Флорентийская уния и Восточная Европа 3 страница

В конце 40-х гг., после установления в Москве русской митрополии, ее новый глава митрополит Иона стал прилагать усилия для распространения своей власти на земли Великого княжества Литовского. Первым документом, свидетельствовавшим об усилиях такого рода, является фрагмент послания Ионы, в котором православные жители Великого княжества Литовского извещались о его вступлении на кафедру [113]. Обосновывая правомерность этого шага, Иона утверждал, что его поставили, «поминая прежнее на нас повеление святого царя и благословение святого и вселенского патриарха и всего святого вселенского збора» [114]. Поступая так, участники Собора руководствовались тем, что, «коли было в Царьграде православие, и они оттуды приимали благословение и митрополита». Подобное начало документа позволяет предположить, что далее должен был следовать призыв не только признать московского митрополита своим духовным главой, но и отвергнуть унию.

Такая догадка подтверждается свидетельством послания, написанного митрополитом Ионой, по-видимому, в 1-й половине 1450 г. [115] киевскому князю Александру Владимировичу [116]. Митрополит не без оснований считал его главным патроном православных в Великом княжестве Литовском. В послании необходимость поставления митрополита в Москве аргументировалась тем, что «во Царьском граде ссталося во царех и в патриарьстве раздвоение». По приказу императора и патриарха в Святой Софии Константинопольской и в императорских палатах «почяло быти папино поминовение», и тем самым, делал вывод митрополит Иона, высшая духовная и светская власть Византии отступили «от нашего православного христианства». «Царь не таков,— писал он далее,— и Патриарх не таков, иномудръствующу, к латином приближающуся», поэтому «не х кому... посылать» в Царьград на поставление.

Следует отметить, что в послании митрополит Иона уделял особое внимание доказательству того, что позиции сторонников унии в Византии слабы — кроме храма Святой Софии и императорских палат «ни в монастырех, ни во единой ни в которой Божией церкви во всем Цариграде и во всей Святой Горе нигде же поминается папино имя». Эти высказывания Ионы еще раз показывают существование взаимосвязи между церковной борьбой в Византии и на Руси и свидетельствуют о хорошей информированности митрополита о положении дел в Константинополе [117], что было, вероятно, следствием его контактов с противниками унии [118]. Внимание Ионы к этой стороне дела связано скорее всего с тем, что в Москве знали о контактах Киевского князя с Григорием Маммой, и важно было объяснить князю Александру Владимировичу, что Константинопольский патриарх не может говорить от лица византийского православного общества, которое отказывает ему в поддержке. Вместе с тем из высказываний митрополита следует, что разрыв с императором и патриархом не означал разрыва с миром православного Востока. Напротив, сопротивление византийского духовенства введению унии вызывало надежды на то, что разрыв будет временным и скоро восстановится традиционная связь православия в Восточной Европе с византийским миром. Это было существенным фактором для митрополита, и он считал это важным и для своего корреспондента в Киеве.

Для православного населения Великого княжества Литовского признание власти Московского митрополита означало отказ и от Флорентийской унии, и от подчинения юрисдикции униатского патриарха в Константинополе. При этом следует учитывать, что еще до вступления Ионы на митрополичью кафедру произошло событие, которое вроде должно было осложнить действия Московского митрополита. 25 июня 1447 г. великий князь литовский и польский король Казимир Ягеллончик отказался от поддержки Базельского Собора и антипапы Феликса V; законным главой католической Церкви он признал папу Николая V — преемника Евгения IV. В 1448 г. папа прислал новому польскому королю «золотую розу» — символ установления сердечных отношений между Святым престолом и духовной и светской властью Польши и Литвы [119]. Казалось, все это должно было означать, что теперь прекратится сопротивление польского епископата Флорентийской унии, Исидор будет допущен к исполнению своих обязанностей как законный митрополит, а притязания «самовольно поставленного» в Москве митрополита будут отвергнуты. Произошло совсем другое.

В послании киевскому князю Александру Владимировичу митрополит Иона мог с удовлетворением сообщить, что король Казимир прислал ему грамоту «с великим жалованьем, а хочет Божией церкви церьквная оправдания вся учинити по старине», для чего он намерен пригласить к себе митрополита, когда из Польши приедет в Великое княжество Литовское [120]. Затем действительно во время посещения Литвы Казимиром в январе 1451 г. по решению короля и панов рады Великого княжества Литовского Иона был признан митрополитом и ему был передан «столець митрополичь Киевский и всеа Руси как первее бывало» [121]. В числе членов рады, участвовавших в принятии решения, был и Виленский епископ Матвей. Чем же объяснялось принятие таких решений политической элитой Великого княжества Литовского? Было бы неверно видеть в короле Казимире и вельможах из его окружения людей индифферентных в религиозном отношении, не заинтересованных в укреплении католичества на территории Великого княжества Литовского. Из сведений, собранных Е. Охманьским, видно, что, вступив на престол, Казимир Ягеллончик продолжил политику предшественников и основал новые католические приходы на «русских землях». Если ранее инициатива подобных действий находилась исключительно в руках монарха, то к середине XV в. и представители литовской католической знати, такие как Сенко Гедиголдович, Олехно Судимонтович или Миколай Немирович, стали основывать приходы в пожалованных от короля владениях в Западной Руси. Ряд приходов был основан в 40-х гг. XV в. [122]

Ответа на вопрос, почему представители литовских правящих кругов пошли на признание митрополита Ионы, исследователи ищут в особенностях международных отношений в Восточной Европе в середине XV в., которые заставляли Казимира Ягеллончика искать сближения с великим князем московским [123]. В борьбе за литовский трон Казимир искал помощи у Василия II, который в один из решающих моментов борьбы в 1449 г. отправил к великому князю литовскому свои войска во главе с татарским царевичем Якубом [124]. Но при всей значимости этого обстоятельства не менее важно отметить и другое: в сложной политической ситуации конца 40–50-х гг. Казимир не мог принимать решения, вызывавшие недовольство православных «русских» князей и панов, чье влияние заметно возросло после кризиса 30-х гг. XV в. Очевидно, для них и их неформального лидера киевского князя Александра Владимировича, участвовавшего в принятии решения рады, более предпочтительным было подчиниться верховной власти митрополита Ионы, чем поддерживать контакты с униатским Константинополем [125]. Участие в принятии такого решения Виленского епископа следует объяснить тем, что признание епископами Польши и Литвы власти папы Николая V означало отказ от идей «соборного движения», но не от возражений против Флорентийской унии. Католический епископат во владениях Казимира явно отдавал предпочтение политике, направленной на прямое обращение православных в католицизм, соглашаясь в силу обстоятельств терпеть до поры до времени существование у православных особой церковной организации [126].

Вместе с тем следует отметить, что распространение на православное население Великого княжества Литовского власти Московского митрополита не означало установления фактического равноправия православной и католической Церквей в этом государстве. Политика уравнения в правах светских феодалов разных конфессий, начатая в 30-х гг. XV в. и продолженная Казимиром Ягеллончиком, не распространялась на область религиозных отношений. Характерно, что знаменитый привилей 1447 г. касался положения лишь светских феодалов и католического духовенства, а в актах, исходивших из великокняжеской канцелярии, православные по-прежнему обозначались как «схизматики» [127]. Православие оставалось здесь лишь терпимым вероисповеданием, потому что к нему принадлежал значительный слой в составе формировавшейся политической элиты Великого княжества Литовского. Там, где такого сдерживавшего фактора не было, уже в середине XV в. пытались создать условия для быстрого обращения православных в католицизм даже в случае принятия ими унии. В этом смысле необходимо сопоставить между собой положение православных в 50-х гг. XV в. в Великом княжестве Литовском и в Галицкой Руси, также находившейся под властью Казимира Ягеллончика.

Исследователи давно уже установили, что решения великокняжеской рады касались лишь епархий Киевской митрополии, находившихся на территории Великого княжества Литовского, на епархии, лежавшие в границах Польского королевства, власть Московского митрополита Ионы не распространялась. Правда, король обещал, что и эти земли войдут в его юрисдикцию, но обещания не выполнил, и Ионе пришлось напоминать ему: «Хотел, еси, в другом своем боголюбии и господарстве, Галичьской митрополии, Божии церкви и домы церковные к той своей богомолии, киевьской церкви... отдати» [128].

Из этого послания митрополита Ионы можно сделать заключение о восстановлении Галицкой митрополии (ранее 1451 г.). А. Левицкий в конце XIX в. установил [129], что это заключение получает позитивное подтверждение в записи заседания Львовского земского суда от 1 января 1451 г., где упоминается о присутствии на суде представителя Галицкого митрополита Иоакима [130]. В начале XX в. Б. Бучиньский обнаружил запись заседания от 18 июня 1450 г., в котором участвовал представитель митрополита Иоакима протопоп Василий [131]. Указанное в этих документах имя нового митрополита Иоаким позволило установить его происхождение и реконструировать обстоятельства, при которых произошло его возведение на галицкий стол. Сохранилось относящееся примерно к тому же времени письмо Збигнева Олесницкого папе Николаю V, где говорилось об изгнании «схизматиками» из Молдавии сторонника унии— архиепископа Иоакима. Краковский епископ просил папу оказать теплый прием изгнаннику, который намерен посетить Рим [132]. Письмо не датировано, но примерную дату его можно установить, исходя из известных фактов биографии этого иерарха. Иоаким, епископ Агафополя, стал на Молдавской кафедре преемником скончавшегося в ноябре 1447 г. митрополита Дамиана, участника Флорентийского Собора, как ставленник патриарха Григория Маммы и императора Иоанна VIII [133]. Письмо не может быть датировано временем позднее 1455 г., когда умер Олесницкий. Деятельность в одно время и на одной территории двух высокопоставленных иерархов с одинаковым именем представляется маловероятным. Гораздо больше оснований вслед за Б. Бучиньским [134] отождествить изгнанного из Молдавии Иоакима с новым Галицким митрополитом.

В свете сказанного ход событий можно было бы представить следующим образом. Решение о восстановлении упраздненной в XIV в. Галицкой митрополии явно исходило от польского епископата, использовавшего появление на территории этого государства видного православного иерарха — сторонника унии. Такое решение отражало, вероятно, и осознание того, что на территории Великого княжества Литовского шансы на осуществление унии не слишком велики, а отсюда — желание от нее обособиться. Оба документа, в которых упоминаются представители митрополита Иоакима, относятся к делам о разводах, разбиравшимся во львовском суде. Особенно показательны сведения более раннего из них: воевода и староста львовский П. Одровонж не только объявил супругов свободными и способными вступать в браки, но также установил сумму платы за развод (rospust) и определил, какая ее часть идет в пользу митрополита, а какая — в пользу мужа [135]. Трудно было бы искать иного доказательства того, что привилей Владислава III, запрещавший государственным чиновникам вмешиваться в дела о разводах, после его смерти не выполнялся и, следует подчеркнуть, по отношению к иерарху — стороннику унии.

О том, что этот факт не был случайностью, подтверждает содержание писем, написанных в начале 50-х гг. (т. е. как раз в то время, когда Иоаким управлял Галицкой митрополией) в связи с планами приглашения в Польшу францисканского проповедника Иоанна Капистрана, известного успехами в обращении гуситов (менее интересно в этом плане письмо короля Казимира Капистрану от 7 сентября 1451 г. с приглашением посетить его «русские» владения). В письме, отправленном папе Николаю V Збигневом Олесницким, сообщалось, что «пусть ваше святейшество не думает, что Русины или Греки благодаря заключенной во Флоренции унии изменили свои предрассудки и ошибки или отказались от них, но упорно и до сегодняшнего дня держатся (того) и твердят... что не они, а латиняне ошиблись» [136]. Упоминание Флорентийской унии понятно: в Риме могли удивиться, зачем посылать проповедников туда, куда Римом уже поставлен митрополит — сторонник унии [137]. Именно поэтому Олесницкий нашел нужным отметить, что «русины» не отказались от своих обычаев и обрядов. Подобные высказывания показывают, что мотивы, побуждавшие польский епископат выступать против Флорентийской унии, оставались в силе.

Возможно, с такой позицией следует связывать странную судьбу галицкого стола в последующие годы. Вероятно, к концу 50-х гг. митрополит Иоаким умер, т. к. папа Каллист III 16 января 1458 г. поставил Галицким епископом Макария Серба, монаха из монастыря св. Киприана в Константинополе [138]. О положении, сложившемся после смерти митрополита Иоакима на территории его диоцеза, узнаем из документа от 28 июня 1458 г., по которому Станислав с Ходча, галицкий староста, за 25 гривен продал Роману из Осталовиц свое право опеки (opiekalnictwo) над галицким «клиросом». В тексте документа подробно раскрыто, в чем это право «опеки» состояло, и недвусмысленно указано, что речь идет о правах, ранее принадлежавших митрополиту, включая «куны с попов» на территории Галицкого округа и суд над ними по всем делам, входившим в компетенцию духовного суда (iudicium spirituale) [139]. Появление галицкого старосты в такой роли понятно: он как представитель государственной власти был тем лицом, которое управляло имуществом кафедры в период седисваканции. Однако совершенно необычным следует считать передачу старосте — светскому лицу — всех функций по управлению духовенством и на столь длительный период времени, что он считал возможным рассматривать их как предмет купли-продажи. Сделка касалась «государственного» имущества, и староста обязывался получить на нее согласие короля.

По-видимому, к тому времени в Галич прибыл епископ Макарий, пытавшийся вернуть имущество кафедры. Попытки его закончились неудачей, и он обратился с жалобой к папе. 11 сентября 1458 г. папа Пий II предписал Львовскому архиепископу и Перемышльскому епископу помочь Макарию восстановить его права на имущество и владения кафедры [140]. Судя по тому, что копия документа сохранилась в одной из книг Метрики Коронной — Польского государственного архива, послание папы, вероятно, дошло до адресатов. Однако отсутствие более поздних сведений о Макарии и его преемниках на кафедре говорит о том, что ни католические иерархи, ни король Казимир, которому папа рекомендовал епископа при его поставлении [141], не оказали Макарию поддержки в его борьбе за возвращение церковной утвари, доходов и владений. Галицкая кафедра надолго перестала существовать.

Что касается светских «патронов» православного духовенства Галицкого диоцеза, то сделка, оформленная в мае 1458 г., по-видимому, не получила королевского подтверждения, и все вернулось к исходному положению: к началу XVI в. делами, относившимися к православному духовенству, ведал сын Станислава с Ходча. В 1509 г. король Сигизмунд I отобрал у местного магната право назначения митрополичьих наместников, но лишь с тем, чтобы передать его католическому архиепископу Львова [142]. Даже на фоне традиционных отношений, для которых было характерным постоянное вмешательство католической власти во внутренние дела православной Церкви, складывалась ситуация, нарушавшая все принятые нормы. В свете сказанного выше о планах и намерениях правящих кругов Польского королевства возникает подозрение, что они сознательно стремились лишить самостоятельной церковной организации православное население в том районе, где условия были признаны наиболее благоприятными для развития католической миссии. Не случайно, что в 1460 г., вскоре после передачи львовскому старосте управления православным духовенством на территории Галичины, во Львове был заложен монастырь бернардинов (той ветви францисканского ордена, к которой принадлежал Иоанн Капистран). Одной из главных целей их деятельности должно было стать обращение «схизматиков». Условия для миссии поначалу были трудными (по свидетельству хрониста ордена Яна Коморовского, «русские» подожгли монастырь вскоре после его основания [143]), но само появление бернардинов во Львове — важный показатель направления религиозной политики королевской власти и епископата. В условиях, когда на первый план выдвигалась католическая миссия, вопрос об осуществлении Флорентийской унии утрачивал свою остроту.

Признание митрополита Ионы в православных епархиях Великого княжества Литовского стало крупным успехом противников Флорентийской унии в Восточной Европе. Одновременно к началу 50-х гг. возникла перспектива возобновления их контактов с вернувшимся (как казалось) к православию Константинополем. В митрополичьих формулярниках сохранился текст послания Василия II императору Константину XI, написанного, как показал Е. Е. Голубинский, в июне 1452 г. [144] Поздравляя императора со вступлением на трон и желая ему победы над врагами, великий князь выражал желание обновить прервавшиеся связи с Царьградом и извещал о поставлении Ионы на общерусский митрополичий стол. Великий князь разъяснял, что это было сделано «за великую нужду... а не кичением, ни дерзостию» и не должно нарушать традиционных отношений между Киевской митрополией и Константинопольской Патриархией: «Церковь наша русская святейшая митропольи Русскыя святыя Божия вселенския сборныя апостольския церкве премудрости Божия Святыя Софии царигородския благословения требует и ищет и во всем по древнему благочестию повинуется» [145]. Е. Е. Голубинский отметил в разъяснении великого князя, что из Москвы обращаются к императору, а не к патриарху, т. к. «не вемы, аще уже есть в державах святого ти царствия, в Царствующем граде святейший патриарх или несть». Описанная в послании ситуация возникла после отъезда из Константинополя в Рим патриарха Григория Маммы в августе 1451 г. [146] Исследователь резонно предположил, что отъезд в Рим униатского патриарха был оценен в Москве как возвращение Константинополя к православию, что и побудило московские правящие круги возобновить связи с византийской столицей [147].

Это предположение ученого получило убедительное подтверждение в найденной Я. С. Лурье духовной грамоте митрополита Ионы, в основе которой лежит текст, написанный в 1452–1453 гг. [148] Митрополит писал, что, как он слышал, «в Цариграде Бог дал святый царь Константин православен, а и Патриарха себе такова же православна поставити хочет, а и весь Царствующий град во изначальном православном християнстве живет, а окаанаго Исидора изгнаша». Именно поэтому, продолжал митрополит, «по изначальству хотим и требуем благословения от святей нашиа зборныа апостольскиа церкве Святыа Софиа и святаго православнаго Патриарха» [149]. Это оказалось достаточно поспешным и неверным толкованием событий. С отъездом Маммы патриарший трон отнюдь не стал вакантным, а религиозная политика Константина XI была далека от решительного разрыва со сторонниками унии. Однако такая реакция на известия об отъезде униатского патриарха в Рим показывает, насколько сильным было стремление церковных и светских правящих кругов в Москве к возобновлению традиционных связей с Царьградом.

Судя по помете в одном из митрополичьих формулярников, послание Константину XI так и не было отправлено. Этому, очевидно, помешали пришедшие известия об осаде Константинополя турками, а затем — о падении византийской столицы. В Москве восприняли эти события как «Божий суд» над отступившими от православия и не сумевшими вернуться на истинный путь греками. Размышления о падении Царьграда должны были укреплять московских церковных и светских политиков в их категорически отрицательной позиции по отношению ко всем приверженцам унии и порождать сознание особой ответственности Русской земли и ее правителей за судьбу православия в мире, где перестала существовать захваченная османами Византийская империя, традиционно бывшая центром православного мира.

Тема осознания особой ответственности Русской земли и ее правителей за судьбу православия в мире присутствует уже в первой редакции «Повести о Флорентийском Соборе» Симеона Суздальца. В начале произведения, приступая к рассказу о созыве Флорентийского Собора, он писал: «Тамо начало злу бывшу греческим царем Иванном и греки сребролюбцы и митрополиты, зде же на Москве утвердися православием Русская земля христолюбивым великим князем Васильем Васильевичем». В похвале, завершавшей произведение, он снова противопоставлял русскому государю, «утвердившему православную веру» в своей земле, греческого императора, который «омрачился тмою латинськия ереси» [150]. Не случайно в «Повести» великий князь назван «белым царем всеа Русии».

Утверждению такой ориентации московских правящих кругов способствовала предпринятая в конце 50-х гг. XV в. последняя попытка реанимировать Флорентийскую унию в Восточной Европе. История этой попытки была неоднократно предметом исследований [151], тем более что сохранился довольно обширный комплекс материалов, освещающих данный эпизод церковной истории. Правда, источники с разной степенью подробности излагают события и не дают ответа на ряд важных вопросов.

Наиболее обстоятельно эти события отражены в решениях, принятых в 1458–1459 гг. в Риме [152]. Уже в 1458 г. было принято решение — с согласия номинального общерусского митрополита Исидора — осуществить раздел общерусской митрополии, выделив из ее состава епархии, находившиеся под властью католического правителя Казимира Ягеллончика, и объединив их в особую митрополию «Киевскую, Литовскую и всея Руси». В ее состав должны были войти епископства Брянское, Смоленское, Полоцкое, Туровское, Владимирское, Перемышльское, Холмское и Галицкое, т. е. все православные епархии на территории Польши и Великого княжества Литовского. Находившийся в Риме униатский Константинопольский патриарх Григорий Мамма 15 октября 1458 г. поставил на новую митрополичью кафедру Григория, ученика и преемника Исидора на посту игумена монастыря св. Димитрия в Константинополе. Той же осенью 1458 г. о принятых решениях уведомили короля Казимира, которого папа Пий II специально просил не допускать «схизматика» Иону на территорию своего государства и не позволять духовенству и народу оказывать ему повиновение. Принятые решения говорят о достаточно реалистической оценке ситуации, сложившейся в Восточной Европе: попытка восстановить Флорентийскую унию предпринималась лишь во владениях Казимира Ягеллончика.

Скоро, однако, первоначальный замысел изменился. Собиравшийся уже в дорогу митрополит Григорий был задержан в Риме, здесь митрополит Исидор передал ему свои права и на «московскую» часть общерусской митрополии. О принятых решениях в январе 1459 г. был снова уведомлен Казимир, а папа просил его оказать содействие митрополиту Григорию и папскому послу Николаю Ягупти, если они направятся «in partes superiores Russie», т. е. в русские земли, находившиеся за пределами его владений [153]. К сожалению, остается совершенно неясным, стояли ли за этим планом и его изменениями некие сторонники Флорентийской унии из среды местного населения, сыграли ли свою роль в выработке таких планов король Казимир и его литовские (или польские) советники, или в Риме рассчитывали впоследствии прибегнуть к их содействию. Тон папских посланий, ничего не упоминавших о какой-либо инициативе со стороны короля, говорит в пользу второго предположения.

Другой комплекс источников — грамоты в составе московских митрополичьих формулярников — подробно описывает усилия, которые прилагал Иона, чтобы удержать Великое княжество Литовское под своей юрисдикцией. По этим источникам лишь неполно и косвенно можно судить о том, что происходило в среде православного населения Великого княжества Литовского. Получив к концу 1458 г. первые сообщения об ожидаемом приезде Григория, митрополит Иона обратился с окружным посланием к православной пастве [154], в котором призывал не принимать «единомысленников» Исидора. По-видимому, тогда же Василий II направил послов к Казимиру, предлагая ему не принимать митрополита из Рима [155]. Вероятно, неудача этого обращения побудила направить в Великое княжество Литовское миссию во главе с игуменами Троице-Сергиева и Кирилло-Белозерского монастырей не только к епископам, но и к «князем христианскым и к паном» [156] с увещеваниями «стоять за святую Божию церковь и за православную Христову веру». О деятельности миссии в Великом княжестве известно только то, что троицкий игумен Вассиан посетил в Киеве вдову князя Александра Владимировича Анастасию и ее детей, а также родственника матери Казимира, князя Юрия Семеновича Гольшанского, и, изложив свое поручение, получил ответ: «Мы, деи, о своем православьи смотрим... на своего господина, в благочестьи цветущаго православнаго великого князя... и отцем себе и учителем держим господина отца нашего Иону митрополита» [157]. Позднее Иона ссылался на этот ответ в посланиях «литовским» епископам, призывая их не признавать Григория. Правильность этих сообщений подтверждает тот факт, что во время пребывания игумена в Киеве княгиня Анастасия с детьми «и с нашим отцем анхимандритом печерьским Николою и с нашею верною радою, со князми и с паны» дали вкладом в Троице-Сергиев монастырь волости Почап и Передол [158]. Таким образом, наиболее видные представители знати Великого княжества Литовского на первых порах хотели сохранить связи с Московской митрополией.

Положение осложнилось, когда в Великое княжество Литовское прибыл митрополит Григорий. Казимир не только оказал ему полную поддержку, но и прислал в Москву послов, предлагая передать под управление Григория епархии Северо-Восточной Руси [159]. На православное население Великого княжества Литовского, по-видимому, также произвело впечатление, что Григорий прибыл со ставленной грамотой Константинопольского патриарха. На этот раз, судя по имеющимся материалам, усилия московских властей были направлены прежде всего на обеспечение солидарных действий православных епископов «литовской державы» против Григория. На протяжении 2-й половины 1459 г. Иона дважды отправлял к ним послания [160], не считая грамот, адресованных персонально некоторым иерархам [161], в декабре 1459 г. к ним обратился собравшийся в Москве Собор епископов [162]. Впрочем, к тому времени московская сторона оценивала будущее довольно мрачно: в посланиях епископам Иона обещал им прием в Москве, «если вам от кого будет какова о том истома и нужа» [163], в одном из общих его посланий находим упоминание, что «нецыи тамо в вас приобъщаются ему и служат с ним, забывше свое исповедание пред Богом в свое поставление» [164]. Послание русских епископов от 13 декабря 1459 г. оказалось последним из документов такого рода, направленным в «Литву». Очевидно, к началу 1460 г. власть митрополита Григория настолько утвердилась, что продолжать переписку стало бессмысленно.

Однако и митрополиту Григорию не удалось утвердить свою власть на землях Северо-Восточной Руси. Я. С. Лурье, обратив внимание на то, что в работе Собора в Москве не приняли участия епископы Твери и Новгорода, полагает, что эти два центра первоначально не поддержали митрополита Иону и их позиция изменилась после поездки Василия II в Новгород в 1460 г. и смещения Тверского епископа в 1461 г. [165] По отношению к Новгороду такое утверждение не представляется правильным. Поездка нового Новгородского архиепископа Ионы на поставление в Москву в январе 1459 г. [166], когда конфликт с Григорием (Болгарином) был в полном разгаре, ясно говорит об ориентации, избранной Новгородом. К этому следует добавить, что, как следует из посланий митрополитов Ионы и Феодосия, а также великого князя московского Ивана III новому Новгородскому святителю [167], Иона при своем поставлении дал присягу «еже латинства остерегатися» «и к тому Григорью не приступити, а быти неотступну от нашего отца Ионы митрополита всея Руси». Характерно, что в «Летописи Авраамки» — новгородском летописном своде, составленном в правление архиепископа Ионы, говорилось о поставлении владыки «вселенским митрополитом Ионою Кыевьским всея Руси». Об избранной ориентации говорит и происшедшая вскоре по возвращении архиепископа в Новгород закладка храма в честь главного московского святого — Сергия Радонежского. Должен быть отмечен в этой связи и выезд «в Литву» в августе 1459 г. сидевшего на новгородских пригородах вассала Казимира IV — князя Юрия Семеновича [168].

Послания, направлявшиеся митрополитом Ионой в Литву, не имели конкретных политических последствий, но очевидно их значительное место в истории развития русской церковно-исторической мысли. В этих посланиях, писавшихся в обстановке острой борьбы, приобрело четкую форму отношение к «латинству» и сторонникам решений Флорентийского Собора. Провозглашая преданность унаследованному от предков «святому преданию», которое необходимо «съблюдати и имети крепце неподвижно» [169], подчеркивая, что в отпоре латинянам участвовали не только великий князь и епископы, но и «все великое Божие священство нашиа земли», митрополит квалифицировал сторонников Флорентийской унии, Исидора и Григория, как «злых отступников от православия» [170]. Тех, кто последуют за Исидором, писал Иона, митрополит будет «вести с собою в бесконечную и вечную муку» [171], тот из иерархов, кто подчинится Григорию, «сам на себя наложит великую и неизмолимую от Бога тягость церковная» [172]; вступивших с ним в общение «православная церковь не имеет их за крестиани, но за отступника своея веры и пособника их ересей» [173].

Дата добавления: 2015-08-18