А что было дальше?

Наземная война во Вьетнаме приобретает новый облик - все чаще происходят прямые столкновения между американскими и северовьетнамскими силами. Пока что никто не может с уверенностью сказать, насколько далеко зайдет эта опасная конфронтация.

'Ю. С. Ньюз энд Уолд Рипорт', 15 августа 1966

- Дома.

Плачущая Пэйшнс бросилась ко мне. Я улыбался. Джек неуверенно шагал по автостоянке; моя сестра держала его за руку. Он был ошарашен - он не видел меня половину своей жизни.

- Я думала, ты уже никогда не вернешься, - сказала Пэйшнс.

Нашу первую неделю мы провели в квартире на берегу - ее снял для нас мой отец. Мы проводили дни на пляже, и мне это нравилось. По ночам все было куда хуже. Я просыпался в воздухе, в трех футах над постелью, пугая Пэйшнс. Кошмары все продолжались, но будили меня не они.

В Форт-Уолтерсе, в Техасе, я начал учиться на пилота-инструктора. Тогда же моя сестра пригласила меня на свою свадьбу. Она хотела, чтобы я был в форме.

- Вряд ли моя форма понравится людям, Сюзан.

- Но она тебе так идет. И я очень тобой горжусь.

- Ладно.

И я вылетел в Форт-Майерс. Форма, серебряные крылышки, куча орденских планок - смотрится неплохо. Когда я вошел, то услышал чей-то смех. Кто-то незнакомый спросил меня:

- Эй, а ты чего без флага?

Я вспыхнул от ярости. Все мгновенно замолчали, уставившись на меня. Сюзан была в ужасе. Драка на свадьбе? Нет, драки не будет. Единственная драка - это та, что идет у меня в голове. Увы, машин времени пока что не придумали. Я успокоился, объяснив себе: если бы он знал меня, то никогда бы так не сказал.

К инструкторской работе я подошел очень серьезно. Она давала мне шанс отсекать потенциальных Ступи Стоддардов. В ходе двухмесячного курса, который я проводил с группами из четырех курсантов, я объяснял им вещи, которые не значились в программе летной школы. Школе было нужно все большее количество выпускников. Мне же было нужно, чтобы они остались в живых. К примеру, нам больше не позволяли выполнять учебные вынужденные посадки. Теперь инструктор должен был перехватить управление и прервать посадку до того, как вертолет ударится о землю. Я, однако, считал, что приземление, как финальная фаза авторотации - это ключевой момент, а потому позволял каждому курсанту выполнять упражнение до конца.

Инструкторы летали полдня. Время полетов чередовалось - одну неделю вы летаете по утрам, вторую - после обеда. В свободное время я изучал фотографию. Я научился печатать фотоснимки и увеличил некоторые из тех, что снял во Вьетнаме. (Одна из моих фотографий даже победила на армейском конкурсе). Но я постоянно срывал свои работы со стен. Я хотел показать, что именно думаю о войне, но мои фотографии с такой задачей не справлялись. Я фотографировал и в центральном Техасе, снимая, в основном, заброшенные фермы и мое мастерство росло с опытом.

Некоторых из нас отобрали, чтобы переучиваться на новый армейский учебный вертолет, ТН-55А, фирмы 'Хьюз'. Когда я освоил эту машину, в дополнение к Н-23, то, в дополнение к моей обычной работе, стал запасным инструктором. С каждым месяцем новых пилотов требовалось все больше.

Новые учебные машины разбивались, убивая и ветеранов, и новичков. Это выглядело всегда одинаково - вертолет зарылся носом в землю, в кабине месиво. Каждую неделю погибали один-два инструктора и их курсанты. После двух таких месяцев один инструктор успел выйти на связь и сообщил, что в ходе учебной вынужденной посадки машину затянуло в пике и управление неэффективно. Потом он разбился. Выяснилось, что если отдать ручку от себя при сброшенной мощности, вертолет мгновенно клюет носом и переходит в пике. Когда это происходит, брать ручку на себя бесполезно.

Летчики-испытатели 'Хьюза' установили, что машину можно спасти, если пилот сильнее отдаст ручку (а не возьмет ее на себя инстинктивным движением) и при этом у него будет в запасе 1000 футов высоты. В учебных зонах мы летали на высоте в 500 футов.

Нам приказали продемонстрировать 'зацеп' и рискованный выход из него нашим курсантам. Мне показывали его несколько раз, но я чувствовал, что курсанты не оценят всей деликатности маневра - если учесть, что они всего лишь пытаются поднять машину в воздух, а потом вернуть ее на землю более-менее целой. Я нашел, что делу помогает живое объяснение, что такое 'зацеп' и неподвижная рука, выставленная перед ручкой управления.

Четверка курсантов занималась со мной два месяца, а потом ее сменяла другая четверка. Попав в летную школу, они были без ума от радости. Как и я. Я летал постоянно. Мне стала знакома каждая из сотен ограниченных площадок, которые армия арендовала у местных фермеров. Даже при том, что у нас была масса места, полеты были опасны - ведь каждый день в воздух поднимались полторы тысячи вертолетов. Столкновения, особенно между курсантами в самостоятельных вылетах, были обычным делом.

Как-то раз после обеда, показывая курсанту вынужденную посадку, я обрезал мощность неподалеку от поляны, заросшей травой. Курсант отреагировал быстро, сбросил шаг, удержал скорость и развернул вертолет на поляну. У него все получалось прекрасно. Чего мы, однако, не знали, так это того, что одновременно с нами на ту же поляну заходила еще одна машина. Я успел заметить тень выше нас. Она снижалась быстрее. Когда полозья чужого вертолета приблизились к нашему винту, стало ясно, что выхода нет. Если я наклоню диск винта, лопасти врежутся ему в полозья. Мы уже снижались так быстро, что быстрее было некуда. В последнюю секунду другой вертолет заметил нас и резко отвернул. По моим прикидкам, разошлись мы примерно в дюйме. Но не опасности учебных полетов не давали мне спать.

- Каждое утро к черному ходу приезжает грузовик. Я знаю, что в нем, но все же иду к двери, - сказал я. - Всегда одно и то же. Водитель подгоняет грузовик к двери и говорит: 'Сколько вам?'. В грузовике дети. Мертвые дети. У меня всегда перехватывает горло. Они выглядят, как мертвые, но потом я вижу, как кто-то в куче моргнул, а потом и кто-то еще.

Я замолчал.

- А дальше? - док Райан стряхнул пепел на стол.

- Дальше я всегда говорю: 'Две сотни фунтов, Джейк'. Я смеюсь при этих словах. Джейк берет вилы, втыкает их в груду и начинает вываливать трупы на большие весы. Он говорит: 'Почти десять фунтов сверху'. Внутри меня что-то кричит, чтобы он остановился, что дети живы, но он все грузит и грузит. Каждый раз, когда он протыкает ребенка, тот корчится на вилах, а Джейк ничего не замечает.

- А дальше?

- Дальше все заканчивается.

- И что, по-вашему, это значит?

- Я думал, вы мне скажете.

- Мне больше интересно, что думаете вы.

- Я не знаю.

- Ладно, все равно наше время истекло. Подумайте об этом. Увидимся на следующей неделе, тогда же?

- Ага.

Доктор Райан, капитан Райан, проводил меня до двери:

- Транквилизаторы помогают?

- Сплю я с ними лучше, но летать не могу.

- Еще немного, - сказал он. Вы придете в норму.

Меня отстранили от полетов. Теперь каждую неделю мне приходилось ходить к доку Райану. Это был уже второй раз, когда меня отстраняли от полетов в Уолтерсе.

В первый раз я, вместе со своим лучшим курсантом, выполнял заход на посадку на нашем главном вертолетодроме. В конце учебных занятий вертолетодром кишмя кишел машинами. Обычно в этой ситуации инструктор брал управление на себя, особенно при заходе на стоянку, где потоки от чужих винтов делали зависание хитрым занятием. Приближаясь к нашей посадочной площадке, я почувствовал, как вертолет заваливается на хвост. Я отдал ручку управления от себя и тут же понял: заваливался не вертолет, а я сам. Я тут же нажал кнопку переговорного устройства:

- Отдаю.

Курсант схватил управление мгновенно, решив, что я устраиваю ему еще одну внезапную проверку. Он зашел на площадку, приземлился и заглушил двигатель. Пока он это делал, я ощущал головокружение. На разборе полетов я похвалил его посадку и оценил наш вылет на пять с плюсом. А потом отправился прямым ходом ко врачу. Он ничего не нашел, но отстранил меня от полетов на месяц.

Быть отстраненным среди летающих - это пытка. Я работал на вышке, вел личные дела, водил грузовики. Такими вещами обычно занимаются рядовые.

В этом месяце кошмары продолжались и внезапные пробуждения стали хуже. По ночам в своем собственном доме я чувствовал себя в одиночестве. После того, как Пэйшнс и Джек засыпали, я расхаживал по дому, читал, собирал авиамодели - делал все, что угодно, лишь бы захотеть спать. Обычно мне это удавалось к четырем-пяти утра.

Я рассудил, что если не буду летать, то все станет только хуже. Меня отстранили, и эта травма лишь усиливала проблему. На приеме у врача я сказал, что все замечательно. Я прекрасно себя чувствую. Сплю, как убитый. Когда я смогу летать? Он ответил, что если через неделю у меня все пойдет так же хорошо, то он допустит меня к полетам. И допустил.

Я вновь преподавал летное дело. Я показывал курсантам, как заходить на узкие площадки и выбираться обратно, как взлетать, если не можешь зависнуть, как держаться в строю. Я даже демонстрировал ночные авторотации. Лиз бы мной гордился.

В конце курса обучения курсанты, которых мы прогоняли сквозь огонь и воду, были настолько счастливы, что делали инструкторам всякие подарки. Традиционно, бутылку виски. Тогда я не пил, и они скапливались у меня дома, в баре.

Днем мне было хорошо, но ночью я попадал в ад. Я вернулся из Вьетнама больше года назад. Сны еще мучили меня и я вскакивал в постели из-за неведомых страхов. Однажды, бродя поздно ночью по дому, я решил выпить. Пропустив три рюмки, я лег в постель и заснул. На следующую ночь я поступил так же. Сработало, хотя мне и пришлось выпить немножко больше.

Еще через два курса головокружение вернулось. Мы практиковали навигацию с новым курсантом и тут я почувствовал, что вертолет заваливается на хвост.

Меня опять отстранили от полетов, и уже насовсем. Вот тогда я и начал ходить на прием к доку Райану.

Пока в летной школе пытались найти занятие для нелетающего пилота, я провел две недели, проходя психологические тесты. Для одного набора тестов мне пришлось побывать на консультации в Форт-Сэм-Хьюстоне.

Там на автостоянке я встретил Найвена, который как-то раз запутался в колючей проволоке над минным полем. Найвен был уже майором.

- Ну и как тебе твой Крест за летные заслуги? - спросил он.

- Какой Крест?

- Ну, за ту ночь, когда мы боеприпасы скидывали, помнишь? С первого раза у тебя не вышло, ты начал проседать и сделал еще один заход.

- Ага, помню, конечно.

- В общем, командир 'сапог' представил нас к Крестам. Я свой получил.

- Первый раз слышу.

- Не понял, - нахмурился Найвен. - Такого не может быть из-за того, что я был записан, как командир?

- Вполне возможно.

- Ну ты все равно узнай. Для карьеры пригодится.

- Это неважно. Я ухожу из армии.

- Почему?

- Меня отстранили от полетов. Если ты не летаешь, армия тебе быстро надоест.

- А за что тебя отстранили?

- Я псих.

Я шел через холл госпиталя. Форт-Сэм-Хьюстон - это армейский ожоговый центр. Я видел восемнадцатилетних ребят с сожженными лицами, на их странно искривленных носах блестела ярко-розовая пересаженная кожа. Если бы кто-нибудь сфотографировал этих людей, сотни этих изуродованных, бесформенных лиц, возможно, война закончилась бы раньше. Но, наверное, нет.

По результатам тестов я получил новую запись в медицинской карте: 'Авиатор не допускается к полетам в зоне боевых действий'. В то время, когда пилотов отправляли обратно во Вьетнам через какие-то месяцы пребывания в Штатах, такая запись была лотерейным билетом на миллион долларов.

Мои знакомые знали, что я пишу рассказы. Глава отдела развития вызвал меня и спросил, не хочу ли я стать нелетающим инструктором и написать учебник для наземной школы. Именно этим я и занимался свои последние шесть месяцев в армии.

Как нелетающий инструктор, я объяснял пилотам, прибывшим из Вьетнама, как эффективно учить курсантов. Стоя на трибуне, я, как эксперт, давал ценные указания. Не можешь сам - учи других. Я был остроумен. Я был популярен. Я был загадочен.

Чтобы заснуть, мне приходилось выпивать полбутылки каждую ночь. Хотя мне и не придется вновь воевать, война приводила меня в ярость. Я смотрел телевизор. Бои стали еще ожесточенней, чем раньше. Соотношение потерь всегда было десять к одному, это доказывало, что мы побеждаем. Лишь немногие догадывались, что вся война - это неправильно. Для остальных военные новости стали источником раздражения. Люди не хотели остановить войну, они просто хотели ее не видеть. А в это самое время пилотов начали посылать во вторые командировки.

Как-то вечером в офицерском клубе мы разговорились со знакомым пилотом. Он приехал из Вьетнама, навестить жену. Через неделю в 'Арми Таймс' мы читали его некролог. Пилоты читали некрологи и прикидывали, какие там шансы выжить на второй раз. Популярной шуткой насчет второй командировки было: 'Им понадобится такая дверь в самолете, чтобы я туда пролез с телеграфным столбом'. Бравада, не больше - поехали почти все. Либо ты едешь, либо это конец твоей карьеры.

Полтора года мы с Пэйшнс посещали обязательный ежемесячный коктейль-прием в офицерском клубе. Пэйшнс ненавидела армейский этикет. Нам каждый раз приходилось обмениваться рукопожатиями с очень важными персонами. Как-то вечером она сказала одному полковнику, что тот круто выглядит в своих темных очках. Полковник снял очки, бросив на нас злобный взгляд. К счастью, я все равно уходил из армии.

После одного такого приема я бродил по клубу, разыскивая старых друзей. Кое-какие инструкторы в Уолтерсе были моими бывшими одноклассниками или ребятами, с которыми мне приходилось летать во Вьетнаме. Я услышал знакомый голос:

- Мейсон, черт меня возьми.

Голос я узнал.

- Это я. Хокинс.

- Красавчик Хокинс?

- Ну.

Люди позади меня отошли и на Хокинса упало больше света. Что-то здесь было не так. Определенно его голос, но лицо...

- Только прибыл, - сказал Хокинс.

- Как так? Я здесь уже полтора года.

Первое, что я заметил - у Хокинса не было бровей. И ушей. Его волосы висели клочьями от пересадок кожи. Нос был блестящим, деформированным. Хокинс? Самый симпатичный парень в нашем классе?

- Я лежал в госпитале. Долго.

- Боже, это ты. Черт возьми. Что стряслось?

- Горел, - сказал Хокинс. - От удара я потерял сознание. Какое-то время лежал в огне.

- Тебе повезло, что ты жив.

- Все так говорят... - его голос стал тихим. - Похоже, не так уж и повезло.

- Тебя приведут в порядок. У армии лучшие хирурги, они могут...

- Все, что они могут, они уже сделали.

На уик-энд мы с Пэйшнс и еще одна пара отправились в Новый Орлеан. Думали, будет весело. Но вместо этого, гуляя по катакомбам, я чуть не потерял сознание. Я опустился на колени, чувствуя близкую смерть. Казалось, что сейчас я выползу и умру на траве. Похоже, могилы звали меня.

Потом, зайдя в бар, я принял наркоз. Помогло. Пока я был пьян, то мог держаться. Когда же я был трезв, жизнь казалась тоской без малейшей цели.

Я так хорошо справлялся с работой нелетающего инструктора, что когда объявил начальнику отдела о моем уходе, тот предложил немедленно произвести меня в капитаны, лишь бы я остался. Но я стал бы капитаном, который передвигается на своих двоих. Я мог носить крылышки и гулять по стоянке, глядя, как улетают вертолеты. А потому я уволился из армии в 1968 - бывший пилот и, на мой взгляд, неудачник.

С тех пор случилось многое. Мое поведение было типичным для многих ветеранов Вьетнама. Смешно сказать, но я не улавливал эту типичность, пока не решил изложить все на бумаге. Мне потребовалось очень много времени, чтобы увидеть, что живу я по шаблону.

Я вернулся во Флоридский университет, чтобы закончить образование, которое начал получать в 1960 году. Я видел студенческие демонстрации, обвинявшие ветеранов в глупости за то, что они поехали во Вьетнам. Я чувствовал себя двойным неудачником: из-за какого-то внутреннего изъяна я потерял работу пилота, а теперь мне объясняли, каким я был идиотом - отправился во Вьетнам.

Я изучал искусство, в основном, фотографию. Я пытался начать новую карьеру и вновь влиться в общество. Без кошмаров я спать не мог. Я приходил на утренние занятия, выпив не меньше двух рюмок чего покрепче. Если я пил целый день, то мог заснуть ночью. Мне было невыносимо смотреть на студенческий кампус с его молодыми, улыбающимися лицами, в то время, как ребята продолжали с криками выскакивать из вертолетов, убивая и умирая ради цели, которая не стоила их доблести. Они заслужили быть героями, но стали глупцами.

По ночам я все еще выскакивал из своей шкуры, а потому обратился за помощью в Ветеранскую Администрацию. Меня признали пятидесятипроцентным инвалидом по причине нервозности, которая сейчас называется 'посттравматическое стрессовое расстройство (DSM III, 309.81) и назначили мне транквилизаторы. Я все еще пил, но теперь еще и принимал транквилизаторы, плюс курил дурь (с ней меня познакомили студенты - во Вьетнаме я в жизни ее не видел). После девяти месяцев в университете я ушел и переехал со своей семьей в маленькую деревушку в Испании. Пока мы там были, Америка отправила первого человека на Луну. После семи месяцев такой жизни лучше мне не стало и мы вернулись в Штаты.

Я работал техником в электронной компании. К спиртному, транквилизаторам и дури я добавил еще один порок - любовницу. Когда Пэйшнс сказала, что возвращается в университет, со мной, или без меня, я тоже решил вернуться.

В ходе последних двух лет, прежде чем получить степень в изящных искусствах, мы расстались с Пэйшнс на месяц. В день я выпивал почти бутылку виски, принимал четыре-пять доз валиума, но оставался напряженным, как змея. Каждую неделю я посещал психиатров Администрации, но ночные пробуждения продолжались. Когда в декабре 1971 года я получил диплом, то попытался заняться коммерческой фотографией. Я прогорел меньше, чем за год. Я пытался работать на правительство, став диспетчером - определять, какие машины можно отправлять в полет, а какие нуждаются в обслуживании. Я хотел быть поближе к вертолетам. Мне отказали из-за моей инвалидности. Даже конгрессмен Дон Фекуа не смог мне помочь, хотя и очень старался. На конверте письма с отказом был отштампован лозунг: 'Не забудь, найми ветерана'.

Война все еще шла - и во Вьетнаме, и в моей голове.

Мой отец рискнул своими деньгами, чтобы основать вместе со мной компанию по импорту. Я собирался закупать перочинные ножи в Испании и продавать их по почте. В Португалии я попал в автокатастрофу, сломал бедро и дело кончилось тем, что мы продали тридцать ножей. Ничего вышел импорт.

В конце концов, проведя серию хитрых сделок на протяжении трех лет, я стал вице-президентом бруклинской компании, производившей зеркала. Так у меня появились деньги, которые мне были нужны. У меня было пятьдесят подчиненных и я покончил с алкоголем и транквилизаторами. И все же я оставался болезненно неудовлетворен. И по-прежнему просыпался по ночам.

С моего возвращения из Вьетнама прошло уже десять лет. Я не позволил себе думать о том, что моя несчастливая жизнь - реакция на то, что я там увидел. Вместо этого я пришел к выводу о какой-то собственной неполноценности, физической или умственной.

Через два с половиной года работы в зеркальной компании, я ушел в отставку. Мы вернулись во Флориду, на десять акров земли рядом с Санта-Фе-Ривер. Я построил хижину. Моя жена и друзья вдохновили меня: я решил написать о Вьетнаме.

Дела пошли плохо. Расчет с компанией дал деньги, на которые мы жили, пока я строил хижину и писал. Когда они закончились, Пэйшнс занялась доставкой газет, чтобы сводить концы с концами. Я тоже искал работу и, в конце концов, также занялся доставкой газет - чтобы иметь достаточно времени для работы над книгой.

Машина сломалась и начали копиться счета. За то время, что я занимался писательской работой, я получил четыре отказа. Что делает отчаявшийся человек? Могу сообщить вам, что в январе 1981 года я был арестован по обвинению в попытке провоза марихуаны. В августе 1981 я был признан виновным и приговорен к пяти годам лишения свободы в тюрьме минимального режима строгости. Я подал апелляцию и с февраля 1983 года свободен, ожидая решения суда.

Больше всех был потрясен я сам.

Дата добавления: 2015-08-18