Я начинаю сызнова
Вскоре мы с мистером Диком стали наилучшими друзьями, и очень часто,
закончив свою дневную работу, он отправлялся вместе со мной запускать
огромный змей. Ежедневно он подолгу сидел за своим Мемориалом, который,
несмотря на отчаянные его усилия, нисколько не подвигался вперед, так как
король Карл Первый рано или поздно забредал в него, почему и приходилось
выбрасывать этот Мемориал и начинать новый. Терпение и надежда, с которыми
мистер Дик переносил эти постоянные разочарования, смутные его догадки, что
с королем Карлом Первым что-то неладно, слабые его попытки выгнать короля
вон и настойчивость, с какою тот возвращался и превращал Мемориал бог знает
во что, - все это производило на меня большое впечатление. О том, что
получится из Мемориала, если он будет закончен, куда Мемориал послать и что
с ним делать, сам мистер Дик, мне кажется, знал не больше, чем я. Впрочем,
отнюдь не было необходимости ломать себе голову над таким вопросом, ибо если
и было что-нибудь верное под солнцем, так это то, что Мемориал никогда не
будет закончен.
Но каким трогательным казался мне мистер Дик, созерцающий змея, который
рвался в небо. Когда у себя в комнате он говорил мне, будто верит в
распространение по белу свету своих объяснений, наклеенных на змея, - а это
были изъятые им из прежних, неудавшихся Мемориалов листы, - может быть,
такая фантазия и приходила ему в голову, но только не тогда, когда он следил
за Змеем, реявшим в небе, и чувствовал, как тот рвется ввысь из его рук.
Никогда он не казался мне таким умиротворенным. По вечерам, сидя около него
на зеленом откосе и наблюдая, как он следует взглядом за змеем, парящим в
высоте, я воображал, что змей освободил его рассудок от тревог и унес их
(так казалось мне, ребенку) в небеса. Когда он наматывал бечевку и змей
спускался все ниже и ниже, покидая лучезарную высь, пока, наконец, не
касался земли, где оставался лежать, мне казалось, будто мистер Дик
постепенно пробуждается от сна. Помню, как, поднимая змей, он растерянно на
него глядел, словно они оба спустились с высот, и вот тогда я чувствовал к
нему глубокую жалость.
Итак, наша дружба с мистером Диком все крепла, и вместе с тем нисколько
не уменьшалось расположение ко мне его верного друга - моей бабушки. Она
была очень ласкова со мной и через несколько недель сократила дарованное мне
имя Тротвуд в Трот, вселив в меня надежду, что если я буду продолжать так,
как начал, то займу в ее сердце такое же место, какое занимала моя сестра
Бетси Тротвуд.
- Трот, мы не должны забывать о твоем образовании, - сказала однажды
вечером бабушка, когда между нею мистером Диком появился, как обычно, ящик
для игры в трик-трак.
Только этот вопрос меня и тревожил, и я бесконечно обрадовался такому
вступлению.
- Хочется тебе поступить в школу в Кентербери? - спросила бабушка.
Я ответил, что очень хочется, так как эта школа находится поблизости от
нее.
- Прекрасно! - сказала бабушка. - Хочешь отправиться туда завтра?
Привыкнув к стремительности, свойственной моей бабушке, я не удивился
внезапному предложению и ответил:
- Да.
- Прекрасно! - снова сказала бабушка. - Дженет! Найми на завтра к
десяти часам утра серого пони с фаэтоном, а сегодня вечером уложи пожитки
мистера Тротвуда.
Я возликовал, когда услышал эти распоряжения, но стал укорять себя в
эгоизме, наблюдая, как, в предвидении нашей разлуки, мистер Дик впал в
уныние и начал играть так плохо, что бабушка, стукнув его несколько раз, в
виде предупреждения, своей коробочкой для игральных костей по суставам
пальцев, в конце концов захлопнула ящик и решила больше с ним не играть. Но,
услышав от бабушки, что я буду иногда приезжать по субботам, а он может
время от времени посещать меня по средам, мистер Дик ожил и дал
торжественный обет соорудить по этому случаю другой змей, значительно
превосходящий по размерам нынешний. Наутро мистер Дик снова приуныл и
немного приободрился только тогда, когда вручил мне все свои наличные деньги
- и золото и серебро: но тут бабушка вмешалась и ограничила подарок суммой в
пять шиллингов, которая по его настойчивой просьбе была затем увеличена до
десяти. Мы трогательно простились с мистером Диком у садовой калитки, и он
не входил в дом, пока мы с бабушкой не скрылись из виду.
Бабушка, совершенно нечувствительная к общественному мнению, искусно
правила серым пони, проезжая по улицам Дувра; восседая торжественно и важно,
как заправский кучер, она зорко следила за пони и не позволяла ему
своевольничать. Когда мы выехали на проселочную дорогу, она дала ему больше
свободы и, поглядев сверху вниз на меня (я сидел на подушке рядом с нею),
спросила, рад ли я.
- Очень рад, бабушка! Благодарю вас, - ответил я.
Она осталась весьма довольна моим ответом и погладила меня по голове
кнутом, так как руки у нее были заняты.
- Бабушка, а это большая школа? - спросил я.
- Не знаю. Сперва мы отправимся к мистеру Уикфилду, - сказала бабушка.
- Это у него школа? - спросил я.
- Нет, Трот. У него контора.
Я не стал расспрашивать о мистере Уикфилде, так как больше она ничего
не добавила, и мы говорили о другом, пока не прибыли в Кентербери; это был
базарный день, и бабушке представился прекрасный случай показать свое умение
править серым пони, заставляя его пробираться между повозок, корзин, овощей
и разносчиков с товаром. Иной раз приходилось проезжать на волосок от них и
выслушивать от окружающих речи, не весьма доброжелательные, но бабушка
продолжала править, не обращая ни на что ни малейшего внимания, и, мне
кажется, могла бы с таким же спокойствием ехать своим путем по вражеской
земле.
Наконец мы остановились перед старинным домом, который весь подался
вперед; узкие, маленькие окна с частым переплетом выступали особенно далеко,
так же как и стропила с резными деревянными головами на концах, и мне
представилось, будто весь дом вытянулся, чтобы рассмотреть, кто проходит
внизу по узкому тротуару. Дом казался необыкновенно опрятным. Старинный
медный дверной молоток у низкой сводчатой двери, украшенной резными
гирляндами цветов и фруктов, поблескивал, как звезда; две каменных ступеньки
были так белы, будто на них лежало покрывало из лучшего полотна, а все
уголки на фасаде, резьба и скульптурные украшения, маленькие, причудливой
формы дверные стекла и еще более причудливой формы оконца хотя и были столь
же древними, как кентерберийские холмы, но казались чистыми, как снег,
покрывающий зимой эти холмы.
Когда фаэтон остановился у двери, в окне первого этажа (в круглой
башенке, являвшейся частью дома) появилась и тотчас же исчезла физиономия,
напоминавшая лицо мертвеца. Вслед за этим открылась сводчатая дверь, и лицо
высунулось наружу. Оно и теперь, как и в окне, походило на лицо мертвеца,
хотя кожа была чуть-чуть красноватая, какой она бывает иногда у рыжих. Это
был рыжий подросток лет пятнадцати, как могу я теперь установить, но казался
он гораздо старше своих лет; его коротко подстриженные волосы напоминали
жнивье; бровей у него почти не было, ресниц не было вовсе, а карие глаза с
красноватым оттенком, казалось, были совсем лишены век, и, помню, я задал
себе вопрос, как это он может спать. Он был костляв, со вздернутыми плечами,
одет в благопристойный черный костюм, застегнутый на вес пуговицы до самого
горла, подвязанного узеньким белым шейным платком, и я обратил внимание на
его длинную, худую, как у скелета, руку, когда он, стоя у головы нашего
пони, потирал себе рукой подбородок и смотрел на нас, сидевших в фаэтоне.
- Мистер Уикфилд дома, Урия Хип? - спросила бабушка.
- Мистер Уикфилд дома, сударыня. Войдите сюда, милости просим, -
ответил Урия Хип, показывая длинной рукой на окна одной из комнат.
Мы вылезли из фаэтона и, оставив Урию Хипа сторожить пони, вошли в
длинную, низкую, выходившую на улицу гостиную, из окна которой я увидел, как
Урия Хип дунул в ноздри пони и мгновенно прикрыл их рукой, словно наводил на
него порчу. Против высокого старинного камина висели на стене два портрета:
портрет джентльмена с седыми волосами (но еще отнюдь не старика) и с черными
бровями, перебиравшего какие-то бумаги, перевязанные красной лентой, и
портрет леди, смотревшей на меня ласково и безмятежно.
Кажется, я озирался в поисках портрета Урии, как вдруг дверь в дальнем
конце комнаты отворилась и появился джентльмен, при виде которого я невольно
взглянул на портрет, чтобы удостовериться, не вышел ли джентльмен из рамы.
Но портрет висел на своем месте, а как только джентльмен приблизился, я
увидел, что он был старше, чем в ту пору, когда с него писали портрет.
- Прошу вас, войдите, мисс Бетси Тротвуд, - пригласил джентльмен. - Я
был занят делами, прошу меня извинить. Вы знаете, у меня только одна цель.
Ничего другого у меня в жизни нет.
Мисс Бетси поблагодарила его, и мы вошли в его кабинет, напоминавший
деловую контору, с книгами, бумагами, ящиками для документов. Кабинет
выходил окнами в сад, в стенной нише над каминной доской находился
несгораемый шкаф, примыкающий почти вплотную к ней, так что оставалось
непонятным, каким образом трубочист протискивается за этим шкафом, когда
приходит прочищать дымоход.
- Какой ветер занес вас сюда, мисс Бетси Тротвуд? Надеюсь,
благоприятный? - спросил мистер Уикфилд, ибо я скоро уразумел, что это
именно он и что он - юрист и управляющий поместьями какого-то богача в
графстве.
- - Да. Я приехала не по судебному делу, - ответила бабушка.
- Вы правы, сударыня, - заметил мистер Уикфилд. - Лучше приехать по
любому другому делу.
Волосы у него совсем поседели, но брови оставались черными. У него было
приятное, можно сказать красивое лицо. Но оно было с багровым оттенком, а
такой оттенок я уже давно, после объяснений Пегготи, привык связывать с
пристрастием к портвейну; та же самая склонность сказывалась и в его голосе
и в фигуре, начинавшей расплываться. Одет он был с изысканной опрятностью -
синий фрак с полосатым жилетом и панталоны из нанки; его сорочка,
превосходно гофрированная, и батистовый галстук были такой удивительной
белизны, что мое необузданное воображение вызвало в памяти перья на
лебединой груди.
- Вот мой внук, - сказала бабушка.
- Я не знал, что у вас есть внук, мисс Тротвуд, - удивился мистер
Уикфилд.
- Я хотела сказать - мой внучатный племянник, - пояснила бабушка.
- Честное слово, я не знал, что у вас есть внучатный племянник! -
сказал мистер Уикфилд.
- Я его усыновила, - сказала бабушка и сопроводила Эти слова таким
жестом, который ясно показывал, что ей решительно все равно, знал ли мистер
Уикфилд, или не знал. - И вот я привезла его, чтобы поместить в школу, где
его обучат всему и будут обходиться с ним хорошо. Расскажите, есть ли такая
школа, где она, и вообще все поподробней.
- Прежде чем дать совет, позвольте задать вам обычный мой вопрос:
какова ваша цель? - спросил мистер Уикфилд.
- Ну и человек! - воскликнула бабушка. - Всегда он ищет какую-то тайную
цель! Да моя цель каждому ясна: хочу, чтобы ребенка сделали счастливым и
полезным человеком.
- Должна быть тайная цель, мне кажется. - сказал мистер Уикфилд,
недоверчиво улыбаясь и покачивая головой.
- А мне кажется, вы говорите явный вздор! - отрезала бабушка. - Вы
всегда утверждаете, что только у вас одного нет тайных целей. Неужели вы
думаете, что вы единственный прямодушный деловой человек на свете?
- Ах, но у меня в самом деле только одна цель в жизни, мисс Тротвуд! -
улыбнулся он. - У других людей - десятки, сотни, а у меня только одна. В чем
вся разница. Впрочем, это к делу не относится. Лучшая школа? Какова бы ни
была ваша цель, но вы непременно хотите лучшую?
Бабушка утвердительно кивнула головой.
- В пансион при лучшей школе ваш внук сейчас не попадет, - подумав,
сказал мистер Уикфилд.
- Но он может жить и столоваться в другом месте, не так ли? - сказала
бабушка.
По мнению мистера Уикфилда, это было возможно. После короткой дискуссии
он предложил повести бабушку в школу, дабы она сама могла поглядеть и судить
о ней; предложил он также показать ей два-три дома, где я мог бы жить и
столоваться. Бабушка приняла предложение, мы уже собрались втроем
отправиться в путь, как вдруг мистер Уикфилд остановился и сказал:
- А может быть, у нашего юного друга есть какие-нибудь свои цели, и он
станет возражать против наших планов. Мне кажется, ему лучше остаться здесь.
Бабушка собралась было протестовать, но для ускорения дела я сказал,
что с удовольствием останусь, с их разрешения, и вернулся в кабинет мистера
Уикфилда, где, усевшись снова на тот самый стул, на котором раньше сидел,
стал ожидать их возвращения.
Случайно стул оказался как раз против узкого коридора, ведущего в
маленькую круглую комнату, где я раньше увидел в окне бледную физиономию
Урии Хипа. Отведя пони в конюшню по соседству, Урия верил лея и теперь писал
в этой комнате у конторки; над ней находилась медная рамка, где висели
документы, с которых он снимал копии. Хотя его физиономия была повернута ко
мне, но сначала мне казалось, что он меня не видит, так как эта рамка с
документом меня заслоняла; однако, приглядевшись внимательней, я с
неудовольствием обнаружил, что время от времени его бессонные глаза
показываются под рамкой, словно два красных солнца, и украдкой вглядываются
в меня в течение целой минуты, тогда как он продолжает, - или делает вид,
что продолжает, - старательно переписывать. Несколько раз я пытался
ускользнуть от его взглядов, - становился на стул, чтобы рассмотреть карту
на противоположной стене, углублялся в изучение кентской газеты, - но они
непрестанно притягивали меня, и когда бы я ни обращался к этим двум красным
солнцам, я всегда убеждался, что они только что взошли или только что зашли.
Наконец, к великому моему облегчению, бабушка и мистер Уикфилд после
длительного отсутствия возвратились. Поиски их, однако, были не столь
успешны, как мне бы хотелось; хотя достоинства школы были неоспоримы, во
бабушке не понравился ни один пансион, где меня могли бы устроить.
- Какая неудача, Трот! Прямо не знаю, как быть, - сказала бабушка.
- Да, в самом деле неудача, - сказал мистер Уикфилд. - Но я вам
посоветую, что делать, мисс Тротвуд.
- Что же? - спросила бабушка.
- Оставьте пока вашего внука здесь. Он тихий мальчик. Меня он не будет
беспокоить. Этот дом словно создан для занятий - здесь так же тихо, как в
монастыре, и почти так же просторно. Оставьте мальчика здесь.
По-видимому, бабушке пришлось по душе это предложение, но она из
деликатности колебалась. Так же, как и я.
- Но послушайте, мисс Тротвуд, ведь это выход из положения, - продолжал
мистер Уикфилд. - Вы устроите его здесь временно. Если это окажется
неудобным или если мы друг друга стесним, он может в любой момент уйти. А
тем временем можно будет подыскать какое-нибудь место, более подходящее. Но
теперь лучше всего для вас оставить его здесь.
- Я вам очень признательна, - сказала бабушка, - и он также, я вижу,
но...
- Знаю, знаю, что вы хотите сказать! - воскликнул мистер Уикфилд. - Вам
нежелательно, мисс Тротвуд, принимать услуги. Если вам угодно, вы можете за
него платить. О цене не стоит говорить, но, если вы пожелаете, вы будете за
него платить.
- Такое условие мне подходит, хотя я буду вам обязана ничуть не меньше,
- сказала бабушка, - и в таком случае я с радостью оставлю его.
- Ну, так пойдемте к моей маленькой хозяйке, - сказал мистер Уикфилд.
Мы поднялись по чудесной старинной лестнице с такими широкими перилами,
что по ним можно было взбираться почти так же легко, как и по ступеням, и
затем вошли в полутемную старинную гостиную с тремя или четырьмя
причудливыми окнами, которые я уже видел с улицы; в оконных нишах стояли
скамьи из старого дуба - казалось, того же самого дуба, из которого сделан
был сверкающий пол и толстые балки потолка. Комната была изящно обставлена:
здесь были цветы, фортепьяно, мебель, обитая красной с зеленым материей. Вся
комната как будто состояла из уголков и закоулков, а в каждом углу и
закоулке находился или какой-нибудь диковинный столик, или шкаф для посуды,
полка для книг, кресло или еще что-нибудь, заставлявшее меня приходить к
заключению, что именно этот утолок самый лучший; но тут я бросал взгляд на
другой уголок и находил его ничуть не хуже, если не лучше. На всем лежал
отпечаток нерушимого покоя и чистоты, которые отличали дом и снаружи.
Мистер Уикфилд постучал в дверь, находившуюся в углу этой комнаты,
обшитой панелью; тотчас же выбежала девочка, приблизительно моя ровесница, и
поцеловала его. На лице ее я сразу же уловил то ласковое и безмятежное
выражение, какое уже видел внизу, на портрете леди. И мне представилось,
будто леди на портрете выросла и превратилась в женщину, а оригинал остался
ребенком. Хотя лицо девочки было радостным и веселым, но и в нем было
какое-то спокойствие, и такое же спокойствие она разливала вокруг, и сама
она была словно дух умиротворения и покоя, добрый дух, которого я никогда с
тех пор не забывал. И никогда не забуду.
Мистер Уикфилд сказал, что это его маленькая хозяйка, его дочь Агнес.
Когда я услышал, как он сказал Это, и когда увидел, как он держит ее руку, я
догадался, какова его единственная цель в жизни.
На поясе у Агнес висела миниатюрная корзиночка, в которой она хранила
ключи, и вид у нее был степенный, скромный, подобающий хозяйке такого
старинного дома. Мило улыбаясь, она выслушала рассказ отца обо мне и, когда
он закончил его, предложила моей бабушке подняться наверх и посмотреть мою
будущую комнату. Мы отправились, предшествуемые Агнес. Комната была
чудесная, старинная - тоже с дубовыми балками, с оконными стеклами
ромбической формы, и сюда тоже вела лестница с широкими перилами.
Не могу вспомнить, где и когда, в детстве, я видел в церкви окно с
цветными стеклами. Не помню я и сцен, изображенных на витраже. Но знаю, что,
когда я увидел Агнес, поджидавшую нас наверху в полумраке старинной
лестницы, я подумал об этом окне; и знаю еще, что с тон поры я всегда
связывал его мягкий и чистый свет с Агнес Уикфилд.
Бабушка, как и я, была рада, что я хорошо устроен, и мы спустились
вниз, довольные и признательные мистеру Уикфилду. Она не захотела остаться
обедать, опасаясь не поспеть домой на своем сером пони до наступления
темноты; как я и предполагал, мистер Уикфилд знал ее хорошо и даже не
пытался уговаривать, а потому ей предложили закусить. Агнес ушла к своей
гувернантке, а мистер Уикфилд к себе в контору. Таким образом, мы с бабушкой
остались одни и могли распрощаться без свидетелей.
Она мне сказала, что мистер Уикфилд позаботится обо всем, что я ни в
чем не буду нуждаться, говорила со мной очень ласково и напоследок дала мне
добрые советы.
- Трот, веди себя так, чтобы ты сам, и я, и мистер Дик гордились тобой,
и да благословит тебя бог! - сказала она в заключение.
Я был очень растроган и мог только без конца благодарить бабушку и
посылать искренние приветы мистеру Дику.
- Никогда не веди себя недостойно, никогда не лги, никогда не будь
жестоким! - сказала бабушка. - Избегай, Трот, этих трех пороков, и я буду
возлагать на тебя большие надежды.
Я обещал со всей горячностью, что не обману ее доверия и не забуду
наказа.
- Пони ждет у крыльца. Я уезжаю. Не провожай.
С этими словами бабушка второпях обняла меня и вышла из комнаты, закрыв
за собой дверь. Сначала меня ошеломил такой внезапный отъезд, и я с испугом
подумал, не рассердилась ли она на меня; но посмотрев в окно на улицу и
увидев, с каким унылым видом она уселась в фаэтон и, не поднимая глаз,
отъехала, я лучше понял ее чувства и то, как несправедливо было мое
предположение.
К пяти часам, - это был обеденный час в доме мистера Уикфилда, - я уже
овладел собой и был не прочь взяться за нож и вилку. Стол был накрыт только
для нас двоих, но Агнес, поджидавшая отца в гостиной, спустилась с ним вниз
и села за стол против него. Мне казалось невероятным, чтобы он мог обедать
без нее.
Мы не остались после обеда в столовой и снова поднялись в гостиную; в
одном из уютных уголков Агнес поставила для отца рюмки и графин с
портвейном. Мне кажется, портвейн потерял бы для мистера Уикфилда привычный
приятный аромат, если бы графин был поставлен перед ним другими руками.
Тут он сидел, попивая вино, - и, надо сказать, выпил немало, - в
течение двух часов, а Агнес играла па фортепьяно, занималась рукодельем и
беседовала с нами. Мистер Уикфилд был оживлен и весел, но по временам его
взгляд останавливался на ней, он мрачнел и умолкал. Она быстро подмечала это
и так же быстро рассеивала его задумчивость каким-нибудь вопросом или
лаской. Тогда он забывал о своем раздумье и снова пил вино.
Агнес хозяйничала за чайным столом, а после чая мы проводили время так
же, как и после обеда, пока она не пошла спать; отец обнял ее и поцеловал, а
потом, когда она ушла, приказал принести свечи к себе в кабинет. Тогда и я
отправился спать.
Но перед сном я вышел из дому и побродил по улице, чтобы еще раз
бросить взгляд на старинный дом и на серый собор * и поразмыслить о том, как
это я мог проходить через этот старинный город мимо того дома, где теперь
живу, и ничего не предчувствовать. Возвратившись домой, я увидел, как Урия
Хип запирает контору. Чувствуя дружеское расположение ко всем и каждому, я
сказал ему несколько слов и на прощание протянул руку. Ох, какая это была
липкая рука! Рука призрака - и на ощупь и на взгляд! Потом я тep свою руку,
чтобы ее согреть и стереть его прикосновение!
Это была такая противная рука, что, вернувшись в свою комнату, я все
еще ощущал ее, влажную и холодную. Я выглянул из окна и увидел, что одна из
голов, вырезанных на концах стропил, искоса посматривает на меня; вдруг мне
почудилось, будто это Урия Хип, попавший туда неведомо как, и я поспешил
захлопнуть окно.
Дата добавления: 2015-09-03; просмотров: 51 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
| ГЛАВА XIV | | | ГЛАВА XVI |