За горизонт из Бездны (отрывки из повести)

1.

Гулкий пустынный зал бывшего графского особняка встречает каждого прибывшего отчуждённостью. Вне зависимости от количества его визитов. Особняк не любит нынешних посетителей. Он помнит позапрошлый век – шумную, пёструю светскую жизнь, балы и карнавалы. В начале века прошлого исконных хозяев попросили из родных покоев, а в здании устроили больницу. С тех пор особняк на набережной стали называть Бездной, а его нынешних обитателей – безднотой. Дом обречён слушать их плач и стенания. А это значит – он обречён.

Болен Бездной, как саркомой.

В Бездне страшно. Атмосфера столь тяжела, что осыпаются фрески с потолков. На столе главврача каждый день цветная пыль. Пастельный пепел былого. Из огромных окон пронзительно дует. Система отопления умирает вместе с домом: в Бездне часто не бывает тепла, или батареи еле дышат. На стенах робко тает лёд. Бездну не прогреть.

Вчера обвалилась лестница. Вернее, часть пролёта, ведущего на четвёртый этаж. Хорошо, что врачей и больных там не оказалось. Обвал был внезапным: дом вздрогнул и пытался сбросить надстроенные в лихое время этажи. Проём заколотили. Рядом повесили табличку: «Лестница в аварийном состоянии. Угроза обвала». Видимо, для тех, кто пытался проникнуть сквозь фанерную стену. Есть ли такие здесь? Да тут у всех крушение Судьбы...

Сюда бы хорошего реставратора. Но кому нужен дом со столь страшной участью? Его никто не желает купить – дом не уходит уже с седьмого аукциона. Сносить его нельзя - это памятник, к тому же, стоящий на важнейшей городской набережной. И особняк не виноват в том, что долгие годы его использовали столь жутко. Мрачных эстетов среди потенциальных владельцев нет: претенденты, едва вдохнув льдистый, покалывающий иголочками потустороннего инея воздух, опрометью бросаются вон. Им не нравится аура. Ладно бы только аура – может, и убьётся капремонтом. А Тень?..

Полутёмный длинный коридор освещён лишь холодными кварцевыми лучами. Нездоровые синие отсветы пляшут по стенам. Этих стен лучше не касаться – ты можешь унести с собой ледяную частицу Бездны. Как осколок Зеркала Снежной Королевы. А вот и зеркало. Тёмный омут во весь проём. Не смотрись в него. Это Зеркало Тени.

Тень снова стоит у кабинета главврача. Маленькая и жалкая на фоне огромного пустынного коридора. Она заметно сутулится и поёживается. То ли от холода, то ли от неуюта. Явно кого-то ищет среди редких, тоже уже полупризрачных обитателей этих стынущих стен. Кажется, что плачет: то и дело подносит тонкую тёмную руку (судя по контуру, в перчатке) к глазам и смахивает невидимую слезинку. В убогих кварцевых лучах силуэт кажется особенно сирым и невзрачным – он высвечен, выхвачен из привычной Темноты. Словно чьи-то руки поиграли бликами, причудливо настроив световой эквалайзер на экране. Да, вряд ли это реальность – так кажется многим, попавшим сюда…

Тень дожидается скрипа двери, украдкой бросает взгляд на потолочную фреску (словно фиксирует её разрушение). Потом делает несколько робких шагов назад, разворачивается и медленно идёт в самый тёмный конец коридора. Туда, куда почти не проникает мертвенный аметистовый свет. Тень смотрит в зеркало и видит, как запотевает старая, больная, колышущаяся амальгама, покрытая сетью мелких трещин. Шаг назад. Разворот, похожий на реверанс. Движение в другой конец коридора. Остановка. Тень вслушивается в дрожащий и хорошо видимый воздух. Где-то справа раздаётся дикий кашель, переходящий в предсмертное хрипение. Тень вздыхает. Хрип явно старческий. Воздушная стена колышется амальгамой. Паркет поскрипывает. Тень движется в сторону окна. Затем снова к зеркалу. Тем, для кого Бездна станет последним кратковременным приютом, дано видеть её. Эти сломленные, утратившие твердь земли и разума люди шёпотом переговариваются друг с другом. Шёпот отдаётся нереально раскатистым эхом:

- Это твоя?

- Нееет… Моя пока рядом… А не твоя ли?

- А может, она жила здесь раньше? Или болела… Ходит, не узнаёт, тоскует... Чужая всем.

Чужая… Чья? Знает ли она сама, когда плавно движется в темноту, обдавая шепчущихся волной холода? Того самого Холода, который им вскоре предстоит познать…

Тень достигает противоположного конца коридора. Долго греет руки на умирающей батарее. Когда хрип стихает, она делает шаг вверх по незримой воздушной лестнице и выходит в огромное, поглощающее её целиком зеркальное окно. Те, кого Бездна отпустит совсем уже скоро, внезапно замолкают, провожая её уже почти ничего не выражающими взглядами. Они видят, как Тень уходит вдаль по скользкой, сверкающей в солнечных лучах пустыне заледенелой реки. Чёткий графитовый силуэт на светло-серебристом фоне. Когда-нибудь найдётся приговорённый художник из числа пациентов, который сможет запечатлеть это.

Фресковой "пастелью".

Приговорённый хохочущим над томограммой диагностом.

В комнатке медсестёр слышится резкая трель прикроватного звонка. Это сосед по палате беспокоится, что хрипевший старик больше не шевелится. Более того – он не дышит и похож на деревянную куклу. Окоченение в Бездне наступает до ужаса быстро.

Надломленно покашливающая сестра входит в палату. Походкой куклы на шарнирах. Персонал здесь тоже странный: нервный, скованный в движениях. Особенно бросаются в глаза безжизненно-бледные лица. Женщины здесь страшно красятся. По килограмму туши на ресницах. Глаза резко обведены чёрным карандашом. И вообще, глаза при кварцевом свете кажутся тёмными. Омутными. Чёрные провалы, очерченные углём…

Просто кажутся? Или Бездна по капельке тянет жизнь даже у своих служителей? Ведь кварцевые лампы в этом учреждении горят днём и ночью. Их исправно гасят по графику, но незримая серая рука в чёрной перчатке включает их вновь и вновь.

***

2.

Позади послышался щелчок. Вспыхнул кварц. Живой призрак обернулся.

У огромного, во всю ширину пролёта, зеркала, стояла Тень. Стояла и курила, держа, как и Цезарь, сигарету в левой руке. Потом, взмахнув тонкой кистью в перчатке, выбросила тлеющий окурок сквозь тёмное стекло. За амальгаму. Взяла с подоконника ручку, блокнот и шагнула сама.

Юлий застыл. В зеркале отражалась широкая заснеженная река. Точь-в-точь такая, как в параллельном мире, за окном. Вспыхнуло солнце – заблестел в лучах серебристый лёд. На миг Юлий отвёл взгляд. Но боль, шевельнувшись под сердцем, отчётливо сказала ему: «Смотри! Не опускай глаза! Смотри и радуйся...» После чего Юлий понял, что он уже может смотреть на солнце. На Тени был его плащ – лёгонький, летний. Его перчатки. Его блокнот. Его очертания. Он прислонился к стене…

Вдалеке зазвучал стук каблуков сестры. Женщина приблизилась. Тщетно пыталась найти ниточку пульса, вглядывалась в точёное, навеки изумлённое лицо… По сияющему льду шли двое. Она их видела.

Когда-нибудь найдётся художник... Но успеет ли? Сколько шагов от впечатления до воплощения? Может быть, Тень немного подождёт?

Тень легко, танцующе, уходила по льду, держа за кончики холодеющих пальцев Юлия. Вдаль, за ослеплённый Солнцем горизонт.

Путь из Бездны путь – только туда. Из неё всё-таки не возвращаются…

---

Несколько лет спустя больницу на набережной закрыли. Особняк долго стоял под зелёной сеткой. Люди по-прежнему скользили мимо, боязливо крестясь. Потом дом окружили экскаваторы: несколько дней они ломали уродливые надстроенные этажи и неприглядные перегородки. Строители сняли вывеску и убогую дверь. Потом пришла дезинфекционная бригада. Началось воссоздание.

Этому дому повезло – одному из немногих. Заботливые руки реставраторов восстановили скульптуры на фасаде, фреску на потолке бывшего кабинета главврача, спасли от слепоты мутное зеркало. К слову, при расчистке сводов от старой краски ещё много красоты обнаружилось: фрески, позолота, лепнина, пленённая фанерой... Дом изменился до неузнаваемости. Теперь он не угрюмо нависал над набережной, а изящно парил в окружающем пространстве на крыльях, увенчанных кокетливыми балконами. Докричался полночными скрипами, дождался. Засиял, заискрился всеми огнями. Вздохнул облегчённо, свободно – точно выздоровел. Вновь узнал и беззаботный смех, и танцы, и изысканное общество: после реставрации в особняке открылся театр.

Всё теперь в этих стенах было иначе. А Тень?

Тень так и не ушла оттуда. Зимой по льду, а в другое время по воде уводила вдаль недомогающих актёров, вскоре оказывавшихся при смерти. Лёгкими шагами за горизонт. Не откачали из них никого...

А ещё богема жаловалась на странный, неубиваемый сладковатый запах…

У старого тёмного зеркального окна, на подоконнике, нашёлся старый, пыльный блокнот, исписанный стихотворными строфами. Лежал, лежал, да вдруг пропал куда-то...

***

3.

Едва уловимый, сладковато-металлический запах Бездны… Он пропитал и тебя. Теперь он будет исходить от всего, что связано с тобой: от белья, от мокроты, от крови, от фильтра сигареты в твоей руке, от вещей в магазине, которые ты ещё не купил. От парфюма. Этот запах въелся в тебя настолько, что будет тебе даже казаться.

Тлен, хлороформ, тубероза с озоном. Букет безнадёжности.

Откуда здесь тубероза? Неужели ей пахнет кварц?

Юлий подхватил свой нетбук и молча вышел из квартиры. На воздух. На улицу. Улица была давней союзницей: она спасала его ещё со времён подростковых мятежных блужданий по подворотням. Правда, в процессе этих блужданий неизменно возникал вопрос: куда дальше? Бесконечный лабиринт проходных дворов – это не вектор. И Юлий всегда возвращался: или домой, или к другу. Теперь же идти ему было просто некуда: друг вернулся в цинке из Чечни, а назад, домой, уже не было пути. В подъездах, на подвалах-чердаках, а также на скамейках Юлий не ночевал никогда. Исключением была Расселина. Огромный расселенный дом с роскошными лепными интерьерами. Бомжей там не водилось: полы на первом этаже и часть перекрытий были обрушены, лестница спилена мародёрами на металл, и Юлий пробирался наверх по обломкам пролёта. Или влезал в окно по привязанному им же к отопительной трубе канату. Ни в школе, ни в армии он не терял части времени даром. Тощенький, но цепкий. Жаль, что в университете физподготовка была сугубо формальной.

Однажды он сам потушил здесь пожар. Это был только его дом.

Но выяснилось, что, пока он лежал в больнице имени святого Роха, Расселину сломали. Да так, что не осталось даже руин. По красному полю битого кирпича бродили тени в марлевых масках, вороша какими-то длинными палками ещё пылящиеся камни и брызгая на них из пульверизаторов. И с расстояния нескольких метров чувствовался знакомый сладковатый запах…

Цезарь протёр глаза. Они не уходили.

Мелькнула мысль: «Когда ты умрёшь, Юлий, они придут и туда. В твой бывший дом…»

Оставалось одно пристанище – Бездна.

2010.

***

Бездна идёт за мной (Бездна-2)

Я – тень.

Не знаю, чья. Потерянная. Чужая всем. Раньше искала принадлежавшего, ходила потерянной. Потом привыкла. Сама по себе. Тонкая, холодная.

Я живу в Бездне и очень тоскую по свету и запаху кварцевых ламп. Раньше здесь была жуткая больница. Я дышала жутью и включала свет. Это была моя обязанность помимо Миссии. Меня никто не видел, кроме тех, кого я уводила через Зеркало.

Зеркало мне, к счастью, оставили. Однако больницу выселили. Разбили, раскололи аж на три части – настолько она была жуткая. Теперь в особняке театр. Лампы обжигающе тёплые. Коллектив молодой, как говорит директор, амбициозный. Я не знаю, что это такое. Но молодые редко умирают. А стариков я уже всех проводила. Больше некого. Хожу по коридору от окна до окна. Надо что-то решать. Надо решаться…

Я в первый раз иду не по ледяной глади. Лёд на асфальте неровный, хрупкий. Поскользнуться боюсь. Прохожие меня не видят: я ведь тень. Только холодно им становится, страшно и неуютно, когда я мимо них прохожу. Но надо идти, что поделаешь... Шаг, ещё шаг… Впереди река. Снова предательские метры по уличному льду… Ещё одна… Не река даже – речка. Какие же они узкие, маленькие в этой части Города…

Третья река довольно широкая. Я замираю посередине. Кажется мне или не кажется, но я чувствую запах кварца и туберозы. Букет безнадёжности. Откуда? Шаг, шаг, ещё шаг. Старинное здание, недавно отреставрированный фасад. Изящные кованые ворота и вывеска – «Противотуберкулёзный диспансер». Скорбное учреждение здесь явно недавно: ещё не надышали, не накашляли. Но запахи всё сильней. И уже очень холодно. Мне сюда. Теперь мне придётся жить на два дома. Из Бездны мне не уйти, ведь здесь нет Зеркала. И коридоры с современной отделкой – безликой, не дышащей. Но зато здесь есть безнадёжные люди.

Изящная витая лестница. Запах не просохшей краски: учреждение только обустраивается, даже мебель ещё стоит в приёмном покое запакованная. Коридор. Не такой, как в Бездне: изломанный тёмными поворотами. Табличка на двери: «Главврач». Кварц! Привычным движением натягиваю перчатку. Замшевую, чёрную. Включаю свет. Вижу, кто здесь. Точнее, кого здесь скоро не будет: кварц представляет реальность в истинном свете. Впрочем, я и без него вижу, но с ним особенно отчётливо. Угрюмые люди в очередях к кабинетам. Некоторые – к последним кабинетам. Я их отличаю. Я же тень.

Этому осталось полгода. Этот доживёт лишь до лета: запущенная открытая форма. А этот – наш безднотный: так теперь по трём учреждениям и бродит. Совсем измучился… Тихонько подхожу (почему-то я часто подхожу, крадучись - видимо, память о том напрочь забытом времени, когда я ещё была чьей-то). Осторожно кладу ему руку на плечо. Он откидывается на спинку убогого казённого стула. Пока просто засыпает. Спокойно, в первый раз за три года – с ночи первого кровохаркания. Можно было бы взять его сейчас, и ему помочь, и себе – подпитаться. Но он так измучен, что просто не дойдёт.

А ведь молодой ещё – года двадцать три, не больше (я умею считать по человеческим меркам)…

Выхожу на воздух, в больничный парк. По нему хаотично разбросаны несколько корпусов. Прямо по курсу морг. Новенький, ещё не оприходованный. Впрочем, в любом морге мне делать нечего. Сворачиваю с дорожки в дальний угол парка. Обшарпанное здание, ещё недавно заброшенное. Но ненадолго: на фасад уже ставят леса. Вхожу. Лестница полуобрушена. Вверх, по обломкам. Они выдержат. Я же тень…

Коридор, палаты. За одной из дверей звучит жуткий хор безнадёжной боли. Стремительно вхожу: я тень, я не боюсь зыбкости перекрытий. Огромная комната. Запах пота, ужаса и мокроты алого цвета. Атмосфера отсутствия воздуха - удушье лёгочных кровотечений. Боль разорванных лёгких. Плотные ряды кроваток, на которых лежат умирающие дети. Плачут, кричат, стонут, мечутся: кто в бреду, кто в агонии. Когда я входила сюда, я заметила на двери старую табличку: «инфекционное отделение». Табличка почти совсем стёртая: буквы еле видны. Орфография дореволюционная.

Вижу несколько трупиков. Не успела…

Между кроватями мечется мальчик. Успокаивает плачущих. Кладёт ледяную руку на лоб мечущимся. Им заметно легчает. Но что он может ещё сделать, этот мальчик? Они же уже больше ста лет здесь кричат. Потерялись в Мирах и Времени. Зависли. Чувствую: работы у меня здесь будет много. А мальчик … Что мне мальчик? Горький надломленный смех, похожий на хлороформный кашель. Ха, ха, ха. Ничего он не может: Я же тень…

Впрочем, кое-что уже может. Он меня замечает. И, когда протягивает мне руку, кварц в главном здании включается (окна вдали, но отчётливо светятся). А дальше, за зданием, которое я вижу насквозь, серебрится заледенелая река… Мальчик говорит, что видел ещё один подобный Дом Скорби. И тоже у реки (почему-то эти Дома все находятся у рек, и Город стоит на реках - может быть, это не случайно?) Как знаток Города, сказал, что на Петроградской. Дом подобный, потому что брошенный: учреждение оттуда выехало. Он пытался потушить там пожар, но оказался бессилен. Потом бродил по неостывшим комнатам. Всё проверил. Они там все мёртвые...

Правда, по пылающей лестнице метался... Юрочка. Мальчик его спас. Юрочка - так звали когда-то ребёнка, чьё лицо было на фреске. Того ребёнка, которого я не успела спасти там, в Бездне: он ушёл так стремительно... А там, в Доме на Петроградской, на лестнице, мелькнул в пламени барельеф с лицом Юрочки.

Так этот мальчик рассказал.

Кто он, этот мальчик? Кто он теперь? И кто я? Когда мы попадаем в такие Дома, мы неизбежно оставляем в них частицу себя. Свой "отпечаток". Некоторые оставляют тени.

Он не оставил. Он сам остался. Добровольно - похоже, ему было больше некуда. Следовательно, он никуда не денется. Толковый мальчик. способный. Теперь мне будет немножечко легче: этот парень будет у меня на подстраховке.

Мальчик, мальчик… Кажется, я знаю его. Да, я вела его позапрошлой зимой. Его как-то странно зовут… Кажется, Юлий. Точнее, звали: теперь у него другое имя…

А из-за поворота коридорного лабиринта главного здания выходит медсестра. Бледная-бледная. Губы, словно в крови. А может, и впрямь в крови? Глаза резко обведены чёрным. На ресницах пугающий слой туши. Гулко стучат по мрамору высоченные шпильки с металлическими набойками. Походкой шарнирной куклы она движется мимо меня. Вешает таблички: «онколог», «психиатр». " Стационар". "Операционная". Резко веет холодом и туберозой. Бездна идёт за мной…

***

Разбитая мечта (Этажи Времён)

Я - человек без дома. Где накрыло, там и дом.

Нет, в принципе, дом у меня есть. Я там прописан, у меня даже имеется своя комната. Но в этой квартире я давно стал чужим. Захожу туда только с целью взять квитанцию за интернет, принять ванну, перекусить и юркнуть в сеть, поработать немножечко. Странно, но при таком положении дел у меня ещё есть работа. Нет, не та: я (хоть и умею варить), даже не барыжу. Я делаю сайты. Всё в порядке: заказчики меня не видят, деньги идут мне на карту.

Хорошо, когда удаётся не застать домочадцев. Тогда - благодать. Иначе же начинается неизменное пиление. Я не оправдал надежд родителей. То и дело хвалятся: у Веры с Володей сынок работает в банке. У Жени с Колей дочка вышла замуж за топ-менеджера газовой корпорации. У одних - редактор, у других - риэлтор, у третьих - криэйтор. Брокеры-чоперы-девелоперы. А у них наркоман.

Никакой радости от того, что сын появился после недельного отсутствия. Похоже, они не скучают, хотя, я у них один. Никакого сопереживания, никакого сочувствия. Когда им всё стало ясно, я пытался убедить их, что это болезнь. Но все слова как об стену: едва завидев меня на пороге, мать начинает визжать, как циркулярная пила. За спиной отец, словно раздолбанная дрель. Встречный аргумент у них один: болезнь - лечись в психушке. Я туда не хочу, поэтому всегда предпочитаю уйти. Остаться меня не приглашают. А даже если и пригласили бы...

Я им не нужен: без меня спокойней.

Спокойней-то спокойней, но деньги мои они берут. Всегда берут, сколько бы ни дал. Причём, с неизменным плаксивым причитанием, что эти деньги нечестные. По их разумению, у наркоманов чистых денег не бывает, и скоро я сяду в тюрьму. И они от меня избавятся. А, чтобы не оставаться одним на старости лет, кого-нибудь усыновят. Или ещё родят. Пока не старые, могут...

Конечно, говорят они это со злости. Но осадочек остаётся неприятный.

В то, что деньги можно делать в интернете, они не верят категорически. Они вообще не верят никому и ничему, кроме телевизора. Обычные примитивные обыватели: телек-работа-магазины-дом. В котором стоит заветный телек. Мне с ними не интересно. Циничные? Да нет, обычный потребительский подход. Такой бытовой цинизм - уже норма жизни. Раньше всех интересовали таланты человека, сейчас - только то, что можно из него выжать. С какой стороны его потреблять. Человек (а когда-то - личность), как старая микроволновка: вышла из строя - заменили другой. Вот они, все мои таланты - в камине теперь...

Мои родичи - просто часть этой огромной потребительской системы. Из меня уже ничего не выжмешь. Значит, пора на помойку. По телеку им говорили, что наркоманы мрут. Они поставили на мне крест. И думают о новом услужливом мальчике, который на старости лет принесёт им стакан воды.

Может, и меня они когда-то усыновили? Настолько чужие люди...

Сейчас родители в отпуске. В квартиру (я называю её просто вписка) идти бесполезно, и я живу в коммуналке у друга. Друг в курсе, но принимает меня. Я ведь не опустился, не сбомжевался. Наркоман - не обязательно полуживотное вонючее существо. Просто человек с уже другим составом крови.

Да уж и не такой я наркоман, собственно. Много не ставлю (почти всегда), вмазываюсь не каждый день. И стаж употребления сравнительно небольшой - ещё есть шанс выбраться. В общем, на систему не собираюсь. Правда, с системой приходиться бороться. Прямо как с системой политической (какое многозначное слово!) За свою внутреннюю свободу. Система решает. Она сильнее меня. Всё-таки, это зависимость, и уже не только психологическая... Красная, как кровь, осень ознаменовалась моей весомой победой: трёхмесячной ремиссией. Вены отдохнули. Однако, под зиму опять потянуло. Как говорится, случилось обострение.

Многое изменилось за эти три месяца. Кто-то перекинулся, кого-то посадили, кто-то свернул свою точку, боясь, что вот-вот посадят. По всему городу расклеены объявления с призывом к бдительным гражданам сдавать таких, как мы: звонить по указанному телефону и сообщать адреса квартир, в которых проживают новые "враги народа". Хотя, на самом-то деле, народу в целом мы ничего не делаем. Враги мы лишь сами себе.

Короче говоря, достать себе дозняк стало намного труднее. С одной стороны, намного легче: в сети полно объявлений с весьма конкретными предложениями на любой кошелёк и вкус. Но что я, идиот так палиться? Наверняка, девяносто девять из ста таких объявлений - ментовские засады, а сотое - чья-нибудь нелепая шуточка. В общем, покупка превратилась в какой-то унылый квест. И выйти бы из него, да кнопочку escape заело. Система висит, монитор пялится на меня мутно-белым экраном. Вызываю диспетчер задач, потом дефрагментацию диска, потом ещё какие-то проги: пытаюсь выяснить, что со мной, разложить всё по полкам. Но реакции - просто ноль. Просто ступор. Остаётся аварийное завершение системы (опять это слово "система"!) - тупо вырубить пилот ногой. Я всё чаще об этом думаю.

Сложнее стало не только достать, но и употребить. Люди ощетинились, отгородились друг от друга. Проходные дворы - эти бесконечные и безопасные (всё-таки, я ношу при себе опасный для свободы "груз"), позакрывали воротами, на двери парадных понаставили замков. И ладно ещё кодовых - кнопки на них частенько "светятся". Да нет - ещё и домофонов... Люди думают только о себе. У них есть дом - и ладно. А как у других?..

Люди стали подозрительными и болезненно чуткими. Раньше войдёшь в парадку - хоть прыгай там, никому дела нет. Сейчас же ступаешь крадучись, тихо-тихо. Тебя может выдать каждый шаг. Стараешься тише дышать. Тебя может запросто спалить твой же неосторожный кашель: старые парадные такие гулкие... Мне часто снится этот страх и это пронизывающее, как сквозняк, ощущение неуюта.

Чуть что - скрежет дверного замка, и на пороге - расплывшаяся, жирная фигура в халате и тапках: "Эй, кто здесь?! Вы к кому?! Не на что здесь любоваться! Пшёл вон, скотина, а то наряд вызову!!!"

Да ещё по лестнице вслед: проверят, чтобы дверь парадной хлопнула. Суки. Как будто бы это только их парадная. А если бы я действительно зашёл полюбоваться на изысканные балюстрады и лепные потолки? Я ведь когда-то учился на архитектора... А они, уродующие графский интерьер убогими железными дверями? Живущие, как паразиты, выкидывающие мусор из окон во двор и под лестницу? Сбивающие лепнину с потолков? Эти черви, гложущие дом, имеют на эту парадную больше прав, чем я? Они считают, что это так. А я ведь тихонечко, ни на кого бросаться не собираюсь - не дикий ведь. Не все "наркомы" одинаковые - чушь все ваши криминальные сводочки. В них и про обычных людей не реже пишут. Вы вот тоже с виду такие приличные граждане, а ведь у каждого скелет в шкафу. Пьёте, дерётесь, девочек насилуете. А я ведь даже следов после себя не оставлю. Я же не бомж (хотя в парадных, случается, сплю). От меня даже случается польза. Попробуй на моих глазах зайти маньяк вслед за девочкой. Однажды я даже изгнал вандала, пытающегося сбить лепную капитель. Вандал юркнул... Куда бы вы думали? В одну из дверей здешних квартир.

Кто наносит этому дому больше вреда?

А я ведь даже никого не подсадил...

Да и меня, по сути, никто не подсаживал. Сам попробовал - сам увяз. Категорически нельзя этой сладкой дряни нам, творческим людям. Мир переворачивается с ног на голову: жизнь становится смертью, а смерть жизнью. Ты живёшь Смертью, ты пишешь это слово с большой буквы. Ты не боишься, ты спокойно ждёшь. Смерть сидит у тебя на плече, Смерть танцует с тобой dance macabre. Она ревнует тебя к жизни. Смерть - твоя страсть. Её искрящиеся клетки входят в твою кровь. Вот почему состав этой крови уже иной...

Вот почему бывших среди нас не бывает. Слезть навсегда, окончательно невозможно. "Роман со Смертью" тянут не все. Так что, лучше и не пробуйте.

Я не спал трое суток. "Осеннее обострение" очень сильное. Не то чтобы уж такие кумары... Чистая психология: ни о чём другом, коме как вмазаться, думать не могу. Сон не идёт, а если и вырубаюсь, то вижу стены, стены, стены... И по ним "контроль" течёт. Циклический сон. Не сон даже - наваждение. Я просыпаюсь, меня всего колотит. Такое уже было, но на этот раз...

В общем, я безнадёжно проигрываю, и мне с собой не совладать. Обзваниваю барыжек. Не отвечает, отказывает, нет дома и будет не скоро, нету такого - не звоните сюда больше, женские всхлипы и брошенная трубка, недоступен, ограничение на входящую связь, оставьте своё сообщение, занято, занято, занято... Наконец, дозваниваюсь до Лёлика. Похоже, последний в нашем микрорайоне остался. Лёлик ничего не боится. Его-то уж точно не тронут: у него отец работает в мили... теперь уже полиции.

Лёлик - скряга и жлоб, и продукт у него откровенно бодяжный. К тому же, я опасаюсь, что он подстукивает полицаям. Подозреваю, что пару-тройку конкурентов он и посадил. Но пока, как говорится, на безрыбье. Ведь у Лёлика всегда есть. Сколько хошь - хоть упорись. И живёт он совсем рядом.

В том числе и с домом, который в последнее время стал моим печальным пристанищем.

***

Вот он, предельно обветшалый фасад полурасселённого дома. Следы упавших маскаронов, как хиросимские тени. На фасаде ещё светятся окна - там теплится жизнь. Правда, только на двух верхних этажах. На нижних уже давно не живут - в подвале случилась авария, дом затоплен, и сырость грязной тенью по стенам ползёт на второй этаж. Но бывший уютный особнячок графини де Лемшталь никому не нужен: его скоро сломают. Три флигеля уже давно заброшены. Картина реальности во дворе напоминает 43-й год: стены в трещинах, остатки балок и перекрытий, словно противотанковые ежи. И бешеное небо, падающее вниз, сквозь прогорелую крышу, в чёрные, жуткие провалы окон... А какая в них Луна! Каждое полноЛуние я здесь. Как нестреляный зверь, как незримый дух.

Один флигелёк фактически разломлен пополам: по фасаду, почти на всю высоту здания (на четыре этажа из пяти), змеится страшная трещина. Прикидываю - просадочная. Раскрывается день ото дня. Это - уже серьёзная аварийность. Хана флигельку - снесут. Потому что, невзирая на все современные технологии, не найдётся чудака, пожелающего его спасти.

Это - уже не расселёнка. Расселина.

Старый город в новом веке не нужен никому. Молодые, сильные, напористые считают, что он своё отжил. Сомнут, сломают, понаставят бетонных коробок, набитых баблом. Не будут и вспоминать. Так же, как и меня - тоже всё позади. И родится вместо меня (или будет усыновлён) типовой успешный клерк. Стукач так называемых девелоперов. Который тоже будет ходить по этим парадным. Но смотреть иным - цепким взглядом, выискивая объекты на снос.

А мне ведь всего только 22: я бы только окончил вуз, если бы не бросил...

В общем, все эти рассуждения - мои "думки на лету". К Лёлику я уже сходил. Он даже подогрел меня маленько на радостях, что я вернулся. Странно: раньше за Лёликом такого не водилось. Впрочем, у меня же первая ремиссия...

Впрочем, Лёлик не дурак: не захотел оставаться в проигрыше. Расчёт прожжённого барыги прост: дал бы больше - я взял бы меньше. Скрупулёзно, как провизор, отцедил буквально пару точек. Конечно, мне этого мало. Скряга же, говорю...

Одним словом, я ВЗЯЛ. Я сознательно опускаю, чего мне было нужно и сколько. Я прекрасно знаю, что такое тяга (не в плане инженерном) и не хочу вызывать её у кого-то из вас. Посему всю эту "кухню" в деталях описывать не буду. Обойдётесь.

"Ночь, улица, фонарь, аптека". Подозрительный взгляд провизорши. Магазин "24 часа". Всё нужное куплено. Темнеет. Фонари плавают в муаровом тумане, и сквозь него пытаются заглянуть мне в душу. Инстинктивно закрываюсь шарфом... Вот и заветная дверь. Вхожу. Здравствуй, дом!

***

Здравствуй, дом. Всё на месте. Лепнина (о, как она за три месяца посыпалась...), плавным водоворотом затягивающая наверх балюстрада, камин. Вот его-то мы сейчас и используем... Сюда никто не придёт: пока меня не было здесь, расселили ещё один этаж, и жильцы остались только на предпоследнем - четвёртом.

Здравствуй, камин. Сейчас произойдёт маленькое чудо. Как перед Рождеством. Ты помнишь Рождество, когда тебя жарко растапливали, и в эту парадную входили гости? Совсем иные, чем сейчас: утончённые, изысканные. Сейчас же ты в шоке, наверное, от люда, который ходит сюда...

Топка закрыта уродливым листом фанеры. От этого ты тоже в шоке, камин... Убираю лист. Сколько бутылок внутри... А ещё какие-то упаковки, фантики - отходы потреблядства. Единственное, что эти люди оставят после себя. Каждому из них из выброшенного за жизнь мусора и испражнённых, пардон, отходов жизнедеятельности (ладно хоть их тут нет) можно слепить памятник. И поставить хотя бы на могиле.

И на камень, кстати, тратиться не надо - отличная экономия! Ведь большинство этого люда просто помешано на экономии. Вот и здесь лампочку выключили. Жму кнопку выключателя. Парадную заливает яркий свет.

Свет, музыка (Моцарт в плеере), камин. Но танцев не будет - я один. Я не танцор, я тихий алхимик. Сегодня я буду готовить свой живительный смертельный эликсир. Правда, у меня очень нехитрая кухня. Не обидишься, камин? Не полыхнёшь, надеюсь? Я буду предельно осторожен.

Но для начала я сожгу свои черновики. Я ведь пишу потихоньку: стихи и прозу. И тайком рисую. На чём попало (кроме стен), потом переношу в компьютер. Там всё запаролено. В городе черновики сжигать практически негде, а в комнате их держать опасно. Вдруг родители увидят и прочтут? Я не хочу, чтобы они входили в мой мир. Первыми надо уничтожить, конечно же, трип-репорты (в том числе и рифмованные).

Тихо-тихо, осторожно, по одной бумаге. Мягкий, плавный огонь, ласковый и хищный, как кошечка. Цап-царап рыжей лапкой: один лист, другой... Третий... Нет. Это моя первая передозировка. Вынимаю из-под самого коготка игривого хищника едкую, кислую, пережжёно-жгучую память. Кошечка подмигивает зелёным глазом: в костерке мигает изумрудный огонёк. Ладно, на, забирай...

Всё. Вот и нет полутора лет жизни. Точнее, их следов. Впрочем, я спокоен. Я оставил следы на Вселенской Скрижали. Я созидал. Если бы я был Богом, мне было бы чихать на земные грехи. Возитесь в своей грязи, делайте, что хотите: воруйте, грабьте, изменяйте, режьте. Хоть все друг друга поубивайте: мне же легче. Это ваше земное-земляное, червяное, вошье. А вот за каждый убитый (свой и чужой) талант пришлось бы отвечать сполна. "Платок Фриды" каждый день бы приносили. И не один. И все эти загубленные поэты, прозаики, художники, скульпторы ходили бы вокруг. Пристально смотрели, осуждали, плакали и сводили с ума. Сонмы плачущих теней... День за днём... Без прощения, навсегда. Вот тогда бы все эти потребляшки помучались... Всё просто, ясно и справедливо. И не надо ни Рая с кущами, ни Ада со сковородками. К чему этот архаизм? Я бы просто расформировал и Рай, и Ад.

Батарейка села, снимаю наушники. От камина тепло, изнутри тепло: всё-таки не случаен термин "подогрев"... Реальность немного плывёт перед глазами (сказывается перерыв). Я вижу ещё более яркий свет, свежую позолоту на белизне, прелестных куколок-детей, заливающихся звонким смехом. Их много: похоже, здесь не только графинины. Хлопает дверь, швейцар в яркой ливрее не устаёт кланяться: в дом один за другим входят бодрые с мороза гости. Я бы сказал "раскрасневшиеся", но не вижу лиц: они все в венецианских масках. Так задумала сама графиня. Дети вглядываются в каждую фигуру, пытаются узнавать... Молоденькая бонна, играя, тщится догнать малышей. Те юркие, как ртуть. Бонна всплёскивает руками: "Просквозит! Ой, просквозит! Ну, право, как прислугины дети! Наверх! Извольте наверх...Schnell gehen Sie nach oben, die kleinen Teufel!" От волнения она переходит на чистый немецкий. С улицы, по мостовой, цокот копыт. Подкатывает роскошная карета. Сверху эхо разносит звук пианино и потрескивание свечей. Сейчас у меня обострённый слух - я слышу его...

Тем, кто наверху, предстоит чудесный вечер. У меня же весь вечер умещается в маленьком "фурике" - пузырьке из аптеки. Весёлые тени, не прогоните меня?.. Угольки в камине я затушу: благо, вода под рукой.

Беззаботная толпа, наконец, удаляется наверх. Меня тоже неистово тянет туда. Что, я не знаю. С каждым этажом позолота всё тусклее. Уже на четвёртом её нет совсем. Двое в чёрном сбивают со стен кариатиду. Что вы делаете, суки?! Один из них стреляет в меня. В упор. Иду ещё выше. Моя походка становится лёгкой, как никогда...

Этажи Времён. Вот и пятый, последний. Полная разруха, вдоль стены валяется мусор. Это уже наши дни. С некогда прекрасного, полностью лепного потолка, идёт снег. Это сыплются остатки побелки и штукатурка, размокшие по причине протечек с крыши. Цвет потолка не передать: попробуйте грубо, не зная правил, смешать пастель...

"Подогрев" отпускает. Знобит. В венах дикий пульс - они просто ходят ходуном. Кажется, что внутри меня - стропы парашюта, и они с каждой секундой натягиваются всё сильней. А окно распахнуто. Ветер...

Всё. Нет больше сил. Здесь.

Закрываю окно. Рама-"вертолёт": уже не сходится. Какой высокий подоконник: не сесть... Опускаюсь на ступеньку. Фурик стоит рядом, прислонившись к изящной балясине. Ну, всё, выбирай... Ещё одно слово многозначное... Сколько: один, полтора?.. Если что - здесь спокойно. Ещё и на утро останется. Если, конечно, не соблазниться на двойку... Дилемма, чёрт...

Стоп. Шаги. Отодвигаюсь, вжимаюсь в стену. Затаиваю дыхание, прислушиваюсь. Жду. Первый этаж, второй... Только не сюда, только не сюда... Я слышу, как за дверью какого-то этажа (кажется, второго), эти же слова шепчет женщина. На её календаре 1938 год.

Только не сюда, господи... Что я говорю?! Господи?! Злой смех душит изнутри. Нету для нас господа. Не помогает он нам. Сомневаюсь, что он забирает в качестве ангелов таких, как мы. Хорошо, что этот страх мне больше не приснится. Вместе со слухом обострилось и предчувствие. Мысли несутся с катастрофической скоростью. Третий этаж. Выше, выше... Что им надо-то? Этот этаж не жилой... Неужели сюда?! Бляаадь...

Это слово стало моим последним. Я нечаянно произнёс его вслух, когда, вскочив в надежде ретироваться в открытую дверь чердака, неосторожно задел ногой ту самую балясину.

Фурик полетел вниз, как-то издевательски медленно. Он словно зависал над лестницей и пикировал плавно-плавно, как в фильмах Кубрика. Я кинулся навстречу, но не успел его подхватить. А даже если и успел бы... Я видел, как мириады мельчайших радужных огоньков взмыли в мутноватый сумрачный воздух и разлетелись, как испуганные светлячки. Снизу звякнуло. Звук больно ударил по напряжённым до предела перепонкам. Фурик раскололся на множество осколков. Мелких, будто пыль. Не осязаемых на ощупь, но неистово блестящих, играющих в тусклом свете пульсирующих в агонии ламп. Словно снег, словно далёкие, за пластами Времени, ёлочные огни...

Сегодня я увидел, как разбиваются мечты. Постой, моя сказка! Ты очень страшная, но ты поманила меня. Я больше не хочу быть в реальности. Здесь страшней. Остановись, сегодня мне больше не о чем мечтать.

А завтра уже не будет.

Я перегнулся через перила и, словно в омут, бросился в пролёт. На уровне третьего этажа мимо меня пролетел артснаряд. Позади грохнуло. Женщина на втором навзрыд плакала. А с пятого спускалась бледная, холодная, словно изваянная в мраморе и панически красивая графиня де Лемшталь.

Дата добавления: 2015-08-18