Брайен Дейви

Во время последнего психоза у меня было переживание, которое я бы описал, как слышание голосов на заднем плане. Теперь я могу сказать, что слышал фоновый шум, который мы обычно отфильтровываем от нашего сознания, и что я проецировал свои внутренние беспокойства на этот шум. Мои внутренние беспокойства придавали этому шуму некую структуру, и он звучал так, как если бы я слышал разговоры, относящиеся ко мне.

Во время психоза внутренние беспокойства настолько доминируют, что структурируют ваше представление о поступающих восприятиях. В отношениях между внутренним миром мыслей и чувств и внешним миром доминирует внутренний мир. Этот внутренний мир чрезвычайных ощущений и странных мыслей кажется причудливым и совсем не соответствующим внешней реальности. Я полагаю, однако, что возможно осмыслить этот странный внутренний мир. Для этого нужно увидеть себя снова переживающим беспокойства, реакции и чувства прошедших периодов жизни, когда человек был младенцем и маленьким ребенком, т.е. вернуться в прошлое. Вернуться к беспокойствам, ощущениям и реакциям прошлого, в условия страха и беспомощности того времени, к чувствам ужаса или (я поясню это позже) "рабским чувствам".

Чтобы понять психоз таким образом, необходимо разработать теоретическую структуру, объясняющую роль наших чувств, то, что их следует понимать как отделенные от нашего мышления, которое, в свою очередь, отличается от наших действий. Наши эмоциональные реакции на ситуации, то, что мы думаем о ситуациях, и наши активные реакции – это три измерения нашей личности, которые развиваются из наших предшествующих испытаний и отношений.

Одна из основных функций наших чувств – побуждать нас к действиям, которые утверждают и поддерживают нас. Усталость побуждает ко сну, голод – к еде, жажда – к питью. Восприятия и чувства как физические состояния, которые испытывают наши тела, имеют также социальные и межличностные функции. Привязанность и любовь мотивируют и поддерживают объединение и сотрудничество; раздражение и страх побуждают к энергичному проявлению защитных реакций. Многие чувства на самом деле являются смесью чувств. Например, зависть – это желание, смешанное с раздражением или ненавистью из-за невозможности его реализации.

Эмоции побуждают нас к действию. Удалим "е" в слове "emotion" (чувство) и получим "motion" (движение). Приятные чувства приводят нас к попыткам восстановить источники удовольствия или искать их. Они, так сказать, двигают нас к ситуациям, связанным с творчеством и наслаждением. Болезненных чувств мы стараемся избегать, не повторять, уклоняться от них или сопротивляться им. Мы клеймим их как негативные.

Итак, позитивные или негативные чувства побуждают нас действовать. Однако, будучи младенцами или маленькими детьми, мы не можем действовать иначе, чем прямо сигнализируя о наших чувствах тем, кто может действовать за нас и от кого мы зависим. Пока мы можем думать словами (или символами общения) и пока мы не можем действовать самостоятельно, мы зависим от соответствующего отклика на выражение наших чувств в чувствах нашей матери, отца, старших братьев или сестер. Наше младенческое состояние беспомощность и уязвимость.

Младенцами мы выживаем потому, что другие откликаются на выражение наших чувств. Но что, если они этого не делают? Что, если они игнорируют выражение наших чувств или отвечают на крик о помощи взглядом, который говорит о негодовании и ненависти? Что, если (еще хуже) они злоупотребляют своей силой и вызывают новые ощущения страха?

Ответ таков: младенец испытывает страх и ужас. Такой страх, такой ужас, подоплекой которых является ужас возвращения в прежнее состояние (на более раннюю стадию развития). Позднее младенец или маленький ребенок станет молчаливым, эмоционально чрезвычайно обособленным, типа зомби. Когда это проявляется в последующей жизни, психиатры называют это "эмоциональная бедность". Состояние страха, которое сковывает, состояние ужаса и чувство, что ты обязан всегда быть удобным для других, для использования другими, – это эмоциональные состояния психоза. Я называю их "рабскими чувствами", потому что они ассоциируются с беспомощностью младенца или маленького ребенка, которую он ощущает, если не находит соответствующего отклика на свои чувства, или если он всегда должен делать то, что хотят взрослые, независимо от его желаний. Главное в таких ранних переживаниях беспомощности то, что они закладывают основы личности и формируют наши основные реакции на ситуации последующей жизни. Они становятся частью наших условных рефлексов. Это не тот род обучения, который, как предполагается, мы получаем в школе, а более фундаментальный вид обучения, связанный с тем, как мы реагируем в условиях высоко заряженного чувства.

Безусловно, самое главное, что мы узнаем тогда, это важны мы или нет. Если родители не реагируют на непосредственное выражение наших чувств, мы узнаем, что наши чувства не имеют значения и, следовательно, мы не имеем значения. Если наше беспокойство никогда не снимается, и, возможно, нас признают только, когда мы этого добиваемся, мы вынуждены всегда искать внимания, всегда искать успокоения, которого никогда не имели с самого начала, показывая в выгодном свете наши разнообразные достоинства. Мы будем постоянно бороться таким образом за обретение чувства собственного достоинства, потому что наше самоуважение было подорвано, когда наши чувства игнорировались или когда нас в младенчестве мучили.

Если мы любим себя, то все наши чувства будут уважаться, признаваться и приниматься во внимание или получать отклик. Тогда мы будем иметь доступ к позитивным и негативным чувствам. Это важно, так как тогда, делая выбор, мы будем чувствовать себя уверенно. Мы будем искать такие ситуации, которые дают нам удовольствие и любовь. Мы будем отодвигать от себя или противостоять таким ситуациям, которые выводят нас из душевного равновесия или пугают. Короче говоря, мы будем создавать свою личность. Мы будем иметь право распоряжаться своей жизнью. Любовь в начале нашей жизни, как соответствующий защитный и нежный отклик на наши чувства, – это предпосылка нашей будущей независимости. Если мы этого не находим, мы будем развивать защитные и оборонительные реакции, будем несвободны в выражении своих чувств, будем зависимы от других, когда мы будем делать выбор; будем бороться за утверждение чувства собственного достоинства, и наше здоровье будет в опасности.

Структуры нашего мышления будут отражать характер наших ранних переживаний. В этом отношении мышление – это применение символов человеческого общения, главным образом словесного, для формирования внутренней картины мира и нашего места в нем, которое руководит нашими реакциями и толкованиями. Похоже, что мы должны расти с системами представлений, которые отражают или, может быть, являются зеркальными отражениями мышления наших родителей. Возможно, если мы растем нелюбимыми и стараемся понять причину этого, мы принимаем в качестве объяснения их мнение, что мы плохие. Они объясняют это тем, что мы игнорировали или отвергали их требования к нам. В своем мышлении мы конструируем стратегии, которые позволят нам выжить.

Упадок здоровья – это крушение нашей обороны, это возврат чувств, которые мы учились отбрасывать или не замечать; это возврат в исходную точку, к ужасу, страху и беспомощности, которые мы чувствовали вначале.

В "Psychotherapy of Schizophrenia" ("Психотерапия шизофрении") Karon и van den Bos показывают, что фактически каждый солдат, поставленный в условия, когда смерть кажется почти верной, когда он должен лежать на одном месте долгое время и мочиться и испражняться под себя, фактически каждый такой солдат, будучи избавлен от этого, проявляет классические симптомы шизофрении. Однако, в большинстве случаев от этой формы шизофренического психоза можно оправиться. Что я считаю важным для выздоровления, так это то, были ли достаточно позитивными первоначальные переживания личности. Но если мы испытывали негативные чувства достаточно долго, упадок здоровья неминуем. Потому что функция наших чувств – побуждать нас изменить наши обстоятельства, изменить нашу жизнь, избегать источника стресса или удалять его. Если мы не можем этого сделать, если мы бессильны, ухудшение здоровья неизбежно. В душевной болезни мы возвращаемся к первоначальным переживаниям беспомощности. Если в наших первоначальных переживаниях беспомощности не было никого, кто поддержал бы и утешил нас, тогда нам ничего не остается, кроме сознания бесконечности страха и ужаса. Кажется, что переживание будет бесконечным потому, что у ребенка пока нет ни понятия о времени, ни понятия о том, что у него есть будущее во взрослом мире.

Ранние состояния разума таковы, что в них связи ego неясны и бесформенны. Одно из самых первых различий, которое мы делаем, это различие между самим собой и остальным миром. Это не сразу понятно. Большинство психотических симптомов может рассматриваться как необычные способы понимания взаимосвязи между самим собой и остальным социальным и материальным миром. При тяжелых психозах, в глубокой регрессии личность будет возвращена в состояние разума, предшествующее дифференциации между собой и не-собой.

Когда ребенок качается, его кроватка качается вместе с ним. Когда он дрыгает ножками, видно, как движется одеяльце. Когда его вынимают из кроватки и из одеяльца, если он был в них долго, ему может показаться странным, что его отделили от чего-то, что он считал своей частью, а теперь видит как отдельное. На этой стадии у нас нет способа узнать, что принадлежит нам лично, а что нет. Несмотря на это, мы можем знать лицо на телеэкране, произносящее слова, которых мы еще не понимаем, и в самом деле разговаривающее только с нами. Голоса, которые мы слышим как фон нашей жизни, голоса наших родителей или братьев и сестер в других комнатах, действительно, могут говорить о нас. Мы сознаем только, что эти голоса имеют громадное значение. В зависимости от нашего опыта эти отдаленные голоса могут доносить обещание удовольствия или ужаса, и мы настойчиво прислушиваемся к их эмоциональному тону, не понимая их значения.

Главное психотическое переживание – это бессилие. В работе Left⁷ и Vaughn высказывается идея, о какого рода процессе может идти речь. Как хорошо известно, они нашли эмпирическое доказательство того, что если после шизофренического расстройства больной возвращается к отношениям, которые они описали как "High Expressed Emotion", "High ЕЕ" ("сильно выраженная эмоция"), тогда, похоже, шанс рецидива высок. Это может также хорошо объяснить первоначальные расстройства.

В моей интерпретации, отношения имеют High ЕЕ там, где эмоции людей, живущих с больным (обычно это родители), неравные. То ли это в форме враждебной критики, то ли в форме преувеличенного восхваления и выражений любви, связанных с требуемым и ожидаемым поведением, эффект таков, что жизнь больного контролируется, а решения принимаются за него. Отношение чрезмерно сложное и чрезмерно контролируемое.

С точки зрения данного мною анализа можно достаточно хорошо объяснить стереотип заболевания шизофренией в молодом возрасте. Если кто-либо был поставлен в сверхкритические и сверхконтролируемые отношения, то он почти определенно не будет самим собой. Молодому человеку не позволяли принимать собственные решения на основании собственных чувств. Выражение собственных чувств не допускалось. Чего такие родители хотят, так это благонравной податливости. Все чувства, такие как гнев, страх и, возможно, даже радость, с которыми ребенок должен научиться справляться и реагировать на них, и делать собственный выбор, не дозволены. Выражение гнева может рассматриваться, например, как неприемлемый вызов родительскому авторитету, и может быть охарактеризован как испорченность или безнравственность. Однако в жизни неизбежны всякие чувства. Даже считая ненависть неприемлемой, человек все же может столкнуться с ней в повседневной жизни. Способ, которым такую ненависть можно не допустить, – это исключить ненавидящую часть личности из внутреннего потока сознания, которое определяется как "я". Вместо того, чтобы интегрироваться, она будет восприниматься как вмешательство извне.

В таких семьях молодой человек не будет избалован вниманием и не будет достаточно хорошо знаком с ролевой моделью эмоциональных отношений родителей. Чтобы поддерживать авторитарные отношения, необходимы равнодушие и эмоциональная отчужденность. При таких обстоятельствах эмоциональные отношения между родителями будут закрытой книгой, до которой ребенку нет дела. Ребенок не будет подготовлен, у него не будет моделей эмоциональных отношений.

Ребенок не может стать независимым без того, чтобы собственные чувства вели его к собственному выбору. Итак, молодой человек будет чувствовать себя одиноким и все больше осознавать, что не может вступить в эмоциональные отношения. Его эмоциональные крылья подрезаны. Таким образом, такой человек не будет способен вылететь из семейного гнезда. И молодому человеку и его семье будет не ясно, что сделано неправильно.

Обеим сторонам будет очень трудно найти слова, чтобы описать случившееся. Одна из проблем, встречающаяся даже в психиатрической литературе, состоит в том, что если между людьми было что-то плохое, и мы хотим объяснить это, многие просто спросят: "Кто в ответе? Кто виноват?". Такой образ мышления, который будет особенно преобладать в случае с семьей, мы описывали вопросом "Кто виноват?", близким вопросу "Кого следовало бы наказать?". Это само собой разумеющийся взгляд всех авторитарных социальных отношений; это способ мышления, язык, который обнаружил командные структуры в этом сверху-вниз "Делай, как тебе сказано..."

Семья может думать примерно так: "Джон, который ведет себя так странно, вполне благонравный старательный мальчик; он всегда был скорее застенчивым, но до сих пор пользовался доверием семьи". На самом деле жизненный кризис Джона состоит в том, что он, черт побери, не может быть самим собой иначе, чем будучи крикливым, ленивым и позорящим семью, чьи определения он то хочет отвергнуть, то снова признает, так как понимает степень своей зависимости. Он хочет быть неистово общительным, но у него нет ключа к этому. Джон может жить дома, но живет в университетском общежитии, занимаясь только учебой и будучи неспособным завязать тесные дружеские отношения. Его разум сосредоточен на том, чтобы выдержать экзамены за первый курс. Именно этого хотят его родители. Они обещают работу, которая так важна для его вступления во взрослую жизнь. Он живет в страхе, что будучи впервые один, провалит этот важный экзамен – этот важный символический переход во взрослую жизнь. Он хочет быть на высоте в разговорах с девушками.

Какой бы ни была последняя капля, переполняющая чашу терпения молодого человека (например, провал на экзамене), его в конце концов ожидает жизненный кризис, который неминуемо вызовет чувства такой силы, с какими он не встречался с тех пор как научился жить в эмоциональной родительской смирительной рубашке, т.е. с дословесного младенчества. Эти сильные эмоции невозможно вспомнить. В раннем детстве они могли представляться постыдними и болезненными.

Молодой человек, больной шизофренией, может мыслить только в концептуально ограниченном плане, связанном с родительскими ожиданиями следования догмам безопасности, пристойности и респектабельности. Рамки родительского контроля будут исключать обоснованность множества позитивных и негативных эмоций как мерила действий.

Психотические чувства так сильно приводят в замешательство потому, что разговор о них в семье ведется таким образом, что автоматически делает эти чувства болезненными. Они кажутся либо взявшимися ниоткуда, либо от "скверны" в самой личности, либо "безумие находится в нарушенной химии или в фамильных генах". В полной регрессии молодой человек начнет снова переживать детские представления и страхи и может возвращаться к испробованной в детстве воображаемой защите от этих вновь проснувшихся неприемлемых чувств и страхов. Попытка объяснить мир через смутные и пугающие представления детского разума – вот что, я думаю, имеется в виду под "спутанными состояниями". В отличие от более установившихся галлюцинаций, это часто более неустойчивые процессы мышления.

Я думаю, что психотерапевт, совершенствующий специфическое искусство работы с психотиками, может со временем научиться находить объяснение этих странных состояний регрессии ума. Часто самым быстрым терапевтическим способом будет объяснить страдающему от ретроспективы этих переживаний простым языком, с большим количеством примеров того, как происходят эти психические процессы, а затем попытаться побудить пациента давать собственные объяснения его прошлым переживаниям этих состояний разума. В других своих работах о психозе я привел много таких примеров.

Таким примером проигрывания этого младенческого понимания была моя фантазия, что зажигание огня – это ключевой момент в своего рода ритуале, который устанавливал сексуальные отношения. Ретроспективно я уверен, что это странное представление возникло как младенческое объяснение травмы от наказания за игру со спичками. Спички и огонь должны были казаться моему младенческому разуму неким символом силы взрослых и взросления. Другой особенностью этого было то, что наказание исходило от отца, который был также моим соперником в отношении чувств и внимания матери. Эта идея имеет свою младенческую логику... Я живо помню, как вид спичечной коробки "запускал" в моей голове слова, которые снова и снова приходили на ум: "Он должен научиться", "Он должен научиться". Мой объятый ужасом психотический разум удивлялся, чему я должен научиться и почему эта мысль повторялась. Теперь кажется очевидным, что спички в моем сознании запускали память о том, как отец говорил, что я должен научиться не играть со спичками... превалирующим беспокойством была память о страхе наказания.

Конечно, теперь я легко нахожу объяснение моим довольно причудливым психотическим переживаниям. Прием заключается в том, чтобы угадать значение странной фантазии, вообразив младенческую эмоциональную ситуацию. Надо стараться реконструировать внутреннюю душевную ситуацию младенца, который не может знать большей части того, чему он позже обучен в жизни. Истолковательную деятельность младенца требуется рассматривать в контексте множества вещей в природе и обществе, которые, как внешние восприятия, намекают и возбуждают, воздействуя на этот младенческий разум. Регрессировавший психотический разум – это разум младенца-взрослого.

Дата добавления: 2015-08-13