Й сон. Эльмира гуляет во сне

Вдоль фонарей с большими головами

она катила впереди свой шар.

Свинцовый извивался тротуар,

и треснуло стекло в оконной раме,

когда грызущимся кривым клубком

три рыжих кобеля на грудь упали,

затянуты свинцовым поводком.

И долгий запах обожжённой шерсти

дрожал и корчился, стоял на месте...

Как дым, она катила впереди

себя слепую, полую внутри,

похожую на мать (наутро, полчаса),

а днём напоминавшую отца.

И в грязных парикмахерских, в таких,

где ножницы, ножи и ножевые, –

она катала свой стеклянный миф

сквозь двери, что визжали как живые.

Что делать в этом угольном шоссе?

Весь город, как разобранный конструктор.

Ей душно, но ещё не по душе

сведённый судорогой воя репродуктор...

Прохаживаясь так, (она мертва),

но хорошея на пустых бульварах,

она писала странные слова

вдоль грифа на обугленных гитарах.

Сужался гомерический проспект.

Она катила шар, кипела Троя.

Эльмира заказала на обед:

стакан свинца и гречневый кастет

из греческого тёплого героя.

я стынущее дерево у бедного окна

единственное где молчание легчайше

проваливаюсь в сон и глиняна стена

где чёрные рябины у воды пропащи

висят слепые сны по лестницам у стен

я верую в кругом расставленных крылатых

сквозной петлёю слов затянется на мне

венок их рук протянутых куда-то

и лодки полные водой полны в моих глазах

и эта осень потолком окаменелых птиц

и навесные города как пятна вместо лиц

улыбкой на губах

ветвей как судорог беды у воздуха в руках

по книгам талым молоком по вспоротому льду

стеной поднимется вода когда в неё войду

и впустит небо в марлевых бинтах

кидая в никуда понты

и прочие предметы

шел самолетик с высоты

как ангел неодетый

нательный крестик у небес

и белая полоска

и все дома стоят окрест

на голых белых досках

выходит чудо из оков

почти случайно

и белый локоть у снегов

растаял тайно

небесный крестик из прорех

прошитых белым

бывает воздухом у всех

бывает телом

о том что почта проливная

стучит в мой дом через окно

и поезда над поездами

и ночь кино

ты белый север мой но вижу

теперь один

наверное теперь услышан

совсем

один

от камень выронившей руки

хожу прудами кругами рук

вода расступится на круги

ищу глазами на небе крюк

четыре стороны хоть куда

прости наверно я не о том

берёт беда и ведёт беда

в наполовину забытый дом

пустого слова не береди

твоя ли чаша другим легка

иди на дым или дым в груди

полна ли память а коротка

приснился и сказал

проснулся и заплакал

а в кружке молока

по щиколотку ангел

и в комнате твоей

живет одна собака

и стоя у дверей

заплакала собака

восточный лёгкий снег

бессвязная судьба глухие поезда

бессонница гомер и горожане

зову тебя как смерть из белого листа

зеленого листа своей печали

луна и тишина гуляют во дворе

и по-арабски говорят о боге

ты плакал или пел и до и ре

войну свою встречая на пороге

бросаешь камень впереди себя

как сына своего среди огня

мой сад переверни и снегопады

усталые пойдут тебя искать

по имени по клеверу не надо

не надо называемое звать

и думал огибая все деревья

о том что не расскажешь никому

откуда я у неба цвета меди

и что о мне

заведомо

ему

ты повторяешься руками на снегу

не отворачивайся всё равно могу

не закрывай глаза теперь темно

иного не бывает всё одно

длится молчание в лицах

столько-то лет

изо рта высыпаются птицы

каменные и нет

слов легковесных воду я

Господи лил водой

Там никого кроме голубя

сказанного Тобой

«Слова как лодки прорастающие в лёд»

(о книге стихов Елены Оболикшта «Эльмира и свинцовые шары»)

Мы бы не стали называть поэта Елену Оболикшта «представителем четвёртого поколения уральской поэзии». Согласитесь, быть кем-то в четвёртом поколении – это уже закостеневшая традиция, а не живое движение по личной воле. Также мы бы не стали абсолютизировать миф об «уральской поэтической школе» [1]. Уральская поэзия – слишком разная, чтобы её было возможно подвести под одну терминологическую ширму классического (неклассического/ постнеклассического) литературоведения. Несомненно только то, что поэзия Елены Оболикшта напрямую восходит к традиции неподцензурной уральской словесности 70-80-х гг., к поэзии того же Виталия Кальпиди, Андрея Санникова, Владислава Дрожащих и является непосредственным продолжением линии так называемого уральского метареализма, структурно связанного с соответствующими московскими и петербургскими кругами (Алексей Парщиков, Александр Ерёменко, Иван Жданов, Николай Кононов, Аркадий Драгомощенко и др.), апеллируя при этом к опыту русской эмиграции (Борис Божнев, Борис Поплавский). Поэзию Елены Оболикшта также сложно представить и вне контекста своего поколения: текстов Дмитрия Машарыгина, с которым у Елены Оболикшта был даже совместный творческий вечер, текстов Александра Петрушкина, коллег и друзей по екатеринбургскому клубу «Капитан Лебядкинъ»: Марины Чешевой, Екатерины Гришаевой, Сергея Ивкина и др. Все эти многочисленные авторские миры, так или иначе отражающиеся в текстах Оболикшта, составляют культурный фон её поэзии: синтаксически деформированной, «рекущей» аморфным, завораживающим голосом.

Первое, что бросается в глаза при чтении этих стихов – их какая-то магическая, музыкальная невнятность [2], усиленная многочисленными языковыми аномалиями. Это некое подобие «внутреннего» кинематографа. Лирический герой поэзии Оболикшта – герой-визионер, наблюдающий странные, потусторонние виды. О параллельном пространственном состоянии как-то говорил Андрей Санников: «Существует очень мощное, вязкое состояние, когда я совершенно подробно, чётко вижу – и у меня есть большое количество стихов, где достаточно подробно они описываются – потусторонние какие-то пейзажи, ландшафты, миры. Скажем, в течение двух лет у меня эти состояния были связаны с какими-то тёмными, достаточно холодными и сырыми садами, которые располагались в низине» [3].

Пространство Оболикшта – пространство, распятое между метафизическим домом в его различных эманациях и дорогой. Эти два концепта всеобъемлющего мирового ДОМА и такой же всеобъемлющей мировой ДОРОГИ – ключевые для всей книги. Остальные образы группируются в зависимости от принадлежности к одному из них. Либо они катятся, как шары, и их смысл неуловим, либо они пытаются остановиться и осознать своё бытие.

шевелит Бог руками из огня

а я произнесённого не помню

как будто бы мой дом простил меня

и выдыхает господи мой голубь

в горящий дом протягивать ладонь

и будто выговаривать огонь

земля пути в ошейнике родства

и гул реки в пустынных поездах

когда они кивают головою

их лица я как будто узнаю

без памяти но за руки с тобою

Дата добавления: 2015-08-13