Читайте также:
|
|
СЕКС. ВЫПИВКА. ОРУЖИЕ. НАРКОТИКИ.
БЫСТРЫЕ МОТОЦИКЛЫ – МАШИНЫ ЕЩЕ БЫСТРЕЕ.
И ГРОМКАЯ, ГРОМКАЯ, ГРОМКАЯ МУЗЫКА.
Господи, как весела жизнь!
ПРЕДСТАВЬТЕ СЕБЕ:
Длинное, жаркое‑жаркое лето. Эскдейл – долина за много миль откуда угодно, с лесами, полями и лугами, и течет по ней холодная, холодная речка.
И на середине склона холма стоит гостиница. Ей сто лет, и при ней такой большой сад, что можно там пасти стадо буйволов, – и вся она окружена десятифутовой кирпичиной стеной.
ПРИСЛУШАЙТЕСЬ:
Все оживляет радостный крик трехсот ребятишек. Они в разгаре самого большого веселья, которое видела планета Земля. Они бегают по садам, валяются на лужайках и прыгают по двору.
Подростки, одетые только в собственный смех, плещутся в открытом бассейне, и брызги от их обнаженных тел вспыхивают в солнечных лучах алмазной пылью. По плиткам дорожек расходятся волны от трахающихся парочек.
И громкая, ГРОМКАЯ музыка доносится из динамиков размером с гроб для баскетболиста. И в паузах певца ребята прекращают все, что они делают – буквально все, – и орут в ритм инструментам:
НИ ШКОЛЫ! НИ ПРАВИЛ! НИ ХРЕНА! УРРА!
И воют, как вервольфы во время гона. ПРИНЮХАЙТЕСЬ!
Сигара Курта размером с ножку стула. От сотен сигарет синеет воздух. На лужайке жарится на открытом огне свиная туша.
ОЩУТИТЕ!
Я на “харлее‑дэвидсоне” газую по дорожке к воротам, ветер треплет волосы, гравий шуршит под колесами, щекоча все тело от головы до чего угодно. Сара, крепко держась за меня, на заднем сиденье, уткнувшись лицом мне в шею, смеется, пока больше уже смеяться не может. Светлые ее волосы вьются вымпелом.
“Порше” с открытым верхом, с которым мы гоняемся в яблоневом саду, влетает юзом в дерево, сбивая дождь яблок. Джонатан, отхлебывая пиво из банки, отъезжает по яблочной реке.
– Голодна? – кричу я назад, перекрывая грохот мотора.
– Как волк!
– Пошли горячей свининки поедим.
И я гоню между деревьями, мимо статуй Эрота и Артемиды, туда, на лужайку, к самому большому в мире барбекю. Мы разрываем мясо и впиваемся в сочную мякоть.
– Штанине придется прекратить трахаться, – говорю я, видя, как этот семнадцатилетний парень выходит, шатаясь, из кустов, подтягивая золотистые брюки, за которые и получил свое прозвище. – Он уже еле ноги передвигает.
Он, ухмыляясь, поднимает восемь пальцев.
– Сегодня восемь? – спрашиваю я, махая ему куском дымящейся свинины. – Ага, теперь отдохнуть.
Оставив “харлей‑дэвидсон” следующему, кто хочет покататься, мы пошли обратно к бассейну, где вокруг на столах стоят банки, бутылки, сигареты, сигары, таблетки – от пуза.
– О‑о, детка! Детка!
У Курта такой вид, будто он сейчас скажет что‑то очень важное для выживания вида хомо сапиенс, но глаза у него стекленеют, и он откидывается на топчане, уронив сигару на живот. Когда она прожигает ему футболку, он с визгом катится в бассейн.
– А, Ник! Мой старый приятель Ник Атен! – Это Боксер, великан с прилипшей на лице широкой дружелюбной улыбкой и волосами, как у одуванчика, уронил мне на плечо тяжелую лапу. – Как жизнь?
– Отлично, Боксер.
– Слушай, Ник, что ты сделал с этим своим другом, Слэттером?
– Слэттер? Мой друг? Да ты шутишь. Дай‑ка мне баночку... нет, не “бад”, лучше “особое”... Нет, слава Иисусу и его труппе скоморохов, я его уже две недели не видел.
Боксер хихикнул – он уже был хорош.
– Он чертовски странный тип... С ним говорить – как вон с той статуей. Зато татуировки классные. Я бы сделал такие, да они к моему цвету кожи не идут. Слушай, Ник, друг, вот как‑нибудь протрезвимся... Ты тогда сходишь со мной и Джонатаном и этим... как его зовут... еще патронов добыть для “Калашникова”? Слушай, я и не думал, что смогу такое слово выговорить, я хорошо принял... ка‑лаш‑ни‑ков. Не, серьезно... если твоя дама тебя отпустит...
И он хихикнул снова, потрепав меня по голове своей дружеской, но все равно здоровой лапой.
Сара улыбнулась:
– Только если на этот раз ты за ним приглядишь. Я бы не назвала остановку на трое суток в ближайшем баре, как в тот раз, эффективной экспедицией для пополнения запасов.
– Да если бы тогда Курт не уронил сигару на заднее сиденье машины и не устроил пожар, мы бы в тот же день вернулись... А, вот и Джонатан. Чего у нас на этот раз? Ник, пригнись! Он тебе в голову целит!
Джонатан вылез из “порше” с полной футболкой яблок и стал кидать их в меня, как ручные гранаты. Они падали с недолетом в бассейн, одно из них влепило по голове, как Ньютону, парню, который целовался с девушкой. Они даже не заметили.
Джонатан с диким смехом прыгнул в пруд. И вынырнул с криком:
– Отличный способ стирать одежду! А теперь – в центрифугу на отжим!
Он вылез из бассейна и завертелся по газону, разбрасывая брызги с протянутых рук.
Мы с Сарой сидели рядом, глядя, как он веселится. Небо над головой становилось темно‑синим – солнце опускалось к холмам. Музыка колотилась в воздухе. От стены до стены шли разговоры, смех, еда, питье. Двое хулиганов клали друг другу руки, голые семнадцатилетние девчонки бегали среди деревьев, Саймон набрал в рот виски и брызнул на барбекю. Оно полыхнуло синим, и ему припалило брови. Он брызнул еще раз.
У нас за спиной группа тринадцатилетних мальчишек разрисовывали друг другу щеки и носы боевой раскраской краснокожих, которая сейчас была на пике моды.
Музыка дошла до перехода, и в этом ритме все произнесли речитативом:
НИ ШКОЛЫ! НИ ПРАВИЛ! НИ ХРЕНА! УРРА!
И вдруг музыка прервалась режущей уши тишиной. Пауза и голоса:
– О Господи, опять!
– Десятый раз за три дня!
– Одиннадцатый.
– Где Дэйв?
– Кто‑нибудь, достаньте этого хренова Дэйва Миддлтона. Что за игры он затеял?
– Курт говорил, что он нарочно выключает ток.
– Собака такая!
Кто‑то побежал за Дэйвом Миддлтоном; мы завозились, ощущая какую‑то неловкость, когда музыка смолкла.
– Шум – это как одежда, – сказала какая‑то девушка. – А когда его нет, ты голая.
И мы стали бить в пустые пивные банки, как в цимбалы, пока не пришел Дэйв Миддлтон.
Значит, вы поняли, что много всякого дерьма утекло с той поры, как колонна Дэйва Миддлтона въехала в тот апрельский день в ворота гостиницы.
Первые недели все шло, как планировал Дэйв. Он вместе с Распорядительным комитетом составил программы деятельности, которые пристроили к работе всех. Выезжали поисково‑заготовительные партии на грузовиках, и скоро сараи, в которых мы устроили склады, были до потолка забиты едой, обувью, одеждой, аппаратурой. Нам удалось найти брошенный пост сил безопасности на дороге между Калдер‑Бриджем и Селлафилдом, и у нас был приличный арсенал и мучо патронов.
К нам примкнули еще уцелевшие; община быстро росла, появлялись люди с новыми умениями, и мы могли лучше себя обслуживать. Прибилась семнадцатилетняя девушка, которая училась на медсестру. Боксер до крушения цивилизации пробыл восемь месяцев в армии. Он нам устраивал тренировки по обращению с огнестрельным оружием. Еще мы нашли генераторы, и у нас снова появилось электричество.
Я командовал поисковой командой бета, и мы ходили в рейсы все дальше и дальше от Эскдейла, привозя полный бензовоз горючего и баллоны с газом для кухни и отопления.
Мы видели города, превратившиеся в жутковатое зрелище.
Центральные улицы зарастали зеленью. Трупы превратились в скелеты. Были стычки с дикими собаками, и пришлось пострелять, пока мы им объяснили, что люди все еще остаются царями природы.
В одном городе река вырвалась из берегов и теперь текла по улице; выдры ныряли в дверь “Вулворта”, утки гнездились в “Бургер Кинге”.
Звери сбегали из цирков и зоопарков. В Ноттлере возле полицейского участка слонялась стая обезьян. В местном канале плескались слоны.
Лето становилось все жарче, и вот тогда и стало все меняться.
Людям надоело работать изо дня в день, надоело расписание работ Распорядительного комитета, надоел до смерти подробный Дэйв Миддлтон.
Заготовители все еще выезжали в рейсы, но вместо муки и круп по списку Дэйва привозили сигареты, звуковые системы, игровые автоматы, мотоциклы.
Дэйв их урезонивал. Он за них молился.
И детки доперли, что большой палки у него нет.
И последнюю пару месяцев девяносто девять процентов нас всех посвятили свою жизнь одной сияющей золотой цели:
ЛОВИТЬ КАЙФ.
С тридцать ребятишек заперлись в мансарде с игровыми автоматами, и мы их не видели целыми днями. Иногда кто‑нибудь из них выбредал наружу, с побелевшим лицом, потемневшими глазами, нездоровым видом, и в мозгу у пацана жужжали стратегии электронных игр, в которых он дрался и побеждал. Этих мы называли Призраки.
Итак: что хочешь делать – ДЕЛАЙ!
Это стало национальным гимном. Любишь мотоциклы? Вот тебе самый большой и мощный, врубай и гоняй целый день по дорогам.
Оружие? Хватай “узи” и иди палить по овцам.
Некоторые полюбили рыбалку. Только рыбачили они с динамитом.
Остальные устраивали бесконечный пикник.
Мы стали выглядеть по‑другому. Одежда стала зрелищней. У тех, кому было меньше пятнадцати, татуировка стала обязательной.
Мартину Дел‑Кофи все это не нравилось. И он тихо уполз возиться со своими книгами, компьютерами... да и Китти – в дом внизу, в деревне.
Слэттер более или менее довольствовался своим обществом. Иногда он кого‑нибудь колотил, чтобы поразвлечься, но меня пока доставал только словесно.
Мы с Сарой заняли большую комнату с видом на автомобильную дорожку.
И ни одного Креозота мы не видели с тех пор, как попали в Эскдейл. Жизнь была вдвое прекраснее, чем в раю.
Боксер был зол.
– Где тебя черти носят, Миддлтон?
– Я снова прочищал сток... Вы... ребята, нельзя бросать в унитазы что попало и ждать, что они не забьются. Когда мы говорили...
– Генератор снова заело. Какого черта ты с ним сделал?
– Я? – Дэйв дернулся – нервно, как с ним последнее время сталось. – Я? Разве я могу быть всюду сразу? – Он оглядел нас, и глаза его были, как дыры в снегу от струи мочи. – Я работаю восемнадцать часов в день, чтобы здесь все действовало. И не получаю никакой помощи, одни только ругательства. Никто больше ничего не делает! Вы как животные...
Смех.
– Я... я посадил растения весной. Вы гоняли по полям на мотоциклах! Все вытоптали.
– Да есть у нас еда, мудак ты! – крикнул Курт. – Чего нам пахать, как рабам, если у нас все есть, что надо? Все согласились. Боксер сплюнул:
– Запусти генератор по новой.
– Я не знаю, смогу ли. Я...
– А что с ним такое?
– Могло кончиться горючее, может, он... не знаю... просто износился. Я...
– Кому положено за ним смотреть?
Дэйву пришлось потереть натруженную голову, чтобы вспомнить имя.
– Энтони... да, Энтони.
Боксер сжал кулаки – у него явно портилось настроение.
– Где Энтони?
– Это один из этих дурацких Призраков, – сказал Курт. – Которые торчат у компьютеров и энергию жрут.
– Ты! – ткнул Боксер в какого‑то двенадцатилетнего пацана. – Приведи Энтони. Быстро!
Пацан побежал в гостиницу.
Мы ждали, охваченные неловкостью. В последние дни молчание стало для нас слишком громким. Его надо было глушить музыкой.
Пацан прибежал обратно.
– Боксер... Энтони говорит, что слишком занят, и еще хочет знать, почему снова отключили ток.
– А, блин! – Я думал. Боксер сейчас взорвется. – Пойди и приведи его! Курт, ты пойдешь с ним. Тащите его за волосы, если надо.
Я посмотрел на Сару, а она приподняла бровь. Мы еще не видали Боксера в таком бешенстве.
Через несколько минут пацан и Курт вернулись в сопровождении десятка угрюмых Призраков. Для них даже закатное солнце было слишком ярким, и они терли покрасневшие глаза.
– Кто тут Энтони? – рявкнул Боксер.
– Я, – сказал тощий серолицый подросток. – Чего генератор не работает?
– Вот это мы и хотим узнать.
– А я тут при чем? За ним смотрит Миддлтон.
– По графику сейчас твое дежурство. Ты за него отвечаешь, Призрак.
Дэйв внимательно наблюдал: его усталые глаза отметили, что сейчас что‑то намечается. То же дошло и до толпы возле бассейна. Никто не говорил ни слова.
Энтони перешел в контрнападение:
– Я к нему уже неделями не подходил. Какого черта я должен с ним возиться?
Остальные Призраки закивали. Они были на стороне Энтони.
– Но тебя же учили за ним следить, – тихо сказал Дэйв. – Ты должен был его разбирать каждые три недели и чистить свечи.
– А чего это именно я? Ты все делаешь. Боксер, – вот и это сделай.
Я понял, что сейчас будет. А Энтони – нет.
Кулак Боксера мелькнул в сумерках белой молнией. Удар пришелся точно в середину лица Призрака. Он свалился плашмя.
Минуту я думал, что он и в самом деле умер. Он лежал, глядя в небо невидящими глазами. Потом заморгал и простонал. Кровь текла по футболке водопадом.
Призраки попятились.
– Стоять, зомби говенные! Стоять, я сказал!
К Боксеру вернулись армейские привычки. Призраки не обратили внимания и стали отступать к гостинице.
Одним движением Боксер выхватил из джинсов тяжелый кожаный ремень и обрушил его на Призраков, как бич.
Они с воплями бросились обратно с красными следами на лицах и руках. Один попытался удрать. Боксер умело сделал ему подсечку и вздернул вверх за волосы. Призрак взвыл.
Когда они построились. Боксер рявкнул:
– Мне это надоело! Никакой дисциплины! Каждый творит, что ему в голову взбредет. И это каждый, а не только эти Призраки. Теперь каждый будет слушать Дэйва Миддлтона и делать, что он скажет. Или... – Боксер вздернул Энтони на ноги и показал его разбитый нос. – Или тут еще много кто будет ходить в таком виде.
Совершенно неожиданно у нас снова восстановился порядок.
И продержался четырнадцать дней.
А Дэйву Миддлтону, опустошенному усталостью и шокированному подобным нехристианским поведением, оставалось еще двадцать два дня жизни.
Дата добавления: 2015-08-18; просмотров: 90 | Нарушение авторских прав
<== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
Возвращение зверя | | | Если мы хотим выжить, нам надо узнать побольше |