Основные субъекты национального самосознания

Глава 2. Политическая парадигма национальной идеи в

Политической истории России

§1. Процесс актуализации национального самосознания

Основные субъекты национального самосознания

В первой четверти XIX века в России наблюдались рост и активизация национального сознания. Особенностью этого процесса является тот факт, что субъектом, носителем национального самосознания, выступает не общество в целом, а его отдельные группы, играющие в этом процессе неодинаковую роль. Основная сила, формирующая содержательный план национального сознания, представлена в этот период двумя субъектами общественной жизни: верхушкой армии, в лице дворян-офицеров, и государственной властью. Объективными причинами такого положения дел были, несомненно, Отечественная война 1812 года и заграничные походы русских войск 1813-1815 годов. Декабрист Александр Бестужев-Марлинский в письме императору Николаю I прямо так и пишет: "Наконец Наполеон вторгся в Россию, и тогда-то народ русский впервые ощутил свою силу; тогда-то пробудилось во всех сердцах чувство независимости, сперва политической, а впоследствии и народной. Вот начало свободомыслия в России. Правительство само произнесло слова: "свобода, освобождение!" Еще война длилась, когда ратники, возвратясь домой, впервые разнесли ропот в массе народа. "Мы проливали кровь, – говорили они, – а нас опять заставляют потеть на барщине. Мы избавили родину от тирана, а нас опять тиранят господа". Войска от генералов до солдат, пришедших назад, только и толковали, как хорошо в чужих землях. Сравнение со своим естественно произвело вопрос, почему же не так у нас?.. Притеснение начальством заслуженных офицеров разгорячало умы. Тогда-то стали говорить военные: "Для того ли мы освободили Европу, чтобы наложить ее цепи на себя? Для того ли дали конституцию Франции, чтобы не сметь говорить о ней, и купили первенство между народами, чтобы нас унижали дома?" [1]

Ужасы крепостного права давно были известны обществу. Еще А. Н. Радищев в своем знаменитом "Путешествии из Петербурга в Москву" и в оде "Вольность" выразил протест против рабства с такой эмоциональной силой, что, пожалуй, ярче этого было сделать нельзя. Верхушка общества в просвещенный век Екатерины была прекрасно знакома с произведениями энциклопедистов-бунтовщиков. Вельможи читали Вольтера, Руссо, Дидро; в салонах бурно обсуждали Великую Французскую революцию и республиканское правление. Эти явления были фактами общественного сознания, но они не имели национального звучания. Рабство, крепостное право было особенностью жизни народа, но в сознании общества эти явления не приобретали черты национальной трагедии. Аналогичным образом обстояло дело и с властью самодержавия. Безграничность, бесконтрольность, абсолютность власти самодержавия были фактами и реальной жизни, и общественного сознания. Но осознание нетерпимости подобного положения дел, борьба за политическую свободу становятся общенациональной задачей лишь после войны.

Возникает вопрос: почему так? На наш взгляд, потому, что во время войны произошло глобальное столкновение, соприкосновение России и Европы. Произошло следующее – народ столкнулся с Европой напрямую, без посредников. Вдруг родилось осознание: в Европе – свобода, а мы рабы. Это были не крик одинокого интеллигента Радищева, или глубокомысленные рассуждения просвещенного царедворца, бывавшего "в Европах", это были чувства и мысли народа. По свидетельствам современников, после войны изменилась сама атмосфера духовной жизни общества. Чувствовалось какое-то скрытое движение, людей охватило непонятное возбуждение, волнение. Ветер перемен ощущался повсюду: открыто звучала критика властей, на самого императора обрушился поток эпиграмм, смелость суждений стала нормой жизни. Не только в столице, но и в провинции люди почувствовали это дыхание времени. Названные процессы нашли отражение в национальном сознании. Все чаще звучали слова: "Свобода, отечество, народ, рабство".

Так, на заседании "Общества соединенных славян" Михаил Бестужев-Рюмин говорил: "Век славы военной кончился с Наполеоном. Теперь настало время освобождения народов от угнетающего их рабства, и неужели русские, ознаменовавшие себя столь блистательными подвигами в войне истинно отечественной, – русские, исторгшие Европу из-под ига Наполеона, не свергнут собственного ярма и не отличат себя благородной ревностью, когда дело пойдет о спасении отечества? – счастливое преобразование коего зависит от любви нашей к свободе ".[2] "Взгляните на народ, – продолжает декабрист, – как он угнетен. Торговля упала, промышленности почти нет, бедность до того доходит, что нечем платить не только подати, но даже недоимки. Войско все ропщет. При сих обстоятельствах нетрудно нашему Обществу распространиться и прийти в состояние грозное и могущественное. Почти все люди с просвещением или к оному принадлежат, или цель его одобряют... Скоро Общество восприемлет свои действия, – освободит Россию и, быть может, целую Европу. Порывы всех народов удерживает русская армия – коль скоро она провозгласит свободу, все народы восторжествуют. Великое дело свершится и нас провозгласят героями века".[3]

В обращении присутствует слово "русские"; не "крестьяне", не "борцы за свободу", не"солдаты", а именно – "русские". Таким образом, декабристами борьба с рабством признается общенациональной задачей, имеющей международное значение. Освобождение России есть освобождение Европы, а ее освободители – герои века.

Еще одно свидетельство. Оно принадлежит Николаю Тургеневу, известному масону, основателю "Союза благоденствия", который уехал 9 апреля 1824 года за границу и не вернулся в Россию, оставшись в вынужденной эмиграции. Из всего, что говорил и делал этот человек, можно понять, насколько глубоко в его сердце лежало болезненное ощущение рабства. "Ко всему можно привыкнуть, – с горечью восклицает Тургенев, – но смотреть на рабов я никогда не привыкну; а они рабы – это видно по всему: по их образу мыслей, по их обращению".[4] Настроение Николая Тургенева созвучно словам поэта того времени.

Свободы гордой вдохновенье!

Тебя не слушает народ:

Оно молчит, святое мщенье,

И на царя не восстает.

Пред адской силой самовластья

Покорны вескому ярму,

Сердца не чувствуют несчастья,

И ум не верует уму.

Я видел рабскую Россию:

Перед святыней алтаря,

Гремя цепями, склонивши шею,

Она молилась за царя

Николай Языков. "Элегия" 1824 г.

Национальное сознание настойчиво ищет того, кто возьмет ответственность за судьбу нации на себя, определяя тем самым субъект национального самосознания. Вот что по этому поводу говорит Николай Тургенев: "Что скажут внуки наши о своих предках, прославившихся многим, – когда не найдут одного важного цветка в венце их славы? Предки наши, скажут они, показали доблести свои в действиях за честь и гремящую славу отечества, но где дела их в пользу гражданского счастья отечества? Неужели народ, родивший столько героев, показавший столько блестящего ума, характера, добродушия, столько патриотизма, не мог иметь в себе людей, которые бы, избрав себе в удел действовать во благо своих граждан, постоянно следовали своему предназначению, которые не устрашились препятствий, сильно действующих на людей бесхарактерных, но воспламеняющих огонь патриотизма в душах возвышенных, – стремились бы сами и влекли за собою всех лучших своего времени к святой, хотя и далекой цели гражданского счастья? Какое сердце не содрогнется при таких упреках? Какие парадоксы могут их опровергнуть? " [5]

Таким образом, устами декабристов сформулирована основная национальная проблема времени: превратить Россию в страну, где царствует свобода. Освобождение декабристы понимали в двух аспектах: освобождение экономическое и освобождение политическое. Долго шли споры о примате экономического или политического освобождения. В конечном счете, получил перевес проект политического освобождения России.

Начали декабристы с того, что сосредоточили все усилия на доказательстве тезиса о несправедливости рабства вообще. "Равенства в мире быть не может, – утверждает первый декабрист Владимир Раевский, – ибо физические и нравственные различия суть уже тому причиной; но кто дал человеку право называть человека моим и собственным? По какому праву тело и имущество, и даже душа оного может принадлежать другому? Откуда взят этот закон торговать, проигрывать, дарить и тиранить подобных себе человеков? Не из источника ли грубого, неистового невежества, злодейского, скотских страстей и бесчеловечья?".[6] "Взирая на помещика русского, – продолжает Владимир Раевский, – я всегда воображаю, что он вспоен слезами и кровавым потом своих подданных, что атмосфера, которой он дышит, составлена из вздохов сих несчастных; что элемент его есть корысть и бесчувствие. Предки наши свободные, предки с ужасом взглянули бы на презрительное состояние своих потомков. Они в трепетном изумлении не дерзали бы верить, что русские сделались рабами, чье имя и власть от неприступного Северного полюса до берегов Дуная, от моря Балтийского до Каспийского дает бесчисленным племенам и народам законы и права, мы, внутри самого нашего величия, не видим своего унижения в рабстве народном... Досадно и смешно слышать весьма частые повторения, что народу русскому дать свободу и права, ограждающие безопасность каждого, – рано, как будто бы делать добро и творить суд правый может быть рано".[7]

Из приведенного отрывка следует, что крепостное право изображено как национальная трагедия. Для доказательства несправедливости такого положения дел используется исторический аргумент: русские раньше были свободными. В дополнение к нему Раевский находит и нравственный аргумент. "В Греции Ареопаг осудил на смерть ребенка, – с чувством восклицает Раевский, – который выколол глаза птице. Я могу более тысячи примеров предложить, где злодеяния помещиков превышали всякое вероятие. При самой мысли невольно содрогнешься о правилах и самоуправлении искаженных наших патрициев!" [8] В заключение Владимир Раевский делает вывод: борьба с рабством – долг каждого патриота. "Любовь есть страсть минутная, – искренне говорит Раевский, – влекущая за собой раскаяние. Но патриотизм, сей светильник жизни гражданской, сия таинственная сила управляет мною. Могу ли видеть порабощение народа, моих сограждан, всеобщий ропот, боязнь и слезы слабых – и не сострадать им? О, Брут! О Вашингтон! Я не унижу себя, и не буду слабым бездушным рабом – или с презрением да произнесут имя мое ближние!"

Как это не похоже на рассуждение другого истого патриота и радетеля за отечество. Обратимся к свидетельству историка Н. М. Карамзина. В записке Александру I, поданной в 1811 году, "О древней и новой России" ученый, в частности, пишет: "Зло, к которому мы привыкли, для нас чувствительно менее нового, а новому добру как-то не верится; перемены сделанные не ручаются за пользу будущих: ожидают их более со страхом, нежели с надеждою, ибо к древнейшим государственным зданиям прикасаться опасно; Россия же существует 1000 лет и не в образе дикой орды, но в виде государства великого. А нам все твердят о новых образованиях, о новых уставах, как будто мы недавно вышли из темных лесов американских. Требуем более мудрости хранительной, нежели творческой... Что значит освободить у нас крестьян? Дать им волю жить где угодно, отнять у господ всю власть над ними, подчинить их одной власти правительства. Хорошо, но сии земледельцы не будут иметь земли, которая (о чем не может быть и спора) есть собственность дворянская...

Первая обязанность государя есть блюсти внутреннюю и внешнюю целость государства; благотворить сословиям и лицам – есть уже вторая. Он желает сделать земледельцев счастливее свободою; но ежели сия свобода вредна для государства? И будут ли земледельцы счастливы, освобожденные от власти господской, но преданные в жертву их собственным порокам, откупщикам и судьям бессовестным... Нет сомнения, что крестьяне благоразумного помещика, который довольствуется умеренным оброком, или десятиною пашни на тягло, счастливее казенных, имея в нем бдительного попечителя и заступника. Не лучше ли под рукою взять меры для обуздания господ жестоких. Они известны начальникам губерний.

Не знаю, хорошо ли сделал Годунов, отняв у крестьян свободу, но знаю, что теперь неудобно возвратить оную. Тогда они имели навыки людей вольных, ныне имеют навык рабов. Мне кажется, что для твердости бытия государственного безопаснее поработить людей, нежели дать им не вовремя свободу, к которой надобно готовить человека исправлением нравственным, а система наших винных откупов и страшные успехи пьянства служат ли к тому спасительным приготовлением?.. Самодержавие есть палладиум России; целость его необходима для счастия; из сего не следует, чтобы государь, единственный источник власти, имел причины унижать дворянство, столь же древнее, как и Россия. Оно было всегда не что иное, как братство знаменитых слуг великокняжеских или царских. Права благородных суть не удел монаршей власти, но ее главное необходимое орудие, двигающее состав государственный".[9]

Из этого фрагмента ясно, что рабство крестьян понимается как опора государства, основа его могущества, особенность национального быта. Хотя на дворе XIX век, кажется, что это продолжение рассуждений придворного поэта XYIII А. П. Сумарокова. Последний 28 ноября 1766 года послал в "Вольное экономическое общество" записку "О собственности и свободе крестьян", которая являлась ответом на конкурсную задачу: "Что полезнее для государства: чтобы крестьянин имел в собственности землю или токмо движимое имение, и сколько далеко его права на то или другое имение простираться должны?" Вот что пишет Сумароков: "...а прежде надобно спросить, потребна ли ради общего благоденствия крепостным людям свобода? На это я скажу: потребна ли канарейке, забавляющей меня, вольность, или потребна клетка, – потребна ли стерегущей мой дом собаке цепь. Канарейке лучше без клетки, а собаке – без цепи. Однако одна улетит, а другая будет грызть людей; так одно потребно для крестьянина, а другое ради дворянина; теперь осталось решить, что потребнее ради общего блаженства... На сие все скажут общества сыны, да и рабы общества сами, что из двух худ лучше, не имети крестьянам земли собственной: должны ли дворяне крестьянам отдавать купленные, жалованные, наследственные и прочие земли, когда они не хотят, и могут ли в России землями владеть крестьяне, ибо то право дворян. Что же дворянин будет тогда, когда мужики и земля будут не ево: а ему что останется? Впрочем, свобода крестьянская не токмо обществу вредна, но и пагубна, а почему пагубна, того и толковать не надлежит".[10]

Интересно, что у Н. М. Карамзина – историка так же как и у поэта А. П. Сумарокова аргумент, оправдывающий рабство, не исторический, а нравственно-правовой. Декабристы же, напротив, исторической аргументации придавали особое значение.

В целом декабристы приходят к выводу, что быстрое и широкое распространение крепостничества на Руси оказалось возможным только вследствие монголо-татарского нашествия приучившего людей к покорности, а власть к деспотизму. "Беспристрастная история, – утверждает декабрист Михаил Фонвизин, племянник знаменитого писателя, – свидетельствует, что древняя Русь не знала ни рабства политического, ни рабства гражданского: то и другое привелось к ней постепенно вследствие несчастных обстоятельств.

Предки наши славяне были, как и их соседи германцы, народ полудикий, но свободный, и в общественном быту славян преобладала стихия демократическая – общинная. Несомненное тому доказательство представляют древние вольные общины: Новгородская, Псковская, Хлыновская (Вятская), в которых славянский элемент развился своеобразно... Во времена татарского нашествия Русь, упитанная кровью, посыпанная пеплом, сделалась жилищем рабов ханских, а государи ее терпели баскаков! Русские князья пресмыкались в Орде, возвращаясь оттуда грозными повелителями, и на подданных вымещали свое унижение".

Декабристы были убеждены, выражаясь словами Николая Тургенева, что "только те народы могут быть свободными, которые хотят быть свободными". Поэтому они стремились убедить не только просвещенное общество, дворян, но и народ, в первую очередь солдат, в необходимости борьбы за свободу. Для большей убедительности они обращаются к религии. Ярким примером тому служит "Православный катехизис", написанный Сергеем Муравьевым-Апостолом.

Во имя отца и сына и святого духа.

Вопрос. Для чего Бог создал человека?

Ответ. Для того, чтобы он в него веровал, был свободен и счастлив.

Вопрос. Что значит веровать в Бога?

Ответ. Бог наш Иисус Христос, сошедши на землю для спасения нас, оставил нам святое евангелие. Веровать в Бога значит следовать истинному смыслу начертанных в нем законов.

Вопрос. Что значит быть свободным и счастливым?

Ответ. Без свободы нет счастья. Святой апостол Павел говорит: ценою крови куплены есте, небудите раби человеком.

Вопрос. Для чего же русский народ и русское воинство несчастно?

Ответ. Оттого, что цари похитили у них свободу.

Вопрос. Стало быть, цари поступают вопреки воле божией?

Ответ. Да, конечно, Бог наш рек: болий в вас да будет вам слуга, а цари тиранят только народ.

Вопрос. Должны ли повиноваться царям, когда они поступают вопреки воле божией?

Ответ. Нет! Христос сказал: не можете Богу работати и мамоне; оттого-то русский народ и русское воинство страдают, что покоряются царям.

Вопрос. Что ж святой закон наш повелевает делать русскому народу и воинству?

Ответ. Раскаяться в долгом раболепствии и, ополчась против тиранства и несчастия, поклясться: да будет всем един царь на небеси и на земли – Иисус Христос.

Вопрос. Что же может удержать от исполнения святого сего подвига?

Ответ. Ничто! Те, кои воспротивятся святому подвигу сему, суть предатели, богоотступники, продавшие души свои нечестию, и горе им, лицемерам, яко страшное наказание божие постигнет их на сем свете и на том.

Вопрос. Какое правление сходно с законом божиим?

Ответ. Такое, где нет царей. Бог создал всех нас равными и, сошедши на землю, избрал апостолов из простого народа, а не из знатных и царей. [11]

Итак, мы видим, что для обоснования необходимости свободы, декабристы используют язык, наиболее доступный народу – язык его веры. Сущность Христианского Бога – любовь. Любовь к человеку – свойство бога. Счастье человека желанно Богу, а счастья без свободы нет. Свобода – дар Божий, она куплена ценою крови Бога. Поэтому декабристы призывают народ: "Раскайтесь в долгом раболепствии".

Желание быть понятными народу заставляет многих декабристов обращаться не только к религии, но и к поэзии как форме более доступной, чем силлогистика ученых трактатов. В поэзии декабристов присутствует особая эстетика смерти, искупительной жертвы. Сквозная тема всех стихотворений декабристов – вопрос о цене свободы. А цена свободы самая высокая – жизнь! Народный герой Наливайко Рылеева восклицает:

Известно мне: погибель ждет

Того, кто первый восстает

На утеснителей народа;

Судьба меня уж обрекла.

Но где, скажи, когда была

Без жертв искуплена свобода?

Погибну я за край родной, –

Я это чувствую, я знаю,

И радостно, отец святой,

Свой жребий я благославляю!

Декабрист Павел Катенин говорит: "Ах! лучше смерть, чем жить рабами, – вот клятва каждого из нас". И его слова звучат просто, обыденно. Это не шутка, не рисовка, – это истина, ставшая для декабристов повседневной, неотъемлемой деталью их жизни, такой же, как правила хорошего тона и семейные обязанности. В стихах декабристов речь идет о жертве, о крови, о смерти, но не о крови народа, а крови самих офицеров русской армии, настоящих воинов. Самое страшное для них – не смерть, а поражение, тот факт, что свобода все-таки не будет достигнута. Эта мысль наиболее ярко выражена в стихотворении Михаила Бестужева, описывающего поход Черниговского полка.

Что ни ветер шумит во сыром бору,

Муравьев идет на кровавый пир...

С ним черниговцы идут грудью стать,

Сложить голову за Россию – мать.

И не бурей пал долу крепкий дуб,

А изменник-червь подточил его.

Закатилася воля-солнышко,

Смертна ночь легла в поле бранное.

Как на поле том бранный конь стоит;

На земле пред ним витязь млад лежит.

Конь! Мой конь! скачи в святой Киев-град;

Там товарищи – там мой милый брат...

Отнеси к ним мой последний вздох,

И скажи: "цепей я снести не мог,

Пережить нельзя мысли горестной,

Чтоб не мог купить кровью вольности!

Итак, нетерпимость рабства, как общенациональной трагедии, доказана декабристами с помощью исторических, нравственных, религиозных и эстетических аргументов. Себя они видели в качестве основного субъекта – носителя национального самосознания и освободителя России в реальной жизни. Мнения помещиков-крепостников, государственников в защиту рабства также высказаны. Каждая сторона апеллирует к обществу.

Периферийные субъекты национального самосознания

На наш взгляд, в первой четверти XIX века духовная жизнь общества, помимо влияния на нее декабристов и государственной власти, складывалась под влиянием деятельности четырех сил. Православная церковь распространяла свое влияние на народ – крестьян, ремесленников, купцов, частично дворян. Старообрядческая церковь была серьезной силой, организующей жизнь общин зажиточных крестьян и значительную часть купцов. Самоорганизация верхних слоев населения выразилась в распространении масонства и создании в России множества масонских лож, причем полулегальных. Просветительство в лице многих дворян выступало за эволюционный путь развития России, без революций и потрясений.

Деятельность православной церкви в этот период была традиционной. Идеология христианства являлась опорой политики государства в области просвещения, образования и печати. Церковные круги не выступали ни с какой критикой власти, не предлагали никаких решений тех вопросов, которые были поставлены декабристами. Они проповедовали терпение, смирение, благочестие, святость монархизма и незыблемость основ крепостного права.

Такая позиция церкви, конечно, объяснима. После церковной реформы Петра I официальная синодальная православная церковь стала просто государственным учреждением, во главе Синода стояли люди, как правило, далекие от церкви. Чаще всего это были военные, речь идет об обер-прокурорах. После реформы, проведенной Екатериной II, в 1764 году епархиальные епископы и члены Синода были переведены на государственные оклады. Единственная попытка церкви оказать сопротивление, предпринятая ростовским архиепископом Арсением Мацеевичем, питомцем киевской духовной академии, не увенчалась успехом. Мацеевич осмелился сравнивать русское правительство во главе с Екатериной II с татарскими ханами и турками. Он утверждал, что татары никогда не стремились завладеть имениями русской церкви, но даже наделили ее новыми и освободили от дани, а турки довольствовались определенной данью, не вмешиваясь в управление; русское же правительство хочет все имения церкви присвоить себе и поставить гражданский закон выше церковного, между тем как по-настоящему должно бы быть наоборот. Негодование Екатерины против Мацеевича не знало границ. Сказав защитнику Арсения Бестужеву-Рюмину, что "прежде сего и без всякой церемонии и формы по не столь еще важным делам преосвященным головы секали", императрица заточила Арсения в Ревельскую крепость. В духе времени обер-прокуроры синода при Екатерине II часто были вольнодумцами, не проявлявшими особого религиозного рвения. Эта же традиция в назначении обер-прокуроров сохранилась и в XIX веке. Известно, что когда Александр I предложил должность обер-прокурора князю А. Н. Голицыну, тот отказывался говоря: "Какой я обер-прокурор, ведь я ничему не верю". Но Александр I настоял и Голицын "по-язычески добросовестно" стал исполнять свою должность.

Особое место в духовной жизни общества занимала деятельность старообрядцев. К середине XIX века старообрядцы составляли 10% от населения России. В основном это были купцы, посадские люди, имеющие большие капиталы. Древлероссийская, "истинно православная" вера, начиная с царствования Екатерины Великой (Указ от 1762 года), перестала жестоко преследоваться. Основанием торговых и промышленных успехов старообрядцев служила необыкновенная солидарность старообрядческих бюргеров между собой и старообрядческих общин друг с другом. Солидарность сказывалась с особенною силою в тех случаях, когда та или иная община терпела катастрофу вследствие репрессий правительства. В начале XIX века раскольничьи общины, скиты и слободы росли как грибы после дождя. Синод просил было правительство не разрешать постройки часовен, чтобы не было православным "развращения", но на его жалобы не было обращено никакого внимания. Центрами старообрядчества были Поморье, река Иргиз в Саратовском крае, Московская старообрядческая община на Рогожской заставе и Таганке, города Керженец, Стародубье. Староверческие общины Тульской, Тамбовской, Орловской, Воронежской, Пензенской, Симбирской, Самарской губерний поддерживали постоянные сношения друг с другом и с Рогожем и Таганкой. Они устанавливали цены на хлеб и раньше других делали выгодные закупки. Донские, уральские и нижневолжские общины играли такую же роль по отношению к рыбной торговле, общины степных губерний – по отношению к скоту. В Москве и на Нижегородской ярмарке рогожцы устанавливали цены на все важнейшие товары, их влияние чувствовалось даже в Иркутской губернии, Бухаре и Хиве.[12]

Старообрядческие общины были хранителями и носителями русской старины, допетровских времен. Их вера была подлинным творчеством народа. Старообрядцы ценили старинные русские иконы, придерживались анимистических взглядов, имели свой особый список святых. Начиная с 1691 года, старообрядцы стали отвергать самосожжение как форму протеста против мира антихриста. Посадские старообрядцы полагали, что истинная церковь – это старообрядческая церковь, и хотя царь еретик, ему надо, по слову апостола Павла, повиноваться. Поэтому какой-то явной оппозиции политике императора и правительства в начале XIX века в среде старообрядцев не было. Просто весь дух учения старообрядцев, их стремление к максимальной независимости от государства, сильные начала самоуправления, цельность и самостоятельность их духовной жизни, – все это было противоположно тем преобразованиям по усилению крепостного права и чиновничьего бюрократизма, которые осуществляла официальная власть. Поэтому можно констатировать, что старообрядческая церковь сыграла свою очень важную роль в формировании русского национального самосознания, среди нарождающейся русской буржуазии и части крестьянства. Мы также можем отметить, что не было явных точек соприкосновения между идеологией декабристов и старообрядцев в реальной жизни. Но антикрепостнический дух старообрядчества, его глубинные демократические основы, безусловно, гармонировали с конституционными проектами декабристов.

Как ни печально, но приходится признать, что православие, особенно синодальная церковь, не удовлетворяли запросы населения в его духовной жизни. И если старообрядчество было "народной" оппозицией официальной церкви, то масонство являлось дворянской оппозицией официальной религии. Нам предстоит ответить на вопрос: какое влияние оказывало масонство формирование национального самосознания русского общества?

Чисто западное явление, масонство начинает широко проникать в Россию еще в XYIII веке. По свидетельству А. В. Семеки, среди русских масонов бытовало предание, что первая масонская ложа в России была учреждена Петром Великим по возвращению его из первого заграничного путешествия. Сам Кристофер Врен, знаменитый основатель новоанглийского масонства, будто бы посвятил его в таинства Ордена. Мастером стула в ложе был Лефорт, Гордон – первым, а сам царь – вторым надзирателем. Нет тому документальных свидетельств, но известно, с каким почтением относились к имени Петра I русские вольные каменщики. Известна так же "Песнь Петру Великому" Державина, которую распевали масоны на своих собраниях.

В сороковых годах XYIII века масонство все еще оставалось чуждым русскому обществу и вербовало себе адептов в основном среди немецких колонистов в Петербурге, лишь изредка привлекая на свою сторону представителей русской знати. По мнению Семеки, начатки европейского просвещения, внесенные в русскую жизнь Петром I, нарушили в конце концов цельность патриархального уклада жизни Московской Руси, и роль масонских орденов состояла в том, чтобы реализовать в русском обществе инстинктивное стремление к соглашению старых религиозных идеалов с новыми для него началами западной культуры.[13]

Миросозерцание образованного общества выражалось в следующих словах: "Мир есть тлен и суета, нетленна лишь добродетель, которая заключается в любви к ближнему, к другу, любовь есть единственный способ борьбы с пороком, а цель жизни – истребление зла в мире и обществе посредством подвигов любви". Цитата взята из журнала "Полезное увеселение" – органа московской университетской молодежи.

Первоначальный период масонства в России (1731-1762) характеризовался отсутствием какой бы то ни было национальной окраски. Превращение масонства в явление русского национального самосознания, с точки зрения Семеки, связано с образованием первой русской интеллигенции. Но для свершения этого факта в действительности, как проницательно замечает Семека, необходимо было, чтобы образованное общество "пережило глубокое внутреннее потрясение, испытало состояние душевного раздвоения и страданий от утраты былой душевной цельности".[14] Камнем раздора, разбившим тихую гармонию души, явилось вольтерьянство, насаждаемое руками Екатерины II.

Положительные стороны просветительской идеологии усваивались трудно, но ее критический дух, разъедающий все, беспощадная насмешка и ирония распространялись очень легко. "Направление русских умов, – пишет В.О. Ключевский, – становилось уже не усвоением европейской цивилизации, а болезненным расстройством национального смысла, не подготовленного к такому острому питанию, философский смех освободил нашего вольтерьянца от законов божеских и человеческих, оправдывая и укрепляя старое доморощенное невежество и нравственную косность".[15] В обществе распространилось презрительное отношение к религии, знанию, к вопросам нравственным.

Серьезным противодействием на пути распространения вольтерьянства и стали масонские ложи во главе с Елагиным, Новиковым, Лопухиным, которые на себе непосредственно испытали душевный разлад. Как справедливо утверждает Семека: "Личная трагедия привела лучших русских людей к сознанию общественной опасности и сделала их истинно интеллигентными работниками, боровшимися против общественного бедствия "злонравия", избрав себе орудием религиозно-идеалистическую философию масонства". Далее Семека делает блестящий вывод. "Вот с это-то момента масонство в России становится русским масонством, несмотря на иноземное его происхождение и иноземные формы, даже содержание его было всецело чужим, но оно было согрето русским духом проснувшегося национального самосознания и потому может быть по своей справедливости названо первым идеалистическим течением русской общественной мысли".[16] Это было нравоучительное масонство 1762-1781 годов.

Гонения на масонов при Екатерине II: закрытие в 1784 году масонских лож, арест Новикова и его заточение в Шлиссербургской крепость; аресты Елагина, Балашова, Лопухина, Куракина, – свидетельствовали о том, что масонство превратилось в реальную общественную силу. Более всего императрицу беспокоили не "дурачества" московских мартинистов, а их широкая благотворительная и просветительская деятельность. Император Павел I, в юности горячий поклонник масонства, по восшествии на престол, сделал вывод после революционных событий во Франции, что "людьми следует управлять пушками и шпицрутенами, а не нравственными проповедями о самосовершенствовании".

Если оценивать деятельность русских масонов в целом, то мы присоединяемся к выводу Семеки, который писал следующее: "Масонство было первое у нас интеллигентное общественное течение, в первый раз сплотившее русских людей и направившее их в сторону служения общественным нуждам и интересам в форме широкой благотворительности и борьбы против вольтерьянства, поколебавшего правильный ход нашей культуры". Розенкрейцеры открывали больницы, аптеки, собирали библиотеки, шли на помощь голодающим. "Успешно борясь с влиянием чуждого русскому духу вольтерьянства, – заключает Семека, – розенкрейцерство, несмотря на свои дикие крайности и смешные стороны, воспитывало, дисциплинировало русские умы, давало им впервые серьезную умственную пищу, – приучало, правда, с помощью мистической теософии и масонской натурфилософии, – к настоящей напряженной и новой для них работе отвлеченной мысли".[17]

При Александре I масоны решили вернуть былое влияние вольных каменщиков в России. В 1802 году действительный камергер Александр Александрович Жеребцов открыл в Петербурге ложу "Соединенные друзья". Главным ритуалом был культ солнца, сил природы, целью общества было "стереть между человеками отличие рас, сословий, верований, воззрений; истребить фанатизм, суеверие, уничтожить национальную ненависть, войну, объединить человечество узами любви и знания" Состав ложи был самым изысканным. Приветствием братьев при встрече были слова "сила в единении", а их символом – дружеское пожатие двух рук.

Вскоре состав лож стал меняться. Масонством увлеклось не только дворянство, но и купечество, мещанство, верхний слой академической среды. В 1809 году от ложи Пеликана отделилась ложа "Елизаветы к добродетели", куда вошла русская знать, меценаты-филантропы, мистики-моралисты. Девизом ложи было изречение "Размеряй действия свои циркулем разума, располагай поступки по углу совести".

В период отечественной войны и сразу после нее многие ложи перешли на русский язык в своих работах. Отечественная война повлияла на масонов совершенно определенным образом, усилив национально-патриотическое начала и ослабив космополитизм их учений. Большое влияние на ордена имела деятельность М. И. Кутузова.

Без сомнения, масоны оказали влияние на Александра I, добиваясь назначения Кутузова на роль главнокомандующего. В армии масоны проявляли себя как храбрые воины, причем военные ложи располагались прямо в частях.

Патриотические настроения масоны выражали открыто. Например, старый масон Невзоров М. И. поучал молодежь в своем журнале "Друг юношества" следующим образом. В статье "Чем обязаны мы своему отечеству?", отвечая на вопрос, он писал: " Всем. Мы родимся на его земле, дышим его воздухом, возрастаем под защитою его законов, а потому самому должны любить его более всего и защищать от нашествия иноплеменных до последней капли крови".[18]

Итак. Подведем итог. Масонская идеология представляла собой разновидность внецерковной светской религиозности. Масоны пропагандировали идею универсального христианства, нейтральную по отношению к католикам, протестантам и православным. Идея социально-исторического прогресса рассматривалась ими как вредная иллюзия, поселившаяся в умах и призванная затушевать всеобщую духовную и нравственную деградацию человека. Идеал масонов – мудрец, отрешенный от мира, занятый поисками "внутреннего света", построением внутреннего духовного храма и тем самым установлением всемирного братства. Вот почему один из лидеров русского масонства Лопухин еще в 1794 году пишет книгу "Изображение мечты равенства и буйной свободы с пагубными их плодами". А позднее он посвящает специальное сочинение опровержению теории общественного договора Руссо.

На наш взгляд, масонство представляло собой самостоятельный субъект общественного сознания. Национальная составляющая, сформировавшаяся еще в XYIII веке, постепенно усиливалась в его деятельности. Несомненно, можно считать, что масонство вырабатывало особые нравственные ориентиры для русского национального сознания, используя богатый арсенал духовного опыта запада, приспосабливая западные ценности свободы, космополитизма, самосовершенствования, братства к потребностям жизни русского общества. То, что масонство стало самостоятельной общественной силой, можно считать доказанным. Лишним свидетельством в пользу такого мнения является указ Александра I о запрещении масонства в 1822 году.

С нашей точки зрения, именно масонство в своих недрах сформировало идеологию просвещения, которая с этого времени и навсегда войдет в арсенал русской духовной жизни. Наконец, именно опыт масонских организаций позволил создать в России революционные общества декабристов. Известно, что многие декабристы были масонами, поэтому их патриотическая поэзия полна глубоких и сильных чувств, их социально-политические программы достойны пера ученых, а среди моральных качеств, которые отличали декабристов, мы должны назвать честь, любовь к родине, смелость, беззаветную преданность идеалам, братство, бескорыстность. Совершенно определенно, без масонства не было бы декабризма

Четвертым субъектом, оказавшим влияние на рост национального самосознания в России первой четверти XIX века, было, на наш взгляд, просветительство, наиболее яркой фигурой которого являлся историк и литератор Н. М. Карамзин. Родившись близ города Симбирска в 1766 году, Карамзин с детства любил природу, народные предания и песни. "Дух мой, – по словам самого Карамзина, – воспитывался в простоте естественной". Это влияние природы, ощущение близости к ней будет сопровождать Карамзина всю жизнь. После обучения в Московском частном пансионе в течение четырех лет, Карамзин три года проводит на службе в гвардии. В 1784 году по семейным обстоятельствам он уходит в отставку в чине поручика и уезжает в Симбирск. В годы военной службы Николай Михайлович увлекается энциклопедистами.

Резкую перемену в жизнь Карамзина внесла встреча со старым знакомым семьи, известным любителем древностей и отечественной словесности И. П. Тургеневым (1752-1807). Тургенев был ближайшим другом Н. И. Новикова, на протяжении ряда лет возглавлял Московский университет и Дворянский благородный пансион. Именно Тургенев увозит Карамзина в Москву. Четыре года (1785-1789) Карамзин вращается в кругу масонов, друзей и единомышленников Новикова. Вскоре Карамзин сам становится масоном. В этот период начинается его литературное творчество под влиянием просветительской, издательской деятельности Новикова.

После поездки за границу в самый разгар революционных волнений (1789-1790), Карамзин много размышляет над судьбой французской революции и всемирной историей. Постепенно Карамзин приходит к выводу: "Не конституция и революция, а просвещение – истинный палладиум прогресса". Поэтому, вернувшись домой, он всего себя отдает издательской деятельности – делу просвещения. Десять лет с 1792 по 1802 год Карамзин создает и издает два самых лучших периодических органа: "Московский журнал" и "Вестник Европы". Занимаясь издательской деятельностью, Карамзин совершил великую революцию в сознании общества. Он стал основателем и пропагандистом концепции "разговорного русского языка". Говоря словами В. Г. Белинского, "Карамзин первый на Руси заменил мертвый язык книги живым языком общества". Дело в том, что весь XYIII век прошел под знаком теоретического признания церковнославянского языка, как главной, возвышенной части литературной речи, с чем считался даже М. В. Ломоносов. На практике же нарастал разрыв между книжным и разговорным языком. В этих условиях Карамзин отважился заявить, что надобно писать так, как говорит образованное общество, а говорить так, как пишут. Живой, яркий, пленительный язык Карамзина очаровывал читателей, число подписчиков росло с каждым годом, а Карамзин становился властителем душ многих и многих поколений русских людей.

С 1800 года Карамзин приступает еще к одному величайшему предприятию своей жизни – написанию "Истории государства Российского". Первые восемь томов Истории были готовы к 1816 году и Карамзин начал публичные чтения своего произведения в гостиных и на литературных вечерах. Петербург принял Карамзина восторженно. Так, 18 февраля 1816 года В. А. Жуковский писал И. И. Дмитриеву; "Недавно провел я у Карамзина самый приятный вечер. Он читал нам описание взятия Казани; какое совершенство! И какая эпоха для русского появление этой истории! Какое сокровище для языка, для поэзии, не говоря уже о той деятельности, которая должна будет родиться в умах. Эту историю можно будет назвать воскресителем прошедших веков бытия нашего народа. По сию пору они были для нас только мертвыми мумиями, и все истории русского народа, доселе известные, можно назвать только гробами, в которых мы видели лежащие эти безобразные мумии. Теперь все оживятся, подымутся и получат величественный, привлекательный образ. Счастливы дарования теперь созревающие! Они начнут свое поприще, вооруженные с ног до головы".[19]

Обретя поддержку Аракчеева, Карамзин добивается признания своего труда самим императором. Весной 1818 года 8 томов "Истории" появились на прилавках магазинов. З тысячи экземпляров книги были проданы за 25 дней.

Великий историк не раз за свою жизнь совершал поступки, требующие мужества и стойкости, но его обращение к фигуре Ивана Грозного можно считать гражданским подвигом, подвигом во имя России.

Четыре года ушло у Карамзина на написание главы об Иване Грозном. В 1820 году историк прочел на торжественном собрании Российской Академии, членом которой он был главу "О перемене Иоаннова царствования, о начале тиранства, о верности и геройстве россиян, терзаемых мучителем". Карамзин читал более часа при стихнувшем зале, заполненном до отказа. Сенсация состоялась. Император, подавляя тайный страх, говорил об академическом торжестве историографа. Великий князь Константин прямо заявил, что "нельзя позволять говорить о кровавом деспотизме царя, необходимо освещать лишь лучшую часть царствования Иоанна IY ". Девятый том разошелся мгновенно, и при дворе заговорили о вредной книге, об авторе, "без которого народ никогда бы не догадался, что меж царями есть тиран".

Карамзин не разделял политических взглядов декабристов, события 14 декабря 1825 года он рассматривал как дворцовый заговор и осуждал его. Но до конца жизни он остался просветителем, сторонником мирного прогресса и свободы. Всей своей деятельностью Карамзин служил делу национального возрождения России, развитию русского национального самосознания.

В целом мы видим, что деятельность под флагом просвещения, несла обществу знания, являлась самостоятельным элементом национального сознания первой четверти XIX века. "История" Карамзина стала мощным средством просвещения и обновления общества. Но, если ее автор видел в самодержавии палладиум России, то его читатели – декабристы слушали вечевой колокол древнего Новгорода и считали его палладиумом Российского государства. Таким образом, мы видим, что просветительство, выделившись из масонства, с одной стороны, играло самостоятельную роль в формировании русского национального самосознания, с другой стороны, оно питало декабризм как основной субъект, созидающий новую национальную идеологию.

Итак, в борьбе мнений проблема освобождения России осмыслена как проблема сущности ее бытия, судьбы ее дальнейшего существования. Постепенно дискуссия о терпимости и нетерпимости рабства вообще переходит в плоскость решения более конкретных проблем – экономического и политического освобождения России.

[1] Избранные социально-политические и философские произведения декабристов: В 3т. М.: Политиздат, 1951. –Т.1. –С.491-492.

[2] Избранные социально-политические и философские произведения декабристов: В 3т. М.: Политиздат, 1951. Т.2. –С.255.

[3] Указ. соч. С. 254-255.

[4] Указ. соч. –Т.2 –С.200.

[5] Указ. соч. –Т.1.–С.192.

[6] Избранные социально-политические и философские произведения декабристов: В 3т. М.: Политиздат. –Т.1. С. 363.

[7] Указ. соч. С.364.

[8] Указ. соч. –Т.1. –С. 365.

[9] Хрестоматия по истории СССР (1682-1856 гг) М.: Просвещение, 1953. С.437-438.

[10] Указ. соч. С. 211.

[11] Избранные социально-политические и философские произведения декабристов: В 3т. –М.: Политиздат,1951, Т.2. С. 191-192.

[12] Никольский Н.М. История русской церкви. М.: Политиздат, 1983. С. 245.

[13] Семека А.В. Русское масонство в XVIII века // Тайные ордена: Масоны. Харьков: Фолоио; Ростов н/Д: Феникс, 1997. С. 165.

[14] Семека А.В. Указ. соч. С. 169.

[15] Семека А.В. Указ. соч. С. 170.

[16] Семека А.В. Указ. соч. С. 172.

[17] Указ. соч. С.209-210.

[18] Соколовская Т.О. Возрождение масонства при Александре I // Тайные Ордена: Масоны. Харков: Фолио, Ростов-на-Дону: Феникс, 1997. С. 285-286.

[19] Карамзин Н.М. Избранные статьи и письма. М.: Современник, 1982. С.23.

Дата добавления: 2015-08-13