Чаях ничто не оживляет в нас воспоминания — когда само прошлое для нас мерт­во, когда оно утратило для нас былое значение. 6 страница

Регуляции подвергается и познавательная деятельность. Именно этот факт и выража­ется во внимании. Внимание — это не какая-то особая деятельность или активность субъекта, наряду с его познавательной деятельностью, или неизвестно в чем заключаю­щаяся «сторона» этой последней. Проблема внимания — это проблема регуляции позна­вательной деятельности.

Регуляция познавательной деятельности осуществляется двумя взаимосвязанными «механизмами» — ориентировочным и сигнальным. Ведущая роль при этом принадле­жит сигнальному механизму.

Безусловным ориентировочным рефлексом как таковым можно объяснить лишь вни­мание к новым, неожиданным и сильно действующим раздражителям; большее значе­ние для объяснения внимания человека имеет условно-рефлекторная ориентировочная деятельность. Эта последняя сама регулируется сигнальной деятельностью: ориенти­ровочную рефлекторную деятельность вызывает по отношению к себе то, что приобре­тает сигнальное значение'.

' Образование условного ориентировочного рефлекса А. Г. Иванов-Смоленский описывает следую­щим образом: «Давался звонок, и на третьей-пятой секунде его звучания присоединялось ориенти­ровочно-зрительное подкрепление в виде вспыхивания лампочки и скольжения тахистоскопической щели мимо отверстия аппарата. Спустя несколько повторений этого комбинированного раздражения, поворот головы в сторону источника света... начинал появляться раньше его зажига­ния в ответ на звучание звонка, т. е. вырабатывался условный ориентировочный рефлекс» (Ива­нов-Смоленский А. Г. Методика исследования условных рефлексов у человека. — Л.: Практическая медицина, 1928. - С. 39).

Попытку объяснить внимание «организацией» ориентировочной деятельности сделал Е. А. Милерян (Милерян Е. А. Вопросы теории внимания в свете учения И. П. Павлова о высшей нервной дея­тельности // Советская педагогика. — 1954. — № 2. — С. 55-67). Он различает безусловно-рефлек­торное непроизвольное внимание, основывающееся на безусловном ориентировочном рефлексе, условно-рефлекторное непроизвольное внимание, основывающееся на условном ориентировочном рефлексе, и произвольное внимание человека, относительно которого говорится, что оно «нераз-

Объяснение основных форм человеческого внимания, выражающегося, например, в пристальном наблюдении за определенным объектом, в сосредоточенном прослежи­вании того или иного хода мысли, не может свестись к ссылке на ориентировочный рефлекс. Устойчивость внимания при сосредоточенности на определенном объекте, при прослеживании всех происходящих с ним изменений обусловливается динами­кой сигнальных значений, которые по ходу деятельности приобретают для человека те или иные объекты или стороны их.

Мы особенно эффективно поддерживаем внимание к объектам, на которые направлена наша деятельность — практическая и умственная, — потому что в процессе действия поддерживается сигнальное значение объекта и различных его свойств. Вместе с тем ориентировочная природа внимания сказывается и при длительной сосредоточенности на одном и том же объекте в том, что условием устойчивости внимания при этом явля­ется выявление в том же объекте при практическом или умственном оперировании с ним все новых его сторон'.

В этой связи стоит отметить, что широко распространенная (в частности, в большинстве учебников) тенденция связывать внимание специально с восприятием не может быть теоретически оправдана. Внимательным можно и нужно быть также к мыслям; внима-

рывно связано с функциями второй сигнальной системы в ее взаимодействии с первой сигнальной системой», но ничего не говорится о том, какие функции второй сигнальной системы имеются в ви­ду и должно ли и произвольное внимание человека объясняться одним лишь ориентировочным рефлексом, хотя бы и на слово. Собственно, уже самое понятие условно-ориентировочного рефлек­са предполагает включенность ориентировочного рефлекса в общую систему рефлекторной дея­тельности и обусловленность ориентировочного рефлекса в качестве условного общими закономер­ностями сигнальной деятельности.

¹ Еще Гельмгольц при изучении борьбы двух полей зрения установил два капитальных для теории внимания факта: зависимость внимания от действия с объектом (в ходе которого свойства объекта приобретают сигнальное значение) и открытие в объекте все новых и новых сторон. Гельмгольц от­мечал, что он может направлять внимание произвольно то на одну, то на другую систему линий и что в таком случае некоторое время только одна эта система осознается им, между тем как другая совершенно ускользает от его внимания. Это бывает, например, в том случае, если он попытается сосчитать число линий в той или другой системе. Крайне трудно бывает надолго приковать внима­ние к одной какой-нибудь системе линий, если только мы не связываем предмета нашего внимания с какими-нибудь особенными целями, которые постоянно обновляли бы активность нашего внима­ния. Так поступаем мы, задаваясь целью сосчитать линии, сравнить их размеры и т. п. Внимание, предоставленное самому себе, обнаруживает естественную наклонность переходить от одного ново­го впечатления к другому; как только его объект теряет интерес, не доставляя никаких новых впе­чатлений, внимание, вопреки нашей воле, переходит на что-нибудь другое. Если мы хотим сосредо­точить наше внимание на определенном объекте, то нам необходимо постоянно открывать в нем все новые и новые стороны, в особенности когда какой-нибудь посторонний импульс отвлекает нас. Описание наблюдений Гельмгольца, сформулированное таким образом в терминах традиционной теории внимания, превращающей его в особого деятеля или функцию, своим фактическим содержа­нием как нельзя более убедительно свидетельствует о том, что явления, о которых при этом факти­чески идет речь, полностью объясняются закономерностями сигнальной и ориентировочной дея­тельности в их взаимосвязи.

Выступившую в наблюдениях Гельмгольца роль деятельности в сосредоточении внимания пра­вильно отметил на основании своего практического сценического опыта К. С. Станиславский. Он писал: «Внимание к объекту вызывает естественную потребность что-то сделать с ним. Действие же еще больше сосредоточивает внимание на объекте. Таким образом внимание, сливаясь с действием и взаимопереплетаясь, создает крепкую связь с объектом» (Станиславский К. С. Работа актера над собой. — М.; Л., 1948. — Ч. 1. — С. 138).. Восприятие, вообще осознание сторон или свойств предме­тов и явлений, которые оказываются для нас сильными раздражителями, в частности по своему сиг­нальному значению, индукционно тормозит осознание остальных, в силу этого и создается своеоб­разный рельеф того, что нами в каждый данный момент осознается, с выступлением на передний план одного и стушевыванием; схождением на нет другого, с фокусированном сознания на одном или ограниченном числе объектов.

тельным не лишне быть и к людям, к их душевному состоянию, к их горестям и заботам, да и к их радостям (чтобы не нарушить или не спугнуть их). Внимание относится не спе­циально к восприятию в специфическом значении этого термина, а к познанию в це­лом; вместе с тем связанное и с отношением к познаваемому, оно относится, собственно, к сознанию. Внимание выражает специфическую закономерность процесса осознания. Внимание, т. е. регуляция познавательных процессов, имеет два уровня: 1) внимание, осуществляющееся без участия слова, и 2) опосредствованное словом, объектированным в нем содержанием (непроизвольное и произвольное внимание). Результат осуще­ствляемой таким образом регуляции познавательной деятельности состоит в том, что определенные явления, предметы или стороны их выступают в процессе отражения на передний план, а остальные — физиологически в результате индукционных отноше­ний — тормозятся и отступают на задний план.

Г. О сознании

Различные уровни регуляции, о которых выше шла речь (непроизвольные и про­извольные действия), связаны с различными уровнями психической деятельно­сти — неосознанной и осознанной, сознательной. Различные же уровни психиче­ской деятельности связаны с разной ее качественной характеристикой, которую психическая деятельность приобретает в разных формах жизни. Становление соз­нания связано со становлением новой формы бытия — бытия человеческого — но­вой формы жизни, субъект которой способен, выходя за пределы своего собствен­ного одиночного существования, отдавать себе отчет в своем отношении к миру, к другим людям, подчинять свою жизнь обязанностям, нести ответственность за все содеянное и все упущенное, ставить перед собою задачи и, не ограничиваясь приспособлением к наличным условиям жизни, изменять мир — словом, жить так, как живет человек и никто другой.

Как выше уже отмечалось, психическая деятельность выступает в новом каче­стве — сознания или, точнее, процесса осознания субъектом окружающего мира и тех отношений, в которые он с ним вступает, по мере того как из жизни и непо­средственного переживания выделяется рефлексия на окружающий мир и на соб­ственную жизнь, т. е. появляется знание о чем-то лежащем вне его. Наличие со­знания предполагает, таким образом, выделение человека из его окружения, появ­ление отношения субъекта действия и познания к объективному миру. Сознание всегда предполагает познавательное отношение к предмету, находящемуся вне сознания*.

Определяя сознание как «интенцию» (направленность) на трансцендентный ему предмет, Гуссерль (Ed. Husseri) выдвинул положение, формально как будто совпадающее с этим. Однако, раскрывая этот свой тезис, Гуссерль фактически снял его и превратил в свою противоположность. Первая предпосылка философского (феноменологического) подхода к проблеме сознания и бытия в отли­чие от эмпирического (психологического) заключается, по Гуссерлю, в том, что мир «выносится за скобки» (unter Klammem gesetzt); при этом отпадает вопрос о реальности и остается лишь вопрос о «сущности». Как только это совершается, мир превращается для сознания в значение «мир», т. е. в нечто «полагаемое» сознанием.

Идеалистический смысл концепции Гуссерля выступал у него чем дальше, тем острее (особенно в его «Cartesianische Meditationen und Pariser Vortrage», Haag, 1950). Это идеалистическое оборачи­вание Гуссерлем его исходного положения настолько очевидно, что его не могли не констатировать и некоторые продолжатели гуссерлевской феноменологической онтологии, в частности из числа французских его продолжателей (см. Sartre J. P. L'etre et le neant. — Paris, 1943. — P. 27-28, 290-291). Сартр обвиняет Гуссерля в том, что, превратив бытие в ряд значений, он идеалистически сводит бытие к сознанию (что, однако, еще не значит, что сам Сартр другим путем не приходит тоже

Предметом осознания могут стать и психические явления, переживания. Но, вопреки интроспекционизму, осознание этих последних совершается не непо­средственно путем самоотражения психического в психическом, а опосредство­ванно, через объективно данные сознанию действия людей, через их поведение. Самое осознание переживаний, чувств обусловлено осознанием объекта, на кото­рый они направлены, причин, их вызывающих. Самосознание всегда есть позна­ние не чистого духа, а реального индивида, существование которого выходит за пределы сознания и представляет собой для него объективную реальность. Таким образом, выше сформулированное положение сохраняет свою силу и для осозна­ния психического.

Развитие у человека сознания связано с общественно организованной деятель­ностью людей, с трудом и совершается на его основе. Труд требует осознания ре­зультата труда как его цели, и в процессе труда сознание и формируется.

С возникновением общественно организованного труда, при котором удовле­творение потребностей индивида совершается общественным образом, предметы начинают выступать не только как объекты личных потребностей индивида, а как вещи, значение которых определяется их отношением к общественным потребно­стям. В процессе трудовой деятельности, воздействуя на одни вещи посредством других, посредством орудий — вещей, специально предназначенных для воздей­ствия на другие вещи, — вообще, приводя вещи во взаимодействие друг с другом, человек все глубже вскрывает их объективные свойства.

В процессе общественно организованного труда возникает и язык, слово. В сло­ве откладываются и объективируются накапливаемые человеком знания. Только благодаря слову они обобщаются, абстрагируются от отдельных частных ситуа­ций и становятся общественным достоянием, доступным каждому индивиду как члену коллектива. Возникновение сознания как специфически человеческого способа отражения действительности неразрывно связано с языком: язык — необ­ходимое условие возникновения сознания. Осознавать — значит отражать объек­тивную реальность посредством объективированных в слове общественно выра­ботанных обобщенных значений'.

Связь сознания и языка, таким образом, — теснейшая, необходимая. Без языка нет сознания. Язык — общественная форма сознания человека как общественного индивида.

Однако неверно попросту отождествлять сознание с языком, сводить его к функционированию языка (Эта отнюдь не новая тенденция усилилась в послед­нее время у нас в связи со значением, которое приобрело понятие второй сигналь­ной системы.) Верное положение о необходимой связи сознания и языка стано­вится неверным, когда этой связи сознания с языком придается самодовлеющий характер, когда она обособляется от связи сознания с общественно осуществляе-

к идеалистическим выводам). Эту критику Гуссерля заостряет Жансон (Jeanson Fr. Probleme morale et la pensee de Sartre. — Paris, 1937, p. 139-149) В отличие от этого Мерло-Понти (Merleau-Ponty М. Phenomenologie de la Perception. — Paris, 1945) стремится всячески прикрыть и тем самым замаски­рованно сохранить идеалистическое острие гуссерлевской концепции (см. его программное преди­словие — Avant-propos — к вышеуказанной книге. — С. I-XVI). * Таким образом, сознание человека качественно отлично от психической деятельности животных. Поэтому установившееся в нашей психологической литературе употребление термина «сознание» специально применительно к психической деятельности человека можно считать оправданным.

мой деятельностью людей и добываемыми в ней знаниями. Только включаясь в эти связи, а не сам по себе, язык и обретает свое необходимое значение для сознания*.

Не слово само по себе, а общественно накопленные знания, объективированные в слове, являются стержнем сознания. Слово существенно для сознания именно в силу того, что в нем откладываются, объективируются и через него актуализиру­ются знания, посредством которых человек осознает действительность.

Психологический подход к проблеме сознания исключает возможность рас­сматривать сознание лишь как некое готовое образование. В психологическом плане сознание выступает реально прежде всего как процесс осознания человеком окру­жающего мира и самого себя. Осознание чего-либо необходимо предполагает некоторую совокупность знаний, соотносясь с которой окружающее осознается. Сознание как образование возникает в процессе осознания окружающегомира и по мере своего возникновения включается в него как средство («аппарат») осо­знания. Сознание как образование — это знание, функционирующее в процессе опознания действительности. Наличие у человека сознания означает, собственно, что у него в процессе жизни, общения, обучения сложилась или складывается такая совокупность (или система) объективированных в слове, более или менее обобщенных знаний, посредством которых он может осознавать окружающее и самого себя, опознавая явления действительности через их соотношения с этими знаниями. Центральной психологической проблемой при этом остается процесс осознания человеком мира.

В силу связи сознания и языка общественно выработанные знания выступают в процессе осознания действительности в форме языковых значении. Этот капитальный факт, не понятый надлежащим образом, послу жил основой для ряда идеалистических теорий сознания. Такова прежде всего гуссерлианская теория сознания как актуализации значений. Значения, реально существующие как языковые, отрываются Гуссерлем от языка, лишаются, таким образом, своей материальной чувст­венной оболочки и в таком «идеализированном» виде принимаются за основные элементы, обра­зующие структуру сознания. Забвение языка, отбрасывание его чувственной стороны и признание чисто идеальных значений ядром сознания — в этом одна из ошибок гуссерлианской концепции сознания как актуализации значений. (Ее основной выше уже отмеченный порок заключается в том, что, трактуя сознание как актуализацию значений, она на место реального мира, который фено­менология Гуссерля «выносит за скобки» — unter Klammem setzt — подставляет значение «мир», т. е. подменяет материальную реальность идеальным образованием.) С другой стороны, отождествление сознания со значениями было использовано семантическим прагматизмом (Мэдом и Дьюи), блокировавшимся с «социальным» бихевиоризмом, для того чтобы свести сознание, дух к семантическим («символическим») отношениям обозначающего и обозна­чаемого между явлениями опыта, соотнесенного с поведением. См. выше цитированные книги DeweyJ. Experience and Nature. - London, 1925. - P. 303, 307, 308 etc.; Mead G. A behavioristic account of the significant Symbol // Journal of Philosophy. - 1922. -Vol. XIX. - № 6. - P. 157-163;

Mead G. Mind, self and society. From the standpoint of a social behaviorist. Fifth Impression. — Chicago University Press, 1945. - Part II «Mind and the Symbol» - P. 117-125. Таким образом, с одной стороны, хотят посредством спроецированных в него семантических отноше­ний превратить бытие, опыт в нечто духовное, идеальное; с. другой стороны, вместе с тем растворяют сознание в опыте. Однако значения, соотнесенные не с сознанием, а лишь с внешним поведением, неизбежно свелись к одним лишь знакам. Бихевиористски прагматическая трактовка значений неизбежно повлекла за собой самоликвидацию значений и заодно привела к формалистическому пониманию речи, языка как совокупности знаков. См. Morris Ch. Six Theories of Mind. — Chicago University Press, 1932. — P. 274-330 (эту книгу он посвящает своим учителям — Дьюи и Мэду). См. специально гл. VI «Mind as Function», в которой прослеживается философская линия, идущая от Пирса (Pierce) и Вудбриджа (Woodbridge) к Дьюи и Мэду:ср. также его книгу «Signs, language and Behavior» (New York, 1950), смыкающуюся с Карнапом, с логическим позитивизмом.

Сознание не покрывает психической деятельности человека в целом. Психи­ческое и осознанное не могут быть отождествлены'. Вопреки картезианству, пси­хическое не сводится к осознанному. Как мы уже видели выше (гл. II, § 1 «Теория отражения»), сознание, т. е. осознание объективной реальности, начинается там, где появляется образ в собственном, гносеологическом смысле, т. е. образование, посредством которого перед субъектом выступает объективное содержание пред­мета. Сферу психического, не входящего в сознание, составляют психические яв­ления, функционирующие как сигналы, не будучи образами осознаваемых по­средством них предметов² (см. об этом гл. 3, §3). Образы, посредством которых осознаются предметы или явления, всегда обладают той или иной мерой обоб­щенности; они объективируются в слове, которое обозначает их предмет.

Сознание — это первично осознание объективного мира; самый психический процесс, в результате которого осознается объект, не является тем самым тоже осознанным. Осознание психических процессов и явлений совершается опосред­ствованно, через их соотнесение с объективным миром. Осознание своего чувства предполагает соотнесение его с тем объектом, который его вызывает и на который оно направлено. Поэтому возможно неосознанное чувство. Неосознанное чувст­во — это, разумеется, не чувство, которое вообще не переживается; неосознанным чувство является, когда не осознана причина, которая его вызывает, и объект, ли­цо, на которое оно направлено. Переживаемое человеком чувство существует ре­ально и не будучи осознано; реальность его существования как психического фак­та—в его действенности, в его реальном участии в регулировании поведения, действий, поступков человека.

Подобно этому люди сплошь и рядом делают правильный вывод, не осознавая его основания, — переносят правило с одних задач на другие, новые, не осознавая, что между этими задачами общего, и т. д. При этом грань между тем, что человек осознает и что как бы уходит из его сознания, текуча, изменчива, динамична: по

' В отождествлении психического с сознательным И. М. Сеченов видел существенную причину того, что психическая жизнь представляла собой «такую неструю и запутанную картину без начала и конца, которая во всяком случае заключает в себе крайне мало приглашающего начать исследова­ние с нее». «...В прежние времена, — писал И. М. Сеченов, — "психическим" было только "сознатель­ное", т. е. от цельного натурального процесса отрывалось начало (которое относилось психологами для элементарных психических форм в область физиологии) и конец...» (т. е. действие, поступок) (Сеченов И. М. Кому и как разрабатывать психологию // Избр. филос. и психол. произв. — М.: Гос­политиздат, 1947. - С. 252-255),

И. П. Павлов писал: «...Мы отлично знаем, до какой степени душевная, психическая жизнь пестро складывается из сознательного и бессознательного». Одну из причин слабости психологического исследования он усматривал в том, что оно ограничивается сознательными явлениями. Поэтому и психолог при его исследовании находится в положении человека, который идет в темноте, имея в руках фонарь, освещающий лишь небольшие участки. «...С таким фонарем трудно изучить всю ме­стность» (Павлов И. П. Двадцатилетний опыт объективного изучения высшей нервной деятельно­сти (поведения) животных // Полн. собр. соч.: 2-е изд. - М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1951. — Т. III, кн. 1. - С. 105).

² О наличии таких явлений говорят экспериментальные факты, свидетельствующие о том, что испы­туемые могут адекватно реагировать на признак, наличие которого они не осознают, в котором они не могут дать отчета. См., например, Котляревский Л. И. Отражение непосредственных условных связей в корковой символической проекции // Труды лаборатории физиологии и патофизиологии высшей нервной деятельности ребенка и подростка. Т. IV // На пути к изучению высших форм ней-родинамики ребенка / Под ред. проф. А. Г. Иванова-Смоленского и Э. Ю. Шурпе. — М.: Госмедиздат, 1934, — С. 446-447; см. также Торндайк Э. Процесс учения у человека. — М.: Учпедгиз, 1935. — С. 58-59 и 67-69.

ходу жизни и деятельности осознается то одно, то другое. Осознание человеком объективной действительности не только не исчерпывает всего существующего, но не охватывает и всего того, что непосредственно окружает человека и воздей­ствует на него.

Физиологически динамика осознания и неосознания обусловлена индукцион­ными отношениями возбуждения и торможения: более сильные раздражители по закону отрицательной индукции тормозят дифференцировку остальных раздра­жителей. При восприятии предметов осознаются признаки, являющиеся «силь­ными» раздражителями. В качестве «сильных» в обыденной жизни, в первую оче­редь, выступают те, которые связаны с закрепленным практикой назначением данной вещи. Их осознание индукционно тормозит осознание других свойств то­го же предмета'. Этим обусловлена трудность осознания той же вещи в новом ка­честве. Новые качества открываются сознанию, когда вещь включается в новые связи, в которых эти качества становятся существенными, «сильными».

Самая существенная сторона работы мышления состоит именно в том, чтобы, включая вещи в новые связи, приходить к осознанию вещей в новых, необычных их качествах. В этом заключается основной психологический «механизм» мыш­ления. Открытие, приводящее к техническим изобретениям, заключается сплошь и рядом именно в том, что вещи открываются сознанию в новых своих качествах. Иногда этому содействует случай, т. е. неожиданные соотношения, в которые ста­вит вещи не мысль изобретателя, а сама действительность.

Сказать, что осознание или неосознание тех или иных вещей и явлений зави­сит от их «силы», значит, тем самым сказать, что осознание (или неосознание) за­висит не только от знания, позволяющего опознать предмет, но и от отношения, которое этот предмет или явление вызывает у субъекта. С этим связаны глубокие и вместе с тем антагонистические, противоречивые взаимоотношения между осо­знанием и аффективностью. Известно, что при сильных переживаниях сознание выключается (причем это выключение тоже избирательно). Очень волнующие события трудно бывает сразу осознать; надо думать потому, что особенно сильно действующее ядро такого события тормозит связи, необходимые для его осозна­ния. Известно, что дети, у которых эмоциональность повышена, сразу же по воз­вращении с праздника редко бывают в состоянии что-либо связно рассказать о пережитом, и лишь на следующий день и позже пережитое «кусками» появляется в сознании и рассказах ребенка. Люди, которые очень эмоционально воспринима­ли музыку, сразу же после концерта ничего или почти ничего не могут воспроиз-

' Так же, по-видимому, объясняются факты, которые вслед за Бернхеймом (Bernheim) описал Жане (Janet). Бернхейм квалифицировал факты, о которых идет речь, как «негативную галлюцинацию». Заключались они в том, что испытуемому в гипнотическом состоянии внушалось, чтобы он не ви­дел определенного объекта; по пробуждении указанный объект исчезал из поля зрения испытуемо­го. Подобно этому Жане внушал своим испытуемым, что бумажки, помеченные крестом, не могут быть видимыми. По пробуждении испытуемого Жане раскладывал перед испытуемым десять бума­жек и предлагал их сосчитать. Испытуемый насчитывал шесть бумажек; четырех, помеченных кре­стами, он не видел. В другом варианте этих опытов Жане делал на бумажках, которые он хотел сде­лать невидимыми, надпись «невидимый» и таким образом устранял их из сознания. См. Janet P. La Personnalite. Ch.VII «Le probleme de la conscience». — Paris. — P. 143. Здесь значок (крестик) или надпись («невидимый») на бумаге превращались в тормоз для ее восприятия. В этих последействи­ях гипнотического внушения выступала общая закономерность осознания действительности, по­стоянно действующая и в нормальном восприятии. На многие стороны действительности в зависи­мости от обстоятельств надеваются (а потом снимаются) шапки-невидимки.

вести из только что прослушанного неизвестного им произведения, а на следую­щий день мотивы один за другим всплывают в их сознании. (Все явления так на­зываемой «реминисценции» — последующего воспроизведения, более совершенного, чем первое, непосредственно следующее за восприятием или за­учиванием материала, относятся сюда же.)' Для осознания существует, очевидно, некоторая оптимальная сила «раздражителя».

Помимо силы раздражителя как таковой при изучении процесса осознания на­до учитывать и ее направление. Явления, оказывающиеся для субъекта антагони­стически действующими силами, взаимно тормозят их осознание. Этим обусловле­ны трудности, на которые наталкивается осознание эмоционально действующих явлений, всегда наделенных положительным или отрицательным знаком, а ино­гда и одним и другим. Отсюда же затрудненность осознания своих побуждений — в тех случаях, когда эти частные побуждения того или иного поступка находятся в противоречии с устойчивыми установками и чувствами человека. Помимо того, побуждения вообще в меньшей мере осознаются, чем цель, — в силу того, что в их осознании нет такой необходимости, как в осознании цели действия. Осознание окружающего вплетено в жизнь. Вся противоречивость жизни и отношений чело­века к ней сказывается не только в том, как человек осознает действительность, но и в том, что он осознает и что выключается из его сознания.

Из всего сказанного явствует, что неосознание тех или иных явлений означает не только негативный факт — отсутствие их осознания. Так же как торможение не есть просто отсутствие возбуждения, так и неосознание, обусловленное торможе­нием, означает не только отсутствие осознания, а является выражением актив­ного процесса, вызванного столкновением антагонистически действующих сил в жизни человека. Однако и там, где неосознанное обусловлено активным процес­сом торможения, налицо гибкая, подвижная динамика непрерывных переходов, не позволяющая говорить об отделенных друг от друга непроходимыми барьера­ми устойчивых сферах осознанного и «вытесненного». Изучение динамики осо­знания и ее закономерностей (проявляющихся в восприятии, запоминании и вос­произведении, мышлении и т. д.) — обширное поле дальнейших исследований.

Для полной характеристики сознания человека, осознанности его поведения надо учитывать не только общую «функциональную» характеристику самого про­цесса осознания, но и то, на что она распространяется, что осознается.

Осознанное и неосознанное отличаются не тем, что в одном случае все исчер­пывающе осознается, а в другом — ничего не осознано. Различение осознанного и неосознанного предполагает учет того, что в каждом данном случае осознается. Чтобы действие было признано осознанным, необходимо ^достаточно осознание человеком его цели (и хотя бы ближайших его последствий). Никто не назовет та­кое действие несознательным только потому, что человек не осознал при этом все движения, все средства, при помощи которых он его выполнил. Когда мы говорим далее об учащемся, что он сознательно относится к усвоению знаний, мы имеем в виду не только то, что он понимает и осознает физические, геометрические, логи-

Нужно вообще сказать, что функциональное построение психологии искусственно разрывает и раз­носит по разным рубрикам (восприятие, память и т, п.) явления, по существу совершенно однород­ные, выражающие одни и те же психологические закономерности. Необходима коренная перестройка и в этом отношении. В дальнейшем основная часть психологии должна будет строиться как система закономерностей, общих для явлений, относимых к разным функциям, к разным процессам.

Дата добавления: 2015-09-03