Нашествие

Еще до нападения Германии на СССР 2 мая 1941 года в канцелярии Адольфа Гитлера были разработаны рекомендации для будущего верховного правителя оккупированных восточных областей Альфреда Розенберга. Первый пункт этих рекомендаций гласил: «Войну следует продолжать только в том случае, если на третьем году ее ведения (отсчет от 1 сентября 1939 года, дня нападения Германии на Польшу. — Авт.) весь вермахт будет снабжаться продовольствием из России».

Надо сказать, что практику подобного снабжения гитлеровские вояки наработали еще до вторжения в нашу страну, в оккупированной ими Польше.

«Военные и гражданские власти создали систему, которая должна выжать из местных жителей все, что только возможно. О питании населения должно заботиться само население. Никакого распределения нет, — пишет в своем «Дневнике немецкого солдата» о пребывании осенью 39-го в польском городе Люблине Пауль Кернер-Шредер. — Зато немецкому «потребкооперативу» каждый житель обязан сдавать хлеб, картофель, яйца, птицу, овощи. Все это идет в дополнение к солдатскому пайку. Солдаты отправляют домой посылки с польскими продуктами. Если продуктов не хватает, воинские штабы связываются с ведомством снабжения, ведомство оповещает полицию и та отправляется на «заготовки». Конфискуют скот, хлеб, драгоценности, мебель, одеяла — все, что подходит гитлеровскому солдату. Жители не всюду мирятся с подобными бесчинствами. А отсюда — жертвы «сельскохозяйственных заготовок».

Справедливости ради нужно отметить, что порой во время таких мероприятий доставалось не только полякам, но и натурализовавшимся в Польше немцам — фольксдойче.

«В воскресенье в нашу деревню пришли солдаты, — рассказывал один из них служившему санитаром в госпитале Кернер-Шредеру, — угнали на убой скот. Они зашли в мой сарай и выволокли оттуда свиноматку. Это было громадное животное! Она бы не прошла под этим столом, не опрокинув его. Моя старуха молила, упрашивала их, стояла на коленях, целовала им руки, объясняла: «Дорогие мои, она супоросная. Не берите на себя греха. Через пять дней она опоросится».

Тогда один из солдат так двинул по зубам моей старухе, что в кровь разбил ей лицо. А его приятели вытащили свинью из сарая и пристрелили. Потом повесили ее на крючок в дверях и начали свежевать. И подумать только, господин солдат: у нее в утробе было девять поросят. Они еще жили. Эти грабители сняли мертвое животное с крючка и бросили в помойную яму. Потом вернулись в сарай, вытащили вторую свинью, последнюю, застрелили ее и погрузили на телегу. Я им показал бумагу, что я фольксдойче. А они сказали: «Фольксдойче ничуть не лучше поляков». Они унесли оба горшка с салом, мед, бочонок растительного масла, отобрали последние куски шпига и яички. Яйца они поделили между собой. Только один из них вернулся и принес свою долю обратно. Он не захотел их взять».

И масштаб «сельхоззаготовок» вермахта, и количество их жертв стали неизмеримо большими после вторжения германской армии в СССР, когда с работой немецкого «потребкооператива» вплотную познакомились жители России, Украины и Белоруссии. Поначалу ситуация порой принимала гротесковый характер, когда оккупанты одной рукой давали, а другой отбирали.

Вступившие на территорию нашей страны солдаты и офицеры передовых частей вермахта, случалась, не чурались идей гуманизма и кормили оставшееся без продовольственного снабжения местное население из своих походных кухонь, раздавали ему хлеб из военных пекарен.

«Можно увидеть выстроившихся в очередь к нашей пекарне за хлебом местных жителей под руководством улыбающегося солдата», — записывает в своем дневнике 20 июля 1941 года погибший на Восточном фронте два года спустя Гельмут Пабст. Однако уже 10 октября 41-го в приказе командующего 6-й немецкой армии генерал-фельдмаршала фон Рейхенау («Поведение войск на Востоке») появляются такие строки:

«Снабжение питанием местных жителей и военнопленных, не находящихся на службе в германской армии, из воинских кухонь и раздача папирос и хлеба является ненужной гуманностью. Все, в чем отечество отказывает себе и руководство с большими трудностями посылает на фронт, солдат не должен раздавать врагу, даже и в том случае, если это является трофеями. Они являются необходимой частью нашего снабжения».

Кроме больших запасов военного снаряжения к июлю 1941 года немецкой армии действительно удалось захватить на оккупированных территориях нашей страны и запасы продовольствия. На седьмой день войны, 28 июня 41-го, начальник генерального штаба сухопутных войск Германии генерал Франц Гальдер делает в своем «Военном дневнике» такую запись:

«В Таурогген (Таураге) обнаружены исключительно большие запасы продовольствия (экспортная организация), например: 40 000 тонн сала лярд, 20 000 тонн сала шпиг, очень большие запасы мяса и жести для консервов. Живые свиньи. Эти запасы передаются в ведение статс-секретаря Баке (министерства продовольственного снабжения. — Авт.).

В Каунасе в наши руки попали в полной сохранности большие продовольственные склады и частные перерабатывающие предприятия пищевой промышленности. Они находились под охраной литовских отрядов самообороны».

Однако 2 августа 1941 года на совещании у Гальдера в докладе генерал-интенданта Клеберга звучит следующее:

«Войска, действующие на Востоке, выступили, имея 20-дневный запас продовольствия. Никакой хорошей русской продовольственной базы нам захватить не удалось. Русские войска снабжаются за счет местных ресурсов и только в небольшой части — за счет военных складов. Последние разрушены. Организация новой продовольственной базы наряду с необходимостью осуществлять текущее снабжение является делом трудным и сверх того — продолжительным.

Финляндия: Снабжение финских войск также осуществляется немецким командованием. Мы помогаем финской армии. Кроме того, помощь в снабжении финской армии оказывают Швеция и Дания.

Румыния: На складах имеется запас продовольствия для собственно немецких войск на 1,5 месяца. В Румынии накоплены запасы овощей для наших войск, которых хватит на год.

Генерал-губернаторство (Польша): Положение с продовольствием очень тяжелое. Мы почти ничего не можем изъять для нужд армии. Положение гражданского населения тоже весьма тяжелое. Цены на продовольственные товары неслыханно высокие.

Сербия и Греция: Положение с продовольствием в Сербии хорошее, в Хорватии — очень хорошее. Почти все необходимое для наших войск продовольствие мы можем брать из местных ресурсов. Положение со снабжением продовольствием гражданского населения Греции — трудное. Плохая организация. Закупки осуществляются итальянцами.

Франция: Выполнит все поставки для немецкой армии, обещанные нам весной».

Но хоть Франция все поставки выполнит, а в Хорватии с продовольствием положение вообще «очень хорошее», русскую «продовольственную программу» надо решать. А поскольку это дело «трудное» и «сверх того — продолжительное», солдаты и офицеры вермахта вопрос с продовольствием зачастую разрешали самостоятельно, взяв его в свои крепкие руки. Не зря же один из нацистских поэтов (сборник стихов которых писатель-фронтовик Владимир Богомолов обнаружил на книжной полке в разбитой берлинской квартире в мае 45-го. — Авт.) писал перед началом вторжения в стихотворении «Nach Osten!» — «На Восток!»:

Мы хотим идти в Остланд, в страну Востока.

Мы пройдем через русские степи.

Мы потопим в крови всякого,

Кто встанет на нашем пути…

В Остланде мы добудем хорошие дома,

И каждый день мы будем есть вдоволь

Будем пить вино и пиво —

Много вина и много пива».

«Поставки продовольствия и снабжение из тыла в войска стали весьма условным понятием, — отмечает в сентябре 1941 года на Украине тогда еще ефрейтор 132-й пехотной дивизии вермахта Готтлиб Бидерман и констатирует: — Поэтому войска учились снабжать себя всем необходимым за счет завоеванной территории и захваченных ресурсов противника».

А поскольку с этими самыми «захваченными ресурсами» все обстояло не очень-то гладко — их попросту почти не было, отдуваться приходилось «завоеванной территории». И уж тут «всякого, кто станет на нашем пути».

Из письма ефрейтора войск СС Вилли Штенрубе матери (23 июля 1941 года):

«Достаем все сами очень просто, без долгих разговоров, но соблюдая немецкую чистоту. Если мы хотим мяса, то берем свинью, теленка или гусей и режем. Если хотим парного молока — доим первую попавшуюся корову. Если хотим меда, достаем его прямо в сотах, да так ловко, что ни одна пчела не укусит.

Вот и сейчас меня зовет товарищ, он очистил один улей, и я спешу отведать свежайшего меда. Вы никогда не пробовали натуральный чистый пчелиный мед, и я обязательно вам пришлю в посылке этот божественный нектар. Мы с полным правом считаем, что все это богатство и изобилие принадлежит нам. Если же это кому-то не нравится, то стоит только сунуть в зубы пистолет, и восцаряется тишина».

Гельмут Пабст:

«Чистая просторная страна с большими домами. Люди смотрят на нас с благоговением. Есть молоко, яйца и много сена. Вереницы гусей расхаживают по жухлой траве. Мы — их погибель, потому что наш рацион не улучшается и пекарня давно потеряла с нами связь. Этим утром мы шли за повозками, очищая от кожуры картошку и ощипывая кур и гусей».

Унтер-офицер Альфред Радиус (дневник его был снят с убитого разведчиками нашего 576-го стрелкового полка. Дата последней записи — 27 июля 1941 года — Авт.):

«24.7. День отдыха. Лежали до полудня на лугу, спали, читали газеты и целый день ели. Завтрак: молоко, масло, яйца, варили пудинг, в обед зарезали свинью и ели котлеты, на ужин — печеный картофель, зеленый лук и утки. Утки были хороши!»

Сегодняшнему пенсионеру Василию Свиридову в 41-м было одиннадцать лет, и жил он тогда в Курской области на хуторе с красивым названием Опушино. В 2000 году Василий Васильевич опубликовал в Славгороде книгу «Судьба детей войны», в которой рассказал и о том времени, что ему довелось провести в оккупации, как тогда говорили — «под немцами». Их приход в его родное Опушино наблюдательный и памятливый (да и не просто, наверное, забыть) автор описывает так:

«Готовились к худшему. Копали ямы, прятали туда что получше, в погребах да кладовках оставляли самую малость — наслышаны были от беженцев: немцы не брезгуют ничем и берут все, что им под руку попадется.

Но были у нас и такие, не верили: мол, брехня все это. Немцы народ культурный и очень богатый.

Был у нас такой старик. Сноха говорит ему:

— Тато, зыма идэ, трэба чоботы.

— Та нэ журысь, Хымко, он, нимэц идэ, так за ным гамазыны йдуть, усэ е.

Но, насколько помню, мало было таких, и поняли они свою ошибку в первый же день прихода немцев.

Заходит в хату, кругом головой вертит, а автомат держит наготове. Что-то говорит, а чего говорит — попробуй пойми. Да кажется, так быстро, что слова сливаются. Но понимать мы сразу стали такие слова, как «матка», «яйки», «млеко», «масля», «шпик». Это мы усвоили хорошо. Да только где же набрать этих самых «яик», когда один зашел, второй, а третьему уже нету. А тут еще куры какие-то стали несознательные: не кладут ежедневно по два яйца, а по одному и то через день, а то и два. Говоришь ему: «Ваш пан заходил, забрал». Не верит и ферштэйн не скажет. А если их двое, то один стоит в дверях, а второй начинает шарить по хате. И в печь заглянет, и в подпол, мимо сундука тоже не пройдет, тут уж что ему понравилось, то и берет.

Пока одни по хатам шастали в поисках поживы, другие, обнаружив на лугу огромное количество гусей, окружили их по всем статьям военного искусства и начали расстреливать.

Сначала стреляли из винтовок, но видимо, от винтовок мало было проку, взялись за автоматы. Тут у них дело пошло, только пух от гусей летел. Нагрузили четыре фуры и как ни в чем не бывало поехали дальше.

У нашего соседа заглянули в сарай, а там хороший боров. Откармливали, холодов ждали, чтобы заколоть. Закололи! Выгнали борова из хлева во двор, тетка Настя в слезы. Бросилась к немцу и повисла на руке, не давая стрелять.

Сморщился немец, вырывается, а она ни в какую. Другие хохочут, что-то кричат, но не вмешиваются. Наконец, вырвался фриц и что было силы ударил тетку Настю в грудь прикладом винтовки. Не ойкнула женщина, не крикнула, только ртом хватила воздух, да так с раскрытым ртом и упала навзничь на землю.

А немец даже не посмотрел на нее, вскинул винтовку и выстрелил в борова. Загнали во двор фуру, погрузили злополучного борова и, не оглянувшись на бедную женщину, пошли дальше. Озираясь, прибежали женщины, кое-как привели в чувство Настасьюшку, отпоили водой, но недолго прожила тетка Настя. Еще одну страницу вписала война на хуторских могилках.

В тот день с нашего хутора увели двух бычков и одну молодую корову. Из колхозного амбара забрали семенной ячмень и яровую пшеницу. Спрятать или не успели, или думали «культурный народ», семена не тронут. Как бы не так! Не посмотрели и на таблички, обозначающие сорта и всхожесть семян. Не брали только просо. Лошадки-то просо не едят, так зачем же утруждать себя лишними заботами».

Массовый грабеж жителей солдатами вермахта, начавшийся с самых первых дней вторжения фашистов в Советский Союз, зафиксирован даже в немецких штабных документах, и поскольку был этот грабеж неупорядоченным и хаотичным, гитлеровским генералам он не очень нравился.

Взятый в плен 9 августа 1942 года под Сталинградом солдат 376-й пехотной дивизии Иоганн Химинский показал на допросе что, германским солдатам в настоящее время строжайше запрещено отбирать какие-либо продукты питания у населения, так как объявлено, что все является «собственностью министерства хозяйства и верховного командования вооруженными силами Германии». Все продукты учитываются, и часть их в организованном порядке отбирается у населения и поступает на снабжение германских войск.

Однако ведение грабежа в «организованном порядке» никаким образом не устранило грабеж неорганизованный, и фактов наказания немецких солдат за отобранного у крестьян кабанчика или корову практически не зафиксировано.

«Помогала» хорошо питаться немецкому солдату и ранее покоренная Европа. Летом 1942 года перед отправкой в Россию рядовой немецкой армии Ги Сайер получил: «Четыре банки французских сардин, две вегетарианские колбаски в целлофановой упаковке, пачку витаминизированного печенья, две плитки швейцарского шоколада и 200 кускового сахара». (Ги Сайер. «Последний солдат Третьего рейха».)

Вермахт на «отдыхе»

Причину трепетного отношения гитлеровской солдатни к «млеку» и «яйкам» можно объяснить еще и тем, что и в мирное, и в военное время, находясь в тылу, питались тевтоны не особенно сытно и довольно однообразно. По данным военного историка Юрия Веремеева, завтрак немецкого военнослужащего состоял из куска хлеба весом 350–400 г и кружки кофе без сахара. Ужин отличался от завтрака только тем, что солдат получал кроме кофе и хлеба еще кусок колбасы (100 г), либо три яйца, либо кусок сыра и что-то, чтобы намазать на хлеб (масло, смалец, маргарин).

Основную часть своего дневного рациона солдат получал на обед, состоявший из мясного супа, очень большой порции картофеля, чаще просто отварного (полтора килограмма) с довольно большой мясной порцией (около 140 г) и небольшого количества овощей в виде различных салатов. При этом хлеб на обед солдат не получал (вермахт имел только черный хлеб).

В целом норма выдачи продовольствия сухопутных сил вермахта (в пересчете на сутки) по состоянию для частей, находящихся в казармах, составляла:

Хлеб 750 г

Крупы (манная, рис) 8,6 г

Макароны 2,86 г

Мясо (говядина, телятина, свинина) или

колбаса 42,56 г

Сало — шпик 17,15 г

Жиры животные и растительные 28,56 г

Масло коровье 21,43 г

Маргарин 14,29 г

Сахар 21,43 г

Кофе молотый 15,72 г

Чай 4 г (в неделю)

Какао-порошок 20 г (в неделю)

Картофель 1500 г

или фасоль (бобы) 365 г

Овощи (сельдерей, горох, морковь, кольраби) 142,86 г

или овощи консервированные 21,43 г

Яблоки 1 шт. (в неделю)

Огурцы соленые 1 шт. (в неделю)

Молоко 20 г (в неделю)

Сыр 21,57 г

Яйца 3 шт. (в неделю)

Консервы рыбные (сардины в масле) 1 банка (в неделю)

По количеству калорий питание не находившихся на передовых позициях солдат и офицеров вермахта и бойцов и командиров Красной армии было приблизительно одинаковым. Разве что у немцев оно было несколько разнообразнее. Как и у нас, питание военнослужащих в тылу у гитлеровцев было не в пример хуже, чем на фронте. И в обоих случаях слова «положено» и «имеется» редко означали одно и тоже.

Ефрейтор 111-й пехотной дивизии Гельмут Клаусман вспоминал: «Если часть отводили в тыл, то питание становилось очень скудным. Почти впроголодь. Питались все одинаково. И офицеры, и солдаты ели одну и ту же еду. Я не знаю, как генералы — не видел, но в полку все питались одинаково. Рацион был общий».

Нужно признать, что в немецкой армии рацион питания для солдат и офицеров действительно был общим. У союзных немцам румын, к примеру, в то время было целых три кухни. Одна — для солдат, другая — для сержантов, третья — для офицеров. А у каждого старшего офицера от полковника и выше был свой повар, который готовил ему отдельно. Однако, находясь в тылу, немецкие командиры все же имели определенное преимущество.

«В то время Германия была первой в мире страной, в которой нормы продовольственного снабжения были одинаковыми как для офицеров, так и для солдат, — писал после войны лейтенант 252-й пехотной дивизии Армин Шейдербауер, вспоминая о своем пребывании в резервном батальоне зимой 1944 года. — Но преимущество питания в офицерской столовой было в том, что кухней, как правило, заведовал хороший повар, который мог использовать выдаваемые ему продукты более рационально и готовить вкуснее. Безусловно, еда приготовленная на 20 или 50 офицеров, была намного лучше и разнообразнее, чем еда, приготовленная на целый батальон.

В этой столовой я познакомился со знаменитым блюдом, о котором знал только по рассказам солдат. Оно называлось «силезское царство небесное» и состояло из очень нежных, почти тающих во рту клецок из дрожжевого теста с припущенными сливами или смесью из фруктов. Уникальной особенностью блюда было добавление в него тонко нарезанных ломтиков копченого мяса, что придавало ему ярко выраженный пряный аромат».

В кругу немецких офицеров, а также кандидатов в офицеры действовали и свои правила хорошего тона, своеобразный воинский этикет. Закончивший унтер-офицерские курсы в январе 1942 года Шейдербауер пишет об этой стороне обучения так:

«По средам в офицерском клубе проводились так называемые господские вечера. Мы, курсанты, конечно же, в своей выходной форме, должны были принимать в них участие. Перед ужином сначала приходилось бесцельно стоять в боковых комнатах. Затем командир резервного полка приглашал нас занять свои места. Оказавшись там в первый раз, мы, понятное дело, были несколько смущены и стояли почти что строем.

Мы не всегда сидели вместе в конце стола, зачастую размещались порознь между офицерами и таким образом должны были принимать участие в их беседе. Если бы я не научился правильно себя вести за столом еще дома, то меня бы научили этому там. Само собой разумеется, к столу можно было подойти только после появления командира, а приступить к ужину — только после того, как он поднимал свою ложку.

(Прямо как в русской крестьянской семье в былые времена. Да еще ложкой этой по лбу тому, кто в чашку раньше сунется! — Авт.)

Нечто вроде правил хорошего тона в вермахте прививали и солдатам. Для этого использовались «Правила службы в армии» — 300-страничный сборник учебных материалов, подготовленный командиром обычной роты, капитаном В. Рибертом (книга так в обиходе и именовалась — «Риберт». — Авт.)

В ее разделе «Общие принципы казарменного общежития» было написано: «Обед — это совместный прием пищи, как по технической необходимости, так и по причинам военного порядка и развития товарищеских отношений. К столу солдат подходит с чистыми руками, чистыми ногтями и причесанными волосами. За столом он сидит прямо, не гремит посудой, ведет себя прилично и воздерживается от ненужной болтовни».

Однако в книге «Судьба детей войны» Василий Свиридов пишет, как вели себя гитлеровцы, идущие со стороны фронта:

«Зайдут, бывало, в хату, посмотрят и говорят: «Здесь будут ночевать восемь или десять зольдат». Заходят, раздеваются, ведут себя свободно и везде заглянут в хате, во дворе и в сарае. Погреб, как закон, обязательно проверят, наберут картошки, принесут в хату и заставляют хозяйку варить неочищенную, в «мундирах». Сварится картошка — садятся за стол, достают соль, видно, знали уже, что у нас несолоно хлебают, хлеб, масло, шпик — все это у них было. И налегают на картошку. До чего же они любили нашу русскую картошку! Наливают в кружку шнапс, а впрочем, черт их знает, что там у них во фляжках. В это время на улицу не выйдешь, во дворе часовой и на улице, в огороде тоже — огороды-то у нас упирались в лес. Едят-пьют, разговаривают, и как ведра два, а то и три картошки сожрут, ужин закончился».

Впрочем, устраивали германские власти для своих солдат ужины и более цивильные. К примеру, в оккупированном Ворошиловске (Ставрополь), в переименованном из «Гиганта» в «Солдатское кино» кинотеатре власти устраивали специальные сеансы. Получивший талон на посещение кино военнослужащий мог присесть на свободное место за один из многочисленных столиков в холле кинотеатра, куда подавали вино и пиво с закусками, кофе со сладостями, сигары или сигареты, а также свежие немецкие газеты.

За время оккупации только в Ростовской области немцы съели более 14 тыс. голов крупного рогатого скота, в том числе и быков-производителей, рабочих волов, более 24 тыс. голов телят, 25 тыс. голов свиней, 28,5 тыс. голов овец и коз, 1026 тыс. штук гусей, уток, кур. И это только из общественных хозяйств, не считая личных хозяйств жителей области.

Но это в оккупированной России. В военной Германии солдатам фюрера обычно приходилось довольствоваться не в пример меньшим рационом.

Так что желание немецких солдат и офицеров быстрее попасть на фронт (так же, как и у наших) было зачастую вызвано не только патриотическими настроениями, но и банальным чувством голода.

Что же касается дополнительных пайков для офицеров вермахта, то они (пусть и не в форме регулярной выдачи, как в Красной армии), вероятно, все же имелись. По крайней мере офицер-артиллерист Иван Новохацкий в своей книге «Воспоминания командира батареи» пишет:

«Продолжая преследование, наша дивизия вышла в район 15 километров севернее Бухареста. Были захвачены большие склады с различным имуществом и продовольствием. Наш старшина нагрузил повозки различными банками, коробками, ящиками с продовольствием. Как потом оказалось, в коробках был дополнительный паек для офицеров немецкой армии: пачка печенья, пластмассовая баночка с мармеладом, пачка сигарет и др. В банках оказался плавленый сыр. Мы поначалу думали, что это мыло, и только потом кто-то попробовал на зуб и понял, что это сыр».

Посчитав утверждение Новохацкого о том, что это был именно доппаек для немецких офицеров, спорным, обратимся вновь к Армину Шейдербауеру, поскольку строки о дополнительном пайке для отдельной категории офицеров вермахта в его книге все же имеются:

«Мы узнали о существовании постановления. В соответствии с ним те офицеры, которым еще не исполнился 21 год, имеют право на получение 200 граммов колбасы на человека в день дополнительно к своему пайку! Ошарашенный казначей сразу же утвердил эту добавку».

Дата добавления: 2015-08-13