Студопедия
Случайная страница | ТОМ-1 | ТОМ-2 | ТОМ-3
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатика
ИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханика
ОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторика
СоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансы
ХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника

ГЛАВА IV 5 страница

Читайте также:
  1. Bed house 1 страница
  2. Bed house 10 страница
  3. Bed house 11 страница
  4. Bed house 12 страница
  5. Bed house 13 страница
  6. Bed house 14 страница
  7. Bed house 15 страница

Мы благополучно ушли от немцев из Парижа 6 июня, но они пришли в Виши почти вслед за нами, тоже нежданно-негаданно. При их приближении кто мог торопился уйти из Виши — пешком, на велосипеде, на машине. И мне с женой знакомый, располагавший двумя свободными местами в автомобиле, предложил уехать вме­сте с его семьей. Но ехать надо было «в неизвестность» и в даль­нейшем предстояло неминуемо маршировать, а это было совершен­но не по силам жене. И, не без сожаления, мы решили остаться на месте, тем более, что охотников занять наши места было сколько угодно.

В ночь, когда немцы вступили в Виши, население не спало. То и дело хлопали ставни и слышались выкрики: „Ils viennent, ils viennent!.," Но то были не те немцы, которые прославились позднее своими зверствами. Те две недели, что они пробыли в Виши, они держались прилично, чего не скажешь о многих из их француз­ских компаньонках, легко и открыто поддававшихся чарам немец­ких кавалеров. Помимо этого, завоеватели занимались скупкой все­го, что находили в магазинах, и невинным катанием, распевая пес­ни, по реке Аллье.

Совершенно неожиданно очутившись под властью Гитлера и не зная заранее, какой она будет и как долго продлится, я поспешил уничтожить всё, меня компрометирующее. Так погиб и экземпляр „Léon Blum", присланный мне Блюмом — из тех, кажется, пяти, ко­торые издательство Фламмарион отпечатало специально для него на особой бумаге, — с весьма лестной для автора надписью Блюма.

После того, как, так называемое, правительство Виши арестова­ло Блюма в половине 1940 года, его, как известно, судили военным судом в Риоме, и в 1942 году, без того, чтобы довести суд до конца, увезли в Германию. Попав в Бухенвальд и по счастливой случай­ности избежав участи Манделя, он в 1944 году был освобожден американскими войсками. В 1946 году он приехал в Вашингтон и Нью-Йорк, где Еврейский Рабочий Комитет устроил в его честь тор­жественный завтрак. Я был в числе приглашенных и в кратком {119} разговоре с Блюмом сказал ему о судьбе, постигшей книгу о нем, и по­просил сделать надпись на принесенном мною обыкновенном экзем­пляре. С обычной своей, личной и французской, любезностью Блюм, конечно, согласился, не отказав себе в удовольствии отметить не­уместность моего обращения к нему иронической надписью: «Доро­гому» такому-то «от вернувшегося из Бухенвальда специально для того, чтобы сделать эту надпись». Следовала подпись.

Постепенно и при наличности оккупантов установился свой по­рядок времяпрепровождения. Все представлялось неопределенным, смутным, тревожным. Те, с которыми мы общались, острее воспри­нимали продвижение Гитлера на западном фронте, нежели его ок­купацию Виши. Раза два в неделю мы навещали Милюкова, и тог­да разговоры и споры заходили о перспективах, которые предсто­ят с дальнейшим развитием войны. Один Милюков оставался опти­мистом, упрямо повторяя, что не потерял веру в Англию: «Это — твердый орешек, его легко не раскусишь». Ему вторил его неизмен­ный поклонник, журналист Поляков-Литовцев: «А я верю Павлу Николаевичу...» Все остальные, не исключая и меня, были песси­мистами: никому не приходило в голову, что коварство Гитлера по отношению к союзному «Советскому Союзу» обернется гибелью Гитлера.

Встреча в Виши восстановила наши отношения с Милюковым, испортившиеся после закрытия «Русских Записок» и его отъезда из Парижа. Причиной тому было нападение Советского Союза на Финляндию, вызвавшее его исключение из Лиги Наций. Эмигрант­ское общественное мнение осуждало агрессора, Советскую власть, и сочувствовало Финляндии. Таково было отношение эмигрантской печати, политических деятелей и виднейших представителей рус­ской литературы.

За подписями 3. Гиппиус, Тэффи, Бердяева, Бу­нина, Б. Зайцева, Алданова, Мережковского, Ремизова, Рахманино­ва, Сирина был опубликован краткий «Протест против вторжения в Финляндию». В нем, между прочим, говорилось: «Позор, которым снова покрывает себя Сталинское правительство, напрасно перено­сится на порабощенный им русский народ, не несущий ответствен­ности за его действия... Мы утверждаем, что ни малейшей враж­дебности к финскому народу и к его правительству, ныне геройски защищающим свою землю, у русских людей никогда не было и быть не может». Протест «против этого безумного преступления» был напечатан в «Последних Новостях» 31 декабря 1939 года. Ми­люков же был в числе незначительного меньшинства в эмиграции, которое оправдывало нападение на Финляндию патриотическими мотивами. Жизнь вскоре сняла с порядка дня вопрос о Финляндии. Это повторилось и получило гораздо больший резонанс позднее, когда проблема патриотизма вызвала острую полемику Милюкова со мной (об этом во 2-й части книги.).

Житие наше под немцами длилось недолго — недели две. И так же неожиданно, как явились, немцы исчезли — без предупреждения {120} и без шума. Говорили, что это вызвано было личным одолжением Лавалю, коммерчески заинтересованному в целебных и доходных источниках Виши. Как бы то ни было, но Виши, не выходя из сфе­ры подчинения Гитлеру, оказалось в, так называемой, «свободной» зоне Франции. Это, конечно, облегчало положение, но и только. Ког­да 17 июня, проходя по улице, я услышал радио, которое передава­ло первое обращение нового премьера Петэна к населению, я оста­новился.

«Маршал Франции» не был красноречив или многосло­вен, он был банален. Прославленный защитник Вердена в первую мировую войну теперь выражал недвусмысленно готовность капи­тулировать, несмотря на упоминание о «долгих военных традици­ях», «замечательной» французской армии, ее «великолепном сопро­тивлении», «выполненных по отношению к союзникам обязатель­ствах» и прочем. Это было во введении, а существо совсем в дру­гом: «С тяжелым сердцем говорю я вам сегодня, что мы должны прекратить борьбу. Этой ночью я снесся с неприятелем и запросил его, готов ли он вступить в переговоры с нами как с воинами и пос­ле битвы, которая велась честно, намерен ли он положить конец военным действиям?..»

Речь Петэна не убедила Гитлера. Но она была достаточно убе­дительна для меня в том смысле, что во Франции мне не место. Надо куда-то уезжать. И Америка была естественным пунктом при­тяжения. В тот же день я послал прошение о визе мне и жене аме­риканскому консулу в Лионе — ближайшем к Виши местопребы­вании консула. Лионский консул отослал нас по месту постоянно­го жительства к американскому консулу в Париже, куда ехать было, конечно, более чем рискованно. Так вопрос о визе повис в воз­духе без того, чтобы у нас были какие-либо перспективы ее по­лучить.

В это время мне сказали, что в Нью-Йорк собирается ехать группа социал-демократов во главе с лидером меньшевиков Даном, находившимся тоже в Виши. Я решил отправиться к нему и пред­ложить себя в качестве секретаря. Это было, мягко выражаясь, бо­лее чем наивно: я был не первый и не единственный, желавший в это время покинуть Францию и попасть в Америку; надо было за­быть традиционное для правоверного марксиста, скажем, «неполно­ценное отношение» ко всем политическим деятелям не марксист­ского толка; и, может быть, главное — надо было не знать лично Дана, чтобы обратиться к нему с подобного рода предложением. Все­го этого я не учел, не знал, забыл, когда пытался объяснить Дану, почему хотел его видеть. В ответ мне было преподано, что в Аме­рику собеседник не убегает, как другие, а едет на политическую ра­боту и т. д. Я выскочил как ошпаренный в возмущении не только этим «учителем жизни», но и собой, унизившимся до обращения к нему.

Я считал себя в безвыходном положении, когда из письма товарища, попавшего из Парижа в Марсель, неожиданно узнал, что за нас — русских и иностранных социалистов, главным образом евре­ев и других, которым угрожала опасность со стороны наци, — под­нялась в Соединенных Штатах кампания в пользу предоставления {121} права въезда в США без обычных сложных формальностей. Я этой вести не хотел — не решался — верить, столь невероятной она мне казалась. Время было военное, и, хотя США еще не вступили в вой­ну, такое попустительство граничило с «чудом».

Именно оно и случилось. Нью-йоркским меньшевикам и эсерам, причастным и не причастным к Еврейскому Рабочему Комитету, удалось через Комитет воздействовать на председателя Американ­ской Федерации Труда Вильяма Грина, а тот в свою очередь обра­тился уже непосредственно к президенту Рузвельту. Последний считался с мнением Грина и, в порядке исключения, предписал вы­дать разрешения для въезда в США по спискам, утвержденным Ев­рейским Рабочим Комитетом. В эти списки наши друзья и едино­мышленники включили известных им лиц во Франции с семьями, не перечисляя часто даже по имени тех — особенно детей, — кому, по их убеждению, надлежало предоставить право въезда в США.

Убедившись, что сообщение об американских визах достоверно и что мы с женой значимся в том же списке № 1, как и отбываю­щий в Америку со специальным якобы назначением Дан, мы стали готовиться к отъезду. Но до того мне довелось быть свидетелем пе­чального празднования официальной Францией взятия Бастилии 151 годом раньше.

Виши случайно оказалось постоянной столицей нового, вишийского режима. При переговорах немцы обещали, что правительство Петэна скоро получит возможность вернуться в Париж. Но это обе­щание, как и многие другие, не было выполнено. Военные действия немцами были приостановлены 24 июня, а 4 июля открылось в Ви­ши Национальное Собрание. Большинством 569 голосов против 80 при 17 воздержавшихся на объединенном Собрании Палаты Депу­татов и Сената 10 июля 1940 года положен был конец Третьей рес­публике 1875 года. Маршалу Петэну предоставлено было право об­народовать новую конституцию и осуществлять полноту законода­тельной и исполнительной власти, то есть полномочия абсолютного монарха или неограниченного диктатора. И 14 июля, вместе с мно­жеством других жителей Виши, постоянных и случайных, глядел я на традиционный военный парад, который принимал Петэн. Тут же можно было видеть Лаваля, Маркэ, перекинувшегося от социа­листов в лагерь Лаваля, и других членов правительства, мне не­известных.

Это было печальное и довольно жалкое зрелище. Перед обла­ченным в генеральскую форму первой мировой войны героем Вер­дена продефилировало несколько сот солдат, у которых на лицах видна была не только физическая усталость, но как бы и недоуме­ние от праздничной видимости грустной действительности. Памят­ник павшим во время победоносной для Франции первой войны слу­жил как бы контрастом павшим и двум миллионам плененных тор­жествующим противником в этой, второй.

Почти все русские эмигранты, с которыми я встречался в Ви­ши, очутились позднее в Америке. Одним из очень немногих исклю­чений был Милюков, отказавшийся уехать не только в силу {122} возраста, — хотя, известный Америке, он мог бы там занять универ­ситетскую кафедру немедленно. Мы простились очень дружески, даже сердечно. Думаю, что и он не предвидел в половине 1940 года, в апогее торжества Гитлера, что через год с небольшим союзник Сталина вторгнется в Россию, а он, Милюков, напишет свою «Прав­ду большевизма» в противовес моей «Правде антибольшевизма» (Об обеих статьях — во второй части книги.).

В Виши мы попали в тот же день, что покинули Париж, и про­были там до половины августа. Уехать из Виши не представляло затруднений, как и приехать в Марсель. Зато на вокзале в Марсе­ле нас ждала полиция, которая противилась тому, чтобы мы поки­нули вокзал, а требовала, чтобы мы проследовали, куда хотим, но дальше, так как Марсель переполнен, а у нас не паспорта, а лишь «проходные свидетельства» (laisser passer, a pass). Не помню уже, как удалось нам взять это препятствие, за которым последовали другие. В Марселе власти не давали выездной визы из Франции, пока не будет представлена въездная в другую страну; а испанский консул не довольствовался представлением въездной визы в Аме­рику без предъявления ему въездной визы в Португалию. Все эти барьеры были пройдены благополучно, затянув лишь отъезд на ме­сяц с лишним. И каждый раз, когда мы брали очередное препятст­вие, невольно вспоминалось с благодарностью, как легко и просто все обошлось у американского консула, снабдившего нас подобием некоего удостоверения личности с узаконением права на въезд в США. Американский консул не требовал от нас и нам подобных пас­портов, метрик или других документов, довольствуясь любым удо­стоверением, что явившееся к нему лицо носит имя, которое зна­чилось в телеграмме № 82 Государственного Департамента от 6 июля 1940 года.

Президенту Соединенных Штатов, вероятно, нелегко было иметь дело с бюрократами из Государственного Департамента. Те никак не были подготовлены к тому, чтобы понять, что нашествие Гитле­ра на Францию, как в свое время овладение Россией Лениным, — события экстраординарные, не предусмотренные нормальным кон­сульским правом. И они не могли, конечно, одобрить процедуру вы­дачи «виз», предложенную Грином. Компромисс между пожеланием президента и недовольством чинов ведомства был найден в том, что право въезда в США было предоставлено без всяких формаль­ностей, но — по «неэмигрантской визе». На огромном двухстраничном печатном бланке, озаглавленном «Прошение (Application) о неимигрантской визе», которое каждый из нас должен был подписать, имелась ссылка на слова «Иммиграционного акта 1924 г.»: «Я — вре­менный посетитель и намерен покинуть Соединенные Штаты в ожидании предоставления иммиграционной визы». Освобождение от необходимости представить паспорт или другие документы име­ло особенно большое значение для тех, кому французская полиция, как нам в Виши, не вернула их нансеновских удостоверений личности.

{123} Когда я ехал во Францию в 1919 году, я располагал общественными деньгами — Земско-Городского Союза — и не имел ни гроша своего. Уезжая через 21 год из Франции, я оказался почти в таком же положении материально: опять имел не свои средства, а остав­шиеся в кассе «Русских Записок» и принадлежавшие Павловскому. К счастью, наши американские друзья озаботились не только о раз­решении нам въезда в США, но и о практическом осуществлении этого: об обеспечении путешествия — сухопутного от Марселя до Лиссабона и океанского — и финансировании нашего существова­ния за это время. Эти средства шли от Еврейского Рабочего Коми­тета и Еврейского Колонизационного Общества — Хайаса.

Сколько уплатил Комитет за законтрактованные для перевоза всех нас и нам подобных пароходы, мне осталось неизвестным. Знаю только, что путешествовали мы на греческом пароходе «Новая Эллада» сравни­тельно комфортабельно, мы с женой имели даже отдельную каюту, и за это я возместил — позднее, конечно, — 300 долларов Рабочему Комитету. Колонизационному же я так и остался должным 1500 французских франков, выданных нам для существования и проез­да до Лиссабона Далиным, заместившим Николаевского в роли представителя не то Рабочего Комитета, не то Хайаса для раздачи денег уезжавшим из Марселя.

Через Испанию мы, можно сказать, промчались. Остановились только для ночевки в Порт-Бу, на испанской стороне границы с Францией, и в Мадриде на три дня, чтобы три раза навестить неза­бываемое Прадо. Зато в Лиссабоне пришлось застрять надолго в ожидании возвращения «Новой Эллады» из Нью-Йорка после до­ставки первой партии наших товарищей и друзей, открывших серию новой разновидности эмигрантов — «квалифицированных», если употребить этот эпитет в уголовно-правовом смысле, как усугублен­ное эмигрантское состояние: эмигрировавших от двукратного тота­литаризма — ленинского и гитлеровского.

Кроме общего обозрения необычайно красивого Лиссабона на главных, показных, улицах, за которыми в боковых ютилась бедно­та — босые женщины, с младенцами за спиной и всевозможным грузом на головах, ничего в Португалии повидать не пришлось. Сво­бодное время ушло отчасти на то, что я более или менее научился понимать португальские газеты, что было тем труднее, что родст­венную португальской испанскую печать я понимал. В Лиссабоне нами «ведал», вернее, о нашей отправке хлопотал, представитель Хайаса, известный общественный деятель, знаток еврейской эко­номики и эмигрантской практики И. М. Дижур. Что мог, он делал отлично, не только со знанием дела и добросовестно, но и «с ду­шой». Но ускорить отправку зависело не от него.

В начале октября мы погрузились на пароход, который увез нас в пять часов утра, так что мы простились с Европой, даже не заме­тив этого, — во сне. Некоторые из нас навсегда, мы с женой на 9 лет, о которых можно сказать: всего на 9 лет и ставших фактиче­ски — целыми и какими 9 годами!

 

{127}


Дата добавления: 2015-08-05; просмотров: 53 | Нарушение авторских прав


Читайте в этой же книге: Часть I | ГЛАВА I | ГЛАВА II | ГЛАВА III | ГЛАВА IV 1 страница | ГЛАВА IV 2 страница | ГЛАВА IV 3 страница | ГЛАВА II | ГЛАВА III | ГЛАВА IV |
<== предыдущая страница | следующая страница ==>
ГЛАВА IV 4 страница| ГЛАВА I

mybiblioteka.su - 2015-2024 год. (0.017 сек.)