Блюз Всемирной Сети 4 страница

Мне нужен другой компьютер.

Мне нужно вернуть Саскию.

Мне нужна помощь.

Но сейчас три часа ночи. Кого можно позвать на помощь в такой час, особенно если учесть, какую историю я могу рассказать в оправдание? Где эти Укротители Призраков, когда они так нужны?

Я составил в уме длинный список коллег и друзей, которые могли бы сгодиться на эту роль, но их опыт лежал в сфере более традиционных форм паранормальных явлений и фольклора, а многие из них к тому же имели еще меньший, чем я, доступ к современным достижениям цивилизации. Есть, конечно, и новый круг знакомых по Сети — ребята, с которыми я общался по электронной почте, — но, чтобы связаться с ними, мне опять-таки нужен компьютер. И главное, на данный момент я — единственный, кто держит в руках концы множества нитей, соединяющих слухи, фольклорные мотивы, сплетни, и пытается как-то связать их.

Я сам — главный специалист, и я понятия не имею, что делать дальше.

Я мог бы позвать Джилли. Она, помнится, возилась с компьютером своего профессора до того несчастного случая, ковырялась в нем с присущей ей интуицией, благодаря которой, за что бы ни бралась, все на удивление удавалось. Но мне очень не хотелось бы дергать ее сейчас. С того несчастного случая прошел уже год, но она все еще быстро утомляется и нуждается в отдыхе. А кроме того, хоть я и очень люблю ее, она лишь с большой натяжкой подходит для моего дела и вряд ли способна на тот угол зрения, который мне сейчас нужен. Не говоря уже о том, что технически она еще менее подкована, чем был я до того, как всерьез занялся своими изысканиями. Она умеет включать и выключать компьютер. Она умеет отправлять почту и пользоваться веб-браузером. Она баловалась с пейнт-программой, которую Венди ей установила. Но как все это устроено — она понятия не имеет. Значит, она тоже отпадает.

Ну а все остальные решат, что я спятил.

В конце концов я останавливаюсь на Джорди. Он, конечно, тоже подумает, что я сошел с ума, но выслушает хотя бы потому, что это связано с Саскией. Дело не только в том, что именно он меня с ней познакомил, — он, как и я, прекрасно знает, что благодаря ей мы стали гораздо лучше общаться друг с другом.

Не то чтобы мы не разговаривали до того, как Саския появилась в моей жизни. Мы просто не говорили ни о чем серьезном. Мы держали связь, обозначали, что мы братья, не желая, чтобы наши отношения окончательно испортились, но совершенно не представляли, что делать, если они вдруг зададутся. В этом уравнении отсутствовал один компонент — честность. Но как это ни странно, после всего, что мы прошли, а может, и, наоборот, благодаря этому, после того как нам удалось выбраться из неразберихи нашего детства более-менее целыми и невредимыми, оказалось, что мы действительно любим друг друга.

К старшему брату, Пэдди, мы ничего такого не испытывали. Он умер в тюрьме. Говорят, повесился, все свидетельствует за это. Даже спустя годы все еще трудно в это поверить. Из нас троих именно Пэдди всегда казался мне наиболее жизнеспособным. Казалось, что он-то как раз преодолеет все трудности и чего-то добьется в жизни. И вот он попадает в тюрьму и там погибает. Лишнее доказательство того, как мало мы знаем о тех, кого считаем самыми близкими.

Я все еще в ужасном состоянии, когда Джорди входит в мою квартиру. В промежутке между звонком брату и его приходом я сходил в магазин на углу и купил пачку сигарет. Он бросает взгляд на тлеющую в моих пальцах сигарету, но, к его чести, ничего не говорит. Он знает, что я опять пробовал бросить и продержался шесть месяцев. Он считал. Он понимает, что, должно быть, мне очень несладко, раз я сорвался.

— Итак, что случилось? — спрашивает он.

Я закрываю за ним дверь и иду на кухню. Там уже кипит вода для кофе. Именно это всегда делают Риделлы в кризисных ситуациях. Идут на кухню и варят кофе.

Я не знаю, с чего начать, поэтому просто наливаю нам обоим по чашке кофе и ставлю их на стол, за которым уже сидит мой брат. Я прикуриваю новую сигарету от окурка и тушу его в блюдечке, которое использую под пепельницу.

— Вы что, поссорились? — спрашивает Джорди.

По телефону я сказал ему только, что Саския пропала и я не знаю, вернется ли она. Он не задавал никаких вопросов. Просто сказал: «Сейчас приеду». Но я знаю, что он подумал.

Мой психотерапевт считает, что моя личная жизнь — постоянная сублимация и корень всех бед — в низкой самооценке, еще одном печальном наследии детства, в котором ничего, что бы мы ни сделали, не могло быть хорошо и правильно. У нас с Джорди одинаковые проблемы с женщинами: мы ставим слишком высокую планку, то есть западаем только на тех женщин, которые, как нам кажется, чересчур хороши для нас. Мы можем страдать только по недостижимым женщинам. В школе это были местные королевы красоты и неформальные лидеры, которые, конечно, не тратили время на нас, провинциальных недотеп. И это печальное несоответствие сохраняется поныне.

Не то чтобы все обстояло уж совсем трагично. Но даже если нам удавалось найти каких-нибудь особенных женщин, которые не отвергали нас, они потом все равно уходили, и часто при очень неприятных обстоятельствах.

У Джорди была история с Сэм — неформальным лидером, к тому же умненькой и хипповатой девушкой. Сэм потребовался один-единственный день, чтобы уйти в прошлое. Потом появилась Таня, кинозвезда-наркоманка. Как только она срывалась в бездну, Джорди был тут как тут и ставил ее на ноги, чтобы она снова могла заняться тем, что любила, то есть играть в кино. Он даже перебрался в Лос-Анджелес, чтобы быть с ней, но в конце концов быть с ним не захотела она.

Конечно, всем известно, что ему нужна Джилли, он бы всю жизнь светил ее негасимым факелом, из них получилась бы прекрасная пара, но он слишком затянул с этим, и вот теперь она с Дэниелем.

До встречи с Саскией у меня дела шли не намного лучше. Архетипом всех романов Кристи Риделла была история с женщиной по имени Таллула. Я называл ее Талли. Все было замечательно, но дело в том, что она ощущала себя душой этого города. И она оставила меня, потому что город стал жестким, следовательно, и она должна была стать жестче, чтобы выжить. А любовь ко мне как-то ослабляла и размягчала ее.

Из нас троих только у Пэдди была нормальная личная жизнь, — по крайней мере, насколько нам было известно. «Да, и посмотрите, во что это вылилось», — сказал я психотерапевту, когда она сообщила мне об этом. Она покачала головой и спросила меня, не хочу ли я поговорить об этом.

— Нет, ничего такого, — ответил я Джорди. — Мы не ссорились.

— Тогда в чем дело? Должна же быть какая-то причина тому, чтобы она ушла и оставила тебя.

— Не знаю, как тебе это объяснить, — отвечаю я. — Ты решишь, что я морочу тебе голову.

Было как раньше, в детстве, когда я рассказывал ему всякие бредни про оборотней и прочую дурь. Стало гораздо труднее, когда я понял, что в мире действительно есть много больше того, что мы видим простым глазом. Не то чтобы и его слегка не задело это самое необъяснимое, но с него все это обычно стекало как с гуся вода.

— Расскажи, а там посмотрим.

Итак, прокашлявшись, я начинаю.

Я стараюсь не смотреть на него, рассказывая. Не хочу видеть его реакции. Мне хочется поскорее закончить — выговорить все и тогда уже понять по его лицу, что он мне не верит.

Жаль, что нельзя это записать. Вот что на самом деле для меня писательство — лечение. Все равно, что это: дневники или описания отдельных удивительных случаев из рубрики «Жизнь — странная штука». Когда я что-то записываю, я начинаю это понимать. Это не решает моих проблем. Но, по крайней мере, они становятся мне понятны.

— Боже мой! — произносит он, когда я заканчиваю.

— Послушай… — начинаю я, когда вижу, как он встает из-за стола.

Мне кажется, что он сейчас направится к двери, что он просто перешагнет меня и мои вымороченные проблемы и уйдет раз и навсегда. Но он идет в мой кабинет. Останавливается на пороге и смотрит на обломки компьютера. Я стою у него за спиной в коридоре, курю очередную сигарету и смотрю ему в затылок.

— Она рассказывала мне о своем контакте с этим сайтом, — говорит он, не оборачиваясь. — Не помню где и когда, но это было уже после того, как вы стали жить вместе. И она сказала то же самое, что и ты сейчас, — что я ей не поверю.

— А ты поверил?

Джорди качает головой. Он подходит к столу, ощупывает остатки компьютера. Потом поворачивается ко мне:

— Мне тогда показалось, что она сама не до конца в это верит.

— Да не объясняй, я понимаю. Чем дальше она отходила от своего так называемого рождения, тем меньше чувствовала с ним связь.

— Это было так странно.

— Да, я знаю.

Я ищу, куда бы стряхнуть длинный столбик пепла сигареты, и, не найдя ничего, стряхиваю себе в ладонь.

— А теперь веришь? — спрашиваю я.

Он вздыхает:

— С чего бы тебе врать мне?

— Хотел бы я, чтобы все это было выдумкой!

Я возвращаюсь на кухню, чтобы выбросить окурок и взять новую сигарету. На этот раз, возвращаясь в кабинет, я прихватываю с собой блюдечко-пепельницу. Джорди сидит в кресле, в котором пару часов назад сидела она. Я сажусь во второе кресло, но не кладу ноги на оттоманку, как всегда делал при ней.

— Так что нам делать? — спрашивает он.

— Даже не знаю, с какого конца взяться.

— Можно поговорить с Джо.

Джозеф Шалый Пес — это приятель Джилли, который большую часть времени проводит в Мире Духов, лежащем за границей того мира, где живем все мы. Если верить Джилли, то он и сам оттуда родом, а вовсе не из долины Кикаха, как думают все.

— Он, вообще-то, не технарь, — возражаю я.

— А как насчет профессора?

А, профессор! Брэмли Дейпл. Много лет преподавал в Университете Батлера, сейчас на пенсии. Мой соратник по изучению таинственного, он — Дон Жуан, а я — Кастанеда. Он был первым из встреченных мной взрослых, кто всерьез воспринял мой интерес к таким вещам. Профессор преподавал историю искусств, но сердце его всегда принадлежало мифологии и фольклору. «Должен быть курс Тайны, — бывало, говорил он. — Феи, призраки, привидения, домовые, гоблины и все такое. Это история параллельна той, что преподается, и не менее важна».

— Да он в компьютерах понимает еще меньше, чем я, — говорю я. — То есть он, конечно, работает на компьютере, пользуется Интернетом, участвует в черт знает скольких электронных диспутах, но в «железе» не разбирается. А уж о программном обеспечении и говорить нечего. Я в жизни не встречал человека менее способного сделать даже обычную инсталляцию. И, кроме того, его послушать, так компьютеры и Интернет — это просто неизбежное зло, которое специально изобрели, чтобы его помучить.

— А как же те исследования, которыми вы в последнее время занимались? Они разве не заинтересовали его?

— Он не верит, что это сколько-нибудь важно. Что это… настоящее. По крайней мере, его это занимает меньше, чем устное народное творчество и сказки.

Разговаривая, я стараюсь не смотреть на свой стол и на обломки компьютера. Стоит мне взглянуть туда, как чувство потери пронзает меня с такой силой, что начинает теснить в груди, и кажется, что сердце сейчас разорвется. И все-таки я бросаю взгляд на компьютер и быстро вновь перевожу его на Джорди:

— Мне нужен другой компьютер.

— Эми одолжила мне свой ноутбук, — предлагает Джорди.

— С модемом?

Он кивает.

— Но я не знаю, как быстро он работает. Я его использую только для почты.

— Сойдет. Он у тебя на чердаке?

Джорди снова кивает.

Он, вообще-то, живет в бывшей студии нашей подруги Джилли. Он унаследовал от нее это помещение, потому что катастрофа, усадившая ее в инвалидное кресло, сделала для нее невозможным в том числе и подъем по лестнице. А в этом доме нет лифта.

Забавно. Джорди живет у Джилли на чердаке уже почти год, но никто из нас не считает эту квартиру его квартирой. Это все еще «у Джилли» или «на чердаке». Она все это время — у профессора. До подъемов по лестнице ей еще очень далеко, поэтому Джорди вселился в ее квартиру сразу, как она вернулась из Лос-Анджелеса. Однако, когда заходишь туда, сразу и не скажешь, что он прожил там так долго. Несколько инструментов, разбросанных по комнате, кое-где его книги и одежда, но в основном все так же, как было при Джилли. Разве что аккуратнее. И нет этих ее фантастических рисунков.

— Хочешь прийти и посидеть за ним? — спрашивает Джорди.

Мой взгляд снова возвращается в ту часть комнаты, где исчезла Саския, и грудь опять распирает. Я понимаю, что она уже не выскочит вдруг ниоткуда, не вернется обратно. Я физически ощущаю ее отсутствие, оно — везде.

Джорди встает.

— Я принесу тебе ноутбук, — говорит он.

Я смотрю на него с благодарностью. Он уходит раньше, чем я успеваю встать из кресла. Я некоторое время стою перед входной дверью, покачиваясь на волнах одиночества и отчаяния, а потом медленно возвращаюсь на кухню. Наливаю себе еще кофе. Закуриваю еще одну сигарету. Стараюсь освободить голову от всего, но у меня не очень-то получается. Волнения, страхи, недостроенные планы роятся в голове, как шарики в автомате для игры в пинбол. Я жду.

Кристиана

Я не знаю, что упала. И о том, что выпустила телефонную трубку из рук. Не знаю, сколько времени пролежала в траве, выстилающей пол моего жилища, и как долго мое сознание было абсолютно пустым. Tabula rasa. Как будто я всего лишь тень — тень, отброшенная на землю, и из меня можно сделать все, что угодно, в зависимости от того, как направить свет.

«Кристиана!»

Мое имя, произнесенное кем-то, возвращает меня обратно из пустоты, в которую я упала. Оно множится эхом в черной пропасти, я плыву и плыву, пока мне не удается ухватиться за него.

«Кристиана!»

Я использую свое имя как веревку, за которую цепляюсь, стараясь выбраться из темноты.

И вот солнце бьет мне в глаза, они слезятся. Кажется, проходит вечность, и наконец мне удается сесть, а весь мир перестает крутиться как бешеный.

Я никогда прежде не теряла сознания. Честно говоря, я думала, что это нечто совсем другое. Мне приходилось видеть в кино: дама охает и падает и всегда есть кому подхватить ее. Вокруг нее начинают прыгать и суетиться, и в конце концов она открывает глаза, мило хлопает длинными ресницами и награждает главного героя томным взглядом. Это так романтично!

Меня же подхватила земля. К счастью, трава мягкая, и я ничего не сломала себе, что случилось бы, ударься я, например, о спинку кровати. А выходишь из обморока потная и совершенно дезориентированная в пространстве. Во рту отвратительный вкус, голова гудит. На виски давит, как будто что-то у меня в голове то съеживается, то, наоборот, расправляется.

Знаете, как бывает, когда впервые спишь с кем-то в одной постели: не важно, занимаетесь вы любовью или просто лежите рядом, — вы остро и постоянно чувствуете присутствие другого там, где раньше не было никого. Каждое движение этого другого человека кажется преувеличенно резким. Каждый звук многократно усиливается.

Вот на что это похоже.

А что до романтических чувств, то было бы куда предпочтительнее залезть под одеяло и укрыться с головой, чем строить глазки какому-нибудь парню, случись поблизости таковой.

«Кристиана!»

Ага. Значит, кто-то все-таки здесь есть. И я сразу вспоминаю, как собственное имя вытащило меня из темноты.

Я осматриваюсь: рядом никого. По крайней мере никого, кого можно увидеть. Должно быть, этот кто-то прячется в лесу, окаймляющем мой лужок.

— Кто тут? — спрашиваю я.

Но раньше, чем вопрос срывается с моих губ, я уже успеваю найти этот голос в картотеке своей памяти. Я уже знаю, кто говорит со мной.

— Ты где, Саския? — спрашиваю я. — Почему я тебя не вижу?

Мой взгляд останавливается на сотовом телефоне, лежащем на траве. Я вспоминаю, что это телефонный звонок выдернул меня из сна. Я припоминаю белый шум, который издавала трубка. Я помню, как начала падать. Больше ничего.

Поднимаю телефон и подношу его к уху, думая, что Саския говорит со мной по телефону. Но телефон молчит. Я нажимаю кнопку и слышу длинный гудок.

«Хватит валять дурака!»

Что-то мне это совсем не нравится. Никто не знает, как добраться сюда. Вообще вряд ли кто-то знает, что это место существует.

Я выключаю мобильник и еще раз осматриваюсь. Где бы ни была Саския, она хорошо спряталась.

«Я не хотела этого делать, но у меня не было выбора. Либо так, либо небытие».

Мне становится жутковато. Я вдруг понимаю, что слышу ее голос не совсем так, как должна его слышать. Он доходит ко мне не через уши.

«Я спросила разрешения, прежде чем войти».

Голос — у меня в голове.

«И ты сказала „да“».

— Убирайся-ка из моей головы, — говорю я.

«Но ты сказала…»

— Послушай, это не смешно.

Я не чувствую ее в себе физически — это всего лишь голос, — но мне-то мерещится, что она у меня где-то под кожей.

— Не знаю, как тебе это удалось, но лучше бы ты убралась.

«Не могу».

— Послушай, я серьезно.

«Я тоже. Я не могу выйти. Я даже не поняла, как попала туда».

— Ну и что? Это какой-нибудь научный эксперимент?

«Нет. Просто мне нужно было спрятаться куда-нибудь».

— А почему тебе было не спрятаться, например, в голове у Кристи?

«Это я попробовала прежде всего, но мне не удалось. Не было… как бы это сказать… мне не было туда ходу, вот что».

— А ко мне, значит, был?

«Через телефон. Я не могу объяснить, как это получилось. Все произошло так быстро — точка на экране компьютера Кристи стала расти, расти, и я до нее дотронулась. И как будто у меня внутри что-то замкнуло. Как будто у меня внутри было нечто, какая-то… иллюзия, что ли, которую оттуда извлек экран компьютера».

— Никогда ты не была иллюзией.

«Тогда как я оказалась у тебя в голове? Такое разве бывает с людьми?»

Я не знаю, что на это ответить. Повисает долгая пауза, потом она продолжает:

«Но в то же время все происходило так быстро, что я почувствовала… мне кажется, и компьютер почувствовал, если он вообще что-то способен чувствовать, — так вот, мне показалось, что я могу делать одновременно десять дел. Попытаться собрать себя воедино. Попытаться ухватиться за Кристи как за спасательный круг. Попытаться сопротивляться тому, что расщепляет меня, пиксель за пикселем».

— Но ты не состоишь из пикселей, — говорю я.

«Ну, значит, молекулу за молекулой».

— Это звучит получше.

«А какая-то часть меня дотянулась до тебя, но к тебе можно было пробраться только через номер телефона, который ты мне дала».

— Но как ты попала в телефонную сеть и в меня?

«Не знаю. Как любые другие данные, должно быть. Ну, знаешь, как пересылают данные? Я ведь и есть всего-навсего информация. Набор данных, из которых Вордвуд сформировал некое подобие человека».

— Не смей так говорить! — обрываю я ее.

А сама тоже начинаю подумывать: а вдруг она действительно всего лишь набор данных? И ничего более. Информация, которая неуклонно приобретала черты реальности по мере накопления собственного опыта. Тени ведь тоже накапливают…

Даже учитывая мое собственное сомнительное происхождение и опыт общения со всеми теми странными существами, которых я встречала в Пограничных Мирах и за их пределами, я все равно воспринимала это как полное безумие. Нет, Саския была слишком настоящей для этого.

Но ведь и я считаю себя настоящей, не правда ли? Какая разница, из чего состоишь: из тени или из информации?

Мне бы надо подумать, но ума не приложу, с чего начать. Уж слишком это странно, если не сказать стремно, что она теперь во мне. Что она там делает? Копается в моих воспоминаниях? Может ли она контролировать мое тело? Может быть, оно теперь отчасти принадлежит и ей?

— От всего этого просто крыша едет, — признаюсь я.

«Мне и самой довольно неуютно».

— А что ты там видишь, ну, внутри меня?

«Ничего».

— Что значит «ничего»?

«Тела я не ощущаю, по крайней мере своего. Я вижу то, что ты видишь, слышу то, что ты слышишь, но все это как будто кино, только с разумно дозированными запахами, тактильными и вкусовыми ощущениями. Нет непосредственного восприятия — чувства, что все это я испытываю сама. Все это… как бы секонд-хенд».

— Ты не можешь читать мои мысли? У тебя нет доступа к моим воспоминаниям?

«Нет».

— А ты слышишь меня, когда я думаю что-нибудь специально для тебя, как, например, сейчас?

«Да. Но это такое странное ощущение. Как будто у меня в голове… привидение».

— Очень даже понимаю!

«Послушай, Кристиана… ну прости меня. Я была в отчаянии и ухватилась за соломинку. А ты… ты сказала, что мне можно войти».

— Да. Сказала.

Почему — до сих пор не понимаю.

— И что же нам теперь делать? — спрашиваю я ее.

В ответ — молчание. Я понимаю Саскию. У меня ведь тоже нет никаких идей. Как это все уладить? С чего начать? Хорошо было бы, если бы кто-нибудь вмешался и дал совет прямо сейчас. Что-то вроде: «Я знаю одного неплохого системного аналитика, который по счастливой случайности еще и практикующий волшебник» или «Вам нужно добыть заколдованное кольцо, которое хранится там, не знаю где, и бросить его в то самое пламя, в котором его когда-то закалили». И тот и другой вариант хоть сколько-нибудь продвинули бы нас к разгадке.

Не обязательно что-то простое и легковыполнимое. Хоть какую-нибудь зацепку!

Я тяжело вздыхаю и оглядываю свою славную, веселую квартирку-лужок. Я вспоминаю, как вчера вечером вернулась домой, как мне было уютно — потоптаться тут немного, почитать, а потом завалиться в постель. Теперь все по-другому. Еще бы! Теперь в моей собственной голове поселились жильцы. А то ли еще будет!

«Темнеет», — говорит Саския.

— Ага.

Я слишком поглощена всем случившимся, чтобы всерьез обращать внимание на то, что она говорит. Но все это фиксируется. И я вдруг соображаю, что действительно темнеет.

— Но это невозможно, — говорю я.

Как и многое другое, что сегодня случилось.

«Почему невозможно?»

— Разве я не говорила тебе, что сама создала это место? Я ухватила хорошее воспоминание и спрятала его в одной из ниш Пограничных Миров. Здесь возможны только два вида освещения: солнечный день и вечер, сумерки. Смотря чего мне хочется. Здесь нет погоды. И следовательно, она не может меняться.

«Не знаю. У меня такое впечатление, что приближается буря».

У меня тоже, между прочим. Ветер — с запада. Я иду к восточной оконечности лужка и вхожу в лес. Там дальше ничего нет. Стоит пройти еще чуть-чуть — и просто высунешься куда-нибудь совершенно в другое место, в то, о котором, например, в данный момент думаешь или которое у тебя в подсознании. Единственное, что требуется, — чтобы ты раньше там бывала или довольно четко представляла его себе по фотографии.

Так большинство людей заполняют пробелы в памяти. Всегда есть четкая демаркационная линия между твоим домом и местами, в которые ты можешь из него попасть. Когда я устраивала себе дом, я придумала также и пейзаж вокруг — холмы, лес, горы вдалеке. Но на самом деле их нет. Поэтому они совершенно статичны, как декорации. Как картинки или фотографии.

Странно видеть, как грозовые тучи собираются на западе. Как будто смотришь на пейзаж, который висит у тебя на стене в рамке, — чудесный, залитый солнцем холм — и вдруг замечаешь, что в левом верхнем углу картины собирается гроза. Этого не может быть!

И тем не менее есть. Это сейчас происходит.

Чему, собственно, я так удивляюсь после того, что сегодня со мной произошло? Не всякий день у тебя в голове кто-то поселяется.

— Что-то нехорошие у меня предчувствия, — говорю я.

Как будто читаю из сценария какого-нибудь фильма категории «Б» — ужастика или мелодрамы.

На мою реплику долго нет ответа, потом я слышу, как Саския тихо говорит из моей головы:

«Это, наверное, „Вордвуд“».

— Почему ты так думаешь?

«Эти тучи вызывают у меня такое же жуткое чувство, как та черная точка, которая расплылась по экрану компьютера Кристи. Тогда я не поняла, что это такое, а сейчас понимаю».

— Почему ты так уверена, что это «Вордвуд»?

«Я… я не знаю. Я не уверена. Кристи что-то говорил о том, что „Вордвуд“ уже целую неделю недоступен. Так что, может быть, это и не „Вордвуд“. Может быть, это как раз то, что выключило его».

— Ты имеешь в виду вирус?

«Наверное».

— Как компьютерный вирус может проявиться в виде бури в Пограничных Мирах?

«Откуда я знаю! А как компьютерные данные могут принять в настоящем мире человеческий облик? А ведь со мной так и вышло».

— Пожалуйста, не начинай сначала, — автоматически отреагировала я.

Может быть, Саския действительно просто совокупность данных? Может быть, она не настоящая? Возможно, и я не настоящая. Это было бы вполне логично. Иначе зачем бы Мамбо все мне показывать и разобъяснять, чтобы я могла сойти за нормальную среди людей? Именно «сойти за нормальную». Приходится притворяться человеком, потому что на самом деле ты им не являешься.

Мне снова становится не по себе; мне кажется, я наконец понимаю, почему все это настолько занимает Саскию. Я просто не задумывалась об этом — по-настоящему не задумывалась. Мне и сейчас не хочется об этом думать.

«Надо убираться отсюда», — говорит Саския.

Как все-таки трудно привыкнуть к ее голосу у меня в голове.

— Почему? — спрашиваю я.

«Вчера вечером я уже познакомилась с ними, и вот к чему это привело».

— Но я-то не состою из данных. На меня это так не подействует.

«Этого мы не знаем».

— Да. Мы ничего не знаем. И не узнаем, если убежим. Если ураган — часть той силы, которая отняла у тебя тело, мы тем более должны встретиться с этим ураганом, чтобы вернуть его тебе.

«А если теперь они сделают что-нибудь еще хуже?»

— Что может быть хуже?

Следует короткая пауза, потом я слышу голос Саскии:

«Ты и правда такая храбрая?»

Я смеюсь:

— Просто я не знаю, как поступить.

На самом деле я знаю. Дело в том, что, попадая в ситуацию, подобную этой, я всегда делаю одно и то же — иду вперед наудачу. Я не расцениваю это как храбрость или решительность. Просто я поступаю так. Потому что не люблю прятаться. Мне тоже бывает страшно, как и всем остальным. Но я не разрешаю своему страху заставить меня попятиться. Потому что тогда он непременно победит.

Я делаю шаг вперед и ожидаю, что Саския изнутри потянет меня назад. Но она этого не делает. Значит, она сказала правду, что не может контролировать мое тело, потому что иначе попробовала бы непременно остановить меня. Единственное, на что она способна, — это слова.

«Кристиана», — говорит она, и по голосу понятно, как она нервничает.

— Не волнуйся, — отвечаю я ей. — Я собаку съела на всяких неприятностях. Я умею из них выбираться.

Звучит гордо. Что-что, а говорить я умею. Конечно, не так хорошо, как Кристи, но мне всегда есть что сказать. Беда в том, что сейчас от слов толку мало.

Я продолжаю двигаться вперед. Мы уже давно миновали границу этой ниши в моей памяти. Мы уже должны были бы выйти куда-нибудь — в Пограничные Миры, в Другие Миры или даже, как называет его профессор, в Условный Мир, но мы по-прежнему идем по полю, вдоль ряда деревьев, огораживающих мое воспоминание. По полю, которого не должно существовать вообще. Но я же чувствую, как трава гладит штанины моих джинсов. Ветер дует мне в лицо. И эта невидимая трещина в воздухе — свидетельство собирающейся бури — уже почти рядом со мной.

«Приближается».

— Вижу.

Я, скорее, чувствую это. Волоски у меня на руках и на шее встают дыбом.

Темные тучи быстро сгущаются, и сумерки становятся ночью. Ветер нарастает и начинает завывать. Мне требуется не более секунды, чтобы понять, что все это напоминает. Да, точно. Белый шум. Как в телефоне, перед тем как Саския залезла ко мне в голову. Правда, на этот раз шум идет не через телефон. Он вокруг нас. Мы в эпицентре.

Я смотрю на горизонт, где тучи самые темные. Света мало, трудно вычленить какие-то подробности, но, всмотревшись хорошенько, я замечаю, что пейзаж как бы пульсирует. Горы вдали, тучи, горизонт — то они в фокусе, то превращаются в бурю пикселей, а потом снова становятся четкими.

Я ловлю себя на мысли, что, может быть, Саския права. Может, это и правда «Вордвуд». Или нас вытолкнуло в какое-нибудь кибергосударство, существующее по совсем другим правилам, чем те, к которым мы привыкли.

Может, действительно не стоило выходить сюда?

Между тем к нам приближается стена дождя. Вода темнее, чем мне когда-либо случалось видеть. Я подумываю о бегстве. Знаю, знаю! Я сама сказала, что всегда иду вперед, навстречу противнику. Но иногда надо держать удар, а иногда нет. Например, если на вас наставили пушку — тут уж не до разговоров. И если мир распадается на куски и вдруг оказываешься в таком месте, как это, самое лучшее — вернуться на твердую землю и хорошенько обдумать ситуацию.

Я так и собираюсь сделать. Но поздно.

Стена дождя уже поравнялась с нами. Это не вода. Это что-то другое. Тяжелее, гуще. Маслянистое.

Оно бьет, швыряет меня на землю.

Пытаюсь встать. Даже на колени не могу подняться.

Черный дождь снова бросает меня на землю и придавливает к ней.

Опять сползаю в беспамятство. Успеваю подумать, что беспамятство входит у меня в привычку, но тут…

Саския

Я думала, нет ничего страшнее, чем потерять тело, как это уже случилось со мной; будто это самое ужасное, что можно испытать. Я была не права. Это еще ужаснее. Гораздо. Это просто невыносимо — быть бесполезным духом, запертым в голове Кристианы, особенно сейчас, когда неведомый враг швыряет ее наземь.

Дата добавления: 2015-08-18