ГЛАВА XXIV. Мой первый кутеж

Мой первый кутеж

Чудесно было владеть этим величественным замком и, закрыв наружную

дверь, чувствовать то же, что чувствовал Робинзон Крузо, когда забирался в

свою крепость и втаскивал за собой лестницу. Чудесно было бродить по городу

с ключом от своей квартиры в кармане и знать, что я могу пригласить к себе

любого человека и никому не причиню никакого беспокойства, разве что самому

себе. Чудесно было возвращаться домой, приходить и уходить, никому не говоря

ни слова, и вызывать звонком миссис Крапп, которая, пыхтя, появлялась из

недр земли, когда она была мне нужна и когда... расположена была прийти. Все

это, говорю я, было чудесно, но должен сказать, что иной раз становилось

очень скучно.

Чудесно бывало по утрам, особенно в погожее утро. При дневном свете

жизнь казалась легкой и вольной, и еще более легкой и вольной, если светило

солнце. Но с приближением сумерек жизнь тоже как будто клонилась к закату.

Не знаю, почему так случалось, но я редко чувствовал себя хорошо при свечах.

Мне не хватало Агнес. Не было моей подруги с ее милой улыбкой, и ее места не

занял никто. Миссис Крапп как будто находилась бесконечно далеко. Я

размышлял о своем предшественнике, который умер от пьянства и курения, и

готов был пожелать, чтобы он соизволил остаться в живых и не тревожил меня

мыслями о своей кончине.

Прошло два дня, а мне уже казалось, будто я живу здесь целый год и,

однако, не возмужал ни на один час; и все так же мучило меня сознание, что я

очень молод.

Стирфорт все не появлялся, и я начал опасаться, не заболел ли он, а

потому на третий день я рано покинул Докторс-Коммонс и отправился пешком в

Хайгет. Миссис Стирфорт очень обрадовалась мне и сообщила, что ее сын уехал

с одним из своих оксфордских приятелей навестить другого приятеля, жившего

близ Сент-Элбане, и что она ждет его завтра. Я так любил Стирфорта, что стал

не на шутку его ревновать к оксфордским приятелям.

Миссис Стирфорт настойчиво оставляла меня обедать, я согласился, и,

кажется, мы весь день говорили только о нем. Я рассказал ей, как полюбили

его обитатели Ярмута и каким чудесным спутником он был для меня. Мисс Дартл

была начинена намеками и загадочными вопросами, но проявила большой интерес

к каждой мелочи нашей жизни в Ярмуте и, то и дело повторяя: "Это и в самом

деле было так?", выпытала у меня все, что ей хотелось знать. Наружность ее

ничуть не изменилась с того дня, как я в первый раз ее увидал, но общество

двух леди было так приятно и я чувствовал себя так непринужденно, что

спросил себя, не начинаю ли я немножко в нее влюбляться. Несколько раз за

этот вечер, а в особенности когда я в поздний час возвращался домой, я

невольно подумывал о том, какой милой собеседницей была бы она на

Бэкингем-стрит.

На следующее утро перед уходом в Докторс-Коммонс я пил кофе с булкой -

поистине удивительно сколько кофе расходовала миссис Крапп и каким жидким он

всякий раз оказывался, - как вдруг, к безграничной моей радости, вошел

Стирфорт собственной персоной.

- Дорогой мой Стирфорт, я уже начал подумывать, что никогда вас больше

не увижу! - вскричал я.

- Меня силой утащили на следующее же утро по возвращении домой, -

объяснил Стирфорт. - Маргаритка, да вы здесь живете как заправский старый

холостяк!

С великой гордостью я показал ему свою квартиру, не забыв и о кладовке,

и он отозвался обо всем с большой похвалой.

- Знаете, что я вам скажу, старина, - заявил он, - я буду здесь

останавливаться, приезжая в Лондон, пока вы не предложите мне убираться.

Эти слова привели меня в восторг. Я ответил, что если он ждет такого

предложения, то ему придется ждать до Страшного суда.

- Но вы должны позавтракать, - заявил я, берясь за шнурок звонка. -

Миссис Крапп сварит вам кофе, а у меня здесь есть голландская плитка для

холостяка, и я поджарю бекон.

- Нет, нет, не звоните! - сказал Стирфорт. - Не могу. Я завтракаю с

одним из приятелей, который остановился в гостинице "Пьяцца" около

Ковент-Гарден.

- Но вы вернетесь к обеду? - спросил я.

- Честное слово - не могу! Мне очень хотелось бы, но я должен побыть с

этими двумя приятелями. Завтра утром мы все трое вместе уезжаем.

- Так приведите их сюда обедать. Как вы думаете, они согласятся прийти?

- О, они-то придут, - ответил Стирфорт, - но мы доставим вам столько

хлопот. Лучше приходите вы, и мы пообедаем где-нибудь вчетвером.

На это я решительно не мог согласиться, так как мне пришло в голову,

что следует отпраздновать новоселье и такого удобного случая никогда больше

не представится. Я пуще прежнего возгордился своей квартирой после того, как

он ее одобрил, и горел желаньем воспользоваться всеми ее удобствами. Поэтому

я взял с него слово, что он придет вместе с обоими своими друзьями и мы

назначили обед на шесть часов.

Когда он ушел, я позвонил миссис Крапп и познакомил ее с моим дерзким

замыслом. Прежде всего миссис Крапп заявила, что, разумеется, она не может

прислуживать за столом, но она знает одного расторопного молодого человека,

который, вероятно, согласится, а его условия - пять шиллингов и еще

какая-нибудь мелочь, по моему усмотрению. В ответ на это я заявил, что,

конечно, мы его пригласим. Затем миссис Крапп довела до моего сведения, что,

разумеется, она не может находиться одновременно в двух местах (это

показалось мне не лишенным оснований) и что необходимо нанять "молодую

девицу" и поместить ее в кладовке, где она при свече, позаимствованной из

спальни, будет не покладая рук мыть посуду. Я осведомился, сколько придется

истратить на эту молодую особу, а миссис Крапп высказала мнение, что

восемнадцать пенсов вряд ли обогатят меня или разорят. На это я отвечал, что

разделяю ее мнение, и вопрос был улажен. Наконец миссис Крапп сказала:

- А теперь займемся обедом.

Прямо-таки любопытно, насколько был лишен предусмотрительности торговец

железными изделиями, снабдивший миссис Крапп печным литьем для кухни: на ее

плите ничего нельзя было приготовить, кроме отбивных котлет и картофельного

пюре! Что касается котелка для рыбы, то миссис Крапп сказала: ну, что ж! Не

угодно ли мне самому пойти посмотреть? Ничего другого она, по совести,

сказать не может. Не угодно ли мне пойти посмотреть? Я все равно ничего не

мог бы понять, даже если бы пошел и посмотрел, а потому отклонил ее

предложение, заявив:

- Ничего, обойдемся без рыбы. Но миссис Крапп сказала:

- Не говорите так. Есть устрицы, почему бы не взять устриц?

И этот вопрос тоже был улажен. Затем миссис Крапп сказала, что она

порекомендовала бы следующее: две жареных курицы... из кухмистерской;

тушеное мясо с овощами... из кухмистерской; в перерывах между блюдами почки

и горячий пирог... из кухмистерской; торт и (если мне угодно) желе... из

кухмистерской. Тогда, по словам миссис Крапп, у нее будет полная возможность

сосредоточить все внимание на картофеле и подать на стол сыр и сельдерей в

надлежащем виде.

Я последовал совету миссис Крапп и сам заказал все в кухмистерской.

Возвращаясь оттуда по Стрэнду и заметив в окне мясной лавки какое-то твердое

пятнистое вещество, напоминавшее мрамор, но украшенное ярлыком: "Студень из

телячьей головы", я купил добрую толику такого студня и, по моим расчетам,

этой порции должно было хватить на пятнадцать человек. Миссис Крапп в конце

концов согласилась разогреть сей продукт, и в жидком виде он до такой

степени "сократился" (по словам Стирфорта), что его оказалось маловато для

четверых.

Благополучно завершив эти приготовления, я купил на рынке Ковент-Гарден

кое-чего на десерт и сделал солидный заказ в находившейся по соседству

винной лавке. Когда я вернулся после полудня домой и увидел бутылки,

выстроившиеся в боевом порядке на полу кладовой, их оказалось такое

множество (хотя двух и недоставало, к немалому замешательству миссис Крапп),

что я не на шутку струхнул.

Одного из друзей Стирфорта звали Грейнджер, а другого - Маркхем. Оба

были очень веселые и жизнерадостные ребята: Грейнджер немного старше

Стирфорта, Маркхем на вид совсем юный, я дал бы ему не больше двадцати лет.

Я заметил, что сей последний всегда говорил о себе неопределенно, в третьем

лице, и очень редко употреблял местоимение первого лица единственного числа.

- Человек может прекрасно здесь устроиться, мистер Копперфилд, - сказал

Маркхем, разумея при этом самого себя.

- Местоположение неплохое и комнаты удобные, - отозвался я.

- Надеюсь, у вас обоих разыгрался аппетит? - осведомился Стирфорт.

- Честное слово, Лондон как будто возбуждает аппетит у человека, -

ответил Маркхем. - Человек весь день голоден. Человек все время ест.

Слегка смущенный в первые минуты, чувствуя себя слишком молодым, чтобы

играть роль хозяина дома, я уговорил Стирфорта, когда доложили, что обед

подан, занять председательское место, а сам уселся против него. Все шло

превосходно, вина мы не жалели, а Стирфорт так блестяще исполнял свои

обязанности, что все веселились от души. Но, увы, мне не удавалось быть

таким добрым сотрапезником, каким мне хотелось, ибо мой стул находился

против двери и внимание мое отвлекал расторопный молодой человек, который

очень часто выходил из комнаты, и немедленно вслед за этим его тень

неизменно появлялась на стене передней с бутылкой у рта. "Молодая девица"

также причиняла мне некоторое беспокойство - она, правда, не пренебрегала

мытьем тарелок, но, к сожалению, их била. Ум у нее был пытливый, она не в

силах была сидеть безотлучно в кладовой (вопреки данным ей строгим

инструкциям) и то и дело заглядывала к нам, всякий раз пугаясь, что ее

заметили. Тут она пятилась, наступала на тарелки, которыми старательно

уставляла пол, и производила серьезные опустошения.

Впрочем, все это были мелочи, и они улетучились из памяти, как только

убрали скатерть и на столе появился десерт. Когда пирушка достигла этой

стадии, выяснилось, что расторопный молодой человек лишился дара речи. Отдав

ему потихоньку распоряжение присоединиться к миссис Крапп и увести с собою в

нижний этаж "молодую девицу", я предался веселью.

Началось с того, что на душе у меня стало удивительно легко и радостно.

Воскресли в памяти всевозможные полузабытые события, о которых хотелось

потолковать, и я болтал без умолку, что было мне совсем несвойственно. Я

громко смеялся над своими собственными остротами и над остротами

собеседников, призывал к порядку Стирфорта, якобы медлившего передавать

бутылку, несколько раз клялся приехать в Оксфорд, возвестил, что намерен

еженедельно давать точь-в-точь такие же обеды, и в безумии своем взял такую

понюшку из табакерки Грейнджера, что принужден был удалиться в кладовку и

там, наедине с собой, чихал в течение десяти минут.

Затем я все быстрее и быстрее наполнял рюмки и то и дело брался за

пробочник, чтобы откупорить новую бутылку задолго до того, как она могла

понадобиться. Я предложил выпить за здоровье Стирфорта. Я назвал его самым

дорогим моим другом, "покровителем моего детства и товарищем моей юности".

Сказал, что с восторгом предлагаю тост за него. Сказал, что перед ним я в

неоплатном долгу и восхищаюсь им больше, чем могу выразить словами. Закончил

я возгласом:

- Выпьем за Стирфорта! Да благословит его бог! Ура!

Трижды осушили мы в его честь по три рюмки, а затем еще одну, и в

заключение еще одну. Обходя вокруг стола, чтобы пожать ему руку, я разбил

свою рюмку и пробормотал, заикаясь:

- Стир...форт! Вы моя... п-путевод... з-звезда!

Вдруг мне послышалось, что кто-то распевает песню. Певцом оказался

Маркхем, он пел: "Когда на сердце заботы бремя" *. Пропев ее, он предложил

нам выпить "за женщину". Против этого я возразил, этого я не мог допустить.

Я заявил, что предлагать такой тост неучтиво и я никогда не разрешу

провозглашать подобные тосты в своем доме, где можно пить только "за леди".

Я говорил с ним очень резко, вероятно потому, что видел, как Стирфорт и

Грейнджер смеются надо мной, а может быть, над ним или над нами обоими. Он

заявил, что человеку нельзя приказывать. Я сказал, что можно. Он возразил,

что в таком случае человека нельзя оскорблять. Я сказал, что на сей раз он

прав: человека нельзя оскорблять под моей кровлей, где лары священны, а

законы гостеприимства превыше всего. Он сказал, что человек не унизит своего

достоинства, если признает, что я чертовски славный малый. Я тотчас же

предложил выпить за его здоровье.

Кто-то курил. Мы все курили. Курил и я, стараясь справиться с мелкой

дрожью. Стирфорт произнес в мою честь речь, которая растрогала меня чуть не

до слез. Я ответил благодарственной речью и выразил надежду, что все

присутствующие будут обедать у меня завтра и послезавтра, - словом, каждый

день в пять часов, дабы мы могли наслаждаться весь вечер беседой и обществом

друг друга. Тут я почувствовал потребность провозгласить за кого-нибудь тост

и предложил выпить за здоровье моей бабушки, мисс Вечен Тротвуд, лучшей из

представительниц ее пола.

Кто-то высунулся из окна моей спальни и прижимался горячим лбом к

холодному каменному карнизу, чувствуя, как - ветерок обвевает его лицо. Это

был я сам! Я называл себя "Копперфилдом" и говорил:

- Ну, зачем ты пробовал курить? Мог бы сообразить, что это тебе не под

силу.

Потом кто-то неуверенно разглядывал свое лицо в зеркале. Это был

опять-таки я. В зеркале я был очень бледен, глаза блуждали, а волосы -

только волосы! - казались пьяными.

Кто-то сказал мне:

- Пойдемте в театр, Копперфилд!

И вот уже нет спальни, и снова передо мной появился стол, заставленный

дребезжащими стаканами... Лампа... По правую мою руку Грейнджер, по левую

Маркхем, напротив Стирфорт - все сидят, окутанные дымкой, где-то очень

далеко. В театр? Ну, конечно! Превосходно! Пошли! Но пусть меня извинят: я

выйду последним и потушу лампу, во избежание пожара!

Какое-то замешательство в темноте - оказывается, исчезла дверь. Я

ощупью разыскивал ее в оконных занавесках, когда Стирфорт, смеясь, взял меня

под руку и вывел из комнаты. Один за другим мы спустились по лестнице. На

последних ступенях кто-то упал и скатился вниз. Кто-то другой сказал, что

это Копперфилд. Меня рассердила такая ложь, но вдруг я почувствовал, что

лежу на спине в коридоре, и стал подумывать, что, пожалуй, тут есть доля

правды.

Очень туманная ночь, большие расплывчатые кольца вокруг уличных

фонарей. Шел бессвязный разговор о том, что на улице сыро. А я считал, что

подмораживает. Стирфорт смахнул с меня пыль под фонарем и расправил мою

шляпу, которая удивительным образом появилась неведомо откуда, потому что

раньше ее на моей голове не было. Потом Стирфорт спросил:

- Вы себя хорошо чувствуете, Копперфилд?

А я ответил ему:

- Зза-мме-чательно!

Из тумана выглянул человек, сидевший в какой-то будочке, принял от

кого-то деньги, осведомился, принадлежу ли я к компании джентльменов, за

которых сейчас платят, и, помнится, когда я мельком на него взглянул, он как

будто колебался, брать ли за меня деньги. Вскоре после этого мы очутились

очень высоко, в театре, где было очень жарко, и мы смотрели вниз, в

преисподнюю, которая словно дымилась: людей, которыми она была набита до

отказу, едва можно было разглядеть. Еще была внизу большая сцена, казавшаяся

очень чистой и гладкой после улицы, а на сцене были люди, которые о чем-то

говорили, но ничего нельзя было разобрать. Сверкало множество огней, играла

музыка, а внизу в ложах сидели леди, и еще что-то там было, не знаю что. На

мой взгляд, весь театр имел диковинный вид, как будто он учился плавать, как

ни старался я его удержать.

Кто-то предложил спуститься вниз, в ложи, где сидели леди. Перед моими

глазами проплыли разодетый джентльмен, развалившийся на диване с биноклем в

руке, а также моя собственная особа, отраженная во весь рост в зеркале.

Затем меня ввели в одну из лож, и, усевшись, я начал что-то говорить, а

вокруг кричали кому-то: "Тише!" - и леди бросали на меня негодующие взгляды,

и... что это? Да! - передо мною, в той же ложе, сидела Агнес с леди и

джентльменом, которых я не знал. Мне кажется, сейчас я вижу ее лицо яснее,

чем видел тогда, лицо и этот незабываемый взгляд, выражающий жалость и

изумление и обращенный на меня.

- Агнес! - хрипло сказал я. - Госпо..мил...луй! Агнес!

- Тише! Прошу вас! - неизвестно почему, ответила она. - Вы мешаете

публике. Смотрите на сцену!

Повинуясь ее приказу, я постарался удержать в поле зрения сцену и

прислушаться к тому, что там происходит, но ничего из этого не вышло. Вскоре

я снова взглянул на Агнес и увидел, что она сидит съежившись в углу ложи и

прижимает ко лбу руку, затянутую в перчатку.

- Агнес! - сказал я. - Б-боюсь... вам... н-нс здоров...

- Нет, нет. Не думайте обо мне, Тротвуд, - возразила она. - Послушайте,

вы скоро уйдете отсюда?

- С-скоро... у-уйду... отсюда? - повторил я.

- Да.

У меня явилось дурацкое намерение ответить, что я хочу подождать и

проводить ее. Вероятно, я кое-как выразил свою мысль, потому что Агнес,

пристально посмотрев на меня, как будто поняла и тихо сказала:

- Я знаю, вы исполните мою просьбу, если я скажу вам, что для меня это

очень важно. Уйдите сейчас же, Тротвуд! Уйдите ради меня и попросите ваших

друзей проводить вас до дому!

К тому времени она уже успела оказать на меня столь благотворное

влияние, что, хотя я и сердился на нее, мне стало стыдно, и, бросив короткое

"с-спок... нок" (я хотел сказать: "спокойной ночи"), я встал и вышел.

Приятели последовали за мной, и прямо из ложи я шагнул в свою спальню, где

был один только Стирфорт, помогавший мне раздеться, а я то уверял его, что

Агнес - моя сестра, то принимался умолять принести штопор, чтобы откупорить

еще бутылку вина.

Всю ночь, в лихорадочном сне, кто-то, лежавший в моей кровати,

бессвязно повторял снова все, что было сделано и сказано, а кровать была

бурным морем, не утихавшим ни на минуту. И когда этот кто-то медленно

вселился в меня, о! как стала томить меня жажда! И как мучительно было

ощущать, что моя кожа превратилась в твердую доску, язык - в дно пустого

котла, покрытое накипью от долгой службы и высушенное на медленном огне,

ладони - в раскаленные металлические пластинки, которых никакой лед не может

остудить!

А какую душевную пытку, угрызения совести и стыд я испытал, очнувшись

на следующий день! Ужас при мысли о тысяче нанесенных мною оскорблений, не

сохранившихся в моей памяти, - оскорблений, которые ничто не могло

искупить... воспоминание о том незабываемом взгляде, какой бросила на меня

Агнес... мучительное сознание, что я не могу с ней увидеться, ибо я,

негодяй, даже не знал, каким образом попала она в Лондон и где

остановилась... отвращение мое при одном только виде комнаты, где

происходила пирушка... нестерпимая головная боль... запах табачного дыма,

вид рюмок, невозможность выйти из дому или хотя бы подняться с кровати! Ох,

что это был за день!

Ох, что это был за вечер, когда я сидел у камина перед чашкой бараньего

бульона, подернутого пленкой жира, думал о том, что пошел по стопам моего

предшественника, унаследовав не только его квартиру, но и его судьбу, и

почти решился лететь в Дувр и покаяться во всем! Ох, что это был за вечер,

когда миссис Крапп, пришедшая забрать чашку из-под бульона, подала мне

одну-единственную почку на плоской тарелочке для сыра - все, что осталось от

вчерашнего пиршества, а я, право же, готов был броситься на ее нанковую

грудь и с глубоким раскаянием воскликнуть: "О миссис Крапп, миссис Крапп,

пусть сгинут эти объедки!! Мне нестерпимо скверно!" Но даже в этот

критический момент я сомневался, можно ли довериться такой женщине, как

миссис Крапп.

Дата добавления: 2015-09-03