Статья А. Зимина представляет собой конспект его монографии, которую автор рассматривает как «опыт пересмотра традиционных представлений об источниках, времени создания и авторе «Слова о полку Игореве». В кратком изложении особенно отчетливо выступает своеобразная методика, которой пользуется А. Зимин как историк русской литературы,
Для этой методики характерны в первую очередь голословные, а порой и просто антиисторические утверждения, идущие вразрез с хорошо известными фактами истории литературы.
Недоказуемым и антиисторическим является, например, утверждение, будто автор «Слова о полку Игореве», подобно М. Хераскову с его «Россиадой»,— зачинатель «нового в России того времени жанра эпической поэзии». Ни историк, ни историк литературы, ни лингвист не могут согласиться с тем, что «Россиада» и «Слово о полку Игореве» хоть чем-нибудь схожи. Кстати, из любого учебника истории русской литературы XVIII века известно, что зачинателями эпической поэмы были у нас не М. Херасков, а А. Кантемир, В. Тредиаковский, М. Ломоносов. Несовместимость «Слова о полку Игореве» с эстетикой и поэтикой русской литературы конца XVIII века (по А. Зимину, «Слово о полку Игореве» создано около 1790 года) давно показана Ю. Лотманом1.
А. Зимин не пытается текстологически обосновать свою концепцию литературной истории «Задонщины». Прежде всего он берет пять из шести сохранившихся списков, отбрасывая без объяснения причин список Библиотеки Академии наук 1.4.1. Не прибегая к текстологической аргументации, А. Зимин исходит из того, что списки «Задонщины» делятся на две редакции: более ранняя, Краткая (Кирилло-Белозерский список), и позднейшая, Пространная, возникшая на основе Краткой и повестей о Куликовской битве.
Пространная редакция, по А. Зимину, включает два извода: Ундольский извод (список Ундольского и два списка Исторического музея) и Синодальный
1 Ю. М. Лотман, «Слово о полку Игореве» и литературная традиция XVIiI—начала XIX в., в кн.: «Слово о полку Игореве» — памятник XII века», стр. 330—405.
извод (Синодальный список конца XVII века). По мнению А. Зимина, «Слово о полку Игореве» более всего сходно с Синодальным списком Пространной редакции «Задонщины». Следы же близости текста «Слова о полку Игореве» к Кирилло-Белозерскому списку А. Зимин считает незначительными (одно-два слова в семи-восьми случаях). Он объясняет это тем, что «Слово» обнаруживает близость «к не дошедшему до нас списку Синодального извода... более исправному, чем сохранившийся». Здесь явная логическая ошибка: несуществующий гипотетический список Пространной редакции, оказывается, обладает чертами Краткой редакции. Повторив и углубив текстологические ошибки своих предшественников, А. Мазона и Я. Фрчека, А. Зимин не сумел правильно представить ни соотношение дошедших до нас списков «Задонщины», ни последовательность их создания, ни их связи со «Словом о полку Игореве» и «Сказанием о Мамаевом побоище». Тщательные исследования Р. Дмитриевой1, основанные на подробном текстологическом изучении всех сохранившихся шести списков «Задонщины», и выписки из нее на чистом листе служебной Минеи XVI века наглядно раскрывают полную научную несостоятельность концепции А. Зимина.
Также необосновано его мнение, будто «Слово о полку Игореве» резко противостоит всем памятникам древнерусской литературы и по своим жанровым особенностям, и по идейному содержанию» и не оказало никакого воздействия на произведения древнерусской литературы XIII—XVII столетий. На самом деле все обстоит совсем иначе.
Проблематика и стиль воинских повестей Галицкой летописи XII века так близки к «Слову», что еще академик А. Орлов отметил: «Слово о полку Игореве» создалось не без участия галицкой руки»2.
Исследования «Слова о погибели Русской земли» и памятников Куликовского цикла, проделанные коллективом ленинградских специалистов по древнерусской литературе, не оставляют камня на камне от этих ошибочных утверждений А. Зимина. Изучение же лексики, фразеологии, грамматического строя «Слова о полку Игореве» в статьях В. Адриановой-Перетц и А. Котляренко3 явно показывает органическую его связь с языком и литературой XI—XIII столетий. На это же указывают и материалы первого выпуска «Словаря-справочника «Слова о полку Игореве»4.
А. Зимин не подтверждает текстологически первичность «Задонщины» и вторичность «Слова о полку Игореве», хотя много важных наблюдений, прочно обосновывающих противоположную точку зрения, было сделано в статьях
1 Р. П. Дмитриева, Взаимоотношение списков «Задонщины» и текст «Слова о полку Игореве»; ее же, Приемы редакторской правки книгописца Ефросина (К вопросу об индивидуальных чертах Кирилло-Белозерского списка «Задонщины»), в сб.: «Слово о полку Игореве» и памятники Куликовского цикла», стр. 199—291.
2 А. С Орлов, «Слово о полку Игореве», изд. 2-е, дополненное, Изд. АН СССР, М.—Л. 1946, стр. 108.
3 В. П. А д р и а и о в а-П е р етц, Фразеология и лексика «Слова о полку Игореве»; А. Н. Котляренко, Сравнительный анализ некоторых особенностей грамматического строя «Задонщины» и «Слова о полку Игореве», в сб.:
«Слово о полку Игореве» и памятники Куликовского цикла», стр. 13—198.
4 «Словарь-справочник «Слова о полку Игореве», вып. 1 (А—Г). Составитель В. Л. Виноградова, «Наука», М.—Л. 1965.
Д. Лихачева1 и в новейшем.исследовании О. Творогова2. Совершенно неубедительны соображения А. Зимина, будто плач Ярославны по мужу (она забывает о плененном сыне) объясняется тем, что в «Задонщине» вдовы оплакивают убитых мужей, а фраза «Луце ж бы потяту быти еже полонену быти» более оправдана в устах Пересвета, чем новгород-северского князя Игоря. Как известно (в отличие от оперы Бородина), в «Слове о полку Игореве» княжич Владимир не играет сколь-нибудь заметной роли. Игорь же - ициатор неудачного похода, на него ложится тяжкая ответственность за поражение, гибель войска и позорный плен. Ситуация здесь иная, чем в «Задонщине», и вышепроведенная параллель ничего не объясняет. А. Зимин, не раз изучавший русские летописи, почему-то забывает, что вдохновляющие речи князя перед походом или битвой очень рано стали неотъемлемой частью древнерусской воинской повести. Вспомним хотя бы речь князя Святослава перед битвой русских с огромным войском греков: «Уже нам не камо ся дети, и волею и неволею стати противу; да не посрамим земли Русские, но ляжем костьми ту: мертвы бо сорома не имем, аще ли побегнем, то срам имам» (Ипатьевская летопись под 971 годом, Полн. собр. русских летописей, т. 2, изд. 2-е, М- 1962, ст. 58).
Не выдержало тщательной проверки филологов и утверждение А. Зимина, будто на «Слово» повлияло «Сказание о Мамаевом побоище» поздней версии (типа списка Государственной библиотеки имени В. И. Ленина, Тихонравов № 337 и ГИМ, Уваров № 802). Изучив огромную рукописную традицию «Сказания», Л. Дмитриев и Н. Демкова воссоздали литературную историю этого произведения. Вопреки мнению А. Зимина, они показали текстологически, что Летописная и Распространенная редакции «Сказания» сохранили следы непосредственного обращения их авторов к тексту «Слова о полку Игореве»3.
Итак, представляется совершенно непонятным, как может А. Зимин выступать со своими голословными утверждениями вопреки итогам работы большого коллектива исследователей.
Ведь разыскания и систематические тщательные текстологические наблюдения Р. Дмитриевой, О. Творогова, Л. Дмитриева, Н. Демковой, М. Салминой, Ю. Бегунова, хотя и не содержат прямой полемики с А. Зиминым, по существу начисто разрушают его шаткую концепцию. Изученная ими литературная история памятников Куликовского цикла и их связей со «Словом о полку Игореве» в полной мере подтвердила новыми ценными конкретными аргументами выводы лингвистического и стилистического анализа: «Задонщина»—памятник XV века и больше других произведений Куликовского цикла она испытала воздействие «Слова», которое для се автора было главным литературным источником и поэтическим образцом.
1 Д. С. Лихачев, Когда было написано «Слово о полку Игореве»? «Вопросы литературы», 1964, № 8, стр. 132—160; его же, Черты подражательности «Задонщины» (К вопросу об отношении «Задонщины» к «Слову о полку Игореве»), «Русская литература», 1964, № 3, стр. 84—107.
3 О. В. Творогов, «Слово о полку Игореве» и «Задонщина», в сб.: «Слово о полку Игореве» и памятники Куликовского цикла», стр. 292—343.
3 Л. А. Дмитриев, Вставки из «Задонщнны» в «Сказании о Мамаевом побоище» как показатели по истории текста этих произведений; Н. С. Демкова, Заимствования из «Задонщины» в текстах распространенной редакции «Сказания о Мамаевом побоище», в сб.: «Слово о полку Игореве» и памятники Куликовского цикла», стр. 385—476.
По сравнению с исследованием, проделанным ленинградскими филологами без заранее навязанных схем и выводов с наибольшей возможной полнотой материала, текстология А. Зимина не заслуживает ни малейшего доверия: ее невыгодно отличает неполнота материала, произвольное выборочное сопоставление текстов, наконец, элементарные логические ошибки в угоду заранее принятой схеме.
Неправильно и утверждение А. Зимина, будто в 1930 — 1940-с годы вопрос о времени создания «Слова» «не мог быть решен с подлинно научных позиций. Ведь даже самая попытка поставить вопрос о позднем происхождении Игоревой песни рассматривалась как кощунственное надругательство над русской культурой и проявление буржуазного космополитизма. Впрочем, и в этот период отдельные видные советские ученые не склонны были разделять традиционный взгляд на «Слово» как на памятник древнерусской литературы. Среди них был академик Р. Виппер».
В действительности же в 1930—1940-е годы советские медиевисты, лингвисты, историки и литературоведы (как, впрочем, и почти все зарубежные слависты) не сомневались в древности «Слова», и происходило это совсем не потому, что советские ученые боялись прослыть «буржуазными космополитами» со всеми вытекающими отсюда последствиями. Глубокая искренняя убежденность звучит в научной полемике, которую вели в эти годы Н. Гудзий 1, А. Орлов2, В. Адрианова-Перетц3. По меньшей мере неблагородно пытаться бросить на них тень и заподозрить их научную добросовестность.
Не совсем точно изложено А. Зиминым и воззрение Р. Виппера на «Слово о полку Игореве». Начав сомневаться в датировке «Слова» XII веком, Р. Виппер решил посоветоваться со специалистами, занимавшимися этим вопросом. Встретившись с В. Ржигой, К. Кудряшовым, О. Державиной, Ильёй Кудрявцевым и автором этих строк, он попросил нас изложить свои доводы в пользу традиционной датировки. Около трех часов продолжался наш жаркий спор с Р. Виппером, в котором, если нам и не удалось убедить его полностью в неосновательности его сомнений, то, в отличие от современных скептиков, он понял, что попытку изъять «Слово» из русской литературы XII века нельзя предпринимать на основе легкомысленных домыслов и неудовлетворительных текстологических изысканий А. Мазона — Я. Фрчека. Как известно, в печати по этому вопросу Р. Виппер никогда не выступал.
Наконец, следует отметить голословное утверждение А. Зимина, будто бы «все отчетливее раздаются голоса тех исследователей, которые возражают против традиционной датировки «Слова».
Знакомство с литературой о «Слове» и «Задонщине», а также аннотированная библиография, составленная Н. Дробленковой и Ю. Бегуновым («Слово о полку Игореве» и памятники Куликовского цикла»), позволяют проверить и отвергнуть это суждение как необоснованное.
Со времени публикации исследований А. Мазона (1938) и Я. Фрчека (1948)
1 Н. К. Гудзий, Ревизия подлинности «Слова о полку Игореве» в исследовании проф. А. Мазона, «Ученые записки МГУ», вып. 110. Труды кафедры русской литературы, кн. 1, 1946, стр. 19—36.
2 А. С. Орлов, «Слово о полку Игореве», стр. 209—213.
3 В. П. Адрнанова-Перетц, «Задонщина» (Опыт реконструкции авторского текста). Труды отдела древнерусской литературы, т- VE, М.—Л. 1948, стр. 205—217.
ни один советский ученый, за исключением А. Зимина (1964 — 1966) и И. Свенцицкого (1939), не поддержал их точки зрения. За рубежом А. Мазона постоянно пытается поддерживать один А. Вайан, а немногие другие либо занимают половинчатую позицию (А. Досталь), либо просто присоединяются к мнению А. Мазона без новой аргументации (М. Арнаудов, Болгария, 1939; Р. Кисаки, Япония, 1960; Г. Скерст, ФРГ, 1961). Таковы не слишком многочисленные единомышленники А. Зимина.
Впрочем, все это не является и не может являться решающим доводом в пользу той или иной датировки «Слова о полку Игореве». Ведь, как известно, в области науки вопросы решаются не голосованием, а исследованием и научной аргументацией. Но историографию, как и историю, надо излагать в точном соответствии с фактами без голословных, необоснованных утверждений.
Второй характерной особенностью методологии А. Зимина как исследователя «Слова о полку Игореве» является умолчание, граничащее с искажением истины.
Сообщив, например, что К. Маркс сопоставлял «Слово» с «Краледворской рукописью» (впоследствии выяснилось, что это — произведение чешского поэта и филолога В. Ганки), А. Зимин «забывает» сказать, что на той же странице К. Маркс так говорит о времени возникновения и идейном смысле «Слова»: это «призыв русских князей к единению как раз перед нашествием собственно монгольских полчищ»1.
Односторонне представлено у А. Зимина и мнение Пушкина. Правда, после дискуссии 1964 года2 наш исследователь добавил, что автор «Бориса Годунова» считал песнь Игореву древним памятником. Но, как и ранее, он пытается замолчать категорические возражения Пушкина против попыток считать «Слово» произведением русской поэзии конца XVIII века: «Кто из наших писателей в 18 веке мог иметь на то довольно таланта? Карамзин? Но Карамзин нс поэт. Державин? Но Державин не знал и русского языка, не только языка Песни о полку Игореве. Прочие не имели все вместе столько поэзии, сколько находится оной в плаче Ярославны, в описании битвы и бегства»3.
Вопреки фактам, по собственной интуиции создает А. Зимин облик предлагаемого им кандидата в «российские Макферсоны» (И. Голенищев-Кутузов) Иоиля Быковского. По мнению А. Зимина, это «яркий образ... архиерея-вольтерьянца», истинного сына «века Просвещения». На самом деле И. Быковский никогда не был архиереем (он умер в сане архимандрита), как не был никогда и вольтерьянцем. Ведь он был ректором семинарии, и выпущенный им сборник «Истинна или Выписка о Истинне» (Ярославль, 1787) был всего-навсего пособием к курсу богословия и построен по его образцу. Из Вольтера, Монтеня и других философов мнимый «вольтерьянец» архимандрит Иоиль приводит в этом сборнике лишь прописные истины, зато обильно цитирует различные книги Библии, всевозможные богословские трактаты, Жития святых, проповеди, разнообразные богослужебные книги (Антифон осьмого гласа, Октоих,
1 К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, т. 29, стр. 16.
2 «Вопросы истории», 1964, № 9, стр. 121—140; I. Golenishchev-Kutuzov, Problems of «The lay of Igor's Host», «Soviet literature monthly», М. 1965, N. 3, pp. 137—144.
3 А. С. Пушкин, Полн. собр. соч. в 10-ти томах, т. VII, стр. 503.
Акафист Богородице)1. Обо всем этом А. Зимин умалчивает, сочинения «отцов церкви», разнообразные проповеди занимали существенное место в библиотеке православного архимандрита Иоиля Быковского. А. Зимин, работавший в Ярославско-Ростовском музее-заповеднике и в Государственном архиве Ярославской области, прекрасно это знает, но «забывает» и об этом сообщить читателям.
В отличие от своих высказываний 1964 года А. Зимин не берется теперь «с бесспорностью утверждать, что Игорева песнь была написана именно Быковским», и просит рассматривать это только как «гипотезу». Но в характеристике И. Быковского он прибегает к тем же приемам «умолчания» и произвольного обращения с источниками, о каких приходилось говорить на дискуссии в 1964 году.
Серьезным недостатком для любого ученого, а в частности и для историка русской литературы, является «научная глухота», неумение и нежелание прислушаться к аргументации своих противников.
Если бы А. Зимин вдумался сколь-нибудь основательно в материалы дискуссии 1964 года, он вряд ли смог бы повторить два года спустя свои прежние мнения всего лишь с незначительными оговорками.
Упорствует он и в своем утверждении, что А. Мусин-Пушкин сделал несколько вставок в текст «Слова» на основе приписки в Псковском апостоле 1307 года, Пространной редакции Русской Правды и Тмутараканского камня, открытогo в 1792 году.
А. Зимин пренебрегает и статьей В. Адриановой-Перетц «Было ли известно «Слово о полку Игореве» в начале XIV века?»2, и специальным развернутым выступлением Ф. Приймы на эту тему3. Он излагает свои воззрения так, будто ему никто и никогда не возражал.
В поисках авторитетных единомышленников А. Зимин по-прежнему не только восхваляет скептиков начала XIX века, но и пытается опереться на М. Успенского, незавершенная работа которого «Происхождение «Слова о полку Игореве» и Тмутороканекого камня (исторический очерк)» была издана в тридцать четвертом томе «Русской библиотеки» парижского Института славяноведения в 1965 году4. Об этой публикации А. Мазона и М. Ларана писали в советской печати Д. Лихачев5, Л. Дмитриев6, В. Кузьмина7, за рубежом — Р. Якобсон8. Рецензенты отмечали явную устарелость работы М. Успенского, ее
1 Подробнее см.: Л. В. Крестова, В. Д. Кузьмина, Иоиль Быковский, проповедник, издатель «Истинны» и первый владелец рукописи «Слова о полку Игореве». Древнерусская литература и ее связи с новым временем. Исследования и материалы по древнерусской литературе, вып. 2, М. l967, стр. 25—48.
2 «Русская литература», 1965, № 2, стр. 149—163,
3 Ф. Я. П р и и м а, О гипотезе А. А. Зимина, «Русская литература», 1966, № 2, стр. 75—89.
4 R. Jakobson, Selected writings, vol. IV. The Hague, 1966.
5 Д. С. Лихачев, В поисках единомышленников, «Вопросы литературы», 1966, №5, стр. 158—166.
8 Л. А. Дмитриев, «Новая» работа о «Слове о полку Игореве», «Русская литература», 1966, № 2, стр.238—246.
7 В. Д. Кузьмина, Мог ли архимандрит Иоиль написать «Слово о полку Игореве»?, «Известия АН СССР. Серия литературы и языка», 1966, т. XXV, вып. 3, стр. 204—207.
8 «Quelques donnees historiques sur le Slovo d'lgor'et Tmutorokan' par М. I. Uspenskij (1866—1942)», Paris, 1965.
компилятивность, указывали, что она не представляла научного интереса и в 1925 году, а тем более в 1965, сорок лет спустя. Но А. Зимин пишет о М. Успенском так, будто все возражения рецензентов не имеют никакого значения.
Наконец, А. Зимин по-прежнему утверждает, что подлинность надписи на Тмутараканском камне «внушала сильные опасения» известному русскому археологу начала XX века А. Спицыну. Еще на дискуссии 1964 года А. Арциховский указал на неправомерность ссылок А. Зимина на авторитет А. Спицына. Последний вначале считал надпись подделкой, но позднее убедился в ее подлинности1. Ф. Прийма подробно осветил эволюцию воззрений А. Спицына под воздействием возражений А. Соболевского, а также наблюдений В. Латышева и показал, что в 1915 году А. Спицын честно пересмотрел свою прежнюю точку зрения и отказался от нее2. В 1964 году филологи справедливо указывали на текстологическую необоснованность точки зрения А. Зимина о взаимоотношении версий «Задонщины» и «Слова». Наблюдения И. Голенищева-Кутузова, П. Бицилли, А. Соловьева (1941) были дополнены Р. Якобсоном (1963). Теперь же после коллективной монографии ленинградских исследователей научная несостоятельность выборочных и произвольных текстологических наблюдений А. Зимина стала особенно наглядной. Жаль, что в вопросах текстологии А. Зимин полностью пренебрег возражениями, сделанными в 1964 году.
Подведем итоги. Голословные утверждения, умолчания, граничащие с искажением истины, пренебрежение к доводам сторонников «традиционной» датировки «Слова», отсутствие прочной и точной текстологической основы не могут помочь А. Зимину обосновать свои утверждения.
А. Зимин не извлек урока из дискуссии 1964 года: он пренебрег возражениями, сделанными тогда лингвистами, литературоведами, историками и археологами. Oн продолжает вопреки всему отстаивать прежнюю точку зрения, не пополнив свою аргументацию какими-либо существенными новыми доводами.
К тому же А. Зимин вовсе не оригинален. Ведь более двадцати лет тому назад А. Мазон (а вслед за ним Я. Фрчек) уже пытался перенести «Слово о полку Игореве» в XVIII век и стремился, правда безуспешно, доказать, что его прообразом и главным источником была «Задонщина».
|
|
Решение вопроса о времени написания недатированного памятника древнерусской письменности — задача трудная. Особенно это относится к произведениям, дошедшим до нас в поздних списках. Время создания «Слова о полку Игореве» определить тем более трудно, что сама рукопись, по которой мы знаем об этом замечательном творении, не сохранилась. И все же положение не безнадежно. Анализ содержания произведения, отобразившихся в нем исторических событий, его связей с другими литературными памятниками, тщательные текстологические исследования, археологические, этнографические и иные аспекты научного изучения позволяют с большей или меньшей уверенностью говорить о том, когда был сочинен протооригинал памятника. Как известно, подавляющее большинство ученых, в течение многих десятилетий изучавших «Слово», приходило к одному выводу: «Слово» было написано непосредственно после описанных в нем событий или немного позднее этого. Аргументы скептиков, после их критического рассмотрения, оказывались несостоятельными. В наше время во главе скептиков стал А. Мазон. Как пишет в своей статье А. Зимин, «большинство исследователей всего мира решительно отвергли построение А. Мазона. Для этого были серьезные основания». Следовательно, нам нужно рассмотреть только доводы самого А. Зимина.
А. Зимин считает, что «Слово» написал незадолго до 1791 — 1792 годов архимандрит Спасо-Ярославского монастыря Иоиль Быковский. В качестве одного из доказательств своей гипотезы он ссылается на некоторые речевые особенности «Слова» и определяет его язык как «поздний церковнославянский... с элементами западнорусского просторечия». А. Зимин правильно замечает, что для того, чтобы определить лингвистические особенности произведения, совершенно недостаточно ограничиваться рассмотрением отдельных элементов языка, «необходимо изучить весь языковой строй памятника». Нужно сразу же заметить, что, несмотря на усилия поколений языковедов, «весь языковой строй» «Слова» далеко еще не исследован. Необходимо провести тщательное сравнение грамматической, лексической, фразеологической и стилистической структуры «Слова» со структурой древнерусского литературного языка XII — XIII веков, а также и XV — XVI веков, определить, имеются ли в языке «Слова» какие-либо поздние наслоения и если имеются, то чем они вызваны и к какому времени их нужно отнести. А. Зимин, согласно своей гипотезе, должен был дополнительно решить, что собой представляет поздний церковнославянский язык и «западнорусское просторечие» XVIII века, какие элементы русского литературного языка второй половины XVIII века нашли свое отражение в «Слове». Как бы ни был искусен в стилизации под язык древнерусских памятников Иоиль Быковский, он не мог бы избежать вкрапления в язык своего сочинения речевых особенностей своего времени.
Хотя изучение языка «Слова» далеко еще до завершения, все же языкознание имеет известные успехи в этой области. Посмотрим, в каком отношении находятся предположения А. Зимина к тому, что уже добыто лингвистикой.
Начнем с внешней стороны языка памятника — с его орфографии. Давно уже отмечено, что орфография «Слова» содержит в себе ряд типичных болгарских написаний, которые проводятся более или менее последовательно: ръ, лъ (в одиночных случаях рь, ль) вместо русских ър, ъл, ьр (всего девять примеров), ь вместо ъ в конце слов, главенствующее употребление после г, к, х—ы, а не и и др. Как известно, болгарские орфографические особенности появляются в русской письменности XV—XVI веков во время так называемого второго южнославянского влияния. Для позднего церковнославян-ского языка они нехарактерны. Из этого можно сделать вывод, что список «Слова», по которому известно это произведение, был написан в XV—XVI веках. А. Зимин вовсе не касается вопроса орфографии, а ведь этот вопрос оказывается важным. Предположить, что Иоиль механически воспроизвел орфографию своих источников, невозможно: произведения, которые будто бы использовал Иоиль для написания «Слова», в орфографическом отношении очень разнородны, тогда как орфографические болгаризмы в «Слове» довольно выдержаны. Орфографическая стилизация здесь и вовсе немыслима. Для этого нужно было бы знать о втором южнославянском влиянии и его орфографических особенностях, что было открыто лингвистами совсем недавно, или по крайней мере каким-то образом возобновить утраченные орфографические навыки. В сочинениях самого Иоиля, которые бесспорно принадлежат ему, они отсутствуют. Остается одно из двух: или признать, что последний переписчик «Слова» жил в XV— XVI веках, или игнорировать эту проблему. А. Зимин выбирает последнее. Однако такой способ решения вопроса находится в явном противоречии с его же установкой изучать «весь языковой строй памятника».
Очень большое значение для решения интересующего нас вопроса имеет изучение грамматической системы памятника. Грамматика древнерусского языка известна настолько, что установление относительной, а часто и абсолютной хронологии развития важнейших грамматических явлений вполне возможно. Отличие грамматических особенностей памятников XV — XVI веков от памятников XIII — XIV веков и тем более письменности XI — XII веков достаточно известно. На общем фоне истории грамматической системы древнерусского языка грамматические особенности «Слова о полку Игореве» позволяют судить с достаточной достоверностью, когда было написано это произведение. С. Обнорский, Л. Булаховский, М. Петерсон, особенно И. Дылевский и другие знатоки древнерусского языка показали, что грамматика «Слова» принадлежит к древнерусскому языку раннего периода. Итоги изучения грамматики «Слова» недавно подвел ленинградский языковед А. Котляренко. Он провел тщательное сопоставление грамматического строя «Слова» с грамматикой «Задонщины»1. Как историк русского языка, я должен сказать, что выводы А. Котляренко неотразимы. Язык «Слова» во всех отношениях оказывается архаичнее языка «Задонщины» — памятника, созданного в конце XIV века.
В «Слове» древние формы звательного падежа в обращении являются нормой, тогда как в «Задонщине» они употребляются только в узком круге слов, следовательно, в «Задонщине» звательные формы являются затухающей категорией.
Известно, что двойственное число, столь характерное для древнерусского языка раннего периода, в XIV — XV веках разрушается и перестает быть особенностью живой речи. В «Задонщине» двойственное число не употребляется, тогда как в «Слове» оно обычно.
Изменение задненебных согласных г, к., х в свистящие з, ц, с в местном падеже единственного числа и именительном падеже множественного числа мужского рода в «Слове» проводится в соответствии с правилами древнерусского языка раннего периода, тогда как в «Задонщине» оно представлено в еди-
1 А. Н. Котляренко, Сравнительный анализ некоторых особенностей грамматического строя «Задонщины» и «Слова о полку Игореве», в сб.: «Слово о полку Игореве» и памятники Куликовского цикла», стр. 127—196.
ничных случаях. Весьма знаменательно, что эти единичные случаи почти всегда приходятся на тексты, совпадающие с текстами «Слова».
Известно, что для древнерусского языка раннего периода было характерно употребление нечленных прилагательных в качестве определения. В «Слове» имеется 41 случай употребления этих прилагательных из 147 (28 процентов), что обычно для древнерусских памятников XI — XIII веков, а в «Задонщине» имеется их незначительное количество (2 процента всех случаев употребления атрибутивных прилагательных); причем они употребляются опять-таки в тех же текстах, которые наличествуют в «Слове».
В «Слове» обычен имперфект в характерном древнерусском (не старославянском) оформлении, тогда как в «Задонщине» он употреблен всего только восемь раз (три раза из восьми ошибочно, следовательно, в «Задонщине» эта грамматическая категория является уже книжной, несвойственной нормам живой речи XIV — XVI веков). Наоборот, по сравнению со «Словом» в «Задонщине» резко выросло употребление перфекта, что соответствует историческому ходу развития форм прошедшего времени.
В «Слове» сослагательное наклонение употребляется правильно по нормам древнерусского языка, а в «Задонщине» единственный случай архаической формы этого наклонения приходится на текст, восходящий к тексту «Слова».
В древнерусском языке нечленные причастия действительного залога постепенно превращались в деепричастия. Формальным признаком такого превращения было нарушение согласования нечленных причастий. В «Слове» согласованные формы указанных причастий обычны и находятся в соответствии с нормами древнерусского языка XI — XIII веков, случаи нарушения согласования редки. В «Задонщине», наоборот, нарушение согласования нечленных причастий встречается часто. Что касается нечленных причастий страдательного залога прошедшего времени с архаической формой — и в именительном падеже множественного числа, то в «Задонщине» они встречаются исключительно в тех местах, которые имеются в «Слове».
«Слово» имеет архаическое препозитивное употребление частицы ся возвратных глаголов, а для «Задонщины» типично слитное употребление этой частицы, как и в современном русском языке. Единственный случай препозитивного ся в «Задокщине» (в одном из ее списков) имеется в тексте, совпадающем с текстом «Слова».
Не вызывает сомнения архаичность синтаксического строя «Слова», состоящего из конструкций, нормальных для древнерусского языка ранней поры. Взгляд академика С. Обнорского на язык «Слова о полку Игореве» как на цельную систему, органичную на древнерусской почве XII века, вполне подтверждается новейшими исследованиями. Грамматическая структура «Задонщины», как и всех других поздних памятников, которые скептики пытаются объяснить источниками гениального поэтического произведения Древней Руси, безусловно, новее грамматики «Слова». Как это объяснить, если считать «Слово» документом XVIII века?
Некоторые скептики полагают, что чем правильнее язык «Слова» с точки зрения норм древнерусской грамматики, тем более оснований заподозрить, что какой-то очень начитанный в древнерусской литературе книжник XVIII века подделался под древнерусский язык. Используя «Задонщину» и другие источники, он очень умело переправил язык этих произведений, придав ему архаический характер. Однако такое предположение ничего общего не имеет с наукой. Во-первых, книжники XVIII века не имели никакого представления об истории русского языка и не могли правильно определить, что в языке хорошо известных им памятников было архаичным, а что новым. Чтобы знать это и последовательно проводить архаизмы в предполагаемой имитации, нужно было быть вооруженным всеми знаниями сравнительно-исторической грамматики славянских языков и истории русского языка, накопленными ко второй половине XX века. Разумеется, такого ученого-слависта в XVIII веке не могло быть (если, конечно, наше мышление свободно от мистики). Во-вторых, «Слово о полку Игореве»—оригинальнейшее и гениальное произведение поэзии (что не отрицает и А. Зимин). Если современный ученый-славист может с надеждой на успех попытаться переделать язык готовых текстов на древнерусский, то и ему будет совершенно недоступно создать на древнерусском языке поэму со свойственной ей внутренней стилистической системой. Для того чтобы написать такую поэму, нужно быть не только великим поэтом, но и владеть древнерусским языком как родным средством общения и выражения.
А что говорит о языке «Слова» А. Зимин? Он определяет его как поздний церковнославянский. Судя по упоминаниям в его статье имен крупных специалистов по истории русского языка (С. Обнорского, Л. Булаховского, Л. Якубинского и др.), ему должны были быть известны их аргументы в пользу написания «Слова» в конце XII века. Поскольку А. Зимин выдвигает версию об авторстве Иоиля Быковского, он должен был бы опровергнуть эти аргументы, а не просто противопоставлять свое «пустое противоположное место».
Грамматический строй «Слова» настолько отличается от позднего церков-нославянского языка, что не замечать этих различий невозможно. В позднем церковнославянском языке, продолжавшем традиции древнего старославянского языка, сохраняются двойственное число, аорист, имперфект и некоторые другие архаичные формы. Однако кто читал книги, написанные на позднем церковнославянском языке, знает, как много ошибок, отступлений от древних норм имеется в употреблении архаических грамматических категорий даже у самых образованных авторов XVI—XVIII веков. Это и понятно: в том, что не является живым языковым употреблением, легко сбиваться в правилах грамматики. Если «Слово» было написано в XVIII веке, как же тогда понять органическое совпадение его грамматических норм с хорошо известными нам нормами древнерусского языка раннего времени?
Далее, в позднем церковнославянском языке довольно настойчиво, хотя и не всегда последовательно, употреблялись (да и сейчас употребляются в современном церковнославянском языке — языке христианской религии у православного духовенства) неполногласные формы, сочетания жд, шт (щ) и некоторые другие особенности, характерные для древнего старославянского языка, но несвойственные живому древнерусскому языку. Между тем в «Слове» картина употребления старославянских и древнерусских фонетических признаков совершенно иная, чем в позднем церковнославянском языке. Наряду с довольно значительным количеством неполногласных форм в «Слове» имеются и слова с полногласием, причем такие слова, как дорога, король, пороси, сорока, узорочье, болого, болонь, болото, колоколы, молотити, полонили и некоторые другие, употребляются только в полногласной форме. Л. Якубинский очень хорошо показал, что полногласные и неполногласные формы в «Слове» в ряде случаев чередуются не механически, а имеют тонкие стилистические различия. По употреблению старославянских и древнерусских фонетических признаков «Слово» довольно близко стоит к памятникам древнерусской литературы «повествова-тельного жанра» (например, Повести временных лет).
А что такое «западнорусское просторечие» XVIII века, о котором пишет А. Зимин и элементы которого он находит в «Слове»? Прежде чем говорить о его элементах, необходимо было доказать, что оно существовало. История литературного языка на территория Украины и Белоруссии является очень сложной и далеко не во всем еще раскрытой. В эпоху Литовского государства письменный язык, употреблявшийся на территории этого государства, имел общую основу и условно назывался некоторыми языковедами «западнорусским языком». Однако уже в XIV — XV веках в нем довольно заметно проступали особенности формировавшихся украинского и белорусского языков. В XVII — XVIII веках ни о каком западнорусском письменном языке даже в условном понимании не может быть и речи. Такого языка лингвисты не знают, как не знают особого «западнорусского просторечия». Может быть, под этим просторечием А. Зимин понимает особенности языка Иоиля, имея в виду его происхождение? Если это так, то прежде чем спешить с обобщениями, следовало бы изучить языковую систему писаний Иоиля, сравнить ее с языком «Слова» и посмотреть, что могло из этого выйти. Впрочем, А. Зимин пишет еще и о новом западнорусском «изводе» древнеславянского языка, предпосылки для которого созрели не ранее конца XVI — начала XVII века. и о «западнорусской речи вообще», которой «вообще» не существовало. Такая псевдоученость, чисто дилетантское нагромождение существовавшего и несуществовавшего может сбить с толку людей, мало подготовленных в восточнославянской филологии, но к истине она не приводит, а только затемняет ее.
А. Зимине пишет, что «многие» (!) морфологические особенности «Слова» можно вывести из древнеславянского языка и из «западнорусской речи», и указывает на двойственное число, дательный.на -ови и далее ставит «и др.». Об употреблении двойственного числа в «Слове» мы уже писали. Двойственное число в «древнеславянском языке» XIV — XV веков и позднего времени действительно употребляется, но обычно с многими ошибками, а в «западнорусской речи», как и в других восточнославянских языках, оно рано разрушилось и сохраняется только в рудиментах. Что касается дательного падежа единственного числа существительных мужского рода на -ови, то эта форма хорошо известна древнерусским памятникам раннего периода всех областей, не только юго-западных. В частности, форма на -ови. нередко встречается в новгородских берестяных грамотах. Ее наличие в «Слове» вполне соответствует нормам древнерусской грамматики XI — XIII веков, если, конечно, при лингвистическом анализе памятника иметь в виду всю совокупность его грамматических особенностей, весь его языковой строй, а не вырывать изолированные факты и толковать их вкривь и вкось. Конечно, о форме на -ови можно гадать и так и этак, если подходить к ней абстрактно, вне языковой структуры «Слова». О таинственном «и др.» мы, разумеется, судить не беремся, но вряд ли оно может заменить собой научно обоснованные аргументы.
Теперь о лексике и фразеологии, примерами из которых особенно любят оперировать скептики. А. Зимин пишет, что если в XII веке употреблялись слова высоко, внук, время и др., из этого еще не следует, что «Слово» написано в XII векe, так как те же слова встречаются и в XV и в XX веке. Это верно. Многие слова живут в течение весьма длительного времени. Некоторые из них древнее египетских пирамид. Ставя перед собой задачу выяснить время написания того или иного неясного в этом отношении произведения, нельзя опираться на отдельные слова, общие для разных эпох. Иное дело — совокупность всех слов, их значений и особенностей употребления, а также фразеологизмов. Словарный состав «Слова» изучался многими учеными. В. Перетц провел огромную работу по сопоставлению лексики «Слова» с лексикой ряда памятников разных жанров домонгольского периода. Интересные наблюдения опубликованы Н. Гуд-зием, Р. Якобсоном, Н. Дылевским и некоторыми другими учеными. Совсем недавно В. Адрианова-Перетц в своем стилистическо.м и лексическом комментарии рассмотрела на широком фоне древнерусской литературы весь фразеологический состав «Слова». Выяснилось, что подавляющее большинство слов, фразеологизмов и других словосочетаний «Слова» находит себе параллели в языке летописей XI — XII веков и других древнерусских памятников раннего периода. А это уже очень важно. Словарный состав «Задонщины» и цикл памятников более позднего времени, продолжая традиции лексики древнерусского периода, в то же время имеет немало лексических новшеств, неизвестных в «Слове» и в языке других памятников XI — XIII веков.
Если бы мы имели дело с искусным имитатором XVIII века, в лексике «Слова» обязательно нашлись бы слова и выражения, характерные для XVIII века. Ведь имитация, тем более высокохудожественная, не слепое копирование языка древних памятников. Писатель-имитатор пользуется вышедшим из употребления языком, предком собственного языка, как материалом, осмысливаемым в рамках живых для него языковых норм. Так или иначе языковые особенности нового времени нашли бы свое отражение в памятнике- Однако решительно никаких лексических и фразеологических элементов языка XVIII века в «Слове» не обнаруживается. Впрочем, скептики их «находят», но только путем отказа от научного подхода к языку.
А. Зимин утверждает, что если из лексики «Слова» исключить слова, имеющиеся в Ипатьевской летописи и в «Задонщине», то никаких архаизмов в «Слове» не остается. Такое утверждение голословно, никак не доказывается и не может быть доказано. Если бы А. Зимин открыл «Словарь-справочник «Слова о полку Игореве» (вып. I, M.—Л. 1965), составленный В. Виноградовой, он нашел бы немало слов, имеющихся в «Слове» и других древнерусских памятниках XI — XIII веков, но отсутствующих в Ипатьевской летописи и «Задонщине». Статья о союзе а содержит а в объединительном значении: «Княземъ слава а дружине». То же в Русской Правде: «на потокъ а на разграбление». Союз а в объединительном значении восходит к глубокой древности — он употреблялся еще в праславянском языке. В древнерусском языке он становится архаизмом, поэтому редко встречается даже в письменности XI — XIII веков. Нет в Ипатьевской летописи и «Задонщине» слова бебрянъ (по объяснению Н. Мещерского, не бобровый, а сделанный из шелка особой выделки), но оно, кроме «Слова», обнаружено в «Истории Иудейской войны» Иосифа Флавия, и целого ряда других, безусловно, древнерусских слов. Таких примеров можно привести немало.
Отнеся без каких-либо оснований всю архаическую лексику «Слова» к словарю Ипатьевской летописи и «Задонщины», А. Зимин считает, что остальные примеры архаизмов представляют собой «чисто церковные слова». Это паполоми, шестокрилца и осмомыслъ. Однако слово паполоми (покрывало) было непосредственно заимствовано древнерусскими книжниками из греческого языка (papoloma). Возможно, как книжное слово оно преимущественно бытовало всреде духовенства. Автор «Слова» был, безусловно, образованным человеком своего времени. Образование в Древней Руси, конечно, было теснейшим образов связано с церковной литературой. Было бы странным, если бы он не воспользовался в создании художественной символики церковной терминологией. То же можно сказать и о слове шестокрилци, встречающемся еще в Изборнике Святослава 1076 года. Непонятно, каким образом древнерусские церковные слова и прозвище галицкого князя Ярослава Осмомыслъ могут скомпрометировать древность «Слова».
В каждом значительном древнерусском памятнике имеются слова одиночного употребления, встречающиеся только в его тексте и не засвидетельствованные в других источниках. Это обстоятельство вполне объяснимо. Древнерусский письменный язык не совпадал полностью с устной речью древнерусского населения. Многие слова устной речи по разным причинам в него не попали. Сравнительно-историческое языкознание находит в современных славянских языках и особенно в их говорах немало слов древнейшего происхождения, которых вовсе нет в древнерусских памятниках, а также в древней письменности других славянских языков. Другие древние слова оказались представлены только в отдельных древних произведениях. В коротком тексте «Поучения» Владимира Мономаха таких слов, не встречающихся ни в каком ином источнике, имеется свыше десяти. Нельзя также забывать, что древние писатели, как и современные, занимались словотворчеством, используя для этого нормы словообразования, свойственные языку их времени.
Нет поэтому ничего удивительного в том, что в «Слове о полку Игореве» находятся слова, известные только в этом произведении. Эти слова одиночного употребления взяты из устной древнерусской речи, а частично, может быть, созданы автором «Слова». Наличие таких слов само по себе никак не может служить основанием для отнесения «Слова» к числу поздних памятников. В противном случае мы должны были бы отнести к разряду поздних стилизаций и «Поучение» Владимира Мономаха, и самое Повесть временных лет, и многие другие произведения древнерусской письменности.
При внимательном рассмотрении примеров, которые А. Зимин относит к поздним словам украинского, белорусского и польского происхождения, становится очевидным, что одиночные и мнимо одиночные слова и выражения «Слова» полностью соответствуют древнерусской лексической системе. Свычая и обычая. Эти синонимы, каждый в отдельности, известны в древнерусском языке XI — XII веков. Сравни: обычай в Изборнике Святослава 1073 года, съвычай в Златоструе XII века. На ниче ся годины обратиша. Сравни: на нице в Златоструе XII века. Кстати, на ниче — явное отражение цоканья. На случаи цоканья в «Слове» исследователи давно уже обращали внимание. Одни из них объясняли цоканье и мену с и ш как особенности языка псковского переписчика, другие относили список «Слова» XV — XVI веков на основании цоканья к Новгородской области. Если «Слово» написал Иоиль, то в языке его виршей тоже должно было бы проявиться цоканье. А. Зимин не обращает внимания на такие «мелочи», как цоканье. Цоканье и мена с и ш не были свойственны украинскому языку и основной части белорусского языка ни в XVIII веке, ни в какое-либо
другое время. Вопросительное наречие чему было нормой для всего древнерусского языка, в том числе и для современных великорусских областей. Если бы в «Слове» употреблялось позднее почему, тогда бы мы действительно могли что-либо заподозрить. Чи восходит к эпохе праславянского языка и даже к праиндоевропейскому состоянию (сравни лат. q l, quin, авест. quin и т. д. — «как?»). Какие основания мы имеем относить в «Слове» эти и некоторые другие слова к украинизмам, белорусизмам или полонизмам? Только потому, что чи, чи.ш, абы и другие употребляются теперь.в указанных языках? Но этот довод нельзя считать серьезным. Судьба древнерусских слов была неодинакова. Одни из них сохранились во всех современных восточнославянских языках, другие только в одном или двух из них, третьи стали узколокальными диалектизмами, а многие и вовсе вышли из употребления. Кстати, абы, чему, чи известны и в русских говорах. Если бы мы, обнаружив в том или ином памятнике слова, употребляющиеся теперь не во всех восточнославянских языках, а только в части их, на этом основании стали бы относить этот памятник к позднему времени, от древнерусской письменности, вероятно, ничего бы не осталось. Но разве не очевидно, что такой подход к делу совершенно порочен?
Чтобы сократить изложение, я не буду разбирать здесь другие мнимые «западнорусизмы» и «полонизмы», которые выдвигает А. Зимин. Сделаю еще несколько замечаний об ориентализмах «Слова». О них писали крупнейшие ориенталисты - Ф. Корш, П. Мелиоранский, С. Малов, А. Зайончковский, К. Менгес и др. Эти ученые предложили разные этимологии, их мнения не во всем совпадали, но никто из них не сомневался в древности слов восточного происхождения в «Слове». Как подсказывает один из наших крупнейших тюркологов Н. Баскаков, слово харалуг тюркологи обычно производят от древне-тюркского qaraluy — булат, вороная сталь особой закалки (буквально — чернота). Общепринята и этимология шереширы. Оно происходит из персидского tir-i-carx — стрела или снаряд, выпускаемые особым самострелом или катапультой. Эти «тиричерхи» были хорошо известны персам и тюркским народностям в XII — XIII веках.
Более сложным представляется.вопрос о происхождении названия «черниговских былей». Спорными, но правдоподобными являются этимологии К. Менгеса и Л. Рамоньи, согласно которым могуты, татраны, шельбиры, топчаки, ревуги и ольберы являются названиями племен торков и ковуев. Этимологически спорные или даже вовсе не выясненные слова имеются во многих древнерусских памятниках, что само по себе не может опорочить древность их написания, Что же касается объяснений, которых придерживается А. Зимин, то они стоят на уровне «диких этимологий», которые были в ходу до возникновения сравнительно-исторического языкознания.
Ни А. Зимину, ни какому-либо другому скептику не удалось доказать, что в «Слове» имеются языковые элементы, специфичные для XVIII века и несвойственные древнерусскому языку. Круг аргументации А. Зимина имеет «узковыборочный» характер и ничего общего не имеет с установкой «изучить весь языковой строй памятника».
Чтобы подкрепить позиции скептиков, А. Зимин пытается привлечь на их сторону авторитет А. Шахматова, который будто бы считал «Слово о полку Игоревс» записью XV — XVI веков устной песни (со ссылкой:на статью В. Виноградова «История русского литературного языка в изображении акад. А. А. Шахматова», «Филолошки преглед», Белград, 1964, № 3-4, стр. 77). Однако это не соответствует действительности. Как показал Н. Гудзий, «Шахматов в своем доверии к подлинности языка «Слова» нисколько не отличается от других авторитетных русских и зарубежных филологов, не обнаруживавших в данном случае ни малейшего скептицизма, но и помимо языкового материала «Слова» и все прочее, чего касался Шахматов в связи со «Словом о полку Игореве», как нетрудно убедиться, не дает ни малейших оснований для того, чтобы поднимать вопрос о скептическом отношении его к «Слову о полку Игореве»1. Ссылка на статью Г. Лесскиса2 также не идет к делу, так как А. Зимин вычитал в ней не то, что нужно. Г. Лесскис относит «Слово» к древнерусской литературе, а не к литературе XVIII века.
Скептицизм, как известно, появился не сегодня. Было время, когда некоторые поверхностные ученые сомневались в подлинности не только «Слова о полку Игореве», но и древнерусских летописей, древнерусской культуры в целом. Оборона русских летописей от наветов скептиков показала научную ничтожность скептических потуг. Наскоки на древнее происхождение «Слова» еще продолжаются, однако можно не сомневаться в том, что никому не удастся уничтожить величайшее творение древнерусского гения.
1 Н. К. Гудзий. А. А. Шахматов о «Слове о полку Игореве», «Известия АН СССР. Серия литературы и языка», 1965, т. XXIV, вып. 1, стр. 6.
2 Г. А. Лесскис. О зависимости между размером предложения и характером текста, «Вопросы языкознания», 1963, № 3, стр. 92—112.
Дата добавления: 2015-08-13; просмотров: 48 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
| А. ЗИМИН | | | Дискуссия - всегда диалог, диалог - не всегда дискуссия. |