XII. Женщины и девки

Г-н Г., поставив перед собой задачу поисков и воплощения красоты в ее современном обличье, охотно рисует очень нарядных и всячески приукрашенных женщин независимо от их сословной принадлежности. Впрочем, в собрании его рисунков, как и в гуще живой жизни, социальные и национальные различия подчас бросаются в глаза, какой бы роскошью ни была окружена его модель.

Иногда это юные девушки из высшего общества в рассеянном освещении театрального зала; притягивая и отражая лучи бесчисленных огней своими глазами, плечами, драгоценностями, они сияют в обрамлении ложи, точно чудесные портреты. Иные из них сдержанны и серьезны, другие белокуро воздушны. Одни с аристократической непринужденностью выставляют напоказ рано развившуюся грудь, другие в целомудренном неведении не скрывают своих еще мальчишеских форм. Они покусывают веер, глядя на сцену туманным или пристальным взором; они так же театральны и торжественны, как драма или опера, которым они притворно внимают.

На других рисунках нарядно одетые семьи неторопливо прогуливаются по аллеям парка; жены со спокойными лицами выступают об руку с мужьями, чей степенный и самодовольный вид говорит о том, что состояние сколочено, цель жизни достигнута. Здесь высокую изысканность заменяет богатство. Тоненькие девочки в пышных юбках, движениями и повадками похожие на маленьких женщин, прыгают со скакалкой, играют в серсо или изображают взрослых дам в гостях, непроизвольно повторяя комедию, которую разыгрывают дома их родители.

Выбившиеся из низов общества молоденькие хористки замирают от гордого сознания, что наконец-то и их озаряют сияющие огни рампы; тщедушные и хрупкие, почти еще девочки, с отроческими и болезненными формами, они танцуют в своих нелепейших костюмах, не соответствующих никакой эпохе.

На террасе кафе, прислонясь к витрине, освещенной изнутри и снаружи, сидит, развалясь, один из тех оболтусов, чья элегантность создана портным, а голова - парикмахером. Рядом с ним, поставив ноги на неизбежную скамеечку, пристроилась его любовница, рослая девица, которая обладает почти всем (а это "почти" и есть изысканность), чтобы походить на великосветскую даму. Как и ее смазливый спутник, она курит, сунув в маленький ротик несоразмерно большую сигару. Эти существа не способны думать. Да способны ли они хотя бы смотреть? Эти безмозглые нарциссы смотрят на толпу, словно на реку, где им видится их отражение. Впрочем, они, конечно, существуют скорее для удовольствия наблюдателя, чем для своего собственного.

А вот полные движения и света залы кабаре Валентино, Казино, Прадо (прежде это были Тиволи, Идали, Фоли, Пафо), злачные места, где буйная, праздная молодежь дает выход своим чувствам. Женщины, преувеличивающие моду до полного извращения ее красоты и смысла, с шиком метут пол своими шлейфами и кончиками шалей; они прогуливаются взад и вперед, снуют туда-сюда с широко раскрытыми глазами, похожие на животных, которые будто бы ничего не видят и в то же время подмечают все вокруг.

На фоне не то адского пламени, не то северного сияния, где перемешаны все цвета: красный, оранжевый, сернистый, розовый (вызывающий мысль об экстатических наслаждениях), иногда лиловый (излюбленный цвет монахинь, подобный углям, тлеющим за лазурным занавесом), - на этом волшебном фоне, искристом, как бенгальские огни, предстает во всех своих многообразных обличьях порочная красота. Она то величава, то воздушна, то стройна и даже хрупка, то вдруг огромна; то кажется миниатюрной и гибкой, то - тяжелой и монументальной. То она придумывает себе вызывающую, дикарскую грацию, то с бóльшим или меньшим успехом подражает изящной светской простоте. Она движется, скользит, танцует, вертится, влача за собою груз расшитых юбок, служащих ей одновременно пьедесталом и противовесом; она вперяет пристальный взгляд из-под шляпы, напоминая портрет в рамке. Она - олицетворение варварства нашей цивилизации. Эта красота, порожденная Злом, чужда духовного начала, но иногда утомление окрашивает ее мнимой меланхолией. Женщина идет, скользя взглядом поверх толпы, напоминая хищное животное, - та же рассеянность в глазах, та же ленивая томность, та же мгновенная настороженность. Она сродни цыганке, бродящей на границе оседлого добропорядочного общества, и низменность ее жизни, полной хитростей и жестокой борьбы, неизбежно проступает сквозь нарядную оболочку. К ней вполне приложимы слова несравненного моралиста Лабрюйера: "Некоторым женщинам присуща мнимая многозначительность, которая выражается во взгляде, в посадке головы, в походке - и не идет дальше этого".

Все сказанное о женщине легких нравов можно до некоторой степени отнести и к актрисе, ибо и она тоже маняще нарядна и служит развлечением обществу. Но в этом случае и охота и дичь более благородны и одухотворены по самой своей сути. Актриса стремится завоевать признание публики не только с помощью внешней красоты, но также и талантом в высоком искусстве лицедейства. Если одной своей гранью актриса сродни куртизанке, то другой она приближается к поэту. Не следует забывать, что помимо природной и даже искусственной красоты каждый человек носит на себе отпечаток своего жизненного поприща, особую характерность, которая иногда уродует его, иногда красит.

В созданной художником огромной галерее лондонской и парижской жизни встречаются различные типы неприкаянной, выпавшей из сословных рамок женщины. На первых порах эта женщина предстает в цвете юности, она смотрит на мир победным взглядом, она гордится и молодостью и роскошным туалетом, в который вложены все ее умение и вся душа; деликатно, двумя пальцами она слегка приподнимает атлас, шелк или бархат юбки, ниспадающей волнами к ее ногам, выставляет вперед узкую ступню, обутую в расшитую и разукрашенную туфлю, которая одна могла бы выдать нравы хозяйки, не будь остальной ее наряд еще более красноречивым. Спускаясь по ступеням общественной лестницы, мы доходим до несчастных рабынь, заточенных в притонах, которым нередко придается вид обычного кафе. Эти жалкие создания находятся под самой беспощадной опекой и не владеют решительно ничем, даже тем эксцентричным платьем, которое придает им соблазнительность.

Некоторые из этих женщин поражают простодушным и чудовищным довольством собой, их лица и дерзкие, открытые взгляды светятся явной радостью жизни (как понять, откуда она берется?). Иной раз в их позах и движениях непроизвольно проглядывают смелость и благородство, которые вызвали бы восторг самого взыскательного скульптора, если бы у современных скульпторов достало мужества и ума искать благородство повсюду, даже на дне. Порой, раздавленные отчаянной скукой, они сидят в кабачке и развязно, по-мужски, дымят сигаретами, чтобы только убить время, - от них веет всей безысходностью восточного фатализма. То они валяются по диванам, и их юбки двойным веером круглятся сзади и спереди, то они висят, с трудом удерживая равновесие, на краю стула или табуретки; это тяжелые, мрачные, отупевшие, чудовищные создания, с маслянистыми от водки глазами, с упрямо потупленным лбом. Мы с вами спустились уже до самого последнего витка спирали и дошли до того, что Ювенал назвал femina simplex [9*]. В атмосфере, где смешались испарения алкоголя и табачный дым, перед нами вырисовывается чахоточная, лихорадочная худоба или округлости ожирения, этого отталкивающего и мнимого здоровья праздности. В затуманенном и позолоченном хаосе, о котором не подозревают иные неимущие и целомудренные люди, движутся и корчатся зловещие нимфы и живые куклы, в чьем детском взгляде мелькает иногда пугающая ясность. А за стойкой бара, заставленного бутылками, восседает грузная мегера, ее голова обвязана грязным платком, чьи концы отбрасывают на стену тень сатанинских рогов, и невольно думаешь, что все, посвященное Злу, обречено носить рога.

Я развернул перед читателем подобные сценки вовсе не для того, чтобы соблазнить его или шокировать; и то и другое означало бы с моей стороны недостаток уважения. Ценность и высокое значение рисунков г-на Г. в том, что они вызывают целый рой мыслей, по преимуществу строгих и трагичных. Но если незадачливый зритель задумает искать в этих широко распространившихся композициях пищу для удовлетворения нечистого любопытства, я позволю себе предупредить его: он не увидит ничего способного возбудить нездоровое воображение. Он найдет только неотвратимый порок, - сверкающий из мрака взгляд демона или плечо Мессалины, мерцающее в свете газовых рожков, - словом, только чистое искусство, особую красоту зла, красоту ужаса. Замечу мимоходом, что в общем впечатлении от этих вертепов больше печали, чем развлекательности. Особая красота этих сценок - в их нравственной плодотворности, в тех чувствах и образах, которые они порождают. Они жестоки и терпки, и мое перо, хоть и привыкшее сражаться с пластическими образами, передало их, быть может, недостаточно ярко.

Дата добавления: 2015-08-18