Шестая книга 4 страница

48. Оставим мы поэтому в стороне государство Платона и возвратимся к Лаконике. Мне кажется, что установленные Ликургом законы и принятые им меры были превосходны для обеспечения единодушия граждан, для ограждения Лаконики, наконец, для прочного водворения свободы в Спарте, так что дело его, по-моему, скорее божеского разума ¹¹⁴, а не человеческого. Равенство земельных участков, простота и общность жизни должны были вводить благонравие в частные отношения граждан, а государство предохранять от междоусобиц, с другой стороны, трудные и опасные упражнения должны были сделать граждан крепкими и мужественными. Когда в душе ли одного человека, или в пределах одного государства соединятся вместе такие свойства, как мужество и благонравие, тогда трудно зародиться какой-либо напасти в среде граждан, нелегко и иноземному врагу покорить их. Вот какими мерами и каким государственным устройством Ликург уготовал прочную безопасность для всей Лаконики, а самим спартанцам обеспечил свободу на долгое время. Однако, мне кажется, он совсем не позаботился о приспособлении своего государства, как в общем, так и в частностях, к завоеванию иноземцев, к господству над ними и вообще к расширению внешнего владычества. Поэтому, сделав граждан самодовлеющими и воздержанными в частной жизни, он должен был бы позаботиться о том, чтобы и общее настроение государства было самодовлеющим и умеренным. Теперь же спартанцы благодаря Ликургу в частной жизни и в отношениях к законам своего города совершенно свободные от честолюбия и в высшей мере благоразумные оказываются по отношению к остальным эллинам преисполненными честолюбия, жажды власти и любостяжания.

49. Так, кому неизвестно, что спартанцы, увлекаемые алчностью, чуть не раньше всех эллинов посягнули на земли соседей и объявили войну мессенцам с целью порабощения их? Кто из нас не читал о том, как они в пылу борьбы обязали себя клятвою прекратить осаду Мессены не прежде, чем она будет взята силою? Всем известно и то, что из жажды владычества над эллинами они согласились потом исполнять приказания того самого народа, против которого раньше победоносно сражались, именно: отстаивая свободу эллинов, они пошли на персов и одолели их, а когда персы снова появились и были обращены в бегство, спартанцы предательски выдали им эллинские города по Анталкидову миру с целью добыть деньги для подчинения эллинов своей власти. Тогда-то и обнаружились у спартанцев недостатки законодательства. Пока притязания их ограничивались владычеством над соседями или над одними пелопоннесцами, до тех пор достаточны были силы и средства самой Лаконики, ибо запасы нужных предметов спартанцы имели под руками, обратный путь домой и переправы совершались быстро. Но с тех пор, как они начали посылать свой флот в море или ходить с сухопутными войсками за пределы Пелопоннеса, стало ясно, что ни железных денег, ни сбыта ежегодного сбора плодов недостаточно для удовлетворения всех нужд, как того думал было достигнуть своими законами Ликург, ибо теперешнее положение лакедемонян требовало общепринятой монеты и наемных войск. Вследствие этого они вынуждены были обивать пороги у персов, налагать дань на островитян, выжимать деньги у эллинов в том убеждении, что, следуя законам Ликурга, они не в силах не только господствовать над эллинами, но и управляться со своими делами вообще.

50. Ради чего я сделал это отступление? Ради того, чтобы на деле показать, что законодательство Ликурга вполне пригодно для прочного охранения собственных владений и для удержания свободы, и что если кто в этом полагает цель государственного общежития, то должен согласиться, что нет и не было лучшего общественного порядка и устройства, как лаконские. Если, напротив, вожделения какого-либо народа идут дальше, если власть и главенство над многими народами кажутся кому прекраснее и почетнее упомянутого выше положения, если народ желает, чтобы на него устремлены были взоры всех, и все от него зависели бы, то он должен признать, что для такой цели Лаконское государство не пригодно, что Римское государство выше его и лучше приспособлено к достижению этой цели. Да и опыт ясно показал это. Так, в стремлении к главенству над эллинами лакедемоняне тотчас подверглись опасности утратить и собственную свободу, тогда как римляне по достижении владычества над одними только италийцами в короткое время подчинили себе всю обитаемую землю, чему много содействовало еще их благосостояние и легкость в получении необходимых средств.

51. Что касается государства карфагенян ¹¹⁵, то, мне кажется, первоначально оно было устроено превосходно, по крайней мере, в главном. Так, у них были цари, совет старейшин имел аристократическую власть и народ пользовался своими правами в должной мере. Вообще по своему устройству Карфагенское государство в целом походило на римское и лакедемонское. Но уже к тому времени, когда карфагеняне начали Ганнибалову войну, государство их было хуже римского. Так как всякое тело, всякое государство и всякое предприятие согласно природе проходят состояние возрастания, потом расцвета и наконец упадка, так как все находится в наилучшем виде в пору расцвета, то во время этой войны и обнаружилась разница между двумя государствами. Государство карфагенское раньше окрепло и преуспело, нежели римское, поэтому Карфаген уже отцветал в это время, а Рим, по крайней мере, в отношении государственных учреждений, находился в самом цветущем состоянии. Вот почему у карфагенян наибольшую силу во всех начинаниях имел тогда народ, а у римлян высшая мера значения принадлежала сенату. Тогда как у карфагенян совет держала толпа, у римлян лучшие граждане, и потому решения римлян в делах государственных были разумнее. Вот почему, невзирая на полное крушение вначале, они под конец войны, благодаря мудрости мероприятий, восторжествовали над карфагенянами.

52. Что касается частностей, прежде всего военного дела, то в морской войне искусство и средства к ней выше у карфагенян. Этого и следовало ожидать, ибо знание морского дела у карфагенян восходит к глубокой старине, и они занимаются мореплаванием больше всех народов. Зато у римлян гораздо лучше, нежели у карфагенян, военное дело сухопутное. Ибо римляне отдаются ему всей душой, тогда как карфагеняне совершенно пренебрегают пехотой и недостаточно заботятся о коннице. Причина этому кроется в том, что они пользуются иноземными наемными войсками, а римляне туземными, состоящими из граждан. Таким образом, с этой стороны предпочтение должно быть отдано римскому государственному устройству перед карфагенским, ибо государство карфагенян каждый раз возлагает надежды свои на сохранение свободы на мужество наемников, а римское на доблести собственных граждан и на помощь союзников. Поэтому если иногда римляне и терпят крушение вначале, зато в последующих битвах восстановляют свои силы вполне, а карфагеняне наоборот... Отстаивая родину и детей, они никогда не могут охладеть к борьбе и ведут войну с неослабным рвением до конца, пока не одолеют врага. Вот почему, обладая гораздо меньшим опытом в морском деле, о чем сказано выше, римляне тем не менее благодаря доблестям граждан имеют перевес над противником в общем ходе войны; ибо если опытность в морском деле и много помогает в морских войнах, то прежде всего решает победу мужество корабельных воинов. Вообще все италийцы превосходят финикиян и ливийцев прирожденными телесной силой и душевной отвагой; большую ревность в юношестве в этом отношении возбуждают и их исконные обычаи. Впрочем, достаточно будет одного примера для разъяснения того, с каким старанием Римское государство воспитывает граждан, которые готовы вынести все, лишь бы пользоваться в отечестве славою доблестных мужей. Так, когда умирает кто-либо из знатных граждан, прах его вместе со знаками отличия относят в погребальном шествии на площадь к так называемым рострам ¹¹⁶, где обыкновенно ставят покойника на ноги ¹¹⁷, дабы он виден был всем; в редких лишь случаях прах выставляется на ложе. Здесь пред лицом всего народа, стоящего кругом, всходит на ростры или взрослый сын, если таковой оставлен покойным и находится на месте, или же, если сына нет, кто-нибудь другой из родственников и произносит речь о заслугах усопшего и о совершенных им при жизни подвигах. [53.] Благодаря этому в памяти народа перед очами не только участников событий, но и прочих слушателей живо встают деяния прошлого, и слушатели проникаются сочувствием к покойнику до такой степени, что личная скорбь родственников обращается во всенародную печаль. Затем после погребения ¹¹⁸ с подобающими почестями римляне выставляют изображение покойника ¹¹⁹, заключенное в небольшой деревянный киот в его доме на самом видном месте. Изображение представляет собою маску, точно воспроизводящую цвет кожи ¹²⁰ и черты лица покойника. Киоты открываются во время общенародных жертвоприношений, и изображения старательно украшаются. Если умирает какой-либо знатный родственник, изображения эти несут в погребальном шествии, надевая их на людей, возможно ближе напоминающих покойников ростом и всем сложением. Люди эти одеваются в одежды с пурпурной каймой ¹²¹, если умерший был консул или претор, в пурпурные, если цензор, наконец — в шитые золотом, если умерший был триумфатор или совершил подвиг, достойный триумфа. Сами они едут на колесницах, а впереди несут пучки прутьев, секиры и прочие знаки отличия, смотря по должности, какую умерший занимал в государстве при жизни. Подошедши к рострам, все они садятся по порядку на креслах из слоновой кости ¹²². Трудно представить себе зрелище более внушительное для юноши честолюбивого и благородного. Неужели в самом деле можно взирать равнодушно на это собрание изображений людей, прославленных за доблесть, как бы оживших, одухотворенных? Что может быть прекраснее этого зрелища? [54.] Далее, мало того, что оратор говорит о погребаемом покойнике; по окончании речи о нем он переходит к повествованию о счастливых подвигах всех прочих присутствующих здесь покойников, начиная от старейшего из них. Таким образом непрестанно возобновляется память о заслугах доблестных мужей, а через то самое увековечивается слава граждан, совершивших что-либо достойное, имена благодетелей отечества становятся известными народу и передаются в потомство; вместе с тем — и это всего важнее — обычай поощряет юношество ко всевозможным испытаниям на благо государства, лишь бы достигнуть славы, сопутствующей доблестным гражданам. Сказанное подтверждается нижеследующим: многие римляне, чтобы решить победу, добровольно выходили на единоборство, немало было и таких, которые шли на явную смерть, на войне ли за спасение прочих воинов, или в мирное время за безопасность отечества. [55.] Далее, иные власть имущие в противность всякому обычаю или закону умерщвляли родных детей, потому что благо отечества ставили выше самых тесных кровных связей. Римляне знают множество подобных случаев относительно многих граждан. Для нас в подтверждение сказанного достаточно привести один пример с поименованием лица. Рассказывают, что Гораций, по прозванию Коклес, упорно сражался с двумя неприятельскими воинами по ту сторону моста, идущего через Тибр перед городом. Завидев, что на помощь противникам устремляется толпа людей, и опасаясь, как бы неприятель силою не ворвался в город, он обернулся к стоявшим воинам и закричал, чтобы они поскорее отступали и ломали мост. Те повиновались. Пока мост ломали, Гораций Коклес, невзирая на множество полученных ран, сдерживал натиск врагов, изумляя их не столько силою, сколько стойкостью и отвагой. Разрушение моста остановило натиск неприятеля, а Коклес во всеоружии кинулся в реку и радостно ¹²³ расстался с жизнью, потому что благо родины и следовавшая засим слава были для него дороже, чем сохранение собственной жизни. Вот какое настроение и какую жажду славных подвигов воспитывают в римлянах исконные их обычаи; оно и понятно.

56. Потом, обычаи и законоположения римлян относительно обогащения лучше карфагенских. Для карфагенян нет постыдной прибыли, для римлян, напротив, нет ничего постыднее, как поддаться подкупу или обогащаться непристойными средствами. Сколь высоко они ценят честное обогащение, столь же презирают стяжание недозволенными путями. Вот и доказательство тому: тогда как у карфагенян для получения должности люди открыто дают взятки, у римлян это самое наказуется смертью. Заслуги награждаются у одного народа совсем не так, как у другого, а потому у обоих народов различны и пути, ведущие к наградам.

Однако важнейшее преимущество Римского государства состоит, как мне кажется, в воззрениях римлян на богов. То самое, что осуждается у всех других народов, именно богобоязнь ¹²⁴, у римлян составляет основу государства. И в самом деле, одно у них облекается в столь грозные формы и в такой мере проходит в частную и государственную жизнь, что невозможно идти дальше в этом отношении. Многие могут находить такое поведение нелепым, а я думаю, что римляне имели в виду толпу. Правда, будь возможность образовать государство из мудрецов, конечно не было бы нужды в подобном образе действий; но так как всякая толпа легкомысленна и преисполнена нечестивых вожделений, неразумных стремлений, духа насилия, то только и остается обуздывать ее таинственными ужасами и грозными зрелищами. Поэтому, мне кажется, древние намеренно и с расчетом внушали толпе такого рода понятия о богах, о преисподней, напротив, нынешнее поколение, отвергая эти понятия, действует слепо и безрассудно. Поэтому-то у эллинов, не говоря уже о прочем, люди, ведающие общественное достояние, неспособны исполнить данное обязательство даже в том случае, если им доверяется один талант, и хотя бы при этом было десять поручителей, наложено было столько же печатей и присутствовало вдвое больше свидетелей; напротив, у римлян обязательство достаточно обеспечивается верностью клятве, хотя бы должностные лица или послы имели в своем распоряжении большие суммы. Потом, если у прочих народов редки честные люди, для которых общественное достояние неприкосновенно, то у римлян, наоборот, редки случаи изобличения в хищении.

57....Итак, едва ли нужно говорить, что все существующее подвержено переменам и порче: в том убеждает нас непреоборимая сила природы. Всякая форма правления может идти к упадку двояким путем, так как порча или проникает в нее извне, или зарождается в ней самой; первая не подчиняется каким-либо неизменным правилам, тогда как для второй существует порядок от природы. Выше мы уже сказали, какая форма правления возникает первоначально, какая следует за нею, каким образом они переходят одна в другую. Поэтому, если только читатель умеет понимать связь между началом и концом, он может и сам уже предсказать, что будет дальше; это, мне кажется, ясно. Так, когда государство одолело многочисленные тяжелые опасности и затем достигло неоспоримого преобладания и господства, в нем водворяется прочное благосостояние, а вместе с тем частная жизнь непременно становится роскошнее, и граждане начинают переступать меру справедливости в погоне за должностями и в прочих вожделениях. Когда со временем такое состояние усилится, наступает поворот к упадку, вызываемый властолюбием граждан и пренебрежением к скромному положению; к ним присоединяется спесивость и расточительность. Народ будет только завершителем переворота ¹²⁵, когда он вообразит, что любостяжание одних нарушает его выгоды, когда, с другой стороны, лесть честолюбцев преисполнит его высокомерия. Тогда разгневанный народ, во всем внимая голосу страсти, отказывает властям в повиновении, не признает их даже равноправными с собою, и все дела желает решать сам. После этого государство украсит себя благороднейшим именем свободного народного правления, а на деле станет наихудшим из государств — охлократией.

Наше рассуждение о государстве после того, как рассмотрены возникновение и возрастание Римского государства, его цветущее состояние и нынешнее положение, наконец, недостатки и достоинства его по сравнению с прочими, мы заключим нижеследующими замечаниями. [58.] Из той части истории, которая относится к нашему времени и от которой сделано настоящее отступление, мы извлечем одно событие ¹²⁶ и расскажем о нем вкратце, дабы не довольствоваться голословным уверением и показать на примере, какова была мощь государства в те цветущие времена; подобно этому для испытания искусства мастера мы берем одно из его произведений. После победы при Канне Ганнибал получил во власть восемь тысяч римлян. Даровав жизнь всем пленным, он дозволил им отправить послов к остававшимся дома согражданам для переговоров об освобождении их ценою выкупа. Когда римляне выбрали из своей среды десять знатнейших граждан, Ганнибал обязал их клятвою возвратиться и отпустил. Уже по выходе из лагеря один из выбранных сказал, что забыл что-то, и возвратился в лагерь, взял забытую вещь и опять ушел, полагая, что возвращением в лагерь он сдержал данное слово и освободил себя от клятвы. По прибытии в Рим послы просили и убеждали сенат не противодействовать спасению пленных и дозволить всем им по уплате трех мин за каждого возвратиться к присным своим. Ганнибал, говорили послы, согласен на это, и пленные заслуживают спасения, ибо они не показали трусости в сражении, не сделали ничего недостойного Рима, но по несчастию попали в руки врагов, когда покинуты были охранять лагерь, и остальное войско погибло в битве. Невзирая на понесенные в битвах тяжкие поражения, на потерю чуть не всех союзников, на то, что с минуты на минуту опасность угрожала самому существованию города, невзирая на все это, сенаторы по выслушании просьбы не склонились перед несчастиями, не забыли велений долга и все обсудили, как подобало, Они поняли намерения Ганнибала, увидели, что он желает этим способом добыть себе денег и вместе с тем охладить военный пыл противника, дав понять, что и побежденному остается надежда на спасение. Сенаторы решительно отвергли просьбу послов, и ни сострадание к своим, ни ожидаемые выгоды от возвращения плененных граждан не изменили их решения. Отказом от выкупа пленных они разбили расчеты и надежды Ганнибала, и для римских воинов издали закон, повелевающий побеждать или умирать в сражении и не оставляющий побежденному никакой надежды на спасение. Сделав такое постановление, сенаторы отпустили девять послов, добровольно согласно клятве возвращавшихся к Ганнибалу, сами отослали обратно к неприятелям и десятого, который думал было освободиться от клятвы обманом, так что Ганнибал не столько радовался победе, одержанной над римлянами, сколько изумлялся и унывал при виде несокрушимого мужества, какое эти люди проявляли в принятом решении (Сокращение).

59....Так называется и местность Ринх ¹²⁷ в Этолии в окрестностях Страта, о чем говорит Полибий в шестой книге своих историй (Афиней. III 95 d).

Дата добавления: 2015-08-13