Счастливого пути

Дарновский тащился по узкому Рублевскому шоссе за самосвалом на скорости сорок. И не обгонишь – двойная разделительная, а правила движения он из принципа не нарушал, считал, что все российские беды именно из-за того, что никто не хочет порядок соблюдать. Переходят улицу на красный свет, паркуются где запрещено, кидают бумажки на тротуар, а потом удивляются, что в стране бардак.

Музыка между тем наигрывала всё быстрей, всё призывнее – будто разом и подгоняла, и подманивала.

Он даже сказал вслух, с раздражением: «Да понял уже, понял. Еду».

Кто бы мог подумать, что у него в подсознание встроен календарь? Какая-то извилина в подкорке среагировала на звукосочетание «десятоемая» и самопроизвольно включилась. Интересно, если б мамхен не напомнила, он сам так и не сообразил бы, что сегодняшний концерт юбилейный?

Самосвал, наконец, свернул в сторону, и Роберт разогнался до разрешенных шестидесяти. Судя по карте, сейчас будет поле, там пост ГАИ и поворот направо, к мосту.

Повернул.

Саундтрек сразу сменил ритм и тональность, музыка стала тихой, лирической, но не умиротворяющей, а наоборот – какой-то сжимающей сердце.

Ничего, сказал себе Роберт, вон уже мост видно, а за ним тот самый поворот. Скоро эти загадки разъяснятся. Вряд ли, конечно, что-нибудь произойдет. Просто выйду, возложу воображаемый венок, постою немножко. На этой минуте молчания концерт скорее всего и закончится. Извилина удовлетворится и уйдет в подполье до следующего юбилея.

На мосту, кажется, шли ремонтные работы, встречные потоки машин пересекали реку по очереди, и «девятка» Дарновского встала в длинный хвост.

Кажется, за Колиной Горой тогда была деревня и пустое поле, припомнил Роберт, оглядываясь по сторонам. А теперь, гляди ты, поля почти не осталось – сплошное строительство: коттеджи, коттеджи. Дачный бум.

И машин вон сколько. Причем ни одного «запорожца» или старого «москвича», все больше «лады» дорогих моделей да «волги», немало и иномарок. Это новые нэпманы. Осваивают кантри-лайф, по западному образцу. А возле лимузинов шустрят представители «индивидуально-трудовой деятельности», еще один продукт Перестройки: шпанистого вида мальчишки предлагают протереть стекло, бабка носит кастрюлю с пирожками, одноногий инвалид продает какие-то брошюрки, худенькая девушка в косынке торгует ландышами.

Туфта, фикция всё это кооперативное движение и так называемая «легализация теневой экономики». Прав тесть: прикрытие для номенклатурных ворюг, чтоб безбоязненно воровали. Никогда ничего путного в этой стране не будет (это Роберт уже сам вывел), никакой частной инициативы, никакого «капитализма с человеческим лицом». Как были пустые прилавки, так и останутся. Весь капитализм – мальчишки с мертвыми глазами, которые сначала мазнут грязной тряпкой по чистому стеклу, а потом нагло требуют рублевку. Бабка со своим антисанитарным печевом. Да сорваннные вопреки всем запретам ландыши, которых в подмосковных лесах скоро вообще не останется.

Тут как раз подошла цветочница.

На ней был старый плащ болонья, какие сто лет уже никто не носит, и резиновые сапожки, слишком широкие для тонких лодыжек. Из-под косынки выбивалась прядка густого медового цвета, который весьма популярен у фирм-производителей краски для волос, но в природе встречается крайне редко.

Про девушку Роберт подумал: какая некрасивая, бедняжка. Лицо треугольником, рот широченный, вздернутый нос. Даже большие, устало прикрытые глаза не спасают, скорей наоборот. Какой-то лягушонок с глазищами стрекозы.

Цветочница молча протянула в опущенное окно букетик.

– Срывать в лесу ландыши запрещено законом, – строго сказал ей Дарновский. – Или вы не знаете?

Ждал, что сельская жительница огрызнется, но она промолчала. И выражение лица какое-то странное. Точнее сказать, на ее лице не было никакого выражения, чего с людьми вообще-то не бывает. Заслуженный антрополог Роберт знал это точно.

Чокнутая, догадался он. Поэтому по-сиротски одета и рта не раскрывает.

На секунду стало любопытно, а что у такой крэзанушки делается в голове?

Посмотрел в стрекозьи глаза, которые в первую секунду оказались синими-пресиними, потом, как полагается, на мгновение сверкнули зелеными огоньками и снова засинели.

Поразительно, но никаких мыслей Дарновский не услышал. Полный сон разума, что ли? Никаких эмоций или хотя бы бредовых образов? Впервые он сталкивался с таким феноменом – чтоб внутри у человека царила полная тишина.

Но вдруг раздался негромкий и очень красивый, никак не соответствующий невзрачной внешности голос.

– Счастливого пути, – сказал голос.

И что-то с Робертом произошло. Причем не со слухом, а со зрением.

Услышав пожелание, Дарновский от неожиданности сморгнул, а когда через долю секунды поднял веки, то обмер.

Нет, он не увидел ничего нового. Он увидел по-новому.

То же девичье лицо, и черты те же, но, Господи, какой изысканный контур лица, какой нежный рот, какой точеный, будто высеченный из алебастра нос! А светящаяся изнутри кожа!

Ёлки, да она красавица, фантастическая красавица, потрясенно подумал Роберт. Как это я сразу не разглядел!

А глаза-то, глаза! Солнечный свет в синей воде.

И, как человек, испорченный рефлексией, сам на себя скривился. «Солнечный свет в синей воде». Поздравляю, Роберт Лукич, с пошлостью. Фи! «Придите на цветы взглянуть, всего одна минута, приколет розу вам на грудь цветочница Анюта».

Он встряхнулся, отгоняя наваждение. Отвел глаза.

Из бардачка, где лежали пятерки для гаишников, достал бумажку, протянул в окно.

– На, держи. Да не надо мне твоих ландышей, – отмахнулся от букетика.

Тут как раз ряд двинулся, и Роберт нажал на газ.

Пока медленно ехал по мосту, всё качал головой.

Что это было? Что за трансформация, вернее перекос в восприятии, ведь сама-то девушка какой была, такой и осталась? А если она в самом деле так хороша, почему он не увидел ее феноменальной красоты сразу же?

Странно, что музыка почти стихла, он не мог разобрать мелодии.

Вдруг Роберт дернулся.

Цветочница сказала: «Счастливого пути» – он отчетливо слышал. Но ее губы не шевельнулись, он же смотрел на них!

Значит, она так подумала? Искренне пожелала незнакомому, да еще нагрубившему ей человеку счастливого пути? Поразительно.

Он по инерции докатил до конца моста, и очнулся, лишь когда до цели поездки, того самого рокового поворота, оставалось всего ничего.

Что ты делаешь, идиот? Вернись!

«Упустил счастье», мелькнула неожиданная, совершенно внерациональная, но оттого еще более поразившая его мысль. Какое счастье, почему упустил, Роберт не понял, но чувство утраты – огромной, невозвратной – обрушилось на него и заставило задохнуться.

Не доехав до поворота какие-нибудь две сотни метров, Дарновский сделал то, чего никогда себе не позволял и за что всегда осуждающе сигналил другим водителям: нагло, перед самым носом у встречных «жигулей», развернулся через двойную. Его, конечно, тоже обдудели. Плевать.

Он гнал машину назад, на ту сторону реки, хотя был уверен, что девушки там уже нет. Ушла, исчезла. А может быть, ее вообще не существовало.

Движение остановилось в обе стороны. Прямо посреди моста застрял грузовик, шофер возился под открытым капотом.

Черт, черт, черт!

Роберт вышел, приподнялся на цыпочки, пытаясь углядеть на том берегу девушку.

Не исчезла!

Вон ее желтая капроновая косынка! Цветочница стояла у здоровенного джипа с тонированными стеклами, протягивала свои букетики.

Роберт чуть не расплакался от облегчения. Еще минута-другая, и он снова увидит солнце в синей воде!

Нервишки-то не того, сердито усмехнулся он, смахивая навернувшуюся слезу. Лечиться надо.

Мария

А времена настают хорошие, правильные, думал Дронов, постукивая пальцами по рулю. Джип стоял на месте, перед мостом образовалась пробка. У кого есть мозги и энергия, наконец-то могут по-человечески жить. Кругом строительство, и дома по большей части богатые, кирпичной кладки. Видок пока, конечно, некрасивый. Не умеют у нас культурно строить. Нет чтоб сначала дорогу хорошую провести, вагончики поставить для рабочих. Развезут грязюку, загадят все вокруг. Но ничего, со временем научатся.

Сэнсэй говорит: если б вожжи не враз выпускали, а потихоньку, страна оправилась бы, люди научились бы и работать, и зарабатывать. Мудрый китайский человек Дэн Сяопин понимает: сначала нужно накормить голодных, построить жизнеспособную экономическую систему, а потом уже свободу давать. Голодный бездельник свободы не заслуживает, он от нее только дуреет. Наш же генсек Горбушкин этой простой истины не понимает, оттого и катимся в тартарары.

А когда Сергей спросил, как же, мол, демократия, Иван Пантелеевич только вздохнул. Нет, сказал, на свете никакой демократии. Есть два типа людей – ведущие и ведомые. Подавляющее большинство людей, если им свободами башку не дурить, будут счастливы, когда их кто-то ведет. Только водители должны быть людьми толковыми, а не импотентами вроде нашего Меченого. Веди за собой народ по-правильному, и никто тебя не попрекнет, что ты живешь богаче и имеешь больше прав. Это тебе награда за то, что не только о своей выгоде заботишься и не робеешь принимать общественно важные решения.

Про себя Дронов знал, что родился ведомым, но благодаря Метроному переквалифицировался в ведущие.

Вон там, на той стороне реки, находится Место, где шестнадцатилетний обглодыш Серый должен был закончить свою копеечную жизнь, а вместо этого родился заново.

Недаром сердце выколачивает: токо-так, токо-так.

Мимо ряда автомобилей медленно шла стройная девушка в желтой косынке. Что медленно – это нормально, когда Сергей в Режиме, всё вокруг замедляется, но девушка двигалась как-то необыкновенно красиво, плавно. В руке она держала ландыши.

Заметила, что Сергей на нее пялится, подошла, улыбнулась – он остолбенел.

К красивым телкам Дронов привык, но рядом с этой царевной артистки и манекенщицы, с которыми он обычно хороводился, были кошки драные. А тут незнакомка еще протяжным жестом сдернула с головы косынку. По плечам, колыхаясь неспешными волнами, рассыпались медового цвета волосы, и над ними – честное слово – полыхнуло золотистое сияние!

Режим отключился так же неожиданно, как перед тем врубился.

То-так, то-так, зачарованно стучало сердце.

Сергей высунулся из окна.

– Тебя как звать?

Она молчала. Уже не улыбалась, глядела на него очень внимательно и серьезно. Глаза у нее были огромные, с зеленым отливом. Такого цвета он никогда не видел.

Почему она не отвечает, подумал он.

И вдруг понял. Нет, почувствовал.

Он должен сам угадать ее имя, это очень важно! Не угадаю – всё. А что «всё», и сам не знал.

Дикая была мысль, даже идиотская, но Дронов в ней почему-то не усомнился.

Ужасно волнуясь, он спросил:

– Мария?

И она кивнула. Угадал!

– Поедешь? Со мной? – робко проговорил он, потому что это сейчас было главнее всего.

Она по-прежнему молчала, глядя ему в глаза.

Не поедет, обреченно подумал он. Такая королевна – и хрен знает с кем, хрен знает куда…

Но девушка по имени Мария вдруг кивнула. Не задорно, не радостно, а грустно. Или – точнее – обреченно.

Сорвался Дронов, чуть не грохнулся с высокой ступеньки, что-то ноги плохо держали. Обошел вокруг джипа, причем еще дважды споткнулся, потому что не сводил с Марии глаз. Открыл дверцу. Хотел взять девушку за руку, но не решился.

– Садись.

Она ступила на подножку, чуть замешкалась, и Сергей бережно придержал тонкий локоть.

От этого легкого прикосновения затаившийся Метроном встрепенулся, перескочил на дробное «токо-так».

И в кресло она садилась бесконечно долго, он прямо весь истомился – не передумала бы.

Зато когда вернулся на водительское сиденье, развернулся и дал по газам, над дорогой только взвилось облачко голубоватого дыма.

Дата добавления: 2015-08-05