В поисках жанра

Как это ни парадоксально, но к Пушкину оперному мы привыкли едва ли не больше, чем к Пушкину драматическому. По крайней мере, отдельные его произведения музыкальный театр освоил гораздо раньше и основательнее. Потому, смотря на сцене драматического театра, к примеру, «Пиковую даму», подсознательно ждешь сцену Лизы у Канавки. Возможно, эта укоренившаяся в сознании связь Пушкина с музыкой владеет и постановщиками, пытающимися ставить его в более модном ныне жанре мюзикла или зрелищного музыкального шоу.

Так, создатели спектакля в Казанском русском Большом драматическом театре имени В.И.Качалова (сценическая версия и постановка А.Славутского, сценография А.Патракова, хореограф С.Сентябов, хормейстер В.Харламов) в своем прочтении «Пиковой дамы» ориентируются на слова Владимира Набокова: «Не будем забывать, что любовь к маскараду действительно характерная черта поэта. Смеющийся во все горло, стуча каблуками, он мелькает передо мной, как мелькают люди, вдруг, в порыве ветра возникающие на пороге какого-нибудь ночного кабаре (никогда больше не увидишь их лиц, освященных уличным фонарем, не услышишь голосов и веселых шуток), потому что прошлое – это ли не кабаре, кабаре в разгар ночи, дверь которого я открываю с нетерпением…». (Париж, 1937). Слова эти воспринимаются театром буквально. На сцене регулярно появляется танцевальная группа, одетая в красочные маскарадные костюмы, лишь слегка напоминающие о стиле пушкинской эпохи. На головах причудливые сооружения, лица скрыты за полумасками. Отдавая должное пластической тренированности исполнителей, нельзя не отметить, что их присутствие на сцене постепенно становится излишне навязчивым. А механические движения страдают однообразием. И даже знаменитая мелодия Пьяццоллы от многочисленного повторения словно теряет всю свою прелесть, и в ушах уже звучит один только голый ритм, притупляющий остроту восприятия происходящего на сцене. Таким образом, срабатывает синдром «демьяновой ухи», и, возможно, сам по себе интересный постановочный прием теряет смысл в силу своей избыточности.

Налицо в спектакле и попытка соединить несоединимое. Каким образом в маскарадное шоу-кабаре с его развлекательно-зрелищной основой, дымами и фейерверками попал церковный христианский обряд отпевания усопшей понять трудно. Причем само посторенние «мизансцены» выглядит как концертный номер солиста с хором, где в качестве «солиста», выдвинутого на авансцену, выступает Архиерей, а только что бурно танцевавшая массовка со свечами в руках поет молитву. Определенная нестыковка жанров заметна и в самом стремлении объединить напряженность драматического действия с развлекательностью музыкального шоу. Потому разговорные сцены, подавляемые танцевальными, порой кажутся проходными. Пожалуй, наиболее удачно вписывается в избранный постановщиками жанр линия графини (С.Романова). Игриво утрированная пышность костюма: укороченный кринолин, усыпанный розочками, и края огромного чепца, возвышающиеся над головой, как два крыла. Сильно набеленное и некрашеное лицо. Расставленные в строгом порядке по обе стороны ее кресла приживалки и горничные в туалетах, выдержанных в том же стиле. Долгий и, по всему видно, каждодневный ритуал: кормление птички, сопоставление своего отражения в зеркале с портретом многолетней давности и выслушивание сплетен от каждой приживалки в отдельности. Все это вместе взятое придает характеру графини некий водевильный оттенок. Однако этот элемент карикатурности не лишает Анну Федоровну и ее традиционных черт: занудной капризности и злобной ворчливости. Но графине дан в спектакле шанс, сбросив груз лет вновь почувствовать себя молодой и счастливой – то ли во сне, то ли в видении – и, кокетливо улыбаясь, закружиться в танце с давним поклонником. Эпизод этот становится своеобразным контрапунктом дальнейшей сцене с Германном.

Германн (Н.Козак) не очень вписывается в музыкально-маскарадный жанр постановки, но именно он держит сквозной напряженный ритм спектакля. Его драма в том, что, изменив трем своим выигрышным картам – расчету, умеренности и трудолюбию, он поддается соблазну других – азарта, страсти и фанатизма. Поначалу он просто хочет попытать счастья, но постепенно жажда быстрого обогащения становится навязчивой идеей. И Германн идет напролом, не помня себя, словно в бреду и безумном ослеплении умаляет, угрожает, требует. Отчаянно тряся уже бездыханное тело старухи, он отказывается верить в то, что его план потерпел фиаско. В то же время Германн искренне сожалеет не только об утраченной тайне, но и о смерти графини. Он – не холодный убийца, а страстный фанатик, идущий к своей цели и даже не задумывающийся о возможных жертвах. Не случайно любящая Лиза (К.Ведина) после рассказа о случившемся обнимает его с нежностью и жалостью. Он действительно вызывает сочувствие – этот, в сущности, несчастный человек, всю жизнь отказывавший себе во всем и так жестоко наказанный за единственную попытку обмануть судьбу.

Сцена с призраком умершей старухи лишена в казанском спектакле какой бы то ни было мистики, поскольку также сопровождается массовыми танцами во главе с солирующей графиней и явно неуместным фейерверком на авансцене. Так же и тройная игра Германна за карточным столом разбивается все теми же музыкально-пластическими этюдами, что, увы, не только не усиливает напряжения, а напротив, ослабляет его. Когда же после сцены сумасшествия Германна повторяется то же самое, включая фейерверк, то такой финал, более уместный в эстрадном шоу, и вовсе выглядит лишь данью избранному жанру.

* * *

Жанр спектакля Тульского театра драмы по мотивам повести «Барышня – крестьянка» определен как «русский мюзикл», назван же он ласково – «Лизанька» (пьеса А.Митникова, музыка А.Черного, режиссер А.Попов, художник Б.Ентин). И сама атмосфера спектакля светлая, чистая, добрая. Легкие, свободно ниспадающие ткани – то ли прозрачные стволы деревьев, то ли изящные колонны усадебного дома, утопающие в зеленовато-сиреневой дымке. На деревянном помосте фрагмент изгороди, диван и стол, окруженный стульями. Спектакль начинается весело и озорно: на сцену высыпают парни и девушки в лаптях, сарафанах и рубашках навыпуск, лихо приплясывая и распевая под балалайки и гармошки. Они периодически будут появляться снова, но эти музыкальные сцены вполне органично вписываются в общий тон спектакля и отнюдь не выглядят вставными номерами «a la russe».

В отличие от мистически зловещей «Пиковой дамы» эта шутливая повесть Белкина – Пушкина располагает к легким водевильным интонациям. Налицо все приметы незатейливого водевиля: юная героиня, меняющая облик, поэтическая история любви с заведомо счастливым концом, ссора и примирение «заклятых» врагов. Несерьезность же славянофильско-англоманского разногласия между Иваном Петровичем Берестовым (М.Матвеев) и Григорием Ивановичем Муромским (Б.Заволокин) подчеркивается в спектакле и тем, что свой спор – дуэт они распевают в окружении домочадцев. Ссора их – скорее какая-то странная нелепая привычка, от которой они избавляются безо всяких усилий. Ведь оба – милые, доброжелательные люди, совсем не склонные к раздорам и вражде.

И их дети прямо-таки созданы друг для друга. Шаловливая, лукавая Лиза (Н.Гнатюк) очаровательна в своей юной непосредственности и беззаботности: «Порой задуматься так хочется, да просто не о чем пока». А красавец Алексей (О.Бурделов) хоть и «скрывает честолюбивые мечты» в душе романтик и поэт. Их лирические дуэтные сцены полны нежности и чистоты. Шутливые эпизоды с переодеванием кроткой домашней барышни в озорную крестьянку, сохраняющую, не смотря на свою видимую простоту, чувство собственного достоинства, а затем – в ломающуюся, манерную кокетку в причудливом наряде – все это смотрится изящно, легко и вполне в духе означенного жанра.

Несколько особняком существует в спектакле мисс Жаксон (Н.Савченко). И в этом есть свой резон – ведь и сама «мадам» Лизы чувствует себя чужой, несмотря на доброе отношение окружающих и трепетную любовь Григория Ивановича. Она многое не может понять и принять, а потому со смешной импульсивностью реагирует на то, что у хозяев просто не принимается в расчет. Но когда эта оторванная от родной земли англичанка поет о лондонских туманах, которые снятся ей каждую ночь, о своей тоске и неприкаянности в чужой стране, она совсем не кажется смешной, а, напротив, несчастной и жалкой. Тема мисс Жаксон звучит пронзительно и серьезно, пожалуй, слишком серьезно для мюзикла – пусть даже и русского.

Помимо самой пушкинской повести в спектакль вводятся и дополнительные сюжетные линии. Так Иван Петрович Белкин (А.Сидоренко) не только является автором рассказываемой со сцены истории, но и сам участвует в действии, правда, поначалу преимущественно в сонном состоянии. Помещик села Горюхино мирно дремлет на диване, и к нему настолько привыкли, что почти забывают о его присутствии в доме. Во второй части спектакля тихий и застенчивый Иван Петрович неловко пытается объясниться в любви Катерине Ильиничне (Н.Дружинина) – экономке Берестовых. История их отношений, сама по себе весьма любопытная, вносит мелодраматическую интонацию в общий беззаботно-игривый тон постановки. А эпизод, в котором Лиза и Алексей читают рукопись Белкина и ссорятся, по-разному вспоминая их свидания в лесу, вносит в спектакль бытовой оттенок. Таким образом, первое действие выглядит более цельным, как в смысловом, так и в жанровом отношении, второе же распадается на отдельные микро сюжеты и оттого кажется несколько перегруженным. Однако законы жанра все же берут свое: серьезные объяснения Белкина и Катерины Ильиничны переходят в благостно лирический дуэт, а вернувшаяся вспять история Лизы и Алексея завершается к всеобщему удовольствию под веселый русский перепляс.

* * *

И московская тезка – «Барышня – крестьянка», поставленная в Театре имени М.Н.Ермоловой (режиссер Н.Бритаева), если и не мюзикл в традиционном смысле, то, по крайней мере, тоже музыкальный спектакль. Да и действительно было бы странно в дипломной бенефисной работе Кристины Орбакайте не использовать ее опыт эстрадной певицы. И, надо сказать, что экзамен свой она сдала достойно, хотя и оказалась в весьма непростой ситуации. Постановка откровенно рассчитана на лидерство Орбакайте – дипломницы РАТИ, дебютантки на драматической сцене и одновременно уже известной певицы. Желая выдвинуть Лизу на первый план, режиссер отдает ей огромную часть авторского текста. Поэтому, помимо драматических диалогов, актрисе приходится «не выходя из образа» вдруг почему-то рассказывать о себе в третьем лице. И, тем не менее, Кристина Орбакайте остается наиболее органичной, и в драматических, и тем более в музыкальных сценах. Ее Лиза – нежная, лиричная и одновременно независимая, лукавая, заводная – действительно является центральной фигурой спектакля. Другие же персонажи, за исключением простодушно-рассудительной, веселой и озорной Насти (Е.Москвина) и добродушного, нежного и поэтически настроенного Алексея (Н.Токарев), выглядят достаточно карикатурно. Конечно, сам сюжет и характеры повести Белкина по водевильному просты и непритязательны, но простота не означает прямолинейности и одноцветности. Однако комический дуэт туповато примитивного Муромского (О.Филипчик) и сексуально озабоченной мисс Жаксон (Н.Кузнецова) решен в жанре грубого фарса. Да и Иван Петрович Берестов (Б.Миронов) особым изяществом не отличается. Роль складывается из отдельных реприз: то почтенный господин восседает на игрушечной лошадке, то представляет в пантомимической пародии сцену у Муромских… Пожалуй, именно этой постановке больше подошло бы название «Лизанька», поскольку по преимуществу он является спектаклем одной актрисы.

* * *

Освоение новых жанров в сценической пушкиниане касается не только произведений, но и фигуры самого поэта.

Один из самых плодотворных периодов творчества Пушкина – болдинская осень» – положен в основу спектакля Театра на Покровке «Карантин» (пьеса Д.Крымова и С.Арцибашева, режиссер С. Арцибашев). Жанр спектакля можно определить как театрализованная автобиография, рассматривающая творчество поэта через призму житейских коллизий его судьбы. Сергей Арцибашев – исполнитель роли Пушкина показывает не только величие поэта, но и обыденность его существования, со всеми проблемами, радостями и страданиями простого смертного. Величие же Пушкина еще и в том, что его поэтический дар не то что не угасает, но словно бы обостряется в экстремальной ситуации, давая силы для сопротивления обстоятельствам.

Пушкин в спектакле в прямом смысле загнан в угол. Треугольник отведенного ему сценического пространства отгорожен от зрителей натянутым канатом (художник Д.Крымов). Причем пространство это постепенно сокращается, и в конце он оказывается зажатым на маленьком пяточке. Карантин здесь не только вынужденная изоляция во время эпидемии – он больше похож на ссылку, насильственное заточение. Любая попытка перешагнуть запретную черту грубо пресекается – блюстители порядка моментально отшвыривают нарушителя к стене. И даже опавшие осенние листья старательно заметаются за обозначенную канатом границу, а ближе к финалу под ними буквально погребут лежащего ничком поэта.

«Пушкин – это наше всё», – с блаженным видом декламируют два Гоголя – близнеца (Виктор Яцук и Вадим Яцук). И тут же перефразируют сами себя: «Пушкин – это всё наше». Им вторят и «возвышенные» дамы, с нескрываемой настойчивостью осаждающие поэта (Е.Стародуб, В.Светлакова, Н.Гребенкина, Т.Яковенко). Он же, неловко съежившись, лишь устало раздает им собственные растиражированные гипсовые бюсты. «Пушкин – это наше», – уверяют «люди из народа», со слезами умиления рассказывающие байки о незадачливом барине. В своих правах на Пушкина абсолютно уверен Бенкендорф (Г.Чулков), на глазах у зрителей преображающийся в Сталина. В итоге получается, что все «с Пушкиным на дружеской ноге», и все считают его своей собственностью. «Жить без политической независимости можно, без семейной неприкосновенности нельзя», – но словно для издевки письма от Натали подвергаются столь усердной дезинфекции, что становятся похожими на жалкие мокрые лоскутки. Страдания же Пушкина от того, что его личные письма прочитываются посторонними людьми, куда сильнее, чем от жандармских окриков.

К хрестоматийной теме взаимоотношений поэта с царем Пушкин – Арцибашев относится достаточно иронично. Прикрепив на плечи в виде погон два опавших листа, он как бы в шутку преображается в императора. А по другую сторону натянутого каната появляется «еще Пушкин» (Е.Булдаков) – молодой, задиристый и в отличие от Пушкина – первого наделенный чертами портретного сходства. Он лихо кувыркается, дерется на шпагах с Белым кавалергардом (С.Чудаков) под финальные строки из «Каменного гостя». А повзрослевший и помудревший Пушкин как бы наблюдает за ним со стороны. Но когда кавалергард танцует с Натальей Николаевной, Пушкин – Арцибашев, мгновенно перескочив запретную границу, с ревнивым пылом встает между ними.

Красавица Натали (М.Костина) проходит через спектакль молчаливой тенью. К ней, как к далекой мечте, обращены слова любви, нежности и тревоги. Но потом она же стоит рядом с завтракающим супругом, буднично очищая яйцо от скорлупы, а он строго читает ей наставления, грубовато упрекая в кокетстве, за что, в конце концов, и получает пощечину от своей кроткой жены.

Проза и поэзия существуют в спектакле на равных. К Пушкину – гению и земному человеку – относятся с несомненным сочувствием, но и с достаточной долей юмора. О своей экзотической родословной он рассказывает, расставляя повсюду бюстики мини-Пушкиных: того, что был в оппозиции, предусмотрительно поворачивают лицом к стене, а казненного подвешивают на веревке. Мало поэтичного и в продолжительном объяснении поэта с кредиторами: пробираясь по рядам и выхватывая огоньком свечи лица из зрительного зала, он что-то разъясняет, обещает, уговаривает и несмотря на всю его энергию выглядит несчастным и жалким.

«Я – самое несчастное животное», – признается он Натальи Николаевне. Первое же появление Пушкина на сцене сопровождается его рассказом об охоте. Да и на него самого словно идет охота. Поэту тягостно это ощущение несвободы. Но как ни парадоксально, вынужденная изоляция становится и спасительным стимулом для творчества. В очередной раз вырвавшись из грубых рук, оттаскивающих его от запретной черты, Пушкин – Арцибашев вдруг в мучительно вдохновенном азарте начинает подбирать слова ныне знакомых всем стихов. А в финале, выбежав в центр площадки, уже освобожденной от ограничительного каната, он читает и читает взахлеб, и, словно обгоняя друг друга, звучат рожденные болдинской осенью гениальные строки…

Дата добавления: 2015-08-03