|
Читайте также: |
Заинтригованные, мы следили за ним голодными глазами, пока он минуты две ходил по краю канала, а затем скрылся, спустившись к воде.
- Там что – рыба есть? – предположил Еруслан.
- Пиявки там одни. Это же оросительный канал. А сейчас урожай собрали уже везде. Да и видел ты, чтобы тут сажали чего-нибудь?
- Товарищ сержант! – шутливо – пренебрежительным тоном затянул Еруслан, - Это вы в Чечне без году неделя, а мы когда приехали – тут на полях знаешь сколько арбузов и дыни лежало еще?! Гнилые правда уже, однако сельское хозяйство здесь есть и процветает! А по сезону, говорят, - тут еще и клубнику возят грузовиками.
- Хорош тебе про жрачку. Однако, чего Аксен-то задумал?
- Он с малолетства у себя на Алтае горным туризмом увлекался, - снова блеснул информированностью Заяц, - Даже какие-то корочки инструкторские имеет. Почему, думаешь, ему весло[11] всучили? Так что он кашу из топора замутить могёт, а уж из пиявок – праздничный ужин с тремя переменами блюд.
- Я пиявок жрать не буду! – Петрович в своем промасленном кителе сам от пиявки отличался не так, чтобы очень.
- Может змей ловит? Их тоже жрать можно.
- Ночи холодные уже для змей.
Из арыка тем временем начал подниматься дымок.
- В первую войну, говорят, собак жрали.
Сашу Малкина аж подбросило.
- Дебил, слушай больше, чего говорят.
Саша попытался прикурить, но руки у него тряслись, и спички ломались. Заяц подал зажигалку.
- У них тут собаки – видел какие? Это тебе не тузики вокзальные. А когда весь Город двухсотыми завален – думаешь, они голодными по помойкам шарились? Дебилы малолетние – порете всякую бредятину!
Разговор как-то заглох.
Когда Аксен вылез из арыка и подошел, все мы молчали, думая о своем.
- Ну что, кто смелый? Кто пробовать будет?
- Чего у тебя там, поварешка? – Заяц, как всегда первым начинал отходить от грустных дум, - показывай.
- Нет, - Аксен сунул Зайцу под нос накрытый крышкой котел, - нюхай, съедобным пахнет?
- Это не рыба, пацаны. Хотя – черт его знает. На куриный бульон похоже, с пряностями какими то.
- Надо в машине кроме соли еще лаврушку завести. И перцу. Что-то подсказывает мне, что не крайний раз я вас кормить буду.
Аксен поставил пару аппетитно дымящихся котлов между нами, снял крышки и мы полезли смотреть, чуть не сталкиваясь лбами. В котлах, полных до краев, под слоем кружочков жира, между листьями какой-то травы белели разваренным мясом лягушачьи лапы.
- Это сколько ты их угробил, на два котла то? – промолвил Еруслан, первым обретший дар речи.
- Ну, ты же видел, какие они здесь здоровые. Штук тридцать, наверное…
Стали решать, кто будет пробовать первым. Аксен в это время черпал бульон, дул на ложку, ел и нахваливал. А потом вдруг сказал:
- Смотри, сержант, идет кто-то…
- Здравствуйте, уважаемый Хаджи.
Мы встретились со Стариком на мосту. Он посмотрел на меня усталым изучающим взглядом из-под кустистых седых бровей, криво усмехнулся и ответил:
- И ты будь здоров, солдат.
С минуту молча глядели друг на друга.
В лучшие его годы Старик был поистине гигантом. Даже сейчас, тяжело опираясь двумя руками на посох, он мог смотреть на меня сверху вниз, а его усталые плечи заслоняли от моего взгляда все село. Высушенные болезнью ноги, еле угадывавшиеся в вытянутых на острых коленях трениках, с трудом держали тело.
- Куда вы идете, уважаемый Хаджи?
Старик снова зыркнул на меня, потом отвел взгляд в сторону и заговорил.
- Не называй меня так, солдат. Я не совершал Хадж и не пойду уже. Мне этого не надо. Я шел говорить с тобой.
- О чем говорить, Дедушка?
Старик ладонью утер пот со лба, потянул себя за бороду.
- Что ты здесь делаешь, солдат?
- Служба такая, Дедушка. Стою, охраняю…
Он не смотрел на меня, он смотрел сквозь… Он видел мост через шумный канал, который поит поля. Он видел детей, что резвились в воде. Он знал, что так и должно было быть. И так оно и было когда-то.
- Охраняешь… Послали… Всех вас посылают, - старик говорил тихо, тягуче, как будто сам с собой, - своей головы нет у вас. Вам скажут – вы исполняете, вы не виноваты. Служба такая, долг! А то еще и бежите наперегонки… А те, - Старик ткнул пальцем себе за спину, на юг, - Аллаху задолжали. Шариат они вспомнили! Хотя Карана в руках не держали. Всех вас гоняют как овец, как свиней! – здесь старик снова испытующе посмотрел мне в глаза, - а вы убиваете друг друга. И никак не уйметесь.
- Так война же была, дедушка. – Я больше вслушивался в интонацию, чем вникал в смысл его слов. И хотя и понимал, что он прав, чувствовал в себе потребность что-то оправдать своими сказанными невпопад словами.
- Война? Ты знаешь – что такое Война? Мой отец был на Войне. А потом, ты может и знаешь, что было. Но он вернулся. И он молился - как подобает. Никого не боялся. Аллах ему другое говорил – что работать надо. А эти, - Старик снова ткнул пальцем за спину, - они не видели Войны. Они выросли на готовом, что им их Отцы дали. На том, что Отцы сумели в руках удержать, восстановить, преумножить… Отцы все отдали детям. А дети выросли бандитами. Дети прокляты. Ничего не ценят, не уважают. И вы тоже – такие же точно. Приходите в мой дом – как в свой. С оружием, стреляете! Грязные и голодные, злые. Хватаете все и уносите. У соседа, вон - кувшин утащили! Зачем вам кувшин? Воду наливать? Сосед, и отец его, и дед – в туалет с тем кувшином ходили, жопу подмывали из него! А вы схватили и унесли! Дураки проклятые!
Но я знаю – почему вы такие!
- Почему, Дедушка?
- Потому что не знаете правды за собой! Мужчина должен знать - куда он идет, должен знать – зачем он идет, и должен знать – что кроме него идти некому. А вы не видите смысла в том, что вас заставляют делать. Вас как стадо на убой ведут, все ваше никчемное поколение. И хуже вас, - только те, что после вас будут.
Я закурил. Я смотрел, как ветер уносит выдыхаемый дым в кусты. Мимо пролетела маленькая стайка каких то чужих, незнакомых голубей. По щеке старика катились слезы.
- Простите нас, Дедушка.
- Матери ваши пусть прощают вам седины, которые вы на их головах увидите, домой вернувшись. Если воля Всевышнего на то будет.
Старик, кряхтя и бормоча себе под нос что-то совсем уже неразборчивое, снял заплечный мешок и стал в нем шарить.
- Я принес хлеб. Я всегда приношу хлеб, но не всегда подаю. Возьми хлеб, солдат.
Полковник Зубарев, командир 46 бригады внутренних войск, был здоровенным мужиком под два метра ростом, и вид имел, несмотря на всегда опрятную, хотя и застиранную форму, - совершенно циганистый. Улыбался он постоянно, и все зубы, которые только можно было увидеть в его задорной улыбке, были золотыми. Существовала легенда, что еще в Афганистане он бывал в плену, где злые душманы его своих зубов лишили напрочь. Однако ему удалось, верно выбрав момент, совершить побег, передушив нескольких противников голыми руками.
Я в легенду охотно верил.
Должность, что он занимал - была очевидно генеральской, но звезды свои полковничьи он на тот момент еще разменять не успел. Да и не похож он был на генерала. Имел обыкновение передвигаться по вверенным частям без свиты, которая обязательно бы лишила его элемента внезапности.
Зилибоба в тот день заступил с утра в охранение, чему был несказанно рад. Батальон вспоминал основательно забытую строевую, поскольку через три дня была назначена торжественная дата – в/ч 6776 должна официально и торжественно приступить к боевой службе. Строевой смотр по такому случаю неизбежен, а Зилибоба выправкой никогда не блистал.
Денек обещал быть погожим и ничто не предвещало…
Вертолет появился внезапно и мастерски приземлился с первого захода. Зилибоба увидел, как из откатившихся дверей пружинисто выскочил незнакомый офицер и уверенно зашагал в его сторону.
- Здорово, военный!
- Здравия желаю, товарищ-щ…, - из глубогого окопа Зилибобе сложно было точно подсчитать количество звезд.
- Ты чего тут делаешь-то?
Впервые за всю Зилибобину службу, к нему проявил искренний интерес такой красивый и веселый офицер, отчего стало на душе у Зилибобы легко и безмятежно.
- Службу несу! По охране…
- Я смотрю, у тебя и автомат есть?
- Ну а как же? Так точно!
- А дай посмотреть?
- Нате. Заряжено, - как полагается сообщил Зилибоба, совершая страшную ошибку.
Зубарев взял автомат огромными своими ладонями, одним привычным жестом снял предохранитель большим пальцем и оттянул затвор указательным, и улюлюкая, водя стволом над головой, выпустил в небо весь магазин до последнего патрона.
- Кру-у-то! – протянул веселый комбриг, возвращая оружие.
Зилибоба, закатывая глаза, взял автомат и обернулся в сторону батальона. Штабные в полном составе уже бежали встречать Комбрига, тяжело отдуваясь.
………………………………………………………
Оркестровая медь горела как никогда, лица музыкантов отражались в ней, и лица тоже были прекрасны – вечер накануне был первым за долгое время, проведенным оркестром на сухую.
С основательно сложенной из бетонных блоков трибуны звучали горячие, но сумбурные слова о долге перед Отечеством, о проделанной работе и успехах в обучении. Стоять и слушать было тяжело и неинтересно. Головы были заняты другим.
С завтрашнего дня наступает совсем другая служба. И как-то она пойдет - оставалось только гадать. Абсолютно каждый из нас не сомневался, что ему доведется пострелять. Иные предполагали, что наверняка стрелять будут и по ним. Каждый верил, что сумеет сориентироваться и проявить себя в нужный момент. Никто не верил, что поедет домой в просторном цинковом ящике.
Наконец к микрофону подошел комбриг Зубарев.
До меня вдруг дошло, что на лице его нет улыбки. Какое-то время он собирался с мыслями, оглядывая выстроенный перед ним батальон. Потом посмотрел в сторону огромного блестящего глянцем плаката, откуда как с иконы наблюдал за происходящим Новый Президент.
И весь батальон посмотрел на Президента.
Через секунду тишину над плацем разорвал электрический скрежет. Это Зубарев сгреб в охапку стойку с микрофоном, приподнял ее к себе и, шумно вздохнув, наконец, улыбнулся.
- Ну ш-што, ш-шынки?..
С таким количеством золота в пасти наверняка невозможно выговаривать все буквы. Но мы бы в любом случае простили его, даже если вместо «С» он имел в виду «Щ». Мы жаждали любить его как родного отца.
- Удачи!...
Мы стояли под лучами осеннего солнца и ощущали себя воинами. В руках у нас было оружие, и его суровая тяжесть давала нам веру в собственные силы.
- Батальо-о-он!
Автомат АКС-74 - 3,5кг.
- Рррравняйсь!
6 магазинов к нему – 2 кг
- Смирррна-а-а!
Подствольный гранатомет ГП-25 - 1,5кг
- В походную колонну!
8 выстрелов к нему – 2 кг
- Повзводно!
Каска пехотная – 0,8 кг
-Шаго-о-ом…
Бронежилет 5-го класса защиты «Корунд-В»– 16 кг
- Марш!..
Станица Червленая стоит на границе ногайских степей и предгорий, на перепутье трех дорог, соединяющих Моздок, Кизляр и Грозный.
Природа этих мест мне, выросшему в юго-восточном углу Свердловской области, могла бы показаться знакомой, но отличалась какой-то особой агрессивной жадностью до жизни.
На большинстве растений были шипы. Особо внушительны они оказались на акации – пики сантиметров по десять, часто еще с отростками в стороны. Помню, как поразила меня акация, когда я впервые увидел ее во время вечернего развода. Куст величиной с калину, переливался в закатном зареве и ветер, который никогда не прекращался, покачивал на ветвях какие-то изогнутые штуки, величиной и формой с добрый огурец.
Вдоль дорог стояли частоколы пирамидальных тополей, встречались заброшенные виноградные плантации. По кустам носились зайцы, в траве шуршали ящерицы, в каждой канаве сидели невероятных размеров лягушки и виноградные улитки. Довольно часто приходилось натыкаться на сброшенную змеиную кожу и останки ежиков.
Но больше всего меня поразили насекомые. Это вообще странно: жуки и кузнечики, которых ты видишь с детства, кажутся самыми обыкновенными. Но когда глубокой ночью сидишь в окопе, сонный и голодный, и из песка под твоими ногами вылазит медведка, которую в своей жизни еще не видывал – она кажется сущим мутантом. Сверчки выглядят не так жутко, но имеют обыкновение запрыгивать тебе на лицо, если будучи дежурным по роте ночью сидеть с книжкой в каптерке.
Богомолы искренне восхищали меня. Есть в их осанке изысканная грация, уверенность, достоинство. Если дразнить богомола пальцем – он станет как каратист угрожающе менять стойку, и никогда не попятится, не сбежит.
Однажды ночью, уже следующим летом, я шел по каким-то делам по центральному проходу через батальон. Лампочек на пути было немного, и шел я скорее на ощупь, по бетонным плиткам. Обычное шабаркание моих сапог в этот раз дополнялось новым звуком – под ногами что-то сочно хрустело. Дойдя до освещенного островка под фонарем, я понял, что это было.
Саранча.
С рассветом мы убедились, что она повсюду. Насекомые вяло шевелились в утренней росе, пытались расправить крылья и взлететь, оттолкнувшись десятисантиметровыми шипастыми ногами. Но сил у нее уже не было. Саранчи было много – штук по двадцать на квадратном метре. Нарядная желто-коричневая расцветка тускнела с первыми лучами солнца. Рой отчетливо напомнил мне войско, заброшенное неведомо куда с неочевидными целями и задачами. Войско, в точности как и то, что торопилось сейчас по своим утренним делам, давя саранчу сапогами.
Еще до обеда весь рой умер.
…………………………….
Сухраб с моста вернулся поседевшим. Не так, чтобы совсем, но в черной его нестриженной голове белые волоски в глаза бросались.
- Ну как ты, Зема?
Он сидел на чурке с видом отрешенным, как - будто не вернулся еще. Вдруг начал мелко и быстро качать головой из стороны в сторону, и качал долго, но потом заговорил:
- Это жопо, Андрюха.
Я согласился. Сухраб продолжил:
- Все это бухло проклятое. А эти козлы местные как специально: через мост едут – каждый по бутылке выставляет, чтобы не шманали сильно. А мы и рады!
Ну и этот, с наряда сменился и нажрался как скотина. Полез на стену в ночи. Мы не поняли сначала, куда он делся, а потом нашли – его со стены под куст забросило. Лежит – стонет. Мы ему: «Ты чего, Антоха?» А он: «Подстрелили меня, пацаны!»
В дежурку притащили, броник сняли – дырки нету! Нашли куда попала, в грудную пластину, в угол нижний левый. Ну, обрадовались! Думали – чего ему будет? Понятно, что удар сильный, если с СВД, или с этих спецназовских пукалок девятимиллиметровых. Но ведь дырки – нет! Ну и затолкали на койку, думали - проспится. А он к утру уже холодный был. Медики сказали потом – лопнуло чего-то внутри.
Эту историю я выслушал уже сотый раз, в батальоне второй день не говорили ни о чем, кроме первого двухсотого. Но Сухраб - мой земляк, односельчанин. Призвались мы в один день, пусть и служили в разных ротах – но в одних и тех же частях, и в Чечню ехали в одном вагоне. И вот – смерть таки подобралась уже слишком близко к одному из нас. И стройная теория невероятности, что лично с нами нипочем не может что-то плохое случиться, – дала трещину.
Мы сидели, курили, смотрели как на наших сапогах тают первые, очень ранние в этом году снежинки.
- Это что за пугало в ДЧ[12]?
- А это, Андрюха, самое убогое и неразумеон создание во всех вооруженных силах Россиской Федерации – лейтенант юстиции Устинов.
- Да уж, охотно верю.
Батальон на скудно освещенном плацу отворачивался лицами от гонимого ветром мелкого дождя. Вечерняя поверка затягивалась. ДЧ бродил лебедем перед строем дежурных по ротам и вещал о дисциплине.
- Редкостный негодяй. Сейчас промокнем к черту до нитки.
Роты роптали. Потянуло вонючим дымом сигарет «прима», начали доноситься выкрики:
- Устинов, чмошник, отпускай уже!..
Устинов психовал и затягивал свою галиматью как мог, пока не ожила «эрика[13]» у него на груди.
- Три пятерки, ответь сто второму.
Устинов демонстративно повернулся к строю спиной и широко расставил ноги, отчего силуэт его в развевающемся на ветру дождевике напомнил персонажа диснеевского мультфильма «Черный Плащ».
- Три пятерки на приеме!
- Скажи мне родной, почему батальон не в люльках до сих пор? Потерялся кто-то, а?
- Никак нет! Просто дисциплина хромает!
- А ты у нас замполит что-ли, а? Прекращай безобразие, разводи роты немедленно!
-Йййесть!
Батальон заржал.
- Имамгуссейнов круче всех! – понеслись отовсюду выкрики, - Часовых иди инспектируй, может тебе задницу кто отстрелит!
…………………………………………………………………………………………………..
Палатка раскачивалась на ветру, печка топилась плохо и дымила. Промокшие бушлаты, развешенные на спинках кроватей поверх бронежилетов, воняли.
Шулятьев сидел в своем отгороженном закутке в углу, вытянув ноги на кровати. На коленях лежала потрепанная книга.
- Товарищ страшный лейтенант, разрешите обратиться? – Дед хитро улыбался, изображая примерного военнослужащего.
- Чего тебе опять надо от меня, черт алтайский?
- Товарищ капитан, а не желаете ли коньяку?
Взводник какое то время перебирал в голове варианты – может ослышался? Решив, в конце концов, что его старческий слух не мог подвести в восприятии такой простой фразы, уточнил другое:
- А вы, часом, не оборзели, сержант Диденко.
- Дядя Валя! Я к Вам со всей душой, а Вы!..
- Подожди-ка, родной, а кто ДЧ заступил?
- Устинов.
- Тогда понятно. А я думаю – чего это Дед, супротив обычного, не на верхней шконке бухать собрался, а ко мне пришел? А оно – вон оно что! Испугался, что Устинов тебя на кичу в ночи зрберет?
- Дядь Валя, так ты же знаешь, что мы один черт напьемся, а если спалимся при этом – так тебе еще и выслушивать придется. А так, нагрянет этот гомосек, начнет опять котелками греметь, ноздри раздувать – но к тебе за загородку не полезет. Да и немного у нас, два пузыря всего!
- Где ж вы, подлецы, только денег берете.
……………………………………………………………………………………
Старший лейтенант Шулятьев смотрел в никуда своими блеклыми глазами. Лицо его, обветренное, сплошь изрытое глубокими морщинами, имело странное выражение безмятежности и философской возвышенности, усталости и давно прощенной миру несправедливости. Все в той же позе сидел он на своей кровати, иногда зябко ежась плечами, держался за свой стакан, и не ясно было – слышал ли нашу болтовню, насколько позволял ему слух, или пребывал мыслями настолько далеко, что и мест тех уж нет ныне.
- Это толстый такой, картавил еще? Ну, Чопик еще с ним из-за топора на лесосеке подрался? Нет?
- Да нет! Того я давеча в толчке видал.
- Ну а который тогда?
- Ну а как я тебе еще опишу его? Обычный пацан…
- Вот так вот, Мери Попинс… Даже фотографии не осталось. Кстати, я слышал на рынке в Червленой есть абрек один, у него можно пленку купить, потом зафотканую отдать – он фотографии сделает.
- Деньги вперед, я так понимаю?
- Еруслан, вот ты вечно подставу подлую везде видишь. Давай, хоть один раз, чем бухать – купим пленку, фотик у кого-нибудь из контрабасов[14] возьмем. Прикинь – запечатлимся геройски на броне, к АКСу рожек РПКшный, ГПшку, и НСПУ навесить еще!
- Да! А в другую руку РПГ, и на спину АГС. Мама посмотрит, скажет – это не мой Зайка, не Рэмбо даже. Это, едрен батон, персонаж из «Звездных Войн», из первого эпизода!
- А я вот хочу. Я бы отослал мамке фотку. Только бы форму чистую найти. Черт бы с ним, с оружием. Мамка посмотрит – вот мой Серега, живой, чистый, сытый. А мамке чего еще надо?
- Вот! Дед правильно говорит!
- А то выйдет как с этим Антошкой!
- Андрюха, черт тебя дери, ты иногда такую пергу гонишь!
- Да не верю я в приметы, ребята… Просто лезет в голову бред всякий. Я еще на КМБ[15] был, в солнечном городе Кемерово. На Новый Год, помню – морозяка был страшный, 49 минуса. Посадили нас телевизор смотреть, а там Ельцин говорит – устал, ухожу… У меня тогда еще думки всякие начались, что возможно всякая байда станет происходить… А первого числа строят нас, и начинает ротный вдоль строя ходить, внимательно в лица заглядывать. Выдернул из строя восемь человек, и меня тоже. Завел в канцелярию и говорит: «Выпала вам высокая честь – надо Героя в последний путь проводить!» Короче – привезли летеху какого-то с Чечни. Хоронить надобно. Ну а мы – вроде почетного караула. Мы же форму только получили – нарядные все, загляденье прямо. Задача – нести гроб на плечах от дома до кладбища. А гроб – цинк. Вскрывать запретили, потому как летехе башку отстрелили напрочь. А гроб тяжелый, – как памятник. Здоровый такой… Кто-то мне рассказывал, что они, гробы эти цинковые, с запасом делаются. Чтобы даже самого крупного героя разместить, пополам не складывая. Стандарт такой…
Ну и вот… Шкандыбаем мы по улице, тащим цинк. Бабы кругом воют, музыка эта треклятая базлает. Холодно – жуть. Умаялись, короче, страшно. Доползли до кладбища. Ну а бывал ли кто на кладбище зимой? Снегу по пояс, дорожки узкие. А могилу выкопали в семейном месте, у черта на куличках. И вот тащим мы Героя, в снегу вязнем, дыхалку от мороза перехватывает. А Герой перекатывается в гробу и гремит на весь погост. И не поверите – грохот этот мне снится теперь иногда. И ярко так представляется во сне – каково в цинке лежать. Без головы.
Помолчали. Разлили остатки.
- Да уж. Мамку Антошкину жалко. Ну хоть целый домой приедет, не как тот летеха. Наплачется, конечно, но хоть компенсацию получит. Сколько там теперь?
- Наивные вы чукотские юноши.
Шулятьев мелкими глотками допил коньяк, грохнул стаканом об тумбочку и по очереди оглядел нас. Глаза его теперь горели недобрым огнем.
- Думаете, стало быть, что мать его денег получит от государства, да? Может на родине героя еще и памятник воздвигнут? Да хрен там ночевал! Пьяный был? Был, - вскрытие покажет. Дырка от пули есть? Нету дырки. А стало быть - Антошка ваш напился до чертиков и неудачно навернулся с высоты. И стало быть не герой Антошка, а обыкновенный придурок, алкаш и нарушитель техники безопасности! Так что забудьте слово «выплата» как страшный сон. Потому что если Новый Президент сказал, что войны нет, значит - ВОЙНЫ НЕТ.
А теперь - рассосались в ужасе по койкам!
Мать меня журила. Так же точно, как и много раз прежде, когда я совершал очередную большую глупость. Только в этот раз я не видел ее лица, не видел, как роется она в домашней аптечке, как сидит в кресле перед телевизором, не глядя на экран и уронив на колени руки с неизменным вязанием. Не видел, но очень отчетливо представлял.
Но если бы письма не было еще неделю – я бы наверняка тронулся умом. Совершеннейший бардак, граничащий с бредом, вязко клубился в голове. Всякий раз, пересекаясь с Москайкиным, и получая на неизменный вопрос неизменный ответ «почты не было», хотелось плюнуть на все и обидеться так, как обижаются малые неразумные дети. Не пишут мне – ну и я тогда не буду писать. И пусть они там думают, чего хотят.
Но тут же, усилием того человеческого, что таяло теперь во мне под слоем грязи и вшей, сырости и усталости, и навязчивого липкого страха, - я пытался одернуть себя. Как мантру, как надежное заклинание проговаривал я, плюясь горьким табаком: «Почта ходит долго. Придется подождать».
Я таскался с письмом в кармане, пока совсем не зажулькал конверт. Решил, наконец, прибрать его в пакет с остальными сокровищами, предполагая, что ни один засранец, ползающий по чужим прикроватным тумбочкам, не посмеет вытереть жопу материнским письмом.
И обнаружил пропажу.
Единственная фотография, которую я забрал с собой из дома, на которую смотрел украдкой в редкие свободные минуты, которую не смел показать даже самым близким товарищам – пропала.
Эта девушка никогда не была моей. Она терпела мои неуклюжие юношеские ухаживания, смотрела своими бездонными, широко открытыми глазами на чудачества, которыми я пытался произвести впечатление, и ускользала от моего понимания. И была для меня самым дорогим человеком на этом свете, насколько только может быть дорогим человек для влюбленного нецелованого подростка.
Я стоял на коленях в проходе между кроватями, сжимал в объятьях ограбленную тумбочку и бился об нее лбом. Я плакал. Я должен был прожить еще почти год, чтобы снова увидеть ее.
- А это что за татуха там у тебя? – Заяц, за каким-то чертом забравшийся в своих грязных штанах ко мне на кровать, когда я уже почти лег, разглядел на моем бледном теле корявую татуировку.
- А это у него, Зайка, эмблема одной очень крутой группы «МеталликА», - удивил своими познаниями и наблюдательностью Еруслан, - А вот снизу закарюка, так это не насрано, как могло бы показаться. Это стилизованное изображение змеи, свернувшейся в три кольца. Это с обложки их альбома 91го года, если не ошибаюсь. По сему выходит – Андрюха у нас не просто меломан, а злостный фанат - металюга.
- Чего, Андрюха, правда что ли?
-Правда.
-Дак ты поди цепями всякими уматывался, шипами, ага?
- Иди-ка ты в… койку, Заяц, со своими стереотипами.
- Правда, правда, - продолжал вещать со своего места Еруслан, - Мне Москайкин его военик показывал. Фотка там – это надо видеть. Хаер у Андрюхи ниже плеч, виски выбриты, и серьга в ухе болтается.
- Да ну на щеку!
- Да хоть на нос!
- Ну давай, Андрюха, расскажи как ты хиповал там у себя.
- Да чего там рассказывать… Классе в седьмом моча в голову ударила – начал выделяться из серой массы, насколько фантазии хватило. А дружок один на экскурсию от школы в Питер ездил – привез кассету Металлики. Сидели мы с ним перед магнитофоном как дебилы, крутили кассету эту… Подсел я на их музыку, короче…
Учителя в школе нашей колхозной закалку совковую имели – убеждали состричь лишнюю неуместную растительность, а мне только того и надо, чтобы внимания на меня обращали. Только задрючили они меня в итоге, или сам я тупанул в какой-то момент – бросил школу после девятого класса.
Поехал доучиваться в соседний город, в профессиональный лицей. А городишко этот – на редкость гиблое место. Молодежь – сплошь гопники и наркоманы, хоть совсем с общаги не выходи. Вот там-то я знатно огребал! Года два терпел, наверное, потом плюнул и пошел стричься.
Взял потом флакон портвейна, давай его бухать в одну каску. А в зеркало смотрю на себя, на стриженного, и думаю: «Вот, Андрюха, стал ты теперь самый обыкновенный лошок, каких масса!» И так, чего-то обидно за себя стало, как - будто поддался я, будто поимели меня. Ну и взял тут же иголку, тушь где то надыбал, и за полночи надолбил себе вот такую корявую татуху.
- Чего, прямо сам себе что ли?
- Ну да…
- Ну, с таким расчетом – можно сказать, что не плохо получилось! – Заяц разглядывал в потемках мою правую руку, - Так ты может и мне надолбишь чего? Группу крови, например? Чего там надо из приборов и материалов?
- Давай потом как-нибудь об этом поговорим, спать охота.
Но Заяц уже задирал у себя на пузе белуху.
- Вот здесь вот, смотри – над сердцем! И мишень еще такую!...
- Кочегаров он тебе на попе набьет! Уматывай спать давай!
Заяц сидел на кровати, и в раздумьях закатил глаза в потолок.
- Металю-у-уга, значит. Сидел там у себя в колхозе поди, железяки с тракторов воровал, и дома рылся в них. Железя-а-аки, железя-а-аки мои! Как в мультике про Аладдина, помните – попугай такой кипешной был! Тот все орал: зо-о-олото, зо-о-олото! Как звали то его, кто помнит?
- Яго его звали!
- Точно! Яга! А вот давай – теперь у Андрюхи погоняло будет – Яга! Замечательно я придумал?
- Иди-ка ты в баню, Зайка.
-Яга!
- Я, товарищ капитан!
Снегов появился в курилке как всегда внезапно.
- Головка ты от чесов ведущего отечественного производителя! Так, забыл я что-то чего хотел от тебя… А, ну да. Скажи мне, салага, ты из ГПшки стрелять умеешь?
- С подствольника, товарищ капитан, даже дикая обезьяна стрелять сумеет. Вот попадать – это не у всех получается.
- Это ты верно заметил, - согласился Снегов и ласково ткнул меня кулаком под ребра, отчего сигаретный дым застрял в груди.
- Ты же на ИРД[16] не бывал у нас еще?
- Нет, - сдавленно выдавил я.
- Ну вот, завтра тогда прогуляешься с отделением своим. Сейчас топай в палатку к одноразовым, пусть там тебе кто-нибудь инструктаж зачитает, чтобы не тупил завтра на маршруте. Ты все понял?
- Так тошно.
- У-у, щегол! – напутствовал меня капитан подзатыльником.
…………………………………………………………………..
Палатка саперов стояла позади роты, чтобы шум и суета не докучали ее героическим обитателям.
- Разрешите войти, кто тут у вас живой есть?
- Чего тебе надо?
Прапорщик Легкоступов, старший над ротными саперами, лежал на продавленной кровати лицом вниз, закинув бледные голые ноги на спинку, отчего был похож на йога.
- Эко вас изогнуло, товарищ прапорщик.
- Да жуть вообще… Посмотрел бы я на тебя, кабы ты с утра километров двадцать прочапал, - Легкоступов говорил медленно, шевеля одними только губами. На меня он не смотрел, взгляд его уперся в висящие на табурете носки. Носки висели в опасной близости от носа, но физических и моральных сил, чтобы отодвинуть табурет, прапор найти в себе не мог.
- Уста-а-ал я,- протянул он,- Чего приперся-то?
Дата добавления: 2015-09-03; просмотров: 43 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
| Часть первая 2 страница | | | Часть первая 4 страница |