Человек есть животное

Интерес естественных наук. – Вопросы непосвященных. – Вопрос и животности человека. Сходство с животными телесное и душевное. – Ряд попыток найти различие. – Высшая животность, как условие духовности.

В наше время естественные науки возбуждают всеобщее внимание и любопытство. В этом состоит важная и совершенно ясная особенность настоящей эпохи. Между тем, вовсе не так легко указать причину этого общего расположения к наукам о природе. Например, никак нельзя сказать, что оно основано на пользе, приносимой этими науками. Как для ученых, так и для большинства образованных читателей польза всегда второстепенное дело. Никто не читает популярных сочинений, никто не слушает популярных лекций с целью извлечь из них какие-нибудь познания и правила для домашнего обихода. Для приложений, для извлечения пользы необходимо если не глубокое, то точное изучение, и главнее всего – практика, упражнение на деле. Всем известно, как далеко от теории до

надлежащего ее приложения. Рассказывают, что Лаплас, гениальный ученый, которому теория астрономии обязана величайшими успехами, один только раз вздумал посмотреть в астрономическую трубу, но и тут ничего не увидел, по­тому что стал смотреть не в тот конец.

Итак, без сомнения, большинство читателей не думает пользоваться указаниями науки для практических приложений, точно так, как никто не вздумает в серьезной болезни лечиться сам с помощью какого-нибудь лечебника. Если же так, то значит естественные науки имеют для нас занимательность другого рода, не практическую, а чисто теоретическую, то есть они просто удовлетворяют нашему желаю знать без всякой задней мысли; знать – для одного знания. В этом же смысле для нас любопытны и самые приложения наук, сделанные другими; мы просто желаем знать, как действует электрический телеграф, отчего движется пароход и проч.

Но мало ли что можно знать? Почему же познания о природе пользуются в настоящее время некоторым преимуществом перед другими познаниями? В чем состоит их привлекательность?

Нельзя сказать, чтобы естественные науки заключали в себе особенные сокровища открытий и разоблачений тайн природы, чтобы они положительно разрешали какие-нибудь важные вопросы и задачи, особенно сильно занимающие наш ум. Те, которые знакомы с нынешним состоянием этих наук, согласятся, что они скорее всего представляют громадную массу материалов, ежедневно возрастающую, но еще очень далекую от возведения в стройное здание, что тайны природы,

как и прежде, для нас остаются тайнами, и что даже ни одно самое простое явление не объяснено вполне.

Следовательно, очевидно науки о природе привлекают нас не своими решениями, а своими вопросами, не глубиной своей мудрости, а занимательностью предметов, о которых они говорят. И в этом отношении мы можем ясно указать, почему их исследования так любопытны для всех.

Во-первых, ничего не может быть естественнее, как любопытство, обращенное к предметам, которые беспрестанно нас окружают, к явлениям, которые беспрестанно нам встречаются. Обыкновенно мы привыкаем к ним и не обращаем на них внимания, но как скоро ум пробудился от дремоты, то он обращается к ним с неодолимой силой. Если ум наш в самом деле действует, то явления природы неизбежно должны подвергнуться его действию, тысячи вопросов возникают неудержимо: что такое гром? Откуда снег? Как растут травы и деревья? и проч.

Но сверх того, что вопросы такого рода, так сказать, всегда предстоят пред нашим умом и требуют неотступно своего решения, явления природы для ученых натуралистов, для непосвященных природа тысячекратно занимательнее, и ее явления представляются им чудесными, таинственными. Великая черта нашего времени состоит именно в том, что свет ума проникает в эту чудесную таинственность, и потому все с радостью устремились вслед за надежным руководителем. Это жадное любопытство указывает на то глубокое значение, которое придается исследованию природы,

изучая ее, мы стремимся разрешить загадку бытия, постигнуть сущность мира, среди которого поставлены и членами которого сами составляем, снять покров с таинственной и грозной Изиды. Вот главный интерес естественных наук, который только усилится со временем, первые успехи в этой области уже не дадут успокоиться умам, и мы неудержимо будем шаг за шагом завоевывать природу, как бы прямо поставленную перед нами для изучения и обладания.

Как бы то ни было для меня вопросы и мнения непосвященных всегда казались достопримечательными и стоящими основательного разбора, очевидно, они берут глубже, чем натуралисты смотрят на вещи с большим любопытством и большею занимательностью, чем ученые, нередко погрязающие в своих фактах и материалах. С этой точки зрения я желал бы рассмотреть некоторые предметы общей физиологии. Я желал бы сохранить всю занимательность вопросов, какую они имеют для ума, в первый раз предлагающего их себе, и показать – насколько науки о природе удовлетворяют жажде знания, всегда законной, всегда имеющей право предлагать вопросы и требовать ответа.

На первый раз остановимся на одном из самых первоначальных положениях естественной истории, очень важном в физиологическом отношении. Наука эта утверждает, что человек есть животное.

Вы согласитесь, что такое утверждение имеет в себе что-то удивительное, какая-то загадка, между тем как натуралисты совершенно хладнокровно в своих списках

ставят человека рядом с животными подле орангутанга. Они говорят только, что человек есть первое между животными, тогда как мы привыкали думать, что человек вовсе не есть животное.

Итак, вопрос занимательный и я постараюсь показать, что эта тайна природы есть действительная тайна, что бы ни говорили натуралисты.

Очевидно, что положение – человек есть животное – имеет двоякий смысл, во-первых, тот, что в человеке есть все то, что есть и в животном и, во-вторых, тот, что человек есть не более как животное, хотя бы и первое, и самое совершенное. Последний смысл не верен, но что касается до первого, то должно отдать справедливость натуралистам за то, что своими многотрудными изысканиями они незыблемо утвердили эту истину и рассеяли тучу предрассудков, господствующих относительно этого вопроса. В самом деле, человеку очень бы хотелось не иметь ничего общего с животными, быть существом совершенно особенным, и потому понятно, он долго отвергал мысль, что в нем есть все то, что и в животном. Следы уклонения от этой мысли можно встретить у многих натуралистов, и потому рассмотреть ее тем более важно.

Человек есть животное, и вовсе не особенное, не какое-нибудь чудо между животными, а такое же животное, как и многие другие. Чтобы убедиться в этом, возьмите одно из обыкновенных животных, положим, лошадь, и начните сравнивать.

Животные суть существа одушевленные, следовательно, мы различаем в них, во-первых, телесное устройство и различные вещественные явления, например, пищеварение, теплоту тела и пр., во-вторых, другие явления, называемые

душевными, например, страсти, привычки, привя­занности и проч.

Сравните же лошадь с человеком и в том, и в другом отношении.

Что касается до строения тела, то не нужно никаких анатомических познаний, а только немного внимания, чтобы открыть удивительное сходство. Рассмотрите, например, голову лошади, переберите все ее части, и вы убедитесь, что они имеют ту же форму, то же взаимное расположение, и что вся разница заключается только в размерах, в относительной величине частей. Если перейдете потом к туловищу, то, хотя здесь части больше скрыты, вы найдете то же самое сходство в спине, груди, животе и проч. Легко убедиться также, что передние ноги лошади соответствуют нашим рукам, а задние – ногам. Не трудно также видеть, что некоторые отличия, обыкновенно бросающиеся в глаза, не существенны и не значительны. Например, тело лошади покрыто шерстью, а у человека голое. Но что такое шерсть? Те же волосы, а известно, что по всему телу человека растут маленькие волосы и, следовательно, вся разница в том, что у человека они редки и коротки, а у лошади густы и длиннее. Точно так, уши на голове лошади, кажется, занимают не то место, как у че­ловека, но и это несправедливо. У лошади темя головы не так выдается вверх, и вот почему уши выста­вились так высоко.

Но, если бы мы серьезно вздумали изучать сравни­тельное устройство лошади и человека, если бы занялись анатомией, то удивление наше возросло бы еще больше. Сходство оказывается такое всестороннее, такое подроб­ное, что разница между устройством лошади и человека

покажется совершенно ничтожной. Прояснение этого сходства и проведение его по всем мелочам организации есть, между прочим, одна из самых важных и наиболее привлекательных сторон сравнительной анатомии.

Если же так, если лошадь представляет такое сходство с устройством человека, то другие животные, более близкие к нему, очевидно должны представлять почти совершенную одинаковость, почти полное тождество. Так оно и есть. Эти животные, как известно, суть обезьяны, особенно высшие – орангутанги и трогло­диты, которых туземцы даже прямо называют лесными людьми. После многих споров, о которых мы скажем впоследствии, натуралисты, наконец, положительно порешили, что главное естественно- историческое отличие человека от высших обезьян заключается в большом пальце на ногах. У человека этот палец не отделяется от других, тогда как у обезьян он отделен точно также, как у человека на руках, – отчего обезьяны всеми четырьмя членами могут удобно хва­таться за деревья. При таком малом отличии, само собой понятно, что человека нельзя ставить далеко от обезьян. Поэтому многие естествоиспытатели справедливо составляют из человека и обезьян одну группу, высший отряд животного царства. В естественно-историческом смысле это весьма важно, это показывает, что человек и обезьяны ближе друг к другу, чем ко всем остальным животным, что, следовательно, между другими животными гораздо более различия, чем между человеком и обезьянами. И в самом деле, мы знаем между животными глубокие, поразительные различия; в животном

царстве есть формы столь несходные, что мы не умеем их и сравнивать, не умеем даже приняться за сравнение; каждая черта сходства добывается в этих случаях с величайшим трудом, и ученые считают такие открытия успехом науки и своей славой. Если бы человек был особенное животное, так сказать, выродок между животными, то он мог бы стоять от них на далеком расстоянии, мог бы глубоко и существенно отличаться от них по устройству, а между тем мы видели, что все его отличие – в положении большого пальца на ногах.

Понятно, что при таком сходстве в устройстве, он представляет и все вещественные явления, свойственные животным. Точно также тело его имеет теплоту, также бьется сердце и движется кровь, также совершаются пищеварение и разные отделения, наконец, совершенно подобно животным человек рождает детей, кормить их, совершенно подобно им растет, стареет и умирает. Словом, нет ни одного вещественного процесса в животном, которого бы мы в той или другой степени не отыскали у человека.

Итак, в отношении к вещественным явлениям, человек есть вполне животное. Гораздо менее, обык­новенно, соглашаются с тем, что в человеке со­храняются и все душевные проявления животного. Но и здесь, стоит только внимательнее всмотреться, и мы увидим, что нет ни одной, даже самой, земской черты, которая бы не показывалась более или менее в душе человека. И человек иногда любит кровь и с бешенством бросается на другого человека. И в человеке господствуют прирожденные наклонности, и он под­чиняется действию привычки, эгоизму, инстинкту

сохранения и проч. Жизнь животных не многосложна: добывание пищи и удовлетворение половых потребностей – вот главное, к чему направлены их наклон­ности. Кто же скажет, что эти наклонности слабы в человеке?

Вообще, каковы бы ни были проявления души жи­вотных, эти проявления мы считаем низшими, но в то же время полагаем, что они необходимы для высших явлений нашего духа; животное чувствует, получает впечатления внешних чувств, оно их помнит,как ни просты эти способности, мы их считаем необходимыми для нашей духовной деятельности. Итак, душевные явления животных должны сохраняться и в душе человека. А, следовательно, и в этом отношении он есть полное животное.

Словом, как по своему устройству, так и по своим физическим и душевным явлениям, человек подходит под понятие животного; в его природе нет ни одной черты, которая противоречила бы этому понятию, все черты животного сохраняются в нем вполне. Поэтому, ни один последовательный и точный зоолог не может усомниться в принадлежности человека к животному царству; натуралист, рассматривая живот­ных, должен и на человека смотреть, как на животное.

Между тем, сопоставление с животными всегда казалось обидным и неприятным для человека. Он с древнейших времен гнушался этими ближайшими родственниками и не признавал их. Поэтому, история зоологии представляет длинный ряд попыток удалить как-нибудь человека от животных, найти между ними более глубокое отличие, как в устройстве, так и в явлениях телесных и душевных. Трудно

поверить, каким мелочам ученые и неученые иногда придавали важность в этом отношении.

Находили, например, что человек отличается от всех животных выдающимся носом, мочками ушей и т.п. Но самое замечательное в истории науки, без сомнения, междучелюстная кость; долго полагали, что у человека нет этой кости, которая есть у всех других близких к нему животных. Хотя между сотнями костей одна кость, казалось бы, немного зна­чит, однако же, отсутствие ее у человека считалось весьма важным признаком. Великому поэту Гёте принадлежит честь одного из блистательнейших открытий в анатомии. Он нашел, что и эта кость есть у чело­века, но что она рано срастается с другими.

В отношении к телесным отправлениям точно также были многие попытки найти особенности у человека. Думали, например, что человек отличается от животных всеядностью или также своими болезнями, которых будто бы не бывает у животных. Отличие такого рода доходили нередко до смешного: Блюменбах приводит по этому случаю забавное мнение, по которому отрыжка составляет также отличитель­ный признак человека *.

Наконец, в душевных свойствах человека часто также старались отыскать противоположность его с животными. Говорили, например, что у человека нет инстинкта, тогда как все животные более и менее руковод­ствуются им в своих действиях. Но такое положение несправедливо. Не разбирая здесь самого понятия об инстинкте, заметим только, что у высших животных

______________

* Blumenbach. De gener. Hum. Var.nat. Ed. Tert. Gott., 1795. р. 64.

инстинктивные действия встречаются все реже и реже, так что, если бы мы доверились этому признаку, то едва ли бы сумели отличить человека от орангутанга. Сверх того, никак нельзя утверждать, чтобы у человека вовсе не встречалось действий, которые мы называем инстинктивными. Любовь матери к детям, влечение одного пола к другому – суть, во-первых, инстинкты и только потом переходят в высшие чувства.

Мы указали на многие черты, которыми понапрасну старались удалить человека от животных, поставить между ними большой промежуток. Но есть другие признаки, более важные и на которые чаще указывают, как на отличие человека. Сюда относятся все те, по которым человек должен быть считаем самым высшим, благороднейшим, совершеннейшим животным. Но заметим наперед, что все эти при­знаки не отличают человека от животных, а именно указывают ему только место между ними. И первое животное есть все-таки животное.

Известно, например, что мозг человека по своему совершенству выше мозга всех других животных. Но существенно он нисколько не отличается от мозга обезьян, он совершеннее, но он такой же самый мозг, как и у обезьян. Точно то же должно сказать и о других частях, – рука человека по своим размерам лучше, выше руки орангутанга, но это та же самая рука, как у него. И вообще, человек есть пре­краснейшее животное во всех отношениях, но он есть животное. Нога, как мы видели, всего больше отличает человека от обезьян. От ее устройства зависит прямое положение его тела, быстрое и легкое перемещение с помощью только двух членов. Нельзя

сказать, однако же, чтобы этот способ перемещения заключал в себе что-нибудь исключительное. Быстрота и легкость страуса на бегу зависит от той же причины. Не только высшие обезьяны, но и медведи могут ходить и на одних только задних членах. У человека этот самый способ движения только достиг совершенства, так что и все его тело приспособлено к нему.

Многое нужно бы было сказать, если бы мы вздумали рассмотреть все преимущества человека, как первого между животными. Заметим только, что если эти преимущества будут того же рода, то перечисление их не может удовлетворить нашей не умолкающей потребности – поставить себя особняком от животных. На самом деле все эти преимущества докажут только одно, что человек выше обезьяны, что в списке животных он должен стоять перед обезьянами.

Прибавим сюда, что тоже самое относится и к душевным способностям, к высшим проявлениям животной жизни. Если бы было доказано только то, что в человеке эти способности достигли высшей степени, чем у других животных, то это бы нас нисколько не удовлетворило. Например, Блюменбах рассуждает следующим образом о превосходстве человека перед животными. «Все единогласно, – говорит он, – величайшим и высшим преимуществом человека почитают разум. Но если точнее исследовать, что это значит, то нельзя не прийти в изумление от чрезвычайного различия в понятиях о разуме, предлагаемых самыми глубокими философиями.

Я думаю поэтому, гораздо короче и точнее можно решить вопрос, руководствуясь опытом, т.е. полагая

преимущество человека в том, вследствие чего он стал владыкою и царем всех животных. Власть его очевидна, и ясно также, что она зависит от его душевных способностей. Эти-то высшие способности мы и назовем разумом» *.

Следует ли, однако же, отсюда какое-нибудь важное отличие человека? Нисколько. Человек, по Блюменбаху, есть только самое ловкое, самое хитрое и потому самое сильное между животными. Мы знаем много животных, которые преодолевают других, сильнейших, не прямо физической силой, а хитростью и уловками, – точно так и человек успел противостоять всем животным, – не звери его истребляют, а он истребляет зверей, и в этом, как думает Блюменбах, состоит его разум. Блюменбах в этом случае сильно не прав в отношении к человеку; человек никогда не считал себя владыкой животных: царь зверей есть лев, а человек – царь природы.

Итак, если бы мы остановились только на предыдущих отличиях, то мы должны бы были принять, что человек есть первое между животными, и только этим и отличается от них.

Чтобы еще яснее выставить значение этого положения, я приведу здесь соображение, довольно часто встречающееся. Геологические исследования показывают, что земля прежде появления человека была заселена животными не похожими на нынешних, так называемыми допотопными. Первые животные, явившиеся на земле, были весьма несовершенны. Постепенно, в течение долгих периодов, являлись животные более совершенные,

____________

* ib. p. 52, 53.

более близкие к ныне живущим. Наконец, явился человек. Но представьте, говорят иногда, что теперь, завтра же произойдет геологический переворот – люди погибнут и по аналогии, вероятно, земля заселится новыми животными, высшими, нежели человек. При этом соображении ясно видно, что такое первенство человека между животными. Он только потому первое животное, что нет животных выше его, а если бы они были, то он был бы животным между другими животными.

Так это и понимают многие натуралисты, они даже гордятся этими понятиями, как открытиями своей науки, и считают предрассудком всякое противоположное мнение. Между тем, человеческое чувство громко говорит против такого понимания дела; человек не считает себя предметом между предметами природы, явлением между ее явлениями.

Это чувство (назовем его так) есть факт, и напрасно натуралисты, столь уважительные к фактам, пренебрегают им. В самом деле, история науки показывает, что это чувство столь же сильно говорило и в натуралистах, как и в других людях.

Линней, без сомнения, величайший из натуралистов был обманут рассказами путешественников и думал, что есть обезьяны гораздо более близкие к человеку, чем те, который нам известны. Поэтому, в своей досаде, он не мог указать никакого отличия человека от обезьяны, которую называл при этом случае глупейшим и гнуснейшим животным*. Ко­нечно, как истинный натуралист, он не мог со­мневаться в том, что человек принадлежит к

___________

* Syst. naturae. Ed. duodes. Т. I, р. 34.

первому отряду животных, но ему хотелось составить из него особый отдел, хоть особый род или вид. Он сделал это, но неправильно, то есть он не указал ни одного признака, которым этот вид отличается от следующего за ним вида обезьян; найти эти признаки он предоставил потомству.

Последующие ученые действительно нашли такие признаки и, вследствие потребности возвысить человека, они даже перешли меру, то есть составили из человека не только особый вид и род, но и особый отряд. Было бы слишком долго перечислять все колебания и споры натуралистов по этому поводу. Заметим только, что часто появлялась мысль разрешить загадку не развязавши, а разрубивши узел. Именно, многие натуралисты предлагали составить из человека особое цар­ство, человеческое, независимое от других царств – животного, растительного и ископаемого. Такова мысль знаменитых Жоффруа – Сент-Илеров, отца и сына. Но эта мысль также не имеет надлежащей твердости. Мы видели, что в человеке есть все, почему какое-нибудь существо природы может называться животным. Никакой зоолог не согласится исключить его из своих списков, ни один не в силах забыть величайшее естественное сродство его с обезьянами. С другой стороны заметим, что и особого царства для человека мало. Не смотрит ли он на всю природу одинаковыми глазами? Не считает ли он себя столь же отличным от животных, как и от растений или камней?

Итак, загадка остается в полной силе, – остается или признать человека животным, или поискать для него других отличий, не таких, какими различаются царства природы.

В самом деле, понятно, что, так как человек есть действительное, полное животное, то попытки отли­чить его, на которые мы указали, не могли быть удачны. Хотели найти что-нибудь особенное в его теле или телесных и душевных отправлениях, то есть хотели отличить его по животным же свойствам; и понятно, что ничего не нашли, что бы было не согласно с животностью. Нужно, следовательно, внести признаки другого разряда.

Какие же это признаки? Справедливы ли притязания человека на высшую природу, на то, что мы называем духовностью?

Очевидно, вопросы эти уже выходят за пределы естественных наук. Перерывши всего человека, пере­бравши его по частям, естественная история не нашла в нем ничего особенного, судя по ее взгляду, по ее мерке.

Между тем, справедливость гордого мнения человека о себе ясна сама собой. В самом деле, эта гордость, это высокомерие ко всей природе, равное высокомерие в отношении к растениям и камням, как и к своим ближайшим сродникам, – обезьянам, это явление в человеке есть факт, неопровержимый и очевидный. Откуда же эта гордость? Человек есть жи­вотное, но он не хочет быть животным; человек есть одно из существ природы, но он природу противополагает себе и отрицается от нее. Как это возможно? Каким образом что-нибудь существующее недовольно тем, чем оно есть?

Человек имеет полное право противополагать себя природе, потому что он может сделать такое противоположение, имеет силу и способность к нему.

Остановимся на этой черте духовной природы человека и заметим, что, следовательно, непосвященные

отчасти правы, когда для них странно слышать положение: человек есть животное.

Но они не правы вот в чем. Они полагают, что животность несовместима с духовностью, что в этих понятиях есть нечто противоречащее. Они готовы ска­зать, что если человек не есть только животное, то значит он вовсе не животное, а что-то другое. На деле же выходит иначе, и в этом я полагал цель моего письма. На деле оказывается, что не только жи­вотность не противоречит духовности, но даже, что для духа необходима самая высшая степень животности. Человек есть совершеннейшее животное не потому, что в нем проявляется дух, который подавляет животные свойства; нет, человек, и просто как жи­вотное, представляет нам осуществление высочайшего развития животности.

Отсюда, мне кажется, можно видеть, почему причисление человека к животным в естественной истории не удовлетворяет непосвященных и представляет для них загадку.

Без сомнения, естественные науки гораздо более удовлетворили бы нашу жажду знания, если бы они сумели доказать, что человек не только высшее жи­вотное, но что выше его и быть не может, что он не есть просто вершина животного царства, верхний камень в пирамиде, но что в нем заключается цель и стремление всего этого царства, которое не имело бы смысла без этого последнего и главного члена, все равно как лестница без храма, в который она ведет. Тогда бы и ясно было, что земные перевороты не пойдут далее, то есть, что не будет земных су­ществ высших, нежели человек.

В заключение я позволю себе нечто похожее на нравоучение и, к сожалению, здесь совершенно необхо­димое. Именно – некоторые люди не только суть животные, но в них почти ничего больше и нет, кроме животного. Правда, они выше, совершеннее всех других животных, но и только. Прежде всего, эти явления как нельзя лучше подтверждают мысль о животности человека; потом, можно заметить, что легко бы мы согласились и обойтись без этих подтверждений. Чело­веческая речь состоит из животных звуков. Правда, эти звуки музыкальны, совсем не то, что рев зверей и обезьянь, но, к сожалению, и в этих более музыкальных звуках иногда выражается только один жи­вотный смысл. Для этого смысла достаточно бы было и более простого выражения, какого-нибудь мычания, но человек – высшее животное – ухищряется иногда так, что заключает его в довольно многословные речи.

Если в наших животных действиях мы желали бы всегда находить нечто человеческое, то, обратно, пора бы также перестать стыдиться нашей животной при­роды. Александр Македонский, говорят, считал как бы унижением для себя чувство голода; отчего же он не стыдился видеть при помощи солнечного света или слышать посредством своих ушей? Паскаль, рассуждая о бедствии человеческой жизни, между прочим, говорит с насмешкой: «Не удивляйтесь, что вот этот умный человек так дурно нынче рассуждает, у него жужжит муха над ухом, этого довольно, чтобы расстроить течение его мыслей». Справедливы ли подобные жалобы? Не все ли это равно, как если бы кто жаловался, что не может делать математических вычислений, когда спит?

ПИСЬМО II

Дата добавления: 2015-08-10