Александринского театра

(режиссер А.Могучий)

Выполнил:

студент II курса очного отделения

Алексеев Р.Ю.

Проверил:

кандидат искусствоведения, доцент

Тильга Л. В.

Санкт-Петербург

23 октября 2009 года в Александринском театре состоялась премьера спектакля Андрея Могучего «Изотов» по пьесе современного драматурга Михаила Дурненкова. На тот момент у режиссера в арсенале уже были постановки на сцене этого театра («Петербург» по А.Белому, «Иваны» по Н.Гоголю, «Садоводы» М.Исаева, а после и «Счастье» по М.Метерлинку).

Необычным началом послужила интермедия с участием н.а. России Николая Мартона, з.а Украины Евгения Капитонова в роли ангелов, братьев Изотовых (как указано в программке к спектаклю), показывающих незатейливые фокусы, а также с ними и маленький мальчик Федя в летней рубашонке, шортах и белой панамке (этакий свеженький октябренок).

Но вот, поднимается глухой черный занавес, за которым выстроена конструкция, напоминающая то ли взлетную полосу, то ли горку с вершиной почти у арьерсцены. Разумеется, на такой масштаб способен не всякий художник, и поэтому он особенно удается сценографу с архитектурной «закваской» Александру Шишкину. Он сочиняет превосходный рельеф, в котором жители этого «заповедника» предстают в условиях более чем трех известных нам измерений.

Разумеется, пытаться представить эти условия в буквальном, свойственном реальности смысле не представляется нужным. Художники в полном объеме придают месту действия поистине театральную эстетику.

На натянутом белой тканью трамплине появляется видео-проекция с крупным планом рыжеватой милой девушки и закадровым голосом Изотова: «Это Лиза. Просто Лиза. Я познакомился с ней на вечеринке…» По качеству съемки это напоминает видеозапись, небрежно сделанную камерой мобильного телефона. Изотов – герой з.а. России Виталия Коваленко – известный, уставший, захандривший, заблудившийся в мире и внутри себя, с приступами невроза писатель. Его девушка Лиза, в роли которой актриса Юлия Марченко - избалованная, заскучавшая, резкая, холеная столичная женщина.

Изотов, Лиза и таксист Николай – герой н.а. России Сергея Паршина, располагаются среди «расстроенных рядов» стульев, обозначив типичную дорожную обстановку. Беседа уже с первых фраз не принимает ожидаемой увлекательной формы. Словно пробкой врезается едкий, сдавленный, гнусавый, карикатурный голос Лизы: «Скажи ему, Изотов, кто я! Если не жена!». А, правда, Изотов, кто же это? Кажется, что актриса вобрала в себя интонации именно тех скандальных девиц, окружающих небезуспешных творческих людей, и тех пилящих, измотанных жён, и тех подобных роботам проводниц и диспетчеров вокзалов, хамоватых паспортисток и продавщиц, знакомых нам не понаслышке. Ничего не обещающий разговор меняет свое направление, превращаясь в ломанную, неловкую, растрепанную перепалку. «У меня в кармане “Zippo”, я крутой писатель, типа!», - бросает в воздух салона машины колкая Лиза. Безмятежная обстановка, стремительно набравшая краску в бесцветном, изломанном, нагроможденном пространстве резко обрывается: с грохотом, скрежетом и визгом с самой вершины выбрасывается чучело (а точнее изодранное в тряпки платье и парик) и картонный, почти в реальный размер каркас (или скорее детский склеенный макет) машины. Авария. Но, к счастью, все остаются живы.

Следует упомянуть само существование героев в этом пространстве. В смелых эскизах с нелинейной перспективой и изогнутой материей художника Шишкина режиссер Могучий пытается прижить натуралистические, почти документальные образы героев, что создает неповторимую систему символов, метафизическое поэтико-художественное полотно.

Рисуя проекцией, словно мягким строительным карандашом наскоро схемы на белоснежном ватмане, авторы погружают героев (разумеется, не без участия воображения самого зрителя) в дом дяди Изотова. Во время того как Изотов осматривает знакомые с детства окрестности и заговаривает с соседом, Лиза отправляется в только что нарисованный деревенский «ватерклозет». Здесь-то и продолжается её яркая буффонада: она пытается «взгромоздиться» на этот небрежный набросок в обратной перспективе и благополучно скатывается на своей «пятой точке» вниз. Этот аттракцион продолжается несколько раз. Пожалуй, так и выглядят в глазах простых сельских обывателей попавшие в непривычные условия городские «белые воротнички».

В то же время из диалогов, новых «старых» знакомых Изотова можно составить немалый сборник вопросов и высказываний, адресованных, пожалуй, к зрителю:

«У Вас все просто, а сходить не можете!» (эпизод игры в шахматы таксиста и соседа Изотова); «Так Вы мне про звезду, а я Вам про воинскую часть!» (там же); «А если я Вас сейчас убью? Это тоже будет, по-вашему, из-за какой-то там звезды?!» (там же).

Скоро насытившись обществом соседа по дому астронома Сергея Сергеевича Заратустрова, Изотов прерывает его словами: «Простите, но у меня на это времени совсем нет», на что Заратустров с невозмутимостью парирует: «А здесь времени вообще нет». «Что Вы сказали?» - словно заело пластинку, доходящий почти до истерии завис вопрос Изотова. Ход действия приобрел новую динамику. А где это “здесь”?

Теперь Изотов, нередко выходя за пределы своего героя, статично ведет явное книжное повествование от автора (от себя) в киношный микрофон-удочку с обращением напрямую в зал и видеокамеры, расставленные по периметру сцены. Это не может не наталкивать на мысли о уже случившейся истории, которую нам лишь помогают воссоздать. Изотов позволяет нам окунуться в его воспоминания, дополняя показ уже «отснятой киноленты» лишь собственными комментариями.

Собирая разложенные Лизой под нумерацией платья тёти (а может вовсе и не тёти), Изотов словно собирает разбросанные камни, осколки выброшенного минувшего.

Безрассудно произнося «Надо бы печь затопить. Надо затопить печь. Лиза, чаю хочешь?», Изотов пытается поставить все на паузу хотя бы на миг, чтобы отдышаться, оглядеться и успокоить самого себя.

Подлинную уверенность в этом зрителю придают рассуждения Изотова о прошедшем и настоящем: «Что такое время? А это как с падающим яблоком: поймал – настоящее, не поймал – прошлое. А где настоящее, а где прошлое?» А в прошлом – Ольга. Как и смерть её младшего брата по его вине. В неисправимом прошлом.

И вот мы и сами вместе с ним пытаемся устоять на этой грани. Необратимости прошлого и неуловимости настоящего. И даже эти ангелы, которые так сейчас нужны, теперь безмолвствуют, блуждая вдали. Все, что им под силу, это лишь жалкие, бесполезные фокусы. А кто же эти спокойные неторопливые ангелы? Попытки собрать фрагменты горького прошлого, застывшего, а то и вообще безвременного настоящего, да еще и эти равнодушные, отстранённые ангелы – братья Изотовы?.. Мытарство души, суд над ней, не меньше.

Конструкцию, совсем не приспособленную для того, чтобы твердо стоять на ногах, Изотов буквально раздевает, срывая с неё поочередно белое и черное полотно, как испорченные листы тетради. Решительно снимая огрубевшие слои, обнажает свою душу.

И лишь наорав на Лизу (но на самом деле на себя), Изотов задает тот, вопрос, который поможет сдвинуть ход мыслей с мертвой точки: «А что тогда тебе нравится здесь?! Чем ты живешь?! Что тебе вообще здесь нравится?!»

И опять он, то ныряя с головой, то ступая почти на ощупь, ищет ответы среди «было» и «есть». Вся картина рассечена и изрублена на черное и белое. Лишь Ольга в том самом красном платье (образ любви), что и тогда. А вот и Лиза в таком же. Но это лишь тщетная попытка замещения, пародия на утраченную Ольгу.

Не успев еще найти ответа, Изотов задаётся новым вопросом в очередной истории: «Меня похитили инопланетяне. Они не выглядели так, как мы представляли. Ничего этого не было. А они говорили, что они инопланетяне. А я им: чем докажете, что вы настоящие инопланетяне? А они: А чем докажешь, что ты настоящий? И тогда я понял, что мне нечем доказать это»

И тут же его хватает новый крюк вопросительного знака: «Иногда я думаю: я в жизни кто? Второстепенный персонаж или главный герой? Вот мне и дядя говорил, что люди, которые получают четверки – посредственные».

Блуждая в лабиринте своего сознания, попадаясь в ловушки памяти, Изотов приходит к Ольге и выпрашивает прощения, на что Ольга смиренно отвечает: «Ишь, чего захотел. Не могу. Терпи и радуйся. Столько, сколько тебе положено терпеть. Вот и все».

Срывая последний лист с огромного трамплина, словно белый саван, Изотов расчехляет «вспоротый» со всеми внутренностями рояль, оставаясь у подножия на черно-белых клавишах. На каких же клавишах будут играть о его душе на Высшем суде, на черных или белых? И какая это будет музыка?

Прошедший мучительное мытарство, выдвинувший сам себе обвинения и пытавшийся оправдать себя, Изотов стоит как на ладони у всего мира. В центре великого суда, круговорота голосов и образов.

Финал: среди полотен, скомканных белыми волнами, лежит Изотов: «Это что, закат?». А рядом тот утонувший мальчик Федя: «Это ни восход и ни закат. Солнце здесь замерло как на фотоснимке».

Спектакль Андрея Могучего намеренно создан нелинейно. Он не поддается характерному для спектакля структурированию, да это и не нужно. Залогом предельной развернутости служит алогичное, и поэтому гармоничное сосуществование реального и нереального, точного натурализма и ненавязчивого воображения. Режиссер устанавливает тем самым предельно доверительные отношения со зрителем, дав и ему особую роль в этом спектакле – роль «строителя». Но именно с попытками выстроить стройную, типичную архитектуру содержания произведения может исчезнуть и сама эстетика: это и аритмичные музыкальные партии Олега Каравайчука, и изящные, рафинированные костюмы и сложносочинённый сценографический организм Александра Шишкина, и предельная искренность и самоотдача всего актерского состава, и, несомненно, сильнейшая, открытая, незакодированная философия Андрея Могучего.

Феноменальное восприятие жизни и изысканный эстетический вкус позволяют режиссеру добиться абсолютного взаимопроникновения театра и жизни. И тогда уже зритель восходит к новому рубежу: а если там, на сцене жизнь, то может здесь всё театр?

Дата добавления: 2015-08-05