Романтическая любовь

Победа христианства и последовавшие за тем века варварства привели к тому, что в отношениях между мужчинами и женщинами появились мрачные черты жестокости, неизвестные в античном мире в течение многих веков, – античный мир был порочен, но он не был жесток1.

В эпоху «темных веков» религия и наследие варварства совместными усилиями вызвали деградацию сексуальной стороны жизни: связав себя узами брака, женщина становилась бесправной; в то же время для нецивилизованных особ мужского пола не было никаких преград в совершении самых диких, зверских поступков. Распутное поведение в эпоху средних веков было широко распространенным и отвратительным явлением: епископы совершенно открыто жили со своими дочерьми, архиепископы продвигали своих любовников на освободившиеся церковные должности[15]. Официально широко пропагандировалось целомудрие духовенства, но на деле никто не следовал этим правилам. Папа Григорий VII2 прилагал огромные усилия, чтобы убедить священников расстаться с наложницами; Абеляр3, например, считал для себя возможным – хоть это и было скандально – просить руки Элоизы. Лишь к концу XIII в. требование целомудрия духовенства стало официальным. Конечно, духовенство осталось глухо к этому требованию и продолжало поддерживать незаконные связи с женщинами, хотя прекрасно понимало, что эти связи аморальны и нечисты, потому что их нельзя оправдать ни законами Божескими, ни человеческими. Вот почему не церкви с ее узкими, аскетическими взглядами на отношения иолов, а простым мирянам выпала роль обожествления понятия плотской любви.

Нет ничего удивительного в том, что, нарушив принятый на себя обет целомудрия и начав, сознавая это, жить в плотском грехе, духовенство опустилось в моральном отношении гораздо ниже мирян. Чтобы подтвердить это, достаточно привести хотя бы несколько примеров развращенности служителей церкви. Так, например, папа Иоанн XXIII обвинялся, кроме прелюбодеяния и множества других преступлений, еще и в инцесте; аббат церкви св. Августина в Кентербери в 1171 г. был обвинен после проведенного расследования в том, что он имеет семнадцать незаконных детей; в Испании в 1130 г. было установлено, что аббат церкви св. Пелайо имеет более семидесяти наложниц; льежский епископ Генрих III в 1274 г был лишен сана за то, что имел шестьдесят пять незаконных детей. У нас нет никакой возможности привести здесь длинный список постановлений церковных соборов и свидетельств церковных авторов, у которых можно найти примеры не только конкубинажа, но и гораздо более тяжких проступков. Уже тогда было замечено, что если священники жили с женщинами как со своими женами, то сознание греховности этой связи толкало их дальше, так что смена сожительниц или жизнь с несколькими женщинами были частым явлением. У авторов того времени часто можно прочитать, что женские монастыри – это бордели, где постоянно убивают родившихся младенцев, что инцест – частое явление среди духовенства, что церковные советы постоянно требовали от священников прекратить жить со своими матерями или сестрами. Мы уже не говорим о противоестественной любви, которую христианство ставило своей целью полностью искоренить и которая тем не менее процветала в мужских монастырях. Замечательно, что незадолго до Реформации, все чаще и чаще стали раздаваться жалобы на то, что исповедь используется как средство совращения[16].

В эпоху средних веков мы видим существование двух традиций – грекоримской церковной и рыцарской аристократической.

Каждая внесла свой вклад в средневековую культуру, но совершенно различно. Первая способствовала развитию образования, философии, церковного права, единой теологии христианства – все это так или иначе связано с традициями средиземноморской цивилизации. Вторая дала нормы обычного права, принципы светского управления, законы рыцарства, поэзию и рыцарский роман. С последним связано то, что мы называем романтической любовью.

Сказать, что романтическая любовь была неизвестна до эпохи средневековья, было бы неправильно, но только в эту эпоху она стала общепризнанной формой любовной страсти. Сущность романтической любви состоит в том, что влюбленный рассматривает предмет своей страсти как бесценный и дорогой и в то же время практически недоступный. Требуются громадные усилия, чтобы любовь стала взаимной; эти усилия связаны с созданием песен и поэтических произведений, с победами над соперниками в рыцарских поединках и со всем тем, что необходимо для завоевания сердца прекрасной дамы. То, что дама была прекрасна, создавало дополнительную психологическую трудность для ее рыцаря. Мне иногда кажется, что овладеть женщиной нетрудно, если в вашем сердце нет и следа романтической любви. Дело в том, что в ту эпоху это чувство никак не было связано с фактом законного или незаконного обладания женщиной; объектом этого чувства была женщина, отделенная от влюбленного непреодолимыми барьерами общественного положения и нормами морали.

Напомним, что точка зрения церкви на половые отношения как изначально нечистые настолько внедрилась в умы людей, что поэтическое, возвышенное чувство к женщине могло возникнуть лишь тогда, когда она была недоступной. Именно поэтому любовь к прекрасной даме могла быть только платонической. Современному человеку очень трудно понять психологию влюбленного поэта средневековья: ведь он в своих стихах проповедовал страстную любовь без всякой надежды на взаимность – это кажется нам настолько странным, что мы видим в этих стихах одну поэтическую условность. Несомненно, что в некоторых случаях все так и было; несомненно также и то, что такой условности требовал поэтический стиль эпохи. Однако любовь Данте к Беатриче, как она описана им в Vita Nuova – безусловно, искреннее чувство, лишенное какой бы то ни было условности; более того, я убежден, что это чувство было таким сильным, как ни у кого из наших современников.

Благородные умы той эпохи не слишком дорожили земной жизнью; обычные желания и стремления людей были для них следствием порока и первородного греха; они ненавидели тело, источник похоти, и чистая радость была возможна для них лишь во время экстатических медитаций, к которым не могло примешиваться ничего сексуального. Поэтому их точка зрения на любовное чувство не могла не быть такой, какую мы находим у Данте. Для мужчины, глубоко любящего и уважающего женщину, была невозможна сама мысль о половом акте, поскольку она оскверняла его чувство вследствие нечистоты полового акта; поэтому его любовь находила свое выражение в поэзии, которая естественно носила символический характер. Такое настроение умов было в высшей степени благотворно для литературы и поэзии, первые ростки которых мы находим при дворе императора Фридриха II4 и которые достигли своего расцвета уже в эпоху Возрождения.

Одним из лучших, известных мне эссе, посвященных теме любви в эпоху средневековья, я считаю то, которое помещено в книге Хойзинги5 «Осень Средневековья» (1919). Вот отрывок из нее.

Когда в XII веке трубадуры из Прованса сделали центром поэтической концепции любви неудовлетворенное желание, произошел важнейший поворот в истории культуры. Конечно, античная поэзия тоже воспевала страдания любви, но они рассматривались как препятствие на пути к счастью или же как достойное глубокого сожаления несчастье. Таковы сентиментальные истории о Пираме и Фисбе, о Кефале и Прокриде, в которых трагический конец выглядит душераздирающим потому, что ему предшествовало счастье влюбленных. Напротив, куртуазная поэзия делает своим основным мотивом желание, и тем самым создается такая концепция любви, в которой есть момент отрицания. Новый идеал поэтического творчества, не разрывая своей связи с концепцией чувственной любви, оказывается в состоянии охватить все виды этических стремлений. Любовь становится тем полем, на котором расцветает моральное и художественное совершенство. Именно потому, что он влюблен, куртуазный любовник чист и целомудрен. Влияние духовности становится все более доминирующим, и вот в конце XIII века появляется dolce stil nuovo (сладкий новый стиль Данте и его друзей), в котором в поэзию приходят, кроме любовного чувства, еще и благочестие и высокое духовное прозрение. Поэзия достигла здесь высшей точки своего развития, и затем итальянская поэзия постепенно скатывалась вниз, пытаясь совместить эротику с высокими устремлениями. У Петрарки мы находим как идею высокоодухотворенной любви, так и естественное очарование античных настроений. Вскоре вся искусственная система идей куртуазной любви была оставлена, и тонкое разделение – как у Петрарки – уже более никем не возобновлялось до тех пор, пока платонизм мыслителей эпохи Возрождения, уже неявно содержащийся в куртуазной концепции любви, не дал начало новым формам поэзии, в которой эротика и духовность стали неразделимы.

Однако во Франции и Бургундии развитие шло не тем же порядком, что в Италии, поскольку для французской аристократии концепция любви определялась «Романом о Розе»6, в котором воспевалась рыцарская любовь, но без намека на неудовлетворенное желание. Фактически это был неявный протест против учения церкви и возвращение к языческим корням жизни и любви. Вот еще один отрывок из книги Хойзинги.

Существование верхнего класса, интеллектуальные и моральные принципы которого включают в себя также и ars amandi (искусство любви), является исключительной особенностью западной истории. Ни в какую другую эпоху культурный идеал не был до такой степени пронизан концепцией любви. Как схоластика представляет собой великую попытку средневековой мысли объединить философию вокруг одного центра, точно так же концепция куртуазной любви – не паря так высоко, как схоластика, – стремится охватить все, что имеет отношение к жизни, полной благородства. «Роман о Розе» не разрушает систему идей средневековья, в нем лишь смягчаются тенденции того времени и обогащается его идейное содержание.

Век, в который был создан «Роман о Розе», был чрезвычайно грубым и жестоким, и хотя защищаемая в романе концепция любви не была целомудренной с церковной точки зрения, она была все-таки утонченной, галантной и благородной. Идеи такого рода могли принадлежать только аристократам, живущим в свое удовольствие и в определенной степени свободным от тирании духовенства. Оно с презрением смотрело на рыцарские турниры, в которых любовный мотив был хорошо заметен, но оно так же было бессильно запретить их, как и распространение идей рыцарской любви. В наш демократический век мы уже готовы забыть, чем наш мир обязан влиянию аристократии в разные эпохи. Безусловно, концепция любви, завоевавшая умы в эпоху Возрождения, не добилась бы такого успеха, если бы ей не расчистили дорогу рыцарские романы с их идеальной любовью.

В эпоху Возрождения, после долгих веков ненавистного отношения к язычеству, любовь перестала быть платонической и стала темой поэзии. Как люди эпохи Возрождения относились к средневековой концепции любви, хорошо видно на примере Дон Кихота, влюбленного в Дульсинею. И все-таки средневековые традиции не полностью исчезли: они видны в поэме Сиднея «Астрофел и Стелла», их влияние заметно в сонетах Шекспира, посвященных мистеру W.H. Однако в целом для любовной поэзии эпохи Возрождения характерны жизнерадостность и искренность. Как писал один поэт елизаветинского времени:

Зачем смеешься надо мной? Для нас ведь есть

Еще постель, чтоб не замерзнуть ночью этой.

Хорошо видно, что владевшее поэтом чувство, открытое и сильное, никак не назовешь платоническим. Правда, следы этого чувства все-таки остались, потому что в поэзии Возрождения оно было необходимо для выражения преклонения перед возлюбленной. В пьесе Шекспира «Цимбелин» над Клотеном смеются потому, что он не в силах написать любовные стихи и нанимает – оплата один пенс за строчку – халтурщика, который сочиняет вирши, начинающиеся так: «Чу, чу, то жаворонок!» – хороший результат, если принять во внимание оплату.

Интересно отметить, что в любовной поэзии средневековья почти не была представлена тема любовного ухаживания. Мы находим в китайской любовной лирике печальные стихи о разлуке женщины с ее господином; в проникнутой мистицизмом индийской поэзии душа человека сравнивается с невестой, страстно ожидающей своего жениха, который есть Бог. При этом вдруг замечаешь, что обладание женщиной не представляло для мужчины никакой трудности и, следовательно, ему не нужно было смягчать ее сердце с помощью музыки и поэзии. Если встать на точку зрения развития искусства, то, безусловно, достойны сожаления времена, когда женщины легко доступны. С этой точки зрения было бы весьма желательно, чтобы обладание ими было трудным делом, хотя и не невозможным. Именно так и сложились отношения между полами после эпохи Возрождения. Эти трудности были отчасти внешние, отчасти внутренние – последние были, как правило, связаны с моральными принципами своего времени.

В романтическом движении7 тема романтической любви зазвучала в полную силу, и можно, вероятно, без преувеличения назвать Шелли апостолом романтической любви. Любовное чувство у Шелли достигало такой силы, что в его поэзии оно вызывало взрыв эмоций и высокий полет воображения. В таком возбужденном состоянии психики не было ничего хорошего, но Шелли считал, что благодаря ему он создает высокую поэзию и, кроме того, делал вывод, что любовь не может быть ограничена какими-либо рамками. Он был не прав, потому что его поэзия была связана с препятствиями, мешавшими удовлетворению его любовного желания. Если бы Эмилия Вивиани, благородная и несчастная женщина, не была силой заключена в монастырь, Шелли, очевидно, не написал бы «Эпипсихидион»; если бы Джейн Уильяме не оказалась верной женой, им никогда бы не было написано «Воспоминание». Социальные барьеры, против которых он так яростно протестовал, на самом деле стимулировали его поэтическое творчество. Романтическая любовь, как она отразилась в лирике Шелли, есть результат неустойчивого равновесия, когда традиционные общественные барьеры все еще существуют, но уже не являются непреодолимыми. Если бы эти барьеры были твердыми, как стена, или же вообще не существовали, не было бы и оснований для расцвета романтической любви.

Возьмем для примера китайское общество. Здесь для мужчины не существует другой уважаемой женщины, кроме его собственной жены, и если она не удовлетворяет его, он идет в бордель. Его брак с нею был заранее предусмотрен, он не знал ее как женщину до дня свадьбы. Следовательно, его половое чувство не имеет ничего общего с романтической любовью – ему не было никакой необходимости ухаживать за будущей женой и преодолевать какие-то препятствия, что могло бы стать причиной лирической поэзии. С другой стороны, в обществе полной свободы мужчина, имеющий поэтический дар, но имеющий к тому же и мужское очарование, легко добивается успеха у женщин, не испытывая никакого взрыва эмоций. Таким образом, любовная поэзия зависит от малейшего нарушения противостояния строгости и свободы; по-видимому, ее высшие достижения обязаны нарушению этого равновесия в ту или иную сторону.

Впрочем, любовная поэзия – всего лишь побочный результат любовного чувства, поэтому цветок романтической любви не обязательно распускается на почве поэзии. Я убежден, что все восхищение и радость жизни заключены в чувстве романтической любви. Если в любовном чувстве, соединяющем мужчину и женщину, заключено столько страсти, воображения и нежности, это уже само по себе огромная ценность, и не знать этого чувства потрясающее несчастье для любого из нас. И я считаю, что общественное устройство должно быть таким, чтобы была возможность испытать эту радость жизни, хотя в нашем существовании есть и другие радости.

Сразу после Великой Французской революции появилась идея, что брак должен быть результатом романтической любви. Теперь, особенно в англоязычных странах, эта идея принимается как само собой разумеющееся, и многие даже не подозревают, что она когда-то была революционной. В романах и пьесах, написанных сто лет назад, речь шла главным образом о том, как молодое поколение с его новыми взглядами на брачные отношения боролось со старшим поколением отцов с их традиционными представлениями о браке. Есть кое-что справедливое в словах миссис Малапроп8: любовь и ненависть вследствие постоянного трения уничтожают друг друга, так что в браке лучше начинать с чувства неприязни. Ясно, что в том случае, если новобрачные, вступая в брак, ничего не знают о половых отношениях и находятся под влиянием представлений о романтической любви, каждый из них считает другого верхом совершенства и воображает, что брачная жизнь – это один счастливый сон. Такой взгляд особенно характерен для женщины, воспитанной на принципах чистоты и неведения о сексуальной стороне брака и, следовательно, не способной попять, что такое сексуальный голод и как он отличается от родственных, семейных чувств и отношений. В Соединенных Штатах, где романтический взгляд на брак в отличие от других стран был принят всерьез и где законы и обычаи основываются на сентиментальных мечтаниях старых дев, огромное количество разводов, а счастливые браки чрезвычайно редкое явление.

Брак есть нечто гораздо более серьезное, чем просто удовольствие быть в компании друг друга; брак – это общественный институт, возникший для того, чтобы растить и воспитывать детей, это клетка тончайшей ткани общества; брак имеет важнейшее значение для состояния общества, далеко превосходя чувства, соединяющие людей в браке. Наверное, будет хорошо – я считаю, что очень хорошо, – если между женой и мужем возникнет чувство романтической любви, но при этом следует иметь в виду следующее: если муж и жена хотят, чтобы их брак оставался счастливым, чтобы он был общественно полезен, романтическая любовь должна исчезнуть, чтобы дать место более интимному, более нежному и более реальному чувству. В состоянии романтической любви влюбленный видит свою возлюбленную как бы в тумане, неотчетливо. Несомненно, для определенного типа женщин этот туман сохраняется и после брака, если к тому же и ее муж того же типа; но это возможно лишь в том случае, если между мужем и женой нет интимных отношений и если она, как сфинкс, хранит в тайне свои самые сокровенные чувства и мысли и как телесный объект остается недоступной для непосредственного опыта. Такого рода отношения будут сильно мешать тому, чтобы в браке были реализованы лучшие, заложенные в нем, возможности нежной близости и ясности, лишенной всяких иллюзий. Кроме того, мысль, будто для брака существенно важны романтические чувства, на самом деле безумна – похожа на точку зрения апостола Павла, хотя и в другом роде, – потому что забыто главное: основой брака являются дети. Но если это так, то с появлением детей жена и муж – при условии, что они нежно любят своих чад и готовы нести за них полную ответственность, – обязаны понять, что их чувства друг к другу уже не имеют такого большого значения.

Дата добавления: 2015-08-13