Глава 27. Эльфа узнаёшь сразу

Эльфа узнаёшь сразу. Не думаю, что Вы когда-либо видели Перворождённого, нынче их в Средиземье осталось так мало, что легче встретить медведя в собственном доме. Но если Вам всё же доведётся увидеть эльфа, то Вы непременно поймёте, кто это, как бы он ни выглядел, и во что бы ни был одет. Даже если он не издаст ни звука. Достаточно просто заглянуть в глаза. Глаза, в которых нет ничего от суетных забот здешнего мира. Лишь отрешённость и глубина, которые некоторые считают равнодушием и пустотой. Урр-уу-гхай да и другие люди, насколько я знаю, боятся смотреть в глаза эльфам. У меня взгляд эльфа не вызывает ужаса, но всё же и я испытываю ощущение, которое можно назвать лёгким трепетом.

Когда склонившийся перед нами эльф поднял и обратил на нас свой взгляд, я почувствовал именно трепет. Трепет кожи. Не всего тела. Только кожи. Огхру, судя по всему, было много хуже. Ему удавалось сдерживать дрожь, но щёки и плечи покрылись испариной, а кулаки непроизвольно сжались.

«Что тебе надо, гхама?» – растягивая слова процедил Огхр, упорно не отводя взгляда от бесконечной глубины зрачков Перворождённого с урезанными ушами. Эльф снова опустил очи долу и сказал голосом глухим, но мелодичным: «Могу ли я говорить с тем, кто носит имя Чшаэм?» Огхр перевёл дух – ему, наверное, казалось, что он делает это незаметно – и толкнул меня локтем.

– Можешь, – послушно сказал я. Первое потрясение от столь неожиданной здесь встречи начало проходить. – Я Чшаэм.

– Тот, чьё имя Гхажш Азогхан, просит Чшаэма вернуться в гханака, – слова Тёмной речи эльф произносил с видимым усилием, и было заметно, как он вздрагивает при каждом звуке.

– Что такое гханака? – спросил я Огхра.

– Дом странников, – ответил он. Теперь, когда уже не было необходимости смотреть в эльфийские глаза, он справился с волнением. Во всяком случае, пот на плечах начал высыхать, и кулаки разжались. – Гхажш просит тебя вернуться в дом, где вы остановились.

– Понятно, – сказал я и посмотрел на эльфа. Тот всё ещё стоял в униженном полупоклоне и смотрел в землю. Возвращаться в деревню вместе с ним мне совершенно не хотелось. Кроме того, я хотел кое-что спросить у Огхра. И я принял решение. – Иди и передай Гхажшу, что я скоро приду.

Эльф склонил голову чуть ниже, не разгибаясь, сделал два шага назад и лишь потом выпрямился и ответил: «Я понял, Чшаэм передаёт Гхажшу, что он скоро придёт». И ушёл, словно растворился в колышущемся душном мареве предзакатного вечера.

Мне сразу стало заметно легче дышать.

– Что это за слово – «гхама»? – спросил я Огхра. – Что оно значит?

– Оно значит – «покинувший дом», – ответил Огхр, поёживаясь. – Только не сам покинувший, тогда было бы «гхам», а изгнанный или украденный. Так называют рабов.

– Значит, этот эльф – раб? – мне казалось удивительным и невозможным что Перворождённый может быть рабом. С таким-то взглядом.

– А кто, по-твоему, он тут? – изумился Огхр. – Здесь живой остроухий может быть только рабом. Если бы не Угхлуук, он и рабом бы не был, а трупом.

– Угхлуук? – переспросил я. – Второй раз слышу это имя. Это кто?

– Увидишь, – туманно пообещал Огхр. – Раз появился этот корноухий, то Угхлуука ты обязательно увидишь.

Потом мы с Огхром расстались, и я пошёл в деревню, а он сказал, что пойдёт домой. Его жилище было где-то недалеко от кричной кузницы. Улицы Сторожевой деревни, освещённые садящимся солнцем, были полны народа. Трудовой день кончился, жители возвращались со своих работ, и вокруг меня текла живая река из мужских и женских тел. Если я чем и выделялся в этой толпе, то разве что ростом. Да ещё тем, что был одним из немногих, кто имел при себе меч. У большинства остальных я видел только ножи. Не боевые кинжалы, как у меня, и не малые кугхри, вроде того, что показывал мне Гхай. Обычные ножи. Их рукояти торчали: у мужчин – из-за голенищ сапог, из ножен на поясе или бедре, а у женщин – из ножен, висящих на груди. Ребятня же таскала свои ножички просто в руках, и большая часть детских забав, которые я успел увидеть по пути к Дому странников, была связана именно с ножом. Удивляться не приходится. Нож – второй, после буургха, предмет, который урр-уу-гхай получает в своё безраздельное владение. И с ним он не расстаётся никогда. Даже во сне.

Я шёл по улице и постоянно ловил на себе чьи-то взгляды. То потаённые, то откровенные, то изучающие, то дружелюбные. На меня смотрели мужчины, искоса, будто невзначай, поглядывали женщины, стреляли глазками молодые девушки и пялились ребятишки. Но среди сотен разноцветных глаз, окружавших меня, я так и не заметил тех единственных, что хотел бы видеть.

Дверь в гханака отворилась бесшумно, видимо, кто-то смазал днём петли. Я вошёл в прохладный полумрак и остановился, чтобы привыкли глаза. Из-за печи доносился негромкий разговор. Говоривших я не видел, но голос Гхажша узнал.

– Я сильно перетрусил, когда старухи назначили поединок, – говорил Гхажш. – Я понимал, что они не могут отказать парню в имени, раз уж я объявил его воином нашего буурза. Но поединок я не предусмотрел.

– Нельзя всё предусмотреть, – прошелестел в ответ старческий голос. – Ты сделал всё, чтобы избежать случайностей. Не твоя вина, что Гхай вмешался в это дело. Почему он оказался в деревне днём?

– Он вернулся с болота и должен был спать. Но он, видно, продрых ночь в сторожке. Благо, сейчас всё спокойно. Вот и шатался со скуки по деревне. Из-за этого придурка едва не сорвалось всё дело. Из-за него и из-за старух.

– Не обвиняй уу-гхой. Они делали то, что должны были делать. Они решают, какие обычаи ещё нужны, а от каких уже пришло время отказаться. И благодаря им существует наш народ. Точно такие же уу-гхой в своё время разрешили брать в жёны человеческих женщин и заключили союз с Белым волшебником. Если бы не они, мы бы так и остались «не видящими солнца». Уу-гхой бывает трудно уговорить, но это не потому, что они злы или непонятливы, а потому что они понимают свою ответственность перед детьми иначе, чем мы. Мы с тобой думаем о будущем, а они помнят, что и в прошлом не всё было плохо. Они умеют связывать то и другое. И мне их решение кажется верным.

– Гхай мог убить парня, и это сорвало бы наше с тобой дело. Это ты называешь верным?

– Ты же сам заставил их решать эту задачу. По договорённости, они должны были дать приют «летучим волкам», а ты заставил их думать о том, может ли не родившийся в буурз быть воином и иметь имя. Им было от чего растеряться.

– А что мне оставалось делать? «Волки» погибли, некого было оставить вместе с ним в лесу. Один он в Лихолесье и ночи не проживёт, ты же понимаешь. За огхром всё равно надо было сюда идти. Так оно и получилось. Не мог же я тащить его сюда, как пленного. А потом идти с ним до конца?

– Шагхрату опасно иметь привязанности.

– Я знаю. Но дело не в том, что он мне жизнь спас. Он мне просто нравится. Понимаешь, нравится. Он крепкий гхай. Много крепче, чем кажется. Многие из наших могли бы у него поучиться.

– Понимаю. В молодости я имел дело с такими, как он. Поэтому и говорю тебе, что ты напрасно винишь старух. Ты оставил им возможность устроить парню проверку, и они ею воспользовались. В конце концов, только это могло убедить весь буурз в том, что парень не зря носит имя.

– Наверное, ты прав. Но дело было под угрозой.

– Дело было под угрозой, и это твоя ошибка. Такие вещи не делаются с наскока. Запомни, иначе когда-нибудь расстанешься с головой. Ты понял?

Скрипнула лежанка, и голос Гхажша сказал: «Так есть, понял. Моё сердце в твоих руках».

«Садись, – прошелестел старец. – Надо подумать, что мы будем делать дальше. „Волков“ больше нет. Вряд ли мы сумеем подготовить новый такой ат-а-гхан до конца лета. Или вызвать другой из Гундабада или Карндума. А в Гхазатбуурзе готовятся к войне. Там на счету каждый клинок».

Я тихонько кашлянул. «Кто там?» – спросил из-за печи Гхажш. Я вышел.

– А, это ты, – Гхажш даже не казался удивлённым. – Мы как раз о тебе разговариваем.

– Я слышал.

– Тем лучше, меньше объяснять. Познакомься.

На лежанке сидел сморщенный сухонький старичок. Сгорбленные плечи редкие перья седых волос на голове. Прямо старичок-одуванчик. Если бы не морщинистое зверовидное лицо и взгляд. Есть такое выражение – «цепкий взгляд». Так вот, взгляд у старичка был не просто цепкий, а, я бы сказал, когтистый.

Старичок взглянул на меня, и мне показалось, что я чувствую, как его зрачки вспарывают мне кожу на груди. «Узнаю руку Гхажшура, – сказал он. – Тебе повезло, малыш, после него обычно находили лишь нарезанную ленточками кожу».

«Малыш». Даже обидно. Вряд ли он был намного выше меня.

– Почему ты молчишь? – спросил старик.

– А что я должен говорить? – в свою очередь спросил я.

– Обычно младший первым называет своё имя, – пояснил старик. – Ты теперь урагх, тебе надо привыкать к нашим обычаям.

– Моё имя Чшаэм, – сказал я. – И прошу меня простить, если я невольно обидел Вас. Я плохо знаю обычаи урр-уу-гхай. У меня не было времени узнать их лучше.

– Нет нужды в извинениях. Моё имя – Угхлуук. Если звуки Тёмной речи трудны для тебя, то ты можешь говорить – Кошмар^[35].

– Звук речи урр-уу-гхай не пугает меня, – пожал я плечами, – Угхлуук. Я правильно произношу?

– Правильно, – кивнул старик. – Но это не очень важно. Наш народ долго был рассыпан на части. То, что правильно здесь, может оказаться неправильным в Гундабаде или в Гхазатбуурзе. Не придавай этому большого значения. Даже если твоя речь будет звучать непривычно для чьего-то уха, главное, чтобы тебя понимали. А это зависит не столько от слов, сколько от поступков.

– До сих пор, – заметил я, – мне удавалось находить в других понимание.

– Постарайся, чтобы так продолжалось и далее. Ты хотел ему что-то сказать, Гхажш.

– Да, – Гхажш повернулся ко мне. – Гхай просится идти с нами.

– Я тут при чём? – удивился я. – Ты же шагхрат, ты и решаешь, кто с нами идёт. До сих пор ты меня не спрашивал.

– Так он же твой кровник, – терпеливо пояснил Гхажш. – Он считает, что теперь должен защищать твою спину, таков обычай. Поэтому идёт он с нами или нет, должен решать ты.

– А ты что посоветуешь?

– Гхай – неплохой боец, в Лугхбуурзе его клинок может пригодиться. Если ты не держишь на него зла, то его можно взять.

– Мне не за что на него злиться, пусть идёт.

– Тогда скажи ему об этом сам. Он на заднем дворе. С Мавкой любезничает.

«Любезничает». Это мне не понравилось. Пожалуй, было бы, действительно, лучше, чтобы Гхай ушёл с нами.

Когда я появился на заднем дворе, Гхай и Мавка сидели рядышком на валяющемся у дальнего плетня бревне. Гхай что-то рассказывал и оживлённо размахивал руками. Мавка заливисто хохотала. Эта картина не понравилась мне ещё больше, чем слова Гхажша.

Увидев меня, Гхай вскочил, а Мавка оборвала смех и прикрыла рот ладошкой, но видно было, как в глазах у неё прыгают смешинки.

– Ты пойдёшь с нами, – сказал я Гхаю. – Мы с Гхажшем так решили. Тебя отпустят?

– Меня? – возмутился, было, Гхай, но спохватился. – Старухи не будут возражать, если отец найдёт мне замену на болоте, а с ним я уже договорился. Он считает, что мне будет полезно посмотреть, как выглядит мир за болотами.

– Он большой, – сообщил я мрачно. – Очень большой. Так что иди готовься к долгой дороге.

– Да я уже готов, – Гхай намёков не понимал. – Кугхри наточен, мешок жёны собрали.

– А у тебя есть жёны? – изумился я. Я-то ещё и одного раза не был женат, а он говорил о «жёнах».

– Две, – как что-то само собой разумеющееся ответил Гхай. – Я же урагх. Если бы даже не успел жениться в снагах, то урагху трудно остаться бобылём. У меня есть жёны, и они будут обо мне плакать, пока я в дороге, – закончил он гордо.

– Сходи, простись с ними получше, – посоветовал я ему, – чтобы они не начали плакать, пока ты ещё здесь.

– А мы что, уже уходим? – забеспокоился Гхай. – Прямо сейчас?

– Это может случиться когда угодно, – мне хотелось отправить его восвояси побыстрее. – Гхажш говорил, что мы потеряли много времени и нам нельзя задерживаться.

После этих слов Гхай, наконец, сообразил, что ему пора уходить и убрался, к большому моему облегчению. Мы сидели с Мавкой на бревне и молчали.

– Не злись, – сказала она и погладила меня по руке. – Я же не могу совсем ни с кем не разговаривать, пока тебя нет. Мы просто поговорили.

– Я видел, – буркнул я.

– Не видел, – возразила она и снова погладила мою руку. – Я женщина. Конечно, мне приятно, когда на меня обращают внимание мужчины, но он мне не нравится. Он сильный, но глупый. А ты умный, и ты гораздо его сильнее, это все видели.

– Ты смеялась, – заметил я.

– Да, – Мавка улыбнулась. – Он рассказывал очень смешные вещи. Он рассказывал, как боялся, когда дрался с тобой.

– А он боялся? – во время поединка мне так не казалось.

– Конечно. Ты же убил бородатого в первом же своём бою, а Гхай их даже не видел ни разу. Он с отцом и братьями сторожит Тропу. Им часто приходится драться с болотными пауками, со зверями из-за болота и иногда с людьми. Но про бородатых он слышал только в сказках. У нас много страшных сказок о них.

– Понятно, – Мавка продолжала гладить мою руку, и злиться мне уже совсем не хотелось. Хотелось совсем другого.

Но только я её обнял и собрался поцеловать, как в дверях гханака появился Гхажш.

«Отвлекись, – сказал он строго. – Дело есть». Моих возражений он не слушал. Пришлось оставить Мавку в одиночестве. «Дело», на мой взгляд, оказалось не настолько важным, чтобы так грубо отрывать меня от общения с девушкой. Всего-то надо было примерить и подогнать новое снаряжение, которое появилось невесть откуда. Но надо знать Гхажша, просто примеркой и подгонкой новых ремней он, ясное дело, не ограничился. Он несколько раз заставил меня уложить и разобрать заплечный мешок и все сумки и бэгги, каждый раз тщательно проверяя, хорошо ли я помню, где и что лежит. Стоило мне хоть на мгновение затрудниться с ответом, как всё снаряжение опять безжалостно высыпалось на лежанку и укладка начиналась по новой. Мавка, естественно, ушла задолго до окончания этого нудного занятия. К той минуте, когда я уже мог безошибочно достать любой гвоздь к сапожным подковам, я был зол на Гхажша, как Горлум на Бильбо после кражи Кольца.

Но и усилия Гхажша не пропали даром: поверх моего бъёрнингского одеяния сбруя сидела как влитая. Я двигался в ней, словно во второй коже, ощущая лишь возросшую тяжесть тела. Пригнано всё было безупречно. И продумано тоже. Особенно мне понравились новые ножны для кугхри и способ их крепления к заплечному мешку. Сначала я подумал, что мне не хватит длины рук, чтобы вытащить клинок из-за плеча, но оказалось, что кто-то подумал об этом до меня. Берясь за рукоять, надо было только зацепить большим пальцем ременную петлю крепления ножен. Стоило чуть потянуть, и ножны сами слетали с клинка, освобождая его для боя. Чтобы приторочить их на место, времени требовалось немногим больше, но Гхажш сказал, что для того, чтобы подобрать ножны, время обычно есть, а вот, чтобы достать меч, его всегда не хватает.

В доставании клинка и прилаживаний его на место мне тоже пришлось немало поупражняться, так что ужинали мы уже в сумерках.

– Где мне Мавку найти? – спросил я Гхажша, когда мы уже допивали ягодный взвар.

– Где парню девку искать? – вопросом ответил он. – У колодца. Пойдёшь – сбрую оставь, а буургха возьми. Пригодится.

Совету я последовал, тем более что буургха был новенький. С иголочки. И точно под мой рост, а старый, не раз прожжённый у костра и насквозь просаленный, куда-то исчез.

Парней и девушек у колодца толклось немало, но Мавку я заметил сразу же. Она сидела на поильной колоде строгая и сосредоточенная, над плечами у неё, как и у меня, возвышался плотно скатанный валик буургха.

– Мы идём в поход? – пошутил я, подходя.

– Да, – серьёзно ответила она и, крепко ухватив меня за руку, повлекла к воротам, к выходу из деревни.

– Гхажш говорил, здесь ночью медведи бродят, – снова попытался пошутить я, когда ворота остались за спиной, и мои сапоги застучали по чёрному дереву дороги.

– Они летом сытые, – всё так же серьёзно произнесла Мавка и свернула с дороги в сторону, вдоль края болота. – Они нам не помешают.

Жёлто-зелёным глазом варга подмигивала с облачного неба луна. Клубился над болотом разноцветный туман. Медведи, если они и были где-то неподалёку, нам не помешали. Мы о них даже не вспомнили… Гхажш был прав. Буургха нам пригодились. Оба.

Утро ур-уу-гхай начинается за час до рассвета. О том, что уже утро, я узнал, когда со стороны дороги раздался громкий переливчатый свист. Глаза слипались, спать хотелось немилосердно, но Мавка высунула голову из-под буургха, приподнялась и также заливисто и громко просвистела что-то в ответ.

Через минуту между деревьев обозначился чей-то тёмный призрак и сказал голосом Гхажша: «Одевайся, Чшаэм, уходим». И я стал одеваться, от спешки и темноты путая сапоги и не попадая руками в рукава. Мавка, закутавшись в свой буургха, стояла рядом, босыми ногами на мокрой траве.

– Ты вернёшься? – тихо спросила она, когда я поднялся.

– Не знаю, – так же тихо ответил я.

– Я буду плакать о тебе.

На это я не нашёлся, что ответить, и лишь поцеловал её. Губы у неё были солёные. Щёки и глаза тоже.

Я не люблю прощаний. Не любил тогда и не полюбил за прошедшие с тех пор двадцать лет. И я ушёл, не сказав ей даже «до свидания».

«Моё сердце в твоих руках», – донеслось до меня, когда я был уже далеко. Я хотел оглянуться, но жёсткие пальцы шедшего позади Гхажша, взяли меня за затылок и повернули голову на место. «Не надо, – сказал он. – Когда уходишь, своё сердце надо забирать с собой. Чтобы оно не погибло от тоски в разлуке». Помолчал и добавил: «Хорошо, когда кто-то плачет о тебе, пока ты в дороге. Значит, кто-то очень хочет, чтобы ты остался жив».

Ухожу, только ночь – в глаза.

Ухожу – оглянуться нельзя…

Ухожу, не оставив след…

Впереди – боль утрат и бед…

Я купался в глазах голубых…

Билось сердце в ладонях моих…

А теперь по речному песку

Ухожу я, глотая тоску…

Ухожу, только ночь – в глаза…

Ухожу – оглянуться нельзя…

Ухожу, не оставив след…

Впереди – боль утрат и бед…

Были веселы дни и светлы…

Были ночи темны и теплы…

Мне осталась на память о них

Соль слезы на ресницах твоих…

Ухожу, только ночь – в глаза…

Ухожу – оглянуться нельзя…

Ухожу, не оставив след…

Впереди – боль утрат и бед…

Ухожу, ускоряя шаг…

Впереди – неизвестность и мрак.

Я не взял обещания ждать,

Я не знаю, приду ли опять…

Ухожу, только ночь – в глаза…

Ухожу – оглянуться нельзя…

Ухожу, не оставив след…

Впереди – боль утрат и бед…

Дата добавления: 2015-08-10