Сергей АЛЕКСЕЕВ 28 страница

- Я не болтал, - он огляделся по сторонам. - Я его, сатану, с пяти метров жаканом наладил, с одностволки. Тут у него дача есть, резиденция. Подкрался и вмазал. Прямо в сердце, навылет...

Он уже смело погладил Молчуна, и тот на удивление, не то что позволил - хвостом вильнул.

- Ну и как? - механично поинтересовался Ражный.

Герой снял каску, вытер мокрый лоб жестким рукавом сварочной робы.

- Как... У него и тогда пластмасса стояла. Заменили, да и все... А за мной гонялись потом, пришлось сюда на работу устраиваться. День и ночь рожа под сварочной маской, никто не видит. Да и не знает в лицо... Но я на всякий случай внешность изменил.

- Здорово изменил... Научил бы, как?

- Это ерунда... Тут кормят, отъелся. Если русского человека хорошо кормить, он до неузнаваемости меняется. Вот ты даже без маски не узнал!

- И никакого тебе терроризма. Накормить от пуза - и вся недолга.

- Как это - никакого? - оттолкнул волка и взял держак. - Погоди еще... На сытое брюхо быстрее мозги шевелятся. И ружья не надо. Заработаю первую степень - он вручать будет, вот уж тогда не уйдет...

- Может, лучше бюст на родине? - одновременно посоветовал и спросил Ражный.

Герой опустил забрало и ткнул электродом в стык труб.

Пионерский лагерь он не узнал, поскольку его не существовало вовсе, а на этом месте стояло два гостиничных корпуса, настоящий круглый манеж для выводки и высокие, белокаменные конюшни. Вначале Ражный прошел мимо кованых решетчатых ворот с золотистыми лошадками, но у края дубравы остановился перед огромным камнем, как витязь на распутье. От камня расходились три дороги, и высеченные на его боках надписи со стрелками указывали три туристических направления - налево "Русь изначальная", прямо "Русь средневековая" и направо "Русь современная".

Молчун настороженно обнюхал каждую из них, затем вернулся к камню, обогнул его и поднял лапу.

Лишь тут Ражный вспомнил о конном туристическом центре, некогда бывшем на территории лагеря, и вернулся назад. Деревянный домик, где жил Гайдамак со своими внуками и правнуками, уцелел и стоял теперь особняком, не попав за решетку изгороди.

В доме инока свет уже не горел, и Ражный прокрался к окну Оксаны, занес руку, но долго не решался постучать. За темным стеклом ощущалась жизнь, где-то в глубине комнаты мерцала свеча или ночник, слышалось легкое дыхание и мерный ход маятниковых часов. Близость суженой обострила чувство вины, однако он ничуть не раскаивался в содеянном семь лет назад и сейчас таил подспудную мысль презреть слово Гайдамака и вернуть Оксане женскую судьбу.

Волк почему-то заскулил, словно хотел предупредить или отозвать его, однако сигнал этот прозвучал поздно - рука сама выбила дробь по стеклу.

В комнате послышался шорох, скрип половиц, тлеющая свеча, несомая невидимой рукой, медленно двинулась к окну. Ражный отошел в темноту, туда, где скулил волк, однако его уже не было. Огонек приблизился к стеклу, радужно отразился в нем и вместе с отворенными створками вырвался наружу. - Кто здесь?..

Он увидел полуосвещенный профиль ее лица и ощутил поток тепла, маревом вытекающий из окна. Щемящие воспоминания Пира Радости - сумасшедшая скачка на лошадях, ее сине-белый плащ, летящий по ветру, ледяная вода затаенного лесного озера - все встало так ярко, что помимо воли Ражный сделал шаг вперед, но в следующее мгновение горьким комом, словно изжога, выкатился и замутил сознание образ мирской девственницы Мили.

Он не готов был к встрече с суженой... Через минуту окно закрылось, свеча потухла и все погрузилось в мрак. Ражный ушел к старому забору, сказал тихо:

- Пойдем, Молчун...

Показалось, он откликнулся где-то на территории турбазы - негромкий скулящий голос волка слышался явственно, и Ражный, перебравшись через островерхую решетку, позвал еще раз. Странно, однако Молчун на сей раз отозвался от дома Гайдамака и не бежал на голос вожака, как было всегда, а словно призывал к себе. Карабкаться назад через изгородь он не стал - разогнул прутья и протиснулся в дыру. На некотором отдалении он обошел дом вокруг, выбрался за обветшавший забор, оставшийся от пионерского лагеря, и там уже позвал громче, не слыша, а чувствуя, что во всем обозримом пространстве волка нет.

Было подозрение, что он все-таки забрался на территорию туристического комплекса, где мог перепугать людей или, хуже того, попасть на глаза охране, которая здесь наверняка с оружием. Ражный вернулся к решетке, отыскал дыру, но едва пролез в нее, как услышал шепелявый, но грозный сторожевой свист.

От белеющих в темноте конюшен к нему шел Гайдамак.

Семь прошедших лет никак уже не отмечались на лице инока давно окаменевшем и превратившемся в старческую маску.

- Здравствуй, инок, - сухо произнес Ражный. - Я внук Ерофея...

- Да узнал, - откашлявшись, прогудел Гайдамак. - По голосу узнал... Кого звал-то?

- Ты волка не видел?

- Вон там что-то в кустах шевелилось, - инок указал крючковатым пальцем. - Может, волк, а может, человек... Но ты же не за волком сюда пришел?

Ражный отмолчался, всматриваясь в кусты. Гайдамак напирать не стал, но уязвил с другой стороны.

- Слыхал я, со Скифом сходился на ристалище?

- Было дело...

- Что это боярин молодых араксов с иноками сводить начал? - будто бы осудил Гайдамак. - Воля, конечно, его, да ведь не по правде так... Но главное, ты в кулачном его взял. И он от такого поражения до сих пор отойти не может, пластом лежит.

Показалось, будто обрадовать хотел инок, однако не заметил интереса и будто подломился.

- Ты прости меня, внук Ерофеев, - сказал, не подымая тяжелых бровей. - Правнучку лишил судьбы женской и тебя - невесты... Сотни раз выходил на ристалища, таких дошлых поединщиков ломал, таких ретивых бойцов в бараний рог гнул. И чем больше видел ярости в сопернике, тем беспощадней становился... И с тобой так же обошелся... Обездолил правнучку. Посмотрю на нее - болит сердце... Послушай меня, араке, обиды прежней не держи, пойди к ней. Или был уже?

- Мне завтра в Судной Роще стоять, - в ответ на покаяние признался Ражный.

Гайдамак опустил плечи, ссутулился.

- Невеселая у тебя дорога нынче... А знаешь, за что ответ держать?

- Знаю...

Инок снова показал на кусты.

- Там видел волка... Думал, собака такая, ночью-то все кошки серы... Какой-то человек подманил его, взял на поводок и увел.

- Не может быть! - вырвалось у Ражного.

- Да как не может?.. Может.

Ражного внезапно осенило: Молчуна приманил Герой! Никто больше не смог бы увести его за собой.

Презрев дороги, Ражный пошел через леса, напрямую к строящемуся газопроводу, и незаметно перешел на бег. Он не заботился об ориентации и направлении, зная, что миновать траншею с трубами невозможно, в какую бы сторону ни шел; она, как граница, окружала любое пространство, где жили люди.

Скоро он и в самом деле остановился на берегу рукотворной реки и увидел ярко-желтую технику и вспышки электросварки. Витюля приваривал к трубопроводу плеть, только что опущенную в траншею.

Заслоняясь рукой, Ражный приблизился к нему и похлопал по плечу.

- Герой! Где волк?

Тот варил самозабвенно, ничего не чувствовал и не слышал. Пришлось толкнуть сильнее.

- Верни Молчуна, Витюля!

Сварщик упал на колени, но не выпустил держака, и даже дуга не прервалась, выдавая его высокий профессионализм. Тогда Ражный рванул его за робу, сдернул маску с лица.

- Где волк?

На черной, закопченной физиономии возникла смесь ярости и недоумения.

- Да пошел ты!..

Он был очень похож на Героя...

- Погоди, а где же Витюля?

- Какой Витюля?

- Герой!

- Отвали со своим Героем! Не мешай работать!

И вновь зажег сварочную дугу.

Ражный отошел в сторону, проморгался от схваченных "зайцев" и заметил еще одно зарево. Прыгая по трубам, он добрался до сварщика и без всяких сорвал с него маску. На красной и хорошо подкопченной роже возникло недоумение.

- Верни Молчуна! Башку оторву! И этот был невыносимо похож на Героя, но разинул черный рот и заорал:

- Тебе чего, мужик?! Не видишь, на рекорд иду?! Ходят тут, бездельники!..

- Витя, ты меня узнаешь? - попытался он заглянуть в глаза.

- Кого узнавать-то?!

- Меня!.. Мы же с тобой... сегодня днем встречались!

- Ну, блин! Какие-то полудурки тут еще ходят! - возмутился тот. - Я варю. Видишь, варю!!

Тогда он отскочил в темноту и огляделся. По всей нитке газопровода сверкали огненные сполохи, напоминая тяжелый оборонительный бой против незримого противника. К следующему сварщику, соединяющему трубы в плети на бруствере траншеи, Ражный зашел спереди, вырвал огненное жало и сдернул маску.

- Витюля?!

- Ну? - испуганно затрепетал он.

- Где Молчун?!

- Какой молчун?..

Ражный врезал ему слегка, но между глаз. Сварщик рухнул в траншею, заполз под трубы. - Не знаю!.. Не убивайте! Ничего не знаю!..

- Ты же Витюля?

- Ну я Витюля...

- Верни волка! Куда ты спрятал его? Опять в свою каморку?

- Я электроды брал, волка не брал, - уже откровенно заревел сварщик.

Герой даже в самые трудные времена не был таким плаксивым и жалким. Ражный понял, что в очередной раз ошибся, однако почувствовал, как начинает обрастать шерстью.

- Прости, брат, - сказал он в траншею и пошел вдоль нее.

У остальных он ничего не спрашивал и тем более никого не бил - просто срывал маски и смотрел в лицо. Создавалось ощущение, что Герой размножился и вершит трудовой подвиг.

- Витюля?! Герой?! - напоследок безнадежно крикнул он, и голос, усиленный трубой, разнесся на многие версты, однако никто не услышал - не погасла ни одна электрическая дуга. Или не хотел слышать...

Назад Ражный шел по дороге и все еще не оставлял надежды найти Молчуна, озирался по сторонам, бросался на каждое движение в траве и кустах, но видел то вспугнутого зайца, то бродячую собаку или жирного, неспособного летать ворона...

Он сразу же направился к холмам, на которых обитали Ослаб и Пересвет. Душа была настолько переполнена острыми, сильными чувствами, что он без всякой подготовки в любое мгновение мог воспарить нетопырем, и приходилось время от времени приземляться, дабы не потерять опоры под ногами. Бывший дом Гайдамака он обогнул стороной, по полю, однако едва приблизился к подножию холма, заметил, как мелькнула в молодом дубовом подросте серая молния, закричал:

- Молчун! Молчун!..

Он достиг леса, и в этот миг из-за крайнего дерева вышла суженая, несмотря на то, что окончательно рассвело, держала в руках зажженную свечу.

- Здравствуй, - подняла огонь над головой, будто освещая Ражного. - Что же ты вчера постучал и ушел? А я ждала...

Он вздрогнул при ее появлении, и дрожь эта помимо воли оторвала от земли.

Оксана сделала два шажка к нему, посмотрела в лицо.

- Ты все такой же, красивый... А я? Неприглядная стала? Испугался?

Она расцвела и стала прекрасной. И одновременно, недостижимой.

- Почему ты ходишь днем со свечой? - спросил он то, что пришло в голову.

- Все время зябну и греюсь от свечи, - вдруг погрозила пальцем. - Не хитри! Не об этом ведь спросить хотел... Ладно, молчи, не спрашивай, а меня послушай. Не ходи к Ослабу! Он с тобой говорить не станет - сразу слово свое скажет и в руки опричников отдаст. Ждут тебя уже в Судной Роще! И казнь определена!.. Поворачивай назад и ступай бродяжить по миру.

- Благодарю за совет, - вымолвил Ражный, ощущая, как льется из глаз ее неизбывная печаль. - Но я вглянуть на него хочу. Хочу услышать его слово.

- Казнить тебя станут! За что, ты сам знаешь. И не надейся, не услышит тебя Ослаб на судилище! Не примет оправданий. Забьют в вериги, отправят в Сирое Урочище до скончания дней! Цепи на тебя заготовлены, в кузнице лежат... Помнишь, где ты подкову мне выковал? - она достала подкову. - Не принесла она счастья... Послушай же на этот раз, не ходи в Судную Рощу.

- Как не пойти, если сам Ослаб позвал? Может, и не доведется более посмотреть на него...

- Вижу, идешь-то не любопытства ради...

- Не из любопытства.

Она погрела руки над свечой, вздохнула вдруг по-девичьи легко.

- Коли так - иди. Заковывать в вериги ко мне приведут. А я заклепки поставлю тонкие, из плохого железа. Порвешь их и уйдешь, когда вздумаешь...

- Вот за это спасибо, - Ражный потянулся к ее руке, но Оксана дернулась и чуть не погасила свечу.

- Не прикасайся ко мне!.. Иначе я выпью твою силу. А она тебе еще понадобится...

Само существование Ослаба, сама фигура этого старца была, пожалуй, самой таинственной, сакральной частью Сергиева Воинства. Некоторые вольные араксы, ведущие более мирской, бытовой образ жизни, никогда с ним не встречались и закономерно считали его некой притчей, мифом, символом, которого нет на самом деле, что он - сосредоточение мудрости, своеобразный духовный канон, по которому полагается жить защитнику Отечества и с помощью коего воспитывать новое поколение. Он носил не имя, данное от рождения, а титул, как и Пересвет, и потому казался слишком отстраненным и далеким, но все отлично знали и толковали этот титул - Ослаб (с ударением на последний слог), и означал он ослабленного человека. Разумеется, физически ослабленного, для усиления другой ипостаси - духовной.

Считали, что Ослаб, как традиционный соуправитель Засадного Полка, появился при Сергии Радонежском, который лично и через учеников своих, собирая иноков в воинские монастыри - не простых крестей, черносошенных смердов, не богатырского телосложения людей, а иных - дерзких, ярых, своевольных, среди которых были всякие, большей частью, лихие разбойники, по природе своей обладающие воинским духом и удалью. Ему не нужны были смиренные молельники, боязливые и робкие перед жизнью и Богом, напротив, и потому, дабы испытать их возможности, а потом привести к чувству, требовался духовный полководец, способный пробудить в них не силу, коей было в избытке, но Ярое сердце. Так вот, преподобный испытывал найденных и приведенных в монастыри послушников с помощью слабосильного, но досужего умом старца Ослаба (более известного, как Ослябя), который ведал способ достижения высшей духовной власти в умерщвлении плоти.

Но не тот способ, что был известен в то время, пришедший вместе с христианской верой из Византии - долгим, чаще всего, безуспешным смирением плоти через посты, лишения и молитвы; иной, более древний, уходящий корнями в скифские времена, в библейский период, когда еще знали и на себе испытали силу и мужество северного народа Магога - народа, еще не утратившего образ ими подобие Божье.

Никто не делал специальных изысканий в этом направлении, однако существовал огромный, внутренний фольклорный пласт, отчетливо доносящий истоки происхождения традиций, впрочем, как и происхождение родов, обычаев и нравов, строго соблюдаемых в Воинстве.

Мать Ражного была из мирских женщин, хотя не совсем и так, поскольку вела свой род от старообрядцев никонианского раскола, причем принадлежала к толку истовых, верных своей вере и упрямых людей, не признающих никакую власть, кроме Божьей. Из этого толка араксы брали невест, чтобы освежить кровь, и отдавали своих девственниц за староверов с той же целью. Ражный не помнил матери вообще; она умерла во время родов, что случалось с мирскими женами араксов не так редко, ибо родить богатыря весом до шести килограммов безболезненно могли лишь родовитые дочери поединщиков. А вскормила и воспитала его вторая жена отца - Елизавета, пришедшая из рода крестей. Она знала тысячи сказов, баллад и сказок о Сергиевом Воинстве и не только о нем; и слушать ее было интересно что в двух-, что в двадцатилетнем возрасте. Так вот, судя по этим преданиям, Ражный сделал вывод, что такое явление, как Ослаб, восходит к древним скифским временам, ибо оно полностью отождествляется с Гогом - князем северного богатырского народа Магог. Во всех сказках о военных походах этого народа на восток, его князь Гог был ослабленным по особому ритуалу: ему распаривали руки и ноги в "немтыре" - горячем отваре травы, от которой немели, становились бесчувственными мягкие ткани, после чего он сам подрезал себе сухожилия, и так, чтобы оставалась возможность передвигаться, ездить на коне, совершать руками нехитрые действия. Но нельзя было владеть ни мечом, ни другим оружием, ни даже ударить кулаком. Если сухожилия срастались и крепли, то князь подрезал их снова или слагал с себя верховную власть. Когда же они рвались, Ослаб был обязан сложить свои полномочия, и не по причине своей неподвижности; разорванные сухожилия означали, что духовный управитель управлял не только словом...

Точно такой же ритуал совершал инок, которого на тайном соборе пожизненно избирали Ослабом.

Главным оружием Гога и Ослаба оставалось вещее слово.

Ослаб не только вершил суды и управлял духовной жизнью Воинства; обязанности походного судьи, прокурора и полкового священника занимали времени меньше, чем основной его труд - Радение о будущем. Здесь он становился предсказателем, оракулом, астрологом, тонким аналитиком и ретивым молитвенником. Прежде чем протрубить Сбор Засадного Полка, Ослаб должен был получить благое слово Преподобного Сергия, который денно и нощно молился на небесах за все русское воинство.

Именно для Радения о будущем Ослаб собирал опричину, бывшую ему глазами и ушами. Он никогда не выходил в мир из своей кельи, расположенной неподалеку от боярских хором, за исключением момента, когда объявлял Сбор Засадному Полку. А так обычно довольствовался тем, что ему приносили приближенные араксы и иноки, которых он рассылал по всему свету.

Его вотчиной была Судная Роща, где старец не только судил и наказывал провинившихся араксов; здесь, как в глубокой древности, вершились все самые важные праведные дела и принимались судьбоносные решения.

На древе Правды в Судной Роще не было живого места от жертвенных знаков, когда-то вбитых, вколоченных в его ствол. Ражный стоял под ним и слушал, как трещат и лопаются живые волокна...

Суд начался в тот же миг, как появился Ослаб - глубокий медлительный старец в черной рясе схимо-монаха. На вид он был иссохшим, утлым, выветрелым от времени, однако былую мощь выдавал низкий, далеко не старческий голос и жесткие на вид, длинные седые волосы, охваченные главотяжцем. Бороду он не носил, дабы лицо было всегда открытым, но не брил ее, а выщипывал суровой нитью. Взгляд его казался самоуглубленным и, верно, оттого расплывчатым, неуловимым; в руках Ослаб держал костяные четки, увенчанные крестообразным мечом.

Утро было яркое, морозное, вздымающееся над землей солнце пробивало косыми лучами облетевшую дубраву, и густой иней, лежащий на черных ветвях, наливался густым багрянцем, создавая впечатление безмолвного и холодного пожара. Ражный стоял босым на ледяной земле и голым по пояс: перед судом Ослаба представали без всякой защиты. Но повинуясь внутренней потребности скрыть уязвимое место, он встал плечом вперед, отведя правый бок из-под взора старца.

Иноки, приведшие Ослаба в Судную Рощу, тотчас же удалились - верховный суд Сергиева Воинства не имел ни присяжных, ни приставов, ни секретарей; он происходил, как поединок, один на один. Не осужденный, не подвергнутый казни и не закованный еще в вериги, с появлением старца Ражный ощутил на себе невероятно тяжкий, прижимающий к земле груз. Не входя в раж, он чувствовал, как от него исходит мощный поток подавляющей энергии: Ослаб словно приземлил его, повязал незримыми цепями и теперь держал на растяжках, как держат дикого медведя.

- Кто ты, араке? - сходу спросил Ослаб, и опершись на рогатый посох, чуть приспустился на подогнутых ногах.

- Вотчинник из рода Ражных, внук Ерофеев, сын Сергиев, именем Вячеслав, - ответствовал он, как подобает.

- Сын Сергиев, - зацепился судья, - Помню твоего отца, достойно боярил. Но путь свой не в иночестве закончил, мирской дорогой отправился...

- В последней схватке он получил увечье, - осторожно попытался защитить отца Ражный. - Рука отсохла...

Старец недовольно вскинул брови.

- Но умер он не от увечья - от мирской болезни сердца. Не слышал я еще, чтобы араке погибал от инфаркта... Давал он наказ - беречь Ярое сердце?

- Давал...

- А ты не исполнил наказа и утратил воинский дух. - Ослаб сделал три шага, приблизился настолько, что посох его уперся в землю между босых ступней. - Возле тебя волк очеловечился, а диких зверей заводят, чтобы самому озвереть... По моему настоянию боярый муж свел тебя на ристалище со Скифом. Я испытал тебя, араке, и убедился в том, что приносили мне опричники. У тебя не хватило ярости, чтоб одолеть инока. Ты открылся миру, и он пьет твою силу.

- Я в миру живу, Ослаб! В миру, который мучается и страдает от телесных и душевных болезней. Мне трудно взирать на него безучастно...

- И ты вздумал исправить его? Излечить болезни? - старец будто еще крепче потянул за незримые цепи, придавливая к земле. - Ты воскресил мирскую девицу, отогрел ее, отдал огонь своего сердца, но чего достиг? Ты вторгся в сакральное, чтобы спасти одну жизнь, и погубил две чистых души. Что теперь станет с этими безумными братьями?.. Нельзя искушать мир чудотворством, араке, нельзя искушать его жалостью. Твой род владеет таинством Ража, вы способны летать нетопырями, видеть чувствами, но не над миром след подниматься в небо - над полем брани. И зреть не боль и страдания супостата - его уязвимые места. Ибо ты воин Засадного Полка, защитник сего мира, а не лекарь. Коли так, то где же твое Ярое сердце и Ярое око? Разве Преподобный лекарей сбирал под сень монастырей и ставил под свои стяги на поле Куликовом? Оставь миру мирское. Ты Сергиев воин, хранитель русского воинственного духа. Что станет с Воинством, если мы станем хлопотать об устройстве мирской жизни?

- Меня учил отец - Ярое сердце - это солнечное сердце, - проговорил Ражный, - Впрочем, как и Ярое око...

- Потому он и умер от инфаркта, - перебил судья. - Разве солнце - это только свет и тепло? Разве его стихия не сжигает заживо? Не превращает в пустыню плодородные долины, не сушит рек, не насылает потопы, разрушая вечные льды?.. Ярое сердце - грозное сердце, так заповедал Преподобный Сергий. Иначе бы не выжило его Воинство, давно бы расстриглось, растворилось в миру, развеялось пылью. А вместе с ним и Русь давно бы канула в небытие, сгинув под пятой бесчисленных врагов... Храбрость, мужество, отвага - это все для мира, это его утехи. Для засадника же только Ярое, грозное сердце! Потому Воинство и нуждается в ином, монастырском житье и послушании, чтобы не растратить его в мирской суете. Ты не следовал этой заповеди, внук Ерофеев, и не заметил, как сам погряз в том, что призван всего лишь защищать.

- Нельзя войти в реку и не замочиться...

- Можно! - оборвал его Ослаб. - В этом и есть суть Воинства! К ярому вотчиннику оглашенные и близко подступиться не смеют, а твое Урочище обложили со всех сторон, самого чуть не пленили...

- Осаду я снял...

- А должен был не допустить ее! Карать беспощадно всех, кто по злому умыслу посмел приблизиться к вотчине! Дабы содрогнулся и устрашился всякий, посягнувший на тайну существования Воинства. Этому учил тебя отец?

- Учил... Но среди оглашенных было много безвинных, случайно вовлеченных, слепых...

- И ты решил отделить зерна от плевел? Судьей возомнил себя?.. Ты, Сергиев воин! Воин Полка Засадного! А полк сей тем и силен, что бьет внезапно, безжалостно и всегда из засады.

- Я не смогу быть жестоким к миру, - признался он. - Как весь мой род... Я вижу и чувствую все его пороки, его низость и падение; иногда я его ненавижу и презираю за проявление алчности, вероломства, продажности и рабской покорности. Порой мне кажется, мир обойдется и без Сергиева Воинства, поскольку жестокость достигла такого уровня, что он сам готов принять на себя все страшные грехи и купаться в крови. Не во вражеской - в братской, разделившись надвое и поднявшись друг против друга. Зачем такому миру Засадный Полк? И мне хочется, рыская волком, резать его беспощадно... Но стоит взмыть над головами людей, которые еще называют себя русскими, и нет ничего на душе, кроме жалости. Россия обратилась в Сирое Урочище, а мир - в калик перехожих. Личность каждого поделена на полторы сотни миллионов, а это почти ничто! Я вижу безликий мир, и оттого мне жаль его еще больше.

Ослаб переступил с ноги на ногу и чуть приподнялся, подтянув к себе посох.

- Разве не было в нашем Отечестве подобного, внук Ерофеев?.. Было такое время на Руси. Но протрубил Сбор Ослаб, в миру носящий имя князя Пожарского, и Пересвет Козьма Минин повел Сергиево Воинство на супостата... Я слышу отчаяние в твоих словах, араке, а оно приходит к засаднику тогда, когда исчезает из сердца ярость. Мне тяжко судить тебя, сын Сергиев. Коль не был бы ты последним из рода Ражных, не говорил бы с тобой - отправил каликом сирым, а то бы в вериги обрядил, дабы исторгнуть из тебя мирской дух. Но кто же станет летать нетопырем над полем брани?.. Не могу придумать наказания. Может, и вовсе пощадить тебя, в мир отпустить?

- В мир не уйду, - заявил Ражный. - Лучше уж в Сирое Урочище...

Ослаб отпустил свои цепи.

- Калик ныне довольно что в миру, что в Воинстве - Ярых сердец недостает... Жди моего последнего слова!

И сейчас же возле старца появились два опричника, подхватили его под руки и повели. Ражный остался под древом Правды и думал, что так и придется стоять, пока старец не огласит приговор, однако персты Ослаба вернулись, наложили на руки смирительную цепь, голову повязали кумачовой лентой и из Судной Рощи привели в сруб, где осужденные ждали решения судьбы своей. И железа, и лента, и сам затвор имели символическое назначение; он мог спокойно сбросить оковы, перелезть через невысокую стену и уйти на все четыре стороны; никто бы не стал ни разыскивать, ни возвращать, ибо ушел бы не из Урочища - из лона Засадного Полка, став мирским человеком.

Он просидел в затворе до вечера, и с сумерками начались искушения - суд не заканчивался под древом Правды. Сначала пришел к срубу тщедушный от древности инок - хоть и сухожилия не подрезаны, а шел и ветром качало.

- Знавал я деда твоего, Ерофея, - прошелестел он. - Тут слышу, внука его судили и в затвор спрятали... Уходить тебе надобно, не дожидаясь последнего слова. Оно и так известно - быть тебе каликом перехожим. А их сейчас в Сиром Урочище добрых полсотни. Вот и поделишь ты себя на столько частей - что останется?.. Уходи, я вот тебе руку подам!

- Спасибо за совет, - старости поклонился Ражный. - Пятидесятая часть - это еще не пыль, не понесет ветром, как мирского человека.

- Суд-то ведь сотворился не праведный, - зашептал инок. - Ослаб из ума выжил! Где ему судить и о Воинстве радеть? Стряхни железа и беги, покуда время есть. Ты ведь единственный продолжатель рода, об этом след подумать. Каликам нельзя жениться, дабы калик не плодить, а ты еще молод, холост и сына не родил...

Ражный вспомнил суженую, и затомилось сердце... После него, уже в темноте, пришел совсем молодой араке, может, ровесник Ражному - с оглядкой и испуганным задором в глазах.

- Сейчас только о тебе и говорят. Как ты Скифа в кулачном одолел! Никто же не видел его в бою, один ты с ним сходился. Говорят, на лету перехватил его науку и теперь ею владеешь. Научи! Я в долгу не останусь - отведу от тебя и казнь, и гнев Ослаба.

- Я его внук!..

- Ступай к Скифу, проси его.

- Да он в могилу с собой унесет - никого не научит!

- А я не могу... Видишь, в железах.

- Я сниму их! И скажу деду об этом!

- Не ты надевал, брат...

Ближе к полуночи явился опричник, что под видом стареющего инока Радима приходил к Ражному в Урочище.

- Выведал я, какое слово скажет Ослаб, - сообщил он. - Вериги на тебя возложить и каликом в Сирое Урочище отправить. На заре придут за тобой, в кузницу поведут.

- Пусть сам скажет, а я повинуюсь его слову и казнь приму, - смиренно ответил Ражный.

- Врешь ведь, не хочешь в цепи!

- Не хочу. Но и в мир не хочу.

- Есть выход - ступай бродяжить по свету, - посоветовал Радим. - Останешься в лоне Воинства, а когда вернешься из странствий, Ослаб уж другой будет, а дважды за один грех не судят.

- Я бы пошел, - тоскливо вымолвил он. - Да ведь бродяжат-то от переизбытка ярости, когда тесно становится в Засадном Полку.

Далеко заполночь Ражный увидел из оконца мерцание свечи и в самом деле чуть не сбежал из затвора.

- И ты пришла искушать? - спросил он горько.

- Нет. Ждала, когда перестанут ходить искусители, - сказала суженая. - Боялась, поддашься и уйдешь...

- Зачем же пришла?

- Сначала хотела разделить твою участь. Забили б тебя в вериги - пошла бы за тобой в Сирое Урочище, - призналась Оксана. - Честно сказать, ждала... Хотела заклепать на тебе цепи и себя приковать к ним. И пойти так... Не бойся, не отяжелила бы груз твой, напротив, половину бы на себя взяла... Да не достались вериги ни тебе, ни мне. Обманули искусители...

- Что же мне грозит?

- А тебя, суженый, убить хотят, - свеча затрепетала в ее руке. - Ослаб назначил казнь лютую - поединок.

- Достойная казнь! - Ражный засмеялся. - И мечтать не смел!.. Но с кем поединок?

- Мой дед сказал, поехали в Сирое Урочище с верижника цепи снимать, чтоб против тебя выставить. Есть там калик один буйный, по прозвищу Нирва. Не человек - зверь, столько, говорят, народу безвинного сгубил. На ристалищах двух араксов до смерти задавил...

Дата добавления: 2015-08-05