Разрушение границ между книжно-славянским литературным языком и разговорной речью.

В XVII столетии в жанры старообрядческой и агиографической литературы, в сугубо книжные высокопарные контексты славянизированного литературного языка проникает живая устная речь, «идет борьба за литературные права народного языка, т.е. письменной и разговорной речи широких слоев народа»[1]. Наиболее ярким выражением демократических тенденций в системе церковно-книжного языка являются сочинения одного из идеологов и руководителей раскола[2] протопопа Аввакума.

В предисловии к «Житию» протопоп Аввакум заявляет о своем «небрежении о красноречии». Аввакум называет свой язык просторечием, «природным», т.е. исконным русским языком, противопоставляя его «виршам философским», т.е. языку латино-польской книжности. «Не позазрите просторечию моему, - пишет Аввакум, - понеже люблю свой русской природной язык, виршами философскими не обык речи красить, понеже не словес красных бог слушает, но дел наших хощет».

Обратите внимание, что «просторечие» противопоставляется «красноречию», высоким «еллино-славянским стилям», риторическим приемам юго-западной ученой книжности, а не вообще церковнославянскому языку. По всей видимости, под «просторечием» тогда понимались стили разговорно-бытового языка и церковно-славянская, но не высокопарная, не витийственная, речь. Так понимал «просторечие» и Аввакум. Свой стиль просторечия Аввакум называет «вяканьем». Под вяканьем понимается литературное просторечие XVII века, которое характеризуется свободным проявлением особенностей живой народно-разговорной речи, например: фонетических (оканье или аканье, взрывное или фрикативное произношение г и др.), морфологических (разговорные формы склонения, употребление формы прошедшего времени: читал, говорил, редкое использование архаичных форм глагола и пр.), синтаксических (обилие односоставных и неполных предложений, присоединительных конструкций и др.). Эти и нек. др. особенности встречаются в «Житии» протопопа Аввакума. Из лексических средств народной речи при изображении бытовых сцен Аввакум широко использует слова с эмоционально-экспрессивными суффиксами (собачка, соломка, кафтанишко, батожок, хлебец и под.); имена собственные с оттенком ласкательности, дружелюбия: Кирилушко, Афонасьюшко; разговорные обращения: Марковна, Петрович)

В произведениях протопопа Аввакума, - отмечает В.В. Виноградов, - «происходила своеобразная «нейтрализация» церковнославянизмов приемами их конкретно-бытового осмысления,.... живая народная речь была вовлечена в смысловую атмосферу церковнокнижного языка и, так сказать, освящена им».

Протопоп Аввакум использует из церковнославянского языка традиционную фразеологию, наиболее употребительные церковно-библейские фразы, знакомые читателю и слушателю. Ср.: «возопил великим гласом», «с воздыханием из глубины сердца разторгши узы седящих в темницах», «бог излиял фиал гнева ярости своея на русскую землю», «ох, горе! всяк мняйсястоя да блюдется да ся не падет» и под.

В произведениях Аввакума нередко церковно-книжные фразы, взаимодействуя с народно-разговорными словами и выражениями, приспосабливались к народной речи, переосмыслялись на основе её семантики, пояснялись синонимами из русского обиходного языка. Например: «поспешим и потщимся, дондеже солнце не зайде, сиречь смерть не постигла», «бысть же я... приалчен, сиречь есть захотел». У Аввакума разговорные выражения, вовлекаясь в язык жития, соединяются (скрещиваются) с церковнокнижными фразами и придают им конкретно бытовой облик. Ср.: «бог старый чудотворец», «держись за христовы ноги», «и я ко богородице припал: владычице моя, пресвятая богородице, уйми дурака тово, и так спина болит», «венец тернов на главу ему там возложили, в земляной тюрьме и уморили» и под.

Церковнокнижные средства, соединяясь, соседствуя с просторечными выражениями, в их смысловой атмосфере утрачивают свой возвышенный ореол, ассимилируются с народной речью. Так, например, в языке Аввакума примером взаимодействия церковных образов с народно-разговорными и устно-поэтическими может служить слово бес. С бесами, например, сопоставляются образы никониан. Ср.: «бился я с бесами, что с собаками», «вскочиша бесов полк в келью мою», «словом духовнии, а делом – беси: все ложь, все обман» и др.

Язык «Жития» протопопа Аввакума свидетельствует о разрушении границ между книжно-славянским литературным языком и народно-разговорной речью; язык Аввакума «отражает некоторые общие тенденции борьбы за литературные права народной речи в XVII веке» (В.В. Виноградов).

Конспектировать: Виноградов В. В. О задачах стилистики. Наблюдения над стилем «Жития протопопа Аввакума» //Виноградов В.В. Избранные труды. О языке художественной прозы. М., 1980. 3-41.

В XVII веке впервые церковнославянизмы начинают сознательно использоваться как стилистическое средство пародии. Показательна в этом отношении повесть «Праздник кабацких ярыжек», язык которой изучал П.А. Орлов. В церковнославянском языке отпуст означает «заключительное благословение священника в конце богослужения», а в повести «и отпуст на полати голым гузном спати». Обыгрываются суффиксы абстрактного значения: ость, -ств, -ений, -ний и др. Ср.: «Брани и драки возвизание, рукам грязнение, костем ломание, взашей пхание». «Таким образом, автор сатиры XVII века соединяя в одном контексте церковнокнижные и народно-разговорные языковые средства, - отмечает П.А. Орлов, - с одной стороны, создает тем самым необходимый комический эффект, а с другой, снижает ореол возвышенности, торжественности, присущий языку «высокого слога». В плане лингвистическом эти повести интересны как свидетельство борьбы против старых книжных традиций, как попытка демократизации литературного языка».

Во второй половине XVII века быстро развивается демократическая литература, не связанная с богослужением. «Впервые, - пишет И.П. Ерёмин, - появляются новый демократический писатель и новый демократический читатель; впервые в литературе заявляют о себе, о своих чаяниях и запросах люди из «низших» сословий»[3]. В демократической литературе художественного назначения И.П. Ерёмин обнаруживает связь с фольклором, в связи с чем усматривает в ней двойственный характер: «полуустно-поэтический» и «полукнижный». В демократической литературе широкое распространение получают разного рода «сказания», «гистории», «повести» «Повесть об осаде Азова», «Повесть о Горе-Злосчастии», «Сказание о молодце и девице», «Калязинская челобитная», «Повесть о Шемякине суде», «Повесть о Ерше Ершовиче», «Повесть о Карпе Сутулове», «Повесть о Фроле Скобееве» и др. Демократическая литература отличалась от церковно-книжной как по содержанию, так и по языку. «В истории русского литературного языка демократическая литература XVII-XVIII веков, - считает И.П. Еремин, - оставила неизгладимый след. В выработанный предшествующим развитием книжный язык она влила две мощные струи – речь народно-поэтическую и живое разговорное просторечие, - влила в объеме, Древней Руси неведомом».

Произведения демократической литературы были очень популярны, так как в них изображаются люди, поведение и поступки которых предопределены не церковными интересами, нуждами, а светскими (как вести себя в обществе, в семье, как добиться продвижения по службе и пр.). Новое содержание этих произведений, их тематическое разнообразие требовало и разнородных средств выражения. В отдельных произведениях, в частности, в «Повести о Фроле Скобееве», в «Повести о Ерше Ершовиче» почти не было церковнославянизмов (за исключением тех, которые ассимилировались русским языком). Ср.:

«И Аннушка просит мамки своей, чтоб она, как можно, пошла ко Фролу Скобееву, чтоб он, как можно где, выпросил корету и с вóзниками и приехал сам к ней и сказал бы, будто от сестры столника Нардина Нащекина из монастыря приехал по Аннушку. И та мамка пошла ко Фролу Скобееву и сказала ему приказ госпожи своей.

И как услышал Фрол Скобеев, не знает, что и делать и как кого обмануть, для того что его из знатных дворян все знают, что он небогат ой, - толко великая ябеда и ходатайствовать за приказными делами. <...>.

И пошел человек их по Москве искать квартиру Фрола Скобеева и по многом хождении нашел и пришел ко двору. И усмотрел Фрол Скобеев, что от тестя идет человек, и велел жене своей лечь в постелю и притворить себе, якобы больна. И Аннушка учинила по воли мужа своего. И присланн ой человек вошел в покой и отдал, как по обычаю, поклон». И Фрол Скобеев спросил: «что ты за человек? и какую нужду до меня имеешь?» И человек отвещал, что он прислан от столника Нащекина проведать про дочь ево, здравствует ли она. И Фрол Скобеев говорит: «видишь ты, мой друг, каково ее здоровье! Таков – ти родительск ой гнев, - они ее заочно бранят и кленут, оттого она при смерти лежит! Донеси их милости, хотя б они при жизни ее заочно благословили!» И человек тот отдал им поклон и пошел».

Язык повести понятен и не требует перевода на современный русский язык. Текст воспринимается без особых затруднений, малопонятных слов почти нет, за исключением некоторых из них: стольник – важное должностное лицо при царском дворе, важный сановник, ябеда – просьба, прошение, документ, адресованный в судебную инстанцию, вóзник – кон, лошадь.

Лексические и грамматические средства свойственны живой народно-разговорной речи; так, например, слова, обозначающие родственные отношения (жена, муж, тесть, сестра); разговорная форма имени (Аннушка); прилагательные мужского рода единственного числа в именительном падеже оканчиваются на – ой, формы винительного падежа имени, сочетающиеся с предлогом по и имеющие значение цели; конструкции с повторяющимися союзами.

Наблюдается в этой повести и влияние языка деловой прозы. Само содержание повести объясняет использование слов и выражений приказной речи: учинить (совершить), ходатайствовать, за ябедами ходить и др.

Средства церковно-книжного языка не играют заметной роли, они выступают в повести как своеобразные вкрапления в стихии русской обиходно-бытовой речи: хождение, отвещал, гнев, милость, благословить.

В языке повести используются европеизмы: квартира, корета.

Как видим, язык этой повести (как в целом язык повествовательной литературы XVII столетия) отличается некоторой пестротой в лексике и в грамматике. Средства народно-разговорной речи смешиваются с элементами церковно-книжного языка, приказного слога, с европеизмами, а также с устно-поэтическими словами и выражениями.

Итак, во второй половине XVII века процесс разрушения системы двуязычия и церковно-книжного языка, на котором эта система базировалась, хотя ещё и далек от завершения, но происходит очень интенсивно. Наметившиеся в этот период процессы получат мощное развитие в Петровскую эпоху.

[1] Виноградов В.В. Очерки по истории русского литературного языка XVII-XIX веков. – М., 1982. С. 42.

Раскол, или старообрядчество – социально-религиозное движение, которое оформляется после Церковного собора в 1666-1667 гг. Духовенство, как правило, низовое, было не довольно реформами патриарха Никона. Вскоре это движение получает большой размах, поэтому господствующая церковь и государство усматривают в нем угрозу для своего существования. Старообрядцы подвергаются гонениям, притеснениям, репрессиям со сторону государства и церкви. Не избежал этой страшной участи и протопоп Аввакум, «один из величайших писателей эпохи, предшествовавшей развитию русской национальной литературы» (В.В. Виноградов), автор известного жития, проповедник, защитник старой веры, воспитанный на богословской литературе, церковнославянских текстах, но любящий и хорошо знающий природный, русский, язык.

[3]Ерёмин И.П. Русская литература и её язык на рубеже –XVII-XVIII веков // Начальный этап формирования русского национального языка. C. 15.

Дата добавления: 2015-08-13