия его действий не имеют конца. Но это решает не только отец, но и ребенок. Отец отвеча­ет за то, что сделал он, а ребенок - за то, что теперь дела­ет с этим он сам.

Это значит, что дети могут в какой-то мере избавлять отцов от их переплетения и смягчать действие того, что отцы переняли у своих отцов и дедов и передали детям. Если у нас получится принять на себя то негативное, что относится к нашему роду, признать свою за это ответственность и, может быть, на десять процентов изменить это к лучшему, то нам будет лучше. Будет лучше нашим детям и будет лучше на­шим родителям, даже если их уже нет в живых.

В терапевтической группе женщина, возрастом чуть за шестьдесят, рассказывает, что во время войны ее мать была изнасилована чужими солдатами и что она появилась на свет в результате этого изнасилования. Ее матери всю жизнь было очень плохо, ей самой тоже. Она прошла не один курс терапии. Терапевт говорит ей: «Гладя на тебя, видишь, что по крайней мере однажды из похоти твоего отца вышло что-то хорошее». Эта фраза косвенно указывает на то, что, если бы изнасилования не было, то и ее самой тоже бы не было, как бы это ни было тяжело для ее матери. Женщина приняла этот факт и несколько позже в течение той же терапевтической недели снова обратилась в своей работе к матери. В воображаемом разговоре с ней давно умершая мать сказала примерно следующее: «Твой отец - это твой отец. Так должно было быть. Ради того, чтобы ты была, я бы пошла на это еще раз». Так говорит сердце родителей, которые часто бывают готовы умереть за своих детей. Сердце женщины на какое-то время раскрылось. В воображении она вдруг обратилась к солдатам и заговорила с отцом: «Что тобой двигало? Как мне радоваться своей жизни, если я была зачата не в любви, если мое зачатие так дорого обо­шлось моей матери?» Горькая мука этой женщины была так сильна, что мы должны были попробовать найти решение. Все участники группы чувствовали, насколько необходимо было ее душе быть любимой отцом и каким облегчением для нее было бы, если бы он любил и ее мать. После долго­го молчания терапевт предложил ей одно упражнение. Ей нужно было представить себе своего отца новорожденным младенцем. После долгих колебаний и только с помощью любви матери ей это удалось. Совершенно пораженная, она сказала: «Он такой славный!»

В конечном итоге женщине удалось различить два по­нятия: отец-родитель - тот, кто зачал, и отец-воспитатель - тот, кто растил. При том, что ее отец-родитель свою задачу выполнил, ее отец-воспитатель свою задачу не выполнил совершенно. Еще она обнаружила, что любить и быть лю­бимым — вещи, очень тесно между собой связанные. Как я узнал позже, после этого переживания женщине стало не­сколько лучше, но до конца ее боль не прошла. Пусть эта работа не принесла «чудесного исцеления», она была рада, что хотя бы на короткий миг полюбила своего отца. А еще в этот момент она впервые ощутила, что способна любить сама.

Другой пример. В терапевтической группе отец расска­зывает о своем разговоре с сыном. Он осознал, какое зло он на самом деле ему причинил, и хотел извиниться. Сын укло­нился от его извинений. «Папа, посмотри же на меня! Разве я такой плохой человек?» «Нет, нет, - отвечает отец, - ты за­мечательный». «Ну вот, видишь, — говорит сын, - значит, не так уж и плохо ты все сделал, или...?» У отца камень с души свалился, потому что ему пришлось признать, что сын прав.

Одни люди, как сын из последнего примера, находят это душевное движение, а другие нет. Почему кому-то это уда­ется, а кому-то нет? Точно сказать мы не можем. Во многом это остается непредсказуемым. Но мы можем описать, как люди, которые находят это движение, его осуществляют.

В первой семье из нашего гипотетического примера лю­бовь приводит сына к тому, что он выстраивает свою жизнь совершенно иначе, чем отец. Другой сын говорит в душе: «Папа, я такой же, как ты», - и проживает жизнь, очень похожую на жизнь отца. Здесь любовь привязывает поко­ления к прошлому и ограничивает свободу их развития. У первого сына любовь открывает потенциал для изменений и допускает творческое развитие. Она соединяет людей с от­крытым будущим, а не с гнетущим повторением прошлого. Она оживляет творческую силу, которая стремится к совер­шенству. Разрешающее душевное движение ориентировано на будущее и лишь отчасти определяется прошлым.

Как и дочь изнасилованной матери, другие люди тоже обнаруживают для себя, что на самом деле может означать понятие «отец». Что отличает мужчину от отца? Насколько я понимаю, слово «отец» имеет отношение к продолжению рода и подразумевает детей. Дети превращают мужчину в отца. По крайней мере, с биологической точки зрения сама суть отца нацелена на то, чтобы детям было хорошо. Он хочет, чтобы дети не просто выжили, но еще и росли и раз­вивались. Если этого не происходит, значит что-то этому по­мешало. Кто-то говорит здесь о «неврозе» или «характере», но я считаю, что более подходящим будет слово «переплетение», так как оно подразумевает в том числе наши социальные и исторические связи и обязательства. Переплетения от­даляют нас от нашей сути и отдают на произвол тяжелому наследию прошлого. Они заботятся о том, чтобы зло из про­шлого продолжало деструктивно действовать в настоящем.

Проведя разницу между сутью или сердцем отца и его переплетением, мы сможем провести разницу и между на­шим отцом, каким он стал под влиянием своей судьбы, и нашим отцом, каким он хотел бы стать, будь у него другая судьба. Если у нас это получится, то мы еще сможем обра­титься к сути отца, даже если он давно уже умер.

Первая история, которую я рассказал, является приме­ром того, как это можно сделать. Семь лет в русском плену. Еще несколько лет на фронте, со всем, что сюда относится: шоком, встречей с горем и смертью, утратой собственной не­виновности. Все это и еще многое другое сделало отца тем человеком, которым он стал. А кем бы он стал, будь у него другая судьба? И кто в конечном счете на самом деле наш отец? Только тот, кто нас зачал? Только тот, кем он стал? А разве тот человек, которым он мог бы стать, если бы у него была другая жизнь, не является тоже моим отцом? Разве я не получил через него в том числе мой потенциал для позитивного развития? И разве этот потенциал не остается доступным, даже если сам он не смог его реализовать? Мы можем найти этого другого отца, если посмотрим на него глазами сердца взрослого человека. Как только ребенку удается увидеть суть своего отца, он смотрит на него уже не из переплетения, а из своей собственной сути. Суть ребенка смотрит на суть отца. Суть одного узнает себя в сути другого.

В тот момент, когда мужчина начинает понимать, что такое на самом деле семь лет в плену, его представление об отце меняется. И одновременно меняется его самосознание и отношение к умершему отцу. Это душевное движение становится избавлением и для отца, и для сына. В процессе работы для него что-то изменилось. Когда в конце он смотрит на отца и со слезами на глазах говорит: «Не думаю, что я сумел бы справиться со всем этим так же хорошо, как он», — у него уже другие отношения с отцом, чем в начале, когда он сказал: «Мой отец был слабым человеком». С этого момента отношения между сыном и отцом определяет уже не только переплетение, но и та жизнь, которую они оба предпочли бы прожить. Кроме того, в этот момент меняется и образ матери, поскольку мужчина начинает осознавать, что это значит для женщины, когда ее вернувшийся с войны муж уже не тот человек, за которого она выходила.

Откуда исходит взгляд, видящий суть отца? Что позво­ляет закрывшейся душе ребенка вновь раскрыться?

Один успешный врач рассказывает, как, оглядевшись в группе, он почувствовал, что его сердце сильно забилось. Он продолжил исследовать это в группе - в его груди что-то сжалось. И когда его спросили, что ему нужно, чтобы то, что сжалось, снова расправилось, он ответил: «Быть увиденным». Мы можем почувствовать этот феномен, как что-то в груди открывается и закрывается - как открывается и закрыва­ется цветочный бутон. Когда это что-то закрыто, мы уже не можем смотреть по-настоящему, наш взгляд ограничен и негативен. А иногда внутри что-то просто открывается. Когда сердце открыто, мы смотрим другими глазами, чем когда оно закрыто. Наш взгляд более открыт, широк, позитивен. Что мы можем сделать, чтобы смотреть таким взглядом, который открыт и который одновременно открывает нас?

Многие говорят: «Я бы хотел, чтобы у меня были другие родители». Это детское желание, поскольку с генетической точки зрения те родители, которые есть, именно такие, как надо, более того - они единственно возможные. Будь у нас другие родители, нас бы не было. Мы не вольны иметь других родителей, мы можем только принять тех, которые у нас есть, такими, как они есть. Это возможно, если у нас получится посмотреть на суть наших родителей изнутри нашей сути.

Как это часто бывает в работе с душой, мы сталкиваемся тут с парадоксом. Осуществить этот шаг усилием воли прак­тически невозможно. Но если он происходит сам по себе, кажется, что это очень легко. Я всегда думал, что это что-то трудное, да так оно и есть. Просто, когда это происходит, это вовсе не обязательно должно быть трудно - это может быть и очень, очень легко. Но это предполагает готовность отка­заться от собственной идентичности. То, что, как я про себя думал, есть я, разом исчезает в тот момент, когда я заклю­чаю моих отца и мать в свое сердце и полностью принимаю их такими, как они есть. Я принимаю их такими, какими они стали, я вижу их суть и принимаю их также как тех родителей, которыми они хотели бы стать в другой жизни. Движение души, которое позволяет мне это сделать, - это то же движение, которое позволяет мне смотреть изнутри моей сути.

Когда появляется любовь - наша любовь к отцу и любовь отца к нам, - она обладает мощью и оживляющей силой. Она пробуждает в душе ребенка чувство: я справлюсь, у меня есть силы, я могу.

На четвертый день работы группы одна женщина спро­сила, нормально ли для девочки хотеть спать с отцом. Она задала этот вопрос очень робко, и любому члену группы было понятно, о какой девочке и о каком отце идет речь. Но то, как она задала этот вопрос, было абсолютно чисто и невинно. Женщина чувствовала в себе движение к отцу и спрашивала о значении этого движения души.

Терапевт решил, что понял вопрос, и сначала обра­тился к девочке в этой женщине, чтобы объяснить ей, что осуществить такое желание нельзя, поскольку, как правило, это бывает плохо для девочки. Но желать, хо­теть этого, не только нормально, но зачастую даже очень важно. Соблюдать границу - задача отца. Затем он спро­сил женщину, как она поняла, что хочет спать с отцом. Этот вопрос немного сбил ее с толку, но она собралась и описала некое ощущение в теле, в нижней части живота. Терапевт попросил ее очень внимательно рассмотреть это ощущение, никак его не интерпретируя. Она быстро поняла, что фраза: «Я хотела с ним спать», - на самом деле была неверной интерпретацией этого чувства. Она увидела, что ощущение в животе было просто теплым сияющим волнением, невинным желанием близости и чистого прикосновения - и только. Терапевт посоветовал ей продолжить концентрировать внимание на ощущении в животе: «Посмотри, чего это ощущение от тебя хочет?» Она согласилась, и это чувство стало расти и распространять­ся по всему ее телу, пока действительно не заструилось живостью и радостью. Тогда она сказала, что хотела бы станцевать перед отцом. «Какой танец?» «Голый, эроти­ческий танец, но не сексуальный, он не имеет никакого отношения к сексуальности».

Под защитой группы она - все так же в воображении - станцевала этот танец. Терапевт попросил ее внимательно следить за тем, как должен смотреть на нее отец, чтобы для нее все кончилось хорошо. И она увидела, что взгляд отца стал приветливым, принимающим, гордым, но без любо­вания - абсолютно безопасным и чистым. Закончив свой танец, она в воображении его поцеловала и ушла, чтобы с его благословения быть женщиной.

Это и было то, чего она на самом деле хотела от отца - его благословения на то, чтобы стать женщиной. Благословляющий взгляд исходит из сути отца. Это именно то, что каждый отец, если он действует изнутри своей сути, с радостью дает своим детям.

Ясно, что иногда это не получается, и танец, который дочь танцует перед своим отцом, оказывается понят пре­вратно, и его реакция приводит не к благословению, а к посягательствам и обидам. У каждой дочери есть душевное право танцевать в безопасности, и защищать ее при этом - исключительно задача отца. Этот танец - процесс душевный, а не телесный.

Если мы вчувствуемся, то увидим, что наш собственный отец, если бы мог, с гораздо большей охотой дал бы нам свое благословение, чем то, что он нам дал. И даже если танец действительно кончился плохо, мы можем спросить себя, что бы мы хотели, чтобы на нас повлияло? То, что отец сделал в своем переплетении, или то, что он хотел бы сделать в своем сердце? Если нам удастся вспомнить о его сути, то лучше будет нам, лучше будет нашим детям и лучше будет нашему отцу. И мы не будем так на него злы. Наша злость создает иллюзию силы, но не дает нам смотреть глазами души.

Если посмотреть на то действие, которое оказывает на женщину благословляющий взгляд, становится ясно, что удавшийся танец и благословение — это глубокие движе­ния души. В нашей душе есть знание о том, что нам нужно, и часто это знание бывает доступно через тело. В нашем примере женщина спросила: «Это нормально, если девоч­ка хочет спать с отцом?» Ни одна девочка не хочет спать с отцом как взрослая женщина. Это подмена, интерпрета­ция — это переживание девочки из перспективы взрослого человека. Чего хочет девочка - это быть привлекательной, притягивать взгляд отца. Она хочет близости, чистого при­косновения, она хочет любви. Возможно, она хочет увидеть, что может произвести на отца впечатление, возможно, она хочет поупражняться в искусстве флирта и соблазнения, но спать с отцом - это явно не то, чего она хочет на самом деле.

Если нам удается сосредоточиться на чисто телесном опыте, то он практически свободен от позднейших интер­претаций. Мы чувствуем, как в теле что-то течет, что-то открывается и закрывается, мы ощущаем тепло, развитие какой-то энергии. Если, не интерпретируя, сосредоточиться на этих ощущениях и не отвлекаться, то эта сила в теле воз­растает и возникают состояния, которых не может породить ни наше «я», ни наша воля, а только наша суть.

Поэтому приобретаемый таким образом опыт называется сущностным. Речь идет о чем-то существенном. В женщи­не возник покой, она ощутила любовь и соединенность. Появилась надежда, она почувствовала силу отца.

Это всего лишь образ, но мы легко можем себе пред­ставить, что умерший отец этой женщины с огромной радо­стью смотрел бы на танец своей дочери и был бы счастлив возможности задним числом дать ей свое благословение и таким образом быть в полном согласии с ней и ее женским началом. В этом смысле танец принес ему избавление.

И теперь в заключение еще кое-что для мужчин: муж­чина находит свой путь к сути мужчины и сути мужского вместе с отцом и другими мужчинами, в качестве маминого любимчика ему его не найти.

На терапии мы часто видим, что под влиянием судьбы или из-за других проблем отношения и интимность между матерью и отцом были нарушены и родители не давали друг другу всей необходимой поддержки. Сын пытается воспол­нить этот недостаток и берет на себя задачу вести себя так, чтобы матери было хорошо. Но матери все-таки не хватает мужчины. Ребенок не может дать ей то, чего ей не хватает как женщине. У сына возникает очень болезненная смесь ответственности и важности в сочетании с тем опытом, что «что бы я ни делал, этого будет недостаточно - сколько бы я ни старался, я потерплю неудачу, я не смогу дать матери как женщине желанного удовлетворения». Иногда мать к тому же бывает обижена или разочарована отцом и муж- чинами, не доверяет им или боится их. Тогда сын живет с ощущением постоянного противоречия, мать словно бы гово­рит ему: «Будь моим мужем, но оставайся моим ребенком». Если такие отношения с матерью становятся жизненной моделью, то часто это имеет тяжелые последствия для сына, которые совсем не оптимальны для его будущих отношений с женщинами.

Совершенно естественно, что ребенок, как может, за­ботится о благополучии матери. Но ребенок, живущий в таких отношениях, чувствует себя виноватым, если он разочаровывает мать или оставляет ее в беде. Мы уже видели, что мужчины, которые работали на психотерапии над последствиями таких отношений с матерью, понимают, как невероятно трудно не чувствовать себя ответственным за мать, если нет уважения к отцу. Если мать презирает отца и все мужское, сыну трудно стать мужчиной. Эта ра­бота проходит успешнее всего, если у клиента получается установить внутренний контакт с отцом. Тогда в терапев­тической работе речь идет о том, чтобы в определенном смысле реабилитировать отца, дать ему избавление. Это означает, что терапевт помогает клиенту увидеть отца в его контексте.

Вспомним первый пример: если в качестве переднего плана сын видит только поведение отца - «он не мог по­ставить мать на место», а в качестве заднего плана только, что отца никогда не было рядом, что он болел и не всегда был достаточно силен в отношениях с матерью, то он создает себе образ слабого отца и думает: «Я могу лучше». Но если, не меняя передний план, изменить и расширить задний, то мы увидим: семь лет военного плена и пятнадцать лет болезни Паркинсона - что за человек, который способен это выдержать!

Через несколько месяцев после этой работы группа собралась снова и клиент рассказал о том, что произошло за это время. Он впервые с открытым сердцем поговорил с матерью и расспросил ее про отца. Он узнал, что все долгих семь лет плена отец при первой же возможности писал ему письма. Мать сохранила их для него. По ее словам, только сейчас было «правильно» ему их отдать.

Теперь у нас появился новый, другой образ. Факты не изменились, но изменился задний план. Теперь отец не тот, что был в начале, и ребенок тоже не тот, что был. Мы даже можем по-другому посмотреть на мать. Это та свобо­да, которой мы располагаем, и мы можем с полным правом назвать это избавлением отцов. Одновременно это и наше избавление тоже.

^[1] В немецком языке здесь используется слово Taeter - буквально: тот, кто со­вершает поступок, действует. - Прим. перев.

­

Дата добавления: 2015-09-03