Глава 10. Доскакав до пустынного места, окутанного туманом, всадники остановились и стали

Доскакав до пустынного места, окутанного туманом, всадники остановились и стали прислушиваться к глухому эху, в котором, казалось, сливались тысячи голосов. Анжелика посмотрела направо, затем налево и недоуменно спросила:

— Что за странное явление? Я никого не вижу.

Оставив без ответа ее вопрос, Жоффрей де Пейрак спрыгнул с лошади. Мысли его блуждали где-то далеко, она же была удивлена тем, что он не делится с ней причиной своей озабоченности. Молча подойдя к Анжелике, он помог ей соскочить на землю. Она с радостью увидела нежную улыбку на его все еще напряженном лице.

— Что с вами? — снова спросила она.

— Ничего, моя хорошая, — ответил он, крепко прижимая ее к себе. — Могу только повторить, что сегодня — самый прекрасный день нашей жизни.

И тут Анжелика поняла, что граф не озабочен, а взволнован. На мгновение ее охватил суеверный страх, опасение лишиться по воле слепого случая того хрупкого счастья, которым она теперь жила. Но вскоре ощущение тревоги сменилось предчувствием неожиданного события.

— В ясную погоду жизнь здесь кажется простой, — сказала она громким голосом, как бы торопясь рассеять какое-то наваждение. — Но когда опускается туман, все здесь выглядит совершенно иначе. Может быть, поэтому люди и привязываются к этому краю. Ими овладевает ожидание сюрприза, предчувствие чего-то хорошего.

— Вот я и привел вас сюда, чтобы преподнести приятный сюрприз.

— Я уже обрела вас… Могу ли я теперь надеяться на большую радость?

И снова взгляд, который он бросил на нее, показался ей сумрачным, как это часто бывало на борту «Голдсборо». Она знала, что этот взгляд выражает сомнение в ней, желание получить отчет за совершенные поступки, неспособность его забыть ту горечь, которую вызывало в нем все ее прошлое.

Немой вопрос, который он мог прочесть в ее глазах, остался без ответа.

По мере того, как они продвигались вперед, смешанный шум прибоя и человеческих голосов становился все явственнее. Умноженный отзвуками эха, этот шум еще более усилился, когда они подошли к скоплению красных скал,.на которые с грохотом накатывались волны. Тревожным и странным казалось только одно: нигде не было видно ни единого человека.

Наконец Анжелика различила на море по ту сторону скал маленькие черные точки на поверхности волн. Это были головы отважных маленьких пловцов.

— Это любимая забава местных детей, — сказал Жоффрей де Пейрак.

Игра заключалась в том, что дети подстерегали самую высокую волну, в бурлящей пене неслись на ее гребне к скалистой гряде и там цеплялись за уступы, прежде чем волна хлынет в грот. Затем дети взбирались на вершину скалы, ныряли в воду, и все начиналось сначала.

Глядя на них, Анжелика оцепенела. В этом зрелище ее привлекала не столько опасность, которой подвергались пловцы, сколько уверенность в том, что она уже наблюдала нечто подобное. И теперь она пыталась вспомнить: где и когда. Наконец она повернулась к мужу, чтобы поделиться с ним своими ощущениями. И вдруг из сумерек памяти до нее донесся юный голос, как бы звавший ее из грота. Все это было как во сне. Но сон был не ее, а Флоримона. Слух ее как бы вновь уловил слова, которые он произнес как-то вечером в замке Плесси, когда над ним нависла смертельная опасность. «Я видел во сне моего отца и брата… Кантор стоял на гребне большой белой волны и кричал мне: „Иди ко мне, Флоримон… Иди, это так весело…“ Они сейчас в Стране Радуг».

Глаза Анжелики широко открылись. Она видела наяву то, что грезилось Флоримону. В листве трепетали радуги. Накатывалась белая волна…

— Что с вами? — с беспокойством спросил Жоффрей де Пейрак.

— Не знаю, что со мной происходит, — сказала побледневшая Анжелика. — Я уже видела это во сне. Точнее, не я. «Но как я могла видеть это в действительности, — прошептала она, обращаясь к самой себе… — Только у детей бывают такие предчувствия…»

Она не осмеливалась произнести имя Флоримона. Их пропавшие сыновья стояли между ними. Самые тяжкие упреки, которые ей пришлось выслушать, касались именно их. И сегодня, после восхитительных часов, которые они провели в объятиях друг друга, ей не хотелось напоминать об этом эпизоде.

Но все было так, как если бы она видела перед собой с необычайной остротой маленького Флоримона.

Уже много лет она ни разу не видела его столь отчетливо. Вот его ослепительная улыбка, его неотразимые глаза, вернее, зрачки. «Мама, надо уезжать»… Он сказал ей это, чувствуя, что вокруг бродит смерть, но она не послушалась его, и он убежал сам, движимый инстинктом жизни, который — слава Богу! — направляет импульсивные поступки молодости. Он не мог применить силу, чтобы спасти свою мать и брата, бедный малыш, но, по крайней мере, спас свою собственную жизнь. Отыскал ли он эту страну, полную радуг, где он мечтал встретиться с отцом и Кантором? Кантором, погибшим семью годами ранее в Средиземном море…

— И все же, что с вами? — спросил граф, сдвигая брови.

Она попыталась улыбнуться.

— Ничего. У меня было какое-то подобие видения, как я вам сказала. Позднее объясню, почему. Как вы думаете, где караван?

— Давайте поднимемся на этот холм. Оттуда мы должны их заметить. Я уже слышу топот лошадей. Караван идет медленно, потому что здесь очень узкая тропинка.

С невысокого холма, на который они поднялись, они различили за лесом движение большой группы людей. Теперь был отчетливо слышен скрип повозок на каменистой дороге. Вдруг среди листвы мелькнули разноцветные перья. Может быть, это уборы индейцев-носильщиков? Нет, перья украшали шляпы двух всадников, возглавлявших движение отряда. Вот они выехали на опушку леса. Послышался отзвук мелодичного аккорда. Показав рукой на всадников, Жоффрей де Пейрак спросил:

— Вы видите их?

— Да, — ответила Анжелика, держа ладонь козырьком над глазами, чтобы лучше видеть. — Мне кажется, они очень молоды. У одного с собой гитара.

Больше она не могла произнести ни слова. Рука ее бессильно упала, и на какое-то мгновение ей показалось, что жизнь покидает ее тело, а сама она превращается в статую, лишенную всех признаков жизни, кроме зрения.

Да, теперь она видела двух приближающихся всадников. В реальности первого усомниться она просто не могла, второй же, похожий на пажа с гитарой, был пришельцем из царства теней. Не перенеслась ли она в это царство?

Они подъезжали, и мираж рассеивался. Чем ближе они были, тем лучше она видела их лица. Да, первым всадником был Флоримон. Он один улыбался так ослепительно, у него одного были такие насмешливые живые глаза.

— Флоримон…

— Мамочка! — закричал юноша и побежал с протянутыми руками к холму.

Анжелика хотела броситься ему навстречу, но ноги ее подкосились, и она упала на колени.

Он упал на колени рядом с ней. Крепко обняв его за шею, она прижала его к своему сердцу, и его длинные темно-русые волосы рассыпались у нее на плече.

— Мамочка, мама, наконец-то мы вместе, я ослушался тебя, но если бы я не отправился на поиски отца, он бы не смог вовремя поспеть тебе на помощь. Значит, все было правильно, ты здесь. Солдаты тебя не тронули? Король не бросил тебя в тюрьму? Я так счастлив, так счастлив, мамочка.

Анжелика изо всех сил прижимала к себе своего защитника, своего маленького рыцаря!

— Я знала, сын мой, — прошептала она сдавленным голосом. — Я знала, что вновь обрету тебя. Вот ты и добрался до Страны Радуг, о которой столько мечтал.

— Да… Я нашел их, и отца, и брата. Мама, смотри же… Это Кантор.

Второй юноша стоял чуть в стороне от отряда. «Да, Флоримону хорошо, — думал он, — он не испытывает никакой робости». Ему, же, Кантору, не так просто. Он очень давно расстался с матерью, феей, королевой, ослепительной любовью его раннего детства. Он и сейчас не до конца узнавал ее в этой женщине, стоящей на коленях и бормочущей бессвязные слова, крепко прижав к себе Флоримона. Но вот она протянула руку в его сторону, позвала, и он бросился к ней. Ему не терпелось оказаться в тех самых руках, которые когда-то его баюкали. Он узнавал ее запах, теплоту груди, особенно голос, пробуждавший в нем столько воспоминаний о вечерах у очага, когда они пекли блины или когда она заходила к нему, нарядная, как принцесса, поцеловать сына на ночь, как бы поздно ни возвращалась.

— Мамочка, дорогая!

— Сыночки, родные вы мои… Флоримон, но ведь это невероятно, Кантор не может быть здесь. Он погиб на Средиземном море.

Флоримон рассмеялся звонким, чуть насмешливым смехом.

— Разве ты не знала, что отец атаковал флот герцога Вивоннского, потому что там был Кантор. Это стало известно отцу, и он решил отбить его.

— Так он знал…

Это были первые слова, смысл которых дошел до сознания Анжелики, после того как Жоффрей де Пейрак показал ей двух всадников, и она, потрясенная, различила в них любимые черты своих сыновей, по которым она выплакала столько слез.

— Так он знал, — повторила она.

Значит, все происходило не во сне. Все эти долгие годы ее дети были живы. Граф «отбил» Кантора, встретил и оставил при себе Флоримона, а в это время она, Анжелика, едва не лишилась рассудка. Теперь, возвращаясь к действительности, она ощущала прилив слепой ярости. Прежде чем Жоффрей де Пейрак успел что-то сообразить, она вскочила на ноги и, бросившись к нему, ударила по лицу.

— Так вы знали, — кричала она, обезумев от бешенства и боли, — знали и ничего не сказали мне! Вы спокойно наблюдали, как я обливаюсь слезами отчаяния, вы радовались моим страданиям. Вы чудовище. Я ненавистна вам… Вы ничего не сказали мне ни в Ла-Рошели, ни во время нашего плавания.., ни даже этой ночью. Что же я натворила, прикипев сердцем к такому жестокому человеку. Не хочу даже видеть вас…

Ему пришлось употребить всю свою силу, чтобы удержать Анжелику на месте.

— Отпустите меня, — вопила она, пытаясь вырваться, — я никогда не прощу вас, никогда… Теперь я знаю, что вы не любите меня… Вы никогда не любили меня… Отпустите…

— Сумасшедшая, куда вы вздумали бежать?

— Подальше от вас, и насовсем…

Однако силы ее покидали. Опасаясь, как бы она не совершила какой-либо непоправимый поступок, граф держал ее, как в тисках. Анжелика задыхалась в его железном объятии. От гнева, но и от безумного счастья у нее перехватило дыхание, собственная шевелюра вдруг показалась ей тяжелой, как свинец, голова откинулась назад.

— О дети, дети мои, — вновь простонала она.

Теперь Жоффрей де Пейрак прижимал к себе безжизненное тело с закрытыми глазами на бледном, как смерть, лице.

— Ужасная женщина! Как вы меня перепугали!

Анжелика приходила в себя. Она лежала на подстилке из сухих листьев в индейской хижине, куда ее отнес муж, когда она потеряла сознание. Увидев, что он нагибается к ней, она запротестовала:

— Нет, на этот раз между нами все кончено, я больше не люблю вас, господин де Пейрак, вы причинили мне слишком много зла.

Сдерживая улыбку и крепко удерживая руку, которую она вырывала, он вдруг произнес совершенно неожиданные для нее слова:

— Прости меня.

Она бросила быстрый взгляд на благородное лицо мужа, несшее на себе суровый отпечаток пережитых опасностей, которые ни разу не сломили его. Слезы снова чуть не брызнули из ее глаз, но, преодолев себя, она упрямо тряхнула головой и подумала:

«Нет, простить нельзя, разве можно так играть с сердцем матери, обречь ее на такую пытку. Как мог он ставить мне в упрек потерю детей, отлично зная, что они живы-здоровы и ждут его в Америке, в Гарварде. А спровоцированная им самим „смерть“ Кантора? Он даже не подумал о слезах матери, узнающей о гибели своего ребенка. Какое пренебрежение моими чувствами! Разве я не была ему женой? Не зря у меня возникло подозрение, что он никогда не испытывал ко мне большой любви».

Она попыталась встать и ускользнуть от него, но из-за слабости не смогла, и он мягко привлек ее к себе.

— Прости меня, — тихо повторил он.

Не в силах вынести его взгляда, полного страстной мольбы, Анжелика прижалась лицом к твердому плечу мужа.

— Вы знали и ничего не сказали мне. Вас нисколько не заботили страдания, терзавшие мое сердце. А ведь достаточно было одного вашего слова, чтобы вернуть мне радость. Вы ничего не сказали ни тогда, когда разыскали меня, ни потом на корабле.., и даже этой ночью?..

— Этой ночью? О, родная моя! Этой ночью вы полностью овладели всем моим существом. Наконец-то вы принадлежали мне. Обуреваемый ревностью и эгоизмом, я решил, что никто не должен стоять между нами. Достаточно я делил вас с целым миром. Это верно, мне случалось быть жестким, порою несправедливым, но я бы не стал так сурово обращаться с тобой, если бы не любил так сильно. Ты

— единственная женщина, сумевшая заставить меня страдать. Мысль о твоих изменах долгое время раскаленным железом жгла мне сердце, казавшееся неуязвимым. Все мои воспоминания были отравлены сомнением, я подозревал тебя в ветрености, бессердечии, равнодушии к судьбе наших детей.

Когда я тебя разыскал, все мое существо было настолько раздвоено между сомнениями и непреодолимым влечением к тебе, что я решил испытать тебя, выяснить, кто ты, увидеть тебя как бы при ярком свете. Я опасался и того, что у каждой женщины есть талант комедиантки, пусть даже очень скромный. Я вновь обрел жену, но не мать моих сыновей. Мне хотелось выяснить и понять все это, и это мне удалось только тогда, когда они предстали перед тобой без всякой подготовки.

— Я едва не умерла, — жалобно проговорила она. — Ваше коварство чуть не стало причиной моей смерти.

— А я настолько ужаснулся твоему потрясенному виду, что это стало для меня самым тяжелым наказанием за проявленную жестокость. Ты и впрямь так любишь их?

— Вы не вправе сомневаться в этом. Ведь я их растила, отдавала им последний кусок хлеба, я…

Она не договорила слова «…продавалась ради них», но это лишь обострило в ней чувство горечи.

— Я подвела их только один раз, в день, когда я отвергла домогательства короля, не пошла на измену вам. И очень сожалею, так как это положило начало всем тем неимоверным несчастьям, которые мне пришлось претерпеть из-за человека, даже не уважающего меня, пренебрегшего мною, отрекшегося от меня, человека, недостойного настоящей женской любви, любви до самой смерти. А вы, вы настолько избалованы женщинами, что вообразили себе, будто вам разрешено безнаказанно играть их сердцами, не опасаясь никаких неприятностей.

— И все же вы, сударыня, отвесили мне пощечину, — сказал Жоффрей де Пейрак, приложив палец к щеке.

Анжелика не без досады вспомнила о своем необузданном поступке, но решила не выказывать ни малейшего сожаления.

— Я ни в чем не раскаиваюсь… Будьте хоть раз наказаны за все ваши сомнительные мистификации и за… — тут Анжелика посмотрела ему прямо в глаза:

— За ваши собственные измены.

Граф принял удар вполне хладнокровно, но в глубине его глаз проскочила задорная искорка.

— Так мы в расчете?..

— Это было бы слишком просто, господин граф, — ответила Анжелика, становясь все более воинственной по мере восстановления сил.

«Да-да, именно так, за его измены. Сколько их было, женщин со всего Средиземноморья, которых он осыпал подарками в то время, как она прозябала в нищете, и сколько безразличия он проявил к ее участи, участи матери его сыновей…»

Если бы граф не прижимал ее к себе так сильно, она бы сказала ему все, что думала. Но он приподнял вверх ее лицо и ласково вытер мокрые от слез щеки.

— Прости меня, — в третий раз повторил он.

Анжелике понадобилась вся ее воля, чтобы уклониться от губ, которые тянулись к ее устам.

— Нет! — все еще дуясь, сказала она, отводя лицо в сторону.

Но граф не сомневался, что, пока он держит ее в объятиях, у него есть все шансы вновь покорить Анжелику. Кольцо его рук ограждало ее от одиночества, защищало, баюкало, обволакивало лаской. Сбывалась мечта всей ее жизни. Скромная и громадная мечта всех женщин мира, мечта о любви.

Настанет вечер, который скрепит их примирение. Тогда он снова заключит ее в свои объятия, и отныне так будет всю жизнь…

Ночью одним движением она будет вновь и вновь разжигать их жаркую страсть. Днем ей будет тепло от излучаемой им спокойной силы. Никакой, даже самый праведный гнев не может противостоять такой обольстительной перспективе.

— Ах, почему я так безвольна, — вздохнула она.

— Браво, небольшая толика безволия весьма к лицу вашей неотразимой красоте. Будьте безвольны, будьте слабы, дорогая моя, это вам очень идет.

— Мне следовало бы возненавидеть вас.

— Не стесняйтесь, любовь моя, только продолжайте любить меня. Скажите мне, моя милая, не кажется ли вам, что нам пора вернуться к юношам и успокоить их, продемонстрировав доброе согласие между родителями, наконец-то воссоединившимися и обретшими друг друга?.. У них накопилось для вас столько рассказов.

Анжелика шла, как после тяжелой болезни. Немыслимое видение не исчезло. Грациозно, как в детстве, опершись друг о друга, Флоримон и Кантор ждали их приближения.

Она закрыла глаза и возблагодарила Бога.

Это был самый прекрасный день ее жизни.

Флоримон считал, что в его приключениях нет ничего особенного. Не подозревая даже, от какой трагедии они спаслись, он и его друг и сосед Натаниэль отправились в путь за несколько часов до гибели своих близких.

После долгих скитаний они завербовались юнгами в одном из бретанских портов. Навязчивая идея Флоримона заключалась в том, чтобы уехать в Америку и отыскать там отца. Этот проект обрел реальность после того, как в Чарльзтауне Флоримон встретил купцов, знавших отца. Они сообщили ему, что в Бостоне по собственным чертежам графа тому выстроили корабль для плавания в северных морях и что он начал исследовать территорию Мэн. Затем один из друзей помог ему добраться до отца.

Кантор также считал свои приключения достаточно простыми. Он начал розыски на море и через несколько дней после открытия навигации отец действительно раскрыл ему свои объятия на борту великолепной шебеки.

Затем Флоримон и Кантор упросили отца отправиться на поиски Анжелики, и поэтому совместное возвращение родителей нисколько не удивило их. Они воспринимали жизнь как цепь счастливых событий, которые, разумеется, должны благоприятствовать им. Они бы очень удивились, если бы им объяснили, что в мире есть люди, которым упорно не везет и которые, при всем старании, не могут осуществить ни одной своей мечты!

Дата добавления: 2015-08-05