Полночь

Пламя свечей причудливо искажает тени — колеблясь и трепеща, они ложатся на каменный потолок, усугубляя общее впечатление нереальности, которое здесь возникает. Нельзя избавиться от чувства нереальности, когда, пробираясь по этой мирной, такой типично испанской сельской местности, карабкаясь с террасы на террасу, огибая оливы, ты, войдя в пещеру, вдруг попадаешь в деловую обстановку, уместную, казалось бы, лишь для какого-нибудь крупного учреждения в центре большого города. [227]

— Póngame con la Cincuenta y Ocho{163}, — говорит кто-то. И продолжает: — Вулф?.. К тебе идет подкрепление, четыреста саперов, распорядись ими, как сочтешь нужным. Алло! Oiga, oiga! Central, yo estado hablando con la Cincuenta y Ocho...{164}

Слышно, как в отдалении говорит пулемет; в ночной тишине его голос звучит резко, властно. За рваным пологом облаков скрывается луна — вынырнет, потом снова спрячется, и ночь попеременно то освещается, то внезапно погружается во мрак. Черная громада холма, который сейчас в руках у неприятеля, сверкает огнями; по стороне, обращенной к нам, извиваясь, как исполинский светляк, ползет полоса пламени... Шагнешь обратно в пещеру — за порогом стоит Вальедор, простоволосый, засунув руки в карманы короткой, надетой нараспашку кожанки. Ты замечаешь, что на протяжении всей ночи — ей, кажется, не будет конца, этой ночи, заполненной многоголосьем людей и машин, — он ни разу не остается один, он все время разговаривает с людьми — с бойцами, с подчиненными ему командирами: у него всегда найдется время поговорить с человеком, и, с кем бы он ни вел разговор, будь то командир дивизии или простой боец, поставленный часовым у входа, он всегда держится одинаково. Он неизменно бодр — похоже, ничто не в силах вывести его из хорошего расположения духа — и, сыпля в свойственной ему манере, отрывистыми, короткими фразами, то и дело взрывается смехом.

— Digame{165}, — твердит голос. — Quien? El capitán Dunbar? Un momento!{166}

Противник напирает в секторе Корберы — говорят, Корбера теперь ничейная земля. В последние дни черных стервятников видишь стаями; слышишь сигнал avion от наблюдателей на холме и, припав к земле в тени олив, — тех олив, что навсегда останутся в твоих воспоминаниях об Испании, — следишь, как они парят над головой, накреняются, входят в вираж. Потом слышишь свист, видишь, как они роняют свои «яйца», как те летят вниз, увеличиваясь на глазах, чувствуешь, как земля под тобой содрогается, негодуя, в ней рождается гром, оглашает раскатами окрестность и замирает. «Где же наши самолеты?» — думаешь ты. А вот и они. Наконец, когда мы провели уже много суток на отдыхе, к нам приходит сообщение. Его приносят в час дня: «Подготовиться к выступлению и ждать приказа».

«Где Вальедор?» — раздается чей-то голос; но Вальедора нет. Линкольновцы меняют свои позиции, и он отправился к ним — на месте помочь, поправить, проследить, чтобы при новом размещении [228] как можно лучше использовать выгоды пересеченной местности. У рядового бойца поле зрения ограниченно; ему нечасто случается видеть командира бригады. Но командир бригады — он тут, с ним; а такой командир, как этот, того и жди, незаметно объявится в ночной час рядом с часовым на посту, на puesto de mando{167} такого-то батальона, в расположении такой-то роты, под огнем. Это также одна из черт, свойственных этому человеку, ну и потом, у нас — особого рода армия. Наших командиров едва ли встретишь за много километров от передовой, где можно попивать шампанское да прогуливаться по улицам, щеголяя жарко начищенными сапогами. Вспомните хотя бы Мерримана, вспомните Дорана...

Дата добавления: 2015-08-09