Глава 16. Когда мы вернулись, народ опять сделал вид, что не обратил внимания на наши

Когда мы вернулись, народ опять сделал вид, что не обратил внимания на наши перемещения.

Только подъехавший за время нашего отсутствия Лысый наклонился к моему уху и, с присущей ему особой тактичностью, громким шепотом поинтересовался, остался ли у нас еще порошок.

Таким громким, что можно было и не шифроваться, а просто, никого не стесняясь, вслух спрашивать.

Идиот.

И это – мой друг.

Офигеть можно…

…Я кивнул в сторону Мажора, Лысый понимающе наклонил голову.

И – все.

Будто мы в этой уютной комнате и не отсутствовали…

…Постепенно народ начал потихоньку переглядываться и сваливать, и через некоторое время остался ближний круг, включая осознавшего значимость ситуации серьезного и молчаливого Жеку.

А что?

Когда все понимается без слов, то зачем они нужны, спрашивается?!

Я бы и сам в такой же ситуации точно так же поступил.

Свалил, в смысле.

Иначе в нашей среде просто не выживешь.

Так что тут, если хочешь играть, – играй по правилам.

И все дела.

Понятно же, что людям еще кое-что важное между собой обсудить потребуется, так зачем встревать-то, спрашивается?!

Правило насчет знаний, печали и хорошего сна еще пока что в небесной канцелярии вроде как отменять никто и не собирается…

…В результате остались только уж совсем ближние.

Я, Али, Мажор, Игорь, Валерка, Олигарх с женой, Лысый с неизменным и неотключаемым ноутбуком.

Жека с Никитосом, разумеется.

Плюс недавно подъехавший к Инге и прилично в последнее время раздобревший, Андрюха Депеш, по кличке Банкир, – чел из самой старой и самой уважаемой основы, сейчас на постоянку рассекающий не на SI, Burberry или, скажем, Fred Perry, а на дорогом классическом костюме и сверхстильных и сверхконсервативных очечках в тонюсенькой золотистой оправе.

От него, кстати, так и веяло большой властью и очень, очень серьезными деньгами.

Даже не веяло, а, как однажды ехидно прикололся его бывший однокурсник Мажор, – откровенно воняло.

Член правления одной из самых влиятельных российских естественных монополий, чего уж тут поделаешь.

Он даже на сегодняшнее дерби не пошел из-за какого-то там важного совещания.

А нам-то какая разница?!

Мы-то знаем, что если понадобится для движа, Андрюха скинет все это дерьмо, плюнет на всю свою мегаблестящую карьеру, натянет поглубже клетчатую кепку, всосет традиционные триста грамм сингл молта, заменит дорогие очки простыми, но куда более удобными в бою контактными линзами, и – встанет в первый ряд, без вопросов.

А что?!

Где бы он ни был и чем бы ни занимался, он – свой.

И уже очень давно всем и все по этой жизни доказавший.

Полностью.

Он может всегда рассчитывать на нас, а мы на него.

И – все дела.

…Жека, естественно, еще не до конца понимал, что происходит вокруг него и с ним самим, но важность этого процесса для конкретно его собственной биографии, похоже, осознавал превосходно.

Внимателен, собран, предельно сосредоточен.

Нервничает только чуть больше, чем положено.

Но это только хорошо.

Значит, – осознает, куда попал.

И какие перспективы лично для него в настоящий момент времени, пусть пока туманно, но все-таки уже вырисовываются.

Что лично меня, разумеется, не могло не радовать.

Ведь это – первый мой, исключительно мой, человек в этом мире. Человек, которого сделал таким, какой он есть, – именно я.

Не Али, не Мажор, не кто-нибудь еще.

Я.

Ведь даже абсолютно, до глубочайших слоев костного мозга преданный лично мне и сверхнадежный по этой жизни Никитос, при всем при том – человек, созданный по лекалам Али никем иным, как моим старшим товарищем Гарри Мажором.

То есть – не мною.

А этот…

– Ну ладно, – Али решительно тушит сигарету в пепельнице, встает, с хрустом потягивается. – Теперь можно и о серьезных вещах поговорить. Инга, мы больше никого не ждем?

Она отрицательно покачала головой.

– Если, – говорит, – только Степашу. Но я даже не знаю, звали вы его или нет…

За столом стыдливо переглядываются и мрачнеют.

Все, кроме Жеки, разумеется.

Он пока что не в курсе…

Али подходит к Инге и легонько касается губами ее теплой макушки.

– Я, – говорит, – и забыл, что так и не рассказал тебе эту историю. Не стал грузить. Просто у нас с тобой и без этого все достаточно хреново было. Нет больше с нами Степы. Был, да кончился, такая вот, понимаешь, дерьмовая ситуация…

– Что? – поднимает на него круглые от ужаса глаза. – Толик тоже умер?!

За столом кто-то хмыкает.

– Да если бы, – жестко говорит, глядя в пол, Гарри, – умер, нам, наверное, всем бы легче было. Ушел. Полностью. Навсегда. Так и не смог себе простить, что сладким пьяным сном проспал, когда Дэна питерское карланье на Ленинградском вокзале ломало. Говорили, что спился вроде бы как, но у меня другая информация. Мир-то узок, а Москва – город маленький.

Гарри мотает башкой, шумно звеня кубиками льда, отхлебывает солидный глоток виски из широкого толстостенного бокала.

– В порядке он, – продолжает, продышавшись. – Развелся, снова женился. Собаку завел, здоровенную. Магазинчик у него в Зеленограде небольшой. Торгует так, ни шатко ни валко, но на жизнь хватает. Но нас он из своей жизни исключил навсегда. Вычеркнул. А значит – и для нас нет больше в этом мире этого человека. Обычный трусливый обыватель, живущий исключительно своей, частной жизнью. Неинтересно.

Инга вздыхает.

– Жестокий все-таки, – поправляет упрямый черный локон, – ты человек, Игорек. Ну, совершил парень ошибку, и что дальше? Может, он в помощи вашей тогда нуждался, он же все-таки ваш друг, а не какашка какая, неизвестно куда и зачем по воде плывущая…

Гарри вздыхает, поднимает на нее глаза. Взгляд его сейчас тяжелей могильной плиты, мне почему-то так кажется.

– Он. Больше, – говорит раздельно. – Не наш. Друг. Все. Закончили. Этот выбор – сделал он сам, и не надо об этом. Я его, может, больше всех здесь любил, и что дальше?! Его нет. Все. Забыли.

– Понимаешь, золото, – тяжело вздыхает Али, – любой из нас имеет право на ошибку. Любой. Это нормально, понимаешь?! Но если за тобой косяк, то твой долг попытаться его исправить. Хотя бы просто попытаться, а там как получится. О результате тут никто не говорит, всем понятно, что не все в этой жизни возможно. Но хотя бы что-то попытаться сделать ты просто обязан. А уйти и начать себя жалеть или там винить, головой о стенки биться – это как раз легче всего. Но это – и есть трусость и слабость, а они в нашем мире – не прощаемы. Такой вот мир. Тревожный и непростой. Но мы сами его выбирали, сами строили, самим тут и жить приходится. Вот так, без соплей…

Инга кивает.

– Я, – говорит, – кажется, тебя понимаю, Глеб. И Гарри тоже понимаю. Вполне. Хоть и логика у вас какая-то… ну… не очень человеческая…

– А кто, – поправляет очки и посылает в рот очередную порцию водки мой главный редактор, – тебе вообще сказал, что мы – люди?! Вот, мы все, здесь присутствующие, да? Включая, кстати, и тебя, моя девочка. Если какому-нибудь нормальному среднему человеку со стороны рассказать, чем мы живем, какие проблемы для себя решаем, какие вопросы нас мучают, то у него просто крышу сорвет к неизвестной науке матери. А если он еще и догадается, как и что мы любим, как умеем ненавидеть, зачем насилуем свой мозг порошком и что в своей душе глушим лошадиными дозами алкоголя, то он, в лучшем случае, решит, что мы опасные сумасшедшие. Разве не так?!

За столом все вздыхают, переглядываются и немного стыдливо отводят глаза в сторону.

Игорь, как всегда, бьет по самому больному.

По тому, что все, в принципе, и так понимают, но о чем говорить в нашей среде всегда было как-то не очень принято.

Хотя – Игорю-то как раз и простительно.

Он замечает наше смущение, жестко усмехается и продолжает:

– Ради чего, скажи, раз уж о тебе речь зашла, ты выходишь по ночам на эту чертову трассу, идешь в эту гонку, которая не принесет тебе ничего – ни славы, ни почета, ни титулов?! Ни-че-го!!! Вообще ничего, кроме, быть может, малой толики уважения в глазах таких же, по сути, отморозков, как ты сама. И не велика ли цена такой репутации с точки зрения элементарной прагматики? Так какого хрена ты раз за разом выезжаешь на старт, для чего рискуешь своей и чужими жизнями, а?! Для чего пересчитываешь и переписываешь этот отнюдь не позитивный список потенциальных покойников?!

Он задыхается, машет башкой, хлопает еще одну рюмку, снова машет башкой, закуривает, продолжает.

– Ты, красивая, обеспеченная баба, – затягивается, – у которой, в принципе, в этой жизни и так все имеется! Все!!! И – не только в материальном плане!!! С жиру что ли бесишься?! Нет, не так?! Да я знаю, знаю, что не так, успокойся!! Но это ты мне можешь объяснить и вон Глебу, хоть он каждый раз трясется от страха, что с тобой может что-то случиться, но он – поймет! И Мажору, и Даньке, и даже вон тому молодому человеку, которого я пока не имею чести знать, – ты сумеешь это объяснить! И мы – поймем!! Но поймем только потому, что мы – сами такие! А ты кому-нибудь другому попробуй все это растолкуй! Кому-нибудь в нашем с тобой мире постороннему. И он немедленно потребует твоей изоляции от своего общества! Глухой и полной! И, кстати, будет прав, по большому счету! Потому что ты для него опасна, подруга. Как и мы все, пусть и каждый немного по-своему. Даже я, хоть я из вас из всех самый социально адаптированный, так уж случилось. И не тем ты ему опасна, что по ночам выходишь на свою, непонятную для него, охоту, во время которой он может нечаянно пострадать. А уже самим фактом своего собственного существования. И от этого ни ты, ни мы все – ну никуда, блядь, уже не денемся, – понимаешь?! Даже голову в песок спрятать не получится! Потому как стоит только один раз неудачно наклониться – так сразу в задницу отымеют, это уже закон природы, не нами, увы, придуманный…

За столом все молчат.

Есть такой вид тишины.

Звенящая.

Только Лысый что-то быстро записывает в своем мобильном телефоне.

Эсэмэски шлет кому-то, не иначе.

Обычная манера.

И это, кстати, вовсе не означает, что он невнимательно слушает и не делает выводы.

Просто манера такая.

И – способность одновременно контролировать ситуацию в целой куче пространств. Вон и в ноутбуке его тоже что-то параллельно происходит, он и туда одним глазом посматривает. У кого другого, наверное, уже мозг давно бы взорвался, а ему – все нипочем.

Ну и мы – тоже привыкли, разумеется. Сколько лет уже друг друга знаем? И не захочешь, а приспособишься.

Наконец, Мажор не выдерживает.

Встает.

– Пойду, – говорит, – разнюхаюсь. А то в мозгу уже, боюсь, какой-то перегруз начинается.

– Да тащи, – машет рукой Инга, – ты эту свою гадость сюда, вон на тот столик. Кого стесняться-то, одни свои остались! А все – как девочки…

Кто-то вздыхает, кто-то хихикает, кто-то тянется за сигаретами.

Молодец, Гарри, думаю.

И Инга – тоже, какая умница.

Чрезмерное натяжение пространства при обсуждении чересчур больной для всех присутствующих темы – штука очень опасная.

Плавали, знаем.

В смысле – случалось уже такое…

Разное…

Лучше – разряжать.

– Слушай, – чиркает зажигалкой Никитос, – Дэн. Раз уж пошел такой разговор, расскажи людям про сегодняшнюю тему на отпевании. Ну, с наездом на психику через открытый гроб, хотя все, включая врачей и попов, на похоронах в закрытом настаивали. А то я чо-то до сих пор толком в себя от нее не могу прийти, а тут такие мозги собрались. И все разные, что показательно. Ну, в смысле, по-разному устроены. Может, помогут дураку разобраться, как это вообще кому-то могло в башню прийти так схимичить. А то у меня уже все извилины на лоб от этой самой херни повылазили…

Ко мне резко разворачиваются сразу несколько пар чересчур внимательных глаз.

Особенно при этом мне не нравятся подчеркнутые небольшими диоптриями глаза Андрюхи Депеша.

Наш банкир всегда умеет глядеть прямо в суть процесса, и, судя по всему, в данном конкретном случае эта самая суть ему ну совершенно не нравится…

Ну, и у Али тоже, разумеется, взгляд нехороший. Но с этой стороны недовольство моим поведением хоть, по крайней мере, вполне ожидаемо. А если ожидаемо – значит не так опасно.

Было, слава богу, время подготовится к вопросу.

Хотя Никитосу потом все равно выскажу, чтоб не лез поперед батьки куда не положено…

– За тобой, – медленно выплевывает слова Глеб, – за сегодняшний день уже второй косяк, Данька. Не многовато для двух – двух с половиной часов общения?!

Жму плечами.

– Здесь, – говорю, – абсолютно согласен. Косяк. Причем вполне конкретный, тут даже спорить не о чем. Должен был рассказать сразу, эта тема тут всех касается. Просто и так все херово в окружающем мире, а тут еще и эта срань господня нарисовалась. Вот и оттягивал момент вашей загрузки еще и этими траблами. Понимал, что надо, но оттягивал. Слишком уж все тяжело, бля, получается…

И – рассказываю эту поганую по всем существующим параметрам историю с открытым гробом при отпевании.

Со всеми своими подозрениями и конкретными координатами подозреваемых.

Если после предыдущего монолога в исполнении Игоря тишина была звенящей и нервной, то теперь она стала глухой и ватной.

Как одеяло.

Или как та тишина, которая, по моим представлениям, сейчас стоит под той самой лакированной крышкой большого деревянного ящика.

Того самого ящика, который в эту мутную жижу опускали и в который потом мокрой глиной кидались, согласно этому тупому ритуалу, неизвестно кем и с какими целями придуманному.

Молчание.

Готовое в любой момент прорваться самой глухой и злобной ненавистью.

И – чьей-то вполне предсказуемой и скорее всего очень нехорошей смертью.

Я даже догадываюсь, чьей конкретно.

Единственное, что этих, собравшихся здесь и сейчас, людей может удержать от немедленных и самых решительных действий, так это понимание того, что таким образом эта проблема, увы, не решаема.

Инга – так вообще белая, как полотно, сидит.

Но – молодец, держится.

Хоть, похоже, уже и на самом пределе.

– Ты, вроде, говорил, что мы – не люди, – неожиданно обращается Депеш к Игорю, не спеша раскуривая небольшую, вполовину меньше обыкновенной и удивительно душистую сигару. – Или, типа, – не совсем люди. А эти уроды тогда кто? Это вообще как, нормально?! У меня у самого мозг изощренный, и даже где-то извращенный, но эта беда – просто за пределами логики располагается. Смысл подобного мусора для меня только в одном – в его уборке. Других – не вижу…

– Согласен, – хмыкает Али. – Только, увы, Андрюх, этот процесс уборки – как ремонт в плохом анекдоте, – бесконечен просто по определению. И в этой самой тупой бесконечности – абсолютно бессмысленен. Мы-то сами себе островок относительной чистоты вроде как выторговали: деньгами, властью, компромиссами с собственной совестью. Да чем угодно. А остальным все это хозяйство и на фиг не нужно. Им в дерьме привычнее. Такой вот, блядь, парадокс. И с этим уже ничего не поделаешь…

Я вздыхаю и тянусь через весь стол за сигаретами.

Мои, увы, кончились.

– А как, – спрашиваю, – тут понять, Глеб, кто нам свои, а кто чужие? Нет, не почувствовать, чувствовать это даже я уже научился, а именно понять? Вот вроде – нормальный человек, с приличным образованием, с неплохим достатком, в темах рубит всеразличных, а копнешь поглубже – и дерьмо полное. Ну, в смысле, в нашей системе координат дерьмо. Пустышка неинтересная. А подходит к тебе на террасе пацан, совсем неразумный, познакомиться, и – ты начинаешь с ним возиться, хрен знает зачем. Вот как вы с Мажором в свое время со мной возились, причем совершенно бескорыстно. Не понимаю…

– Да я сам, – вздыхает Али, – этого толком не понимаю. Тоже только на уровне интуиции. Да и то ошибаюсь постоянно. И чем дальше, тем, блин, обиднее…

– Слушайте, – неожиданно дергается Никитос, – я сейчас, конечно, ересь скажу, только вы меня не перебивайте, пожалуйста. И не смейтесь, если можно. Просто думал об этом в последнее время много почему-то. В любой другой компании – ни за что бы не сказал, постеснялся бы. А здесь попробую…

И – тоже тянется кончиками пальцев за сигаретами.

Мальчишка, блин.

Совсем мальчишка.

А ведь мы вроде как с ним – ровесники…

– Слушайте, – говорит, слегка сбиваясь на фальцет, – а может, мы все уже давно умерли?! Ну вон Дэна тогда бомжи на вокзале замочили. Инга сейчас только что, когда столб обнимала. Ну вы понимаете, о чем я, да?! Олигарх вон в Афгане остался, он рассказывал, вполне могло такое случиться, да?! Я… ну, короче, у меня тоже было, не хочу сейчас об этом говорить, потом, как-нибудь. Да у каждого здесь, стопудово, костлявая совсем рядышком проходила. А может, – она тогда и не прошла, сами себе вопрос задайте. И мы давно уже мертвые. Просто мертвые. Место чье-то чужое занимаем. И потому живые, обыкновенные, и кажутся нам такими странными…

Али вздыхает.

Игорь кряхтит.

Депеш задумчиво хмыкает, Димон и Валерка просто отводят глаза в сторону.

Мажор делает глоток виски, встает и треплет Никитоса по плечу.

– Да никто над тобой тут смеяться не будет, – усмехается. – Всем что-то подобное в голову приходило, Никитос, ты уж мне поверь, старому идиоту. Только, если б все было так просто, нам всем было бы легче, стос. Но мы, увы, живые. И все для нас куда сложнее и страшнее, даже по сравнению с той фантастикой, о которой тебе, как ты говоришь, подумалось…

Инга нервно хрустит длинными узкими пальцами, дергает полными, бледными, как сама смерть, губами.

– А что, что-то может быть страшнее смерти, Гарри? – спрашивает.

Гарри уже не улыбается.

– Может, – отвечает, – запросто. Например, твоя нынешняя ситуация. Большинство из нас что-то подобное уже проходило, так что поверь, – жить с этим намного страшнее, чем просто одномоментно погибнуть. Это-то как раз просто. Как свет выключили…

– Страшнее, чем смерть, – медленно выговаривает Депеш, – небытие. Даже то, относительное, в котором мы с вами сейчас уверенно располагаемся. Я об этом думал. А моя профессия предполагает точные формулировки. Пусть даже и неприятные. Ведь, в сущности, нас с вами нет. Мы никому, кроме нас самих, не нужны, и это даже не поколенческое. И не этническое. Мы, к примеру, не ходим на выборы – не потому, что не хотим участвовать в жизни нашей страны, а потому, что нам не с кем себя в этом зверинце идентифицировать. Для нас не пишут книг, не сочиняют песен, не снимают фильмов. Нас даже не учитывают в качестве аудитории при разработке рекламных кампаний. Вон, Али подтвердит. Правда, Али?

– Правда, – кивает Глеб. – Эта аудитория, к которой мы все принадлежим, не считается. Смысла нет. И инструментария. Слишком долго объяснять почему, мы не на лекции по рекламному маркетингу находимся. Но это правда, подтверждаю…

– Ну, так вот, – Депеш снимает очки и начинает их тщательно протирать специальной тряпочкой, – нас нет. И это при том, что нас – много. Много больше, чем нашему обществу бы хотелось, в общем и целом. Я имею дело с цифрами, поэтому хорошо это понимаю. Мы, конечно, приспосабливаемся к этой жизни, как можем, идем на самые немыслимые компромиссы, делаем карьеры, пробиваемся на сумасшедшие для любого нормального человека высоты. Находим себе отдушины: тот же футбол, рейсинг, кто-то, там, с парашютом прыгать начинает или на какую другую хрень потихоньку подсаживается. Но при этом мы, увы, достаточно умны, – и в этом наше проклятие, – для того чтобы понять, что даже наш околофутбол и Ингины гонки – это не более чем эрзац. Заменитель. Просто другого у нас нет, и все дела. А нам – нужно. Как минимум, что-то большее. Чему просто нет места в этом мире. И, похоже, что в ожидаемом будущем и не предвидится…

– Так что, – подхватывает Мажор, усмехаясь, – мы все прогуливаемся неподалеку от костлявой не потому, что мы мертвые, Никитос. А как раз потому, что живые. И, быть может, как раз потому, что чересчур живые для этого полудохлого мира. Так что подумай на эту тему, а я пока что все-таки пойду, разнюхаюсь…

…Когда мы всей гурьбой возвращаемся из бывшего кабинета Али, Инга неожиданно хлопает себя рукой по лбу и куда-то убегает.

А через несколько секунд возвращается уже в сопровождении здоровенного черно-серого котяры, который тут же начинает драть когтями джинсы Али, а потом, когда тот садится в кресло, тут же по хозяйски запрыгивает ему на колени, где немедленно сворачивается клубком и делает вид, что засыпает.

– Помнит пока, зверюга, – говорит Али, растроганно почесывая у него за ухом. – А я думал, что он только счастлив будет, сволочь, когда я от тебя перееду…

– Ага, – ухмыляется Инга саркастически, – счастлив, жди. Я, вон, Даньке уже рассказывала…

– Он мне передал, – кивает Глеб. – Да я почему-то не поверил. Дурак, наверное.

– Дурак, – спокойно соглашается Инга и закуривает. – А я про них забыла просто, они так все время в ванной и просидели, где я их от гостей запирала. Сейчас остальные подтянутся через некоторое время, хоть познакомишься…

Али улыбается и продолжает чесать кота, теперь уже под подбородком.

Злобная черно-серая тварь, с рельефными узлами мышц под гладкой лоснящейся кожей и настороженно-внимательным взглядом желто-зеленых глаз с хищными вертикальными зрачками, радостно урчит и подставляет под руку хозяина то один, то другой участок своей поверхности.

Нда, думаю…

Космическое все-таки существо, этот матерый сфинкс.

Инопланетное.

И, чтобы развеять немного ситуацию, спрашиваю Игоря.

– Помнишь, – говорю, – ты мне тогда, в редакции, байку хотел библейскую рассказать. Про ангела за правым плечом? Может сейчас и сделаешь, чтобы разговор чуть в сторону увести. А то какой-то перегруз у нас сегодня происходит. Я понимаю, что ситуация сама по себе депрессовая, но уж не настолько же…

– А что тут рассказывать, – жмет плечами, – история-то таки общеизвестная. У каждого человека за каждым плечом по ангелу. За правым – светлый, за левым – темный. Поэтому, кстати, все и плюются через левое плечо, чтобы черта этого оплевать. Напрямую они ничего сделать не могут, потому как Бог дал каждому человеку свободу воли и духа. Черт даже убить человека не может, даже просто навредить, только таки подтолкнуть, чтобы он сам гадость какую сделал За которую потом отвечать придется. А ангел, который за правым плечом, наоборот, уберечь пытается. И помочь. До тех, правда, пор, пока человек, у которого он за правым плечом, для чего-то большего небезнадежен. И если он нас каждый раз даже в таких ситуациях таки спасает, когда мы уже неминуемо ласты склеить должны и тапочки в угол поставить, – значит ему пока что что-то от нас таки надо. Понять бы еще что, тогда и в смысле этой дурацкой жизни можно будет хоть слегка разобраться. Но – таки трудное это дело, понимание, Данька, ох, какое трудное…

Под конец я его, правда, уже почти не слушаю.

Потому что – Инга права – к нам подтягивается остальное семейство кошачьих.

Хороши, заразы, настолько, что даже Али присвистывает.

А тот самый кремовый котенок, с которым мы в мой прошлый приезд к Инге так долго общались, решительно запрыгивает ко мне на коленки и, подражая папе, неумело подставляет голову под почесывание.

Парни тем временем переглядываются и потихоньку начинают собираться.

И, правда, пора, думаю.

Али вон тоже целует котяру в упрямый черный лоб, снимает его с колен и решительно подымается.

– А ты это куда собрался? – неожиданно зло бросает Инга. – Твое белье в шкафу, я его никуда не выкидывала. Зубная щетка и станок тоже пока что в ванной имеются. И вообще, сколько еще человек должно, по-твоему, погибнуть, чтобы мы оба поняли, что твое место здесь?! Или тебе в качестве значка победителя соревнования еще и моя истерика нужна?! На тему «останься, любимый», с вариациями?!

Глеб медленно опускается обратно в кресло.

Обрадованный котяра тут же возвращается к нему на колени и тычется упрямой башкой в руку, требуя очередной порции ласки.

Я его понимаю, этого котяру.

И Глеба понимаю.

К сожалению, даже лучше, чем мне хотелось бы.

А Инга неожиданно розовеет и гибко поворачивается в мою сторону.

– Слушай, – говорит, – Данька. А ты и вправду здорово вырос и изменился, я это почему-то не сразу заметила. Был такой милый мальчик, слегка циничный и постоянно в кого-то влюбленный. А теперь обычный разочарованный волк. Такой же, как все эти…

Инга гибко машет рукой в сторону замершей в полупозишен аудитории, немного неуверенно улыбается, жмет узкими сильными плечами и снова лезет в пачку за сигаретами.

– А можно я тебе один небольшой подарок сделаю? – спрашивает. – Вот этого вот кремового оглоеда подарю, который у тебя на коленях пригрелся? А то ты и вправду уже большой мальчик стал, а большие мальчики обязательно должны хоть о ком-то заботиться. Иначе они не могут, иначе им плохо, и они мучаются. Просто потому, что это в природе больших мальчиков. Ну, как, что ты об этом думаешь?

Я смотрю на котенка, который неожиданно перестает ласкаться, склоняет голову на бок и внимательно всматривается в меня огромными желто-зелеными – в папу – глазищами.

– Я думаю, – выговариваю медленно. – Я, – черт его знает, – я просто не знаю, что полагается думать в такой ситуации! И поэтому я думаю, что он хочет мне сказать, что его зовут Арамис. И что он совсем не против пожить у меня некоторое время, чтобы оценить, гожусь ли я на роль его хозяина…

– Ну вот, – улыбается Инга, – и правильно. Я сейчас тебе кое-какие его вещички с собой соберу, на первое время. Ну, там, лоток, наполнитель, сухой корм, мяса немного. И список напишу, что надо будет для него купить. Ну, и звони, разумеется, сразу, если что не так. В любое время дня и ночи. И ты, и твой Арамис в этом доме не чужие, сам понимаешь. Так что, считай, почти что и породнились…

Я вымученно улыбаюсь, а развеселившийся Арамис так и норовит цапнуть меня побольнее за выставленный вперед указательный палец.

Ничего.

Кусай, парень.

Я вытерплю.

Я обязательно вытерплю, мне не привыкать…

Эпилог

Домой нас с котенком отвозил, естественно, Никитос.

Я бы, в принципе, и сам конечно, доехал. Выпил-то всего ничего. Но с котенком под курткой решил все-таки не рисковать.

Да к тому же, еще и Жеку бросать как-то не хотелось, слишком уж он подавленным выглядел после всех этих посиделок. Пригласил их в результате к себе, попить чайку и опрокинуть на сон грядущий по рюмашке-другой вискарика из тщательно охраняемых отцовских запасов.

Парни, естественно, не возражали.

И вправду, сегодня ж ночь с субботы на воскресенье: ни на работу, ни в институт завтра с утра никому не надо.

Что бы и не посидеть с парой-тройкой старых, испытанных товарищей?

Арамис, которого я выгреб из подмышки, сразу же пошел осматривать свое новое жилище, а Жека неожиданно заботливо помыл его лоточек и насыпал в него наполнителя.

Мы же с Никиткой тщательно порезали в одну мисочку мяса, в другую насыпали сухого корма, а третью, как и советовала Инга, наполнили холодной водой.

Просто Инга строго-настрого предупредила не давать ему молока, у этих хищников от него с желудком проблемы серьезные получаются.

Только мясо.

Причем обязательно – сырое, и желательно совсем свежее, немного с кровью.

Котенок, вернувшись с обхода, провел тщательную ревизию наших работ, остался удовлетворен и запрыгнул на облюбованное им кресло в родительской гостиной.

Где тут же свернулся в клубочек и замурлыкал, время от времени окидывая нас троих лукавым котячьим взглядом и параллельно позевывая.

Хозяин, блин.

Непросто мне теперь, чую, в собственном доме придется.

Ой, непросто.

Зато не так тоскливо.

И еще – будет, по крайней мере, к кому домой возвращаться.

Уже хорошо, думаю.

…Мы распечатали бутылку старого, еще отцовского, сингл молта, разлили.

Первую выпили не чокаясь, в очередной раз отдав дань памяти ушедшему.

После чего Жека решительно полез в карман и достал оттуда маленький пакетик с порошком.

– Ого, – говорю, – и где это ты, бедный, блин, студент, столько кокаину надыбал?

Жека фыркает.

– Кокаин, – морщится, – это, итить, для мажоров. Ни, извини, голове, ни жопе. Та же чашка кофе, только за сто пятьдесят долларов за грамм. И жрут они его исключительно из-за понтов, да из соображений безопасности. Потому как, вроде, и наркота, и привыкания никакого. А это – «спид», «быстрый». Настоящий, итить, мужской наркотик, жесткач…

Я морщусь, Никитос решительно забирает у Жеки пакетик и выкидывает его в мусорное ведро.

– Идиот ты, – говорит, – Женька, пока еще малолетний. Про эрзацы слышал сегодня в разговоре? Ну, и на фиг нам нужно еще и это дерьмо глотать?

И достает из кармана что-то свое, похожее.

– Вот, – говорит, – Инга дала. Вы, говорит, сегодня один черт рано не разойдетесь, а Али собирается какое-то время вообще на «чистом» просидеть, так что ему без надобности…

– Это кокс, да? – догадывается Жека. – Понятно тогда, почему вы все время в ту дальнюю комнату бегали…

Я усмехаюсь.

– И поэтому, – говорю, – тоже. А ты как думал. Кстати, хорошо, что ты его взял, брат. Сегодня посидим, и тоже на чистяк пора перескакивать. Завязывать, в смысле. А то перебор. Мы же не нарки какие, в конце-то концов. Побаловались слегонца, проблемы свои решили, и – хорош. Достаточно.

Никитос кивает:

– Вот и я про то же. Сейчас добьемся, за жизнь потрындим, и в подвязку. В понедельник уже в Мюнхен лететь, на «Баварию». Лига, блин, Чемпионов. Сколько лет уже таких выездов не было. Ты, кстати, как теперь, Дэн, летишь? Ну, в смысле, у тебя же кошак ща завелся, а о нем заботиться надо все-таки…

Я жму плечами.

– Это, – говорю, – брат Никитос, улица не с односторонним движением, сам понимаешь. Мне нужно теперь учиться заботиться о нем, а ему – уважать мои привычки и интересы. Ну, а на время Мюниха его Инга к себе заберет, мы уже договорились, она все понимает, естественно. Не маленькая.

И с некоторой тоской смотрю на стену гостиной, где на фоне стылого московского неба с бегущими грозовыми облаками широко улыбается Ингина фотография.

Жека перехватывает этот мой взгляд, кивает каким-то своим мыслям, и улыбается.

– Во-о-от оно в чем дело, – тянет. – Так ты, оказывается, тоже в нее был влюблен, да, Лидер?! А я-то думал, итить…

– Почему это «был»? – удивляюсь. – Эта хрень, отморось ждановская, ты уж мне поверь, к прошедшему времени никакого отношения не имеет. А в остальном – все правильно говоришь, как по писаному…

Жека неожиданно смешивается.

– Вот даже как, – сглатывает. – Офигеть можно. А они знают, да?

– Инга, – жму плечами, – наверняка догадывается. А Али… Али вряд ли на эту тему даже заморачивается. Мало ли кто влюблен в его жену. Обо всех не передумаешь, так что это просто избыточная информация. А он такую фильтрует и тут же отбрасывает. И правильно делает, иначе крышак сорвет на хрен рано или поздно.

– Тут, – кивает задумчиво головой Никитос, – я согласен. Если живешь с такой бабой, к подобной инфе надо уметь относиться снисходительно. Я вот в нее и не влюблен ни фига сейчас, но смотрю, и понимаю, какую жену себе искать буду.

И – начинает не торопясь, в подражание Мажору, растирать «первый номер» на первом попавшемся компакт-диске.

Из горки моих недавних покупок, кстати.

Извечная дань Горбушке.

И, вроде, – не та она уже сейчас, а все одно едем туда за новинами.

Странно этом мир, думаю, устроен.

Ой, странно…

– А не боишься? – спрашивает Жека Никитоса. – У меня вроде стержень внутри пожестче, чем у тебя, стос, и то страшновато в такую влюбляться будет, думаю. Это ж – всю жизнь, как в фёстлайне. А от войны когда-то и отдыхать надо, иначе ни одна психика не выдержит.

– Страшно, – соглашается Никитос и решительно втягивает «дорогу» сначала правой, потом левой ноздрей, – но выбора-то один хрен нет. У нас с тобой, стос, такая жизнь, что с любой другой дома неинтересно будет. Хотя вон Мажор как-то и приспосабливается. Но – не знаю, не знаю…

Я хмыкаю и тоже тянусь за свернутой в трубочку зеленой стодолларовой купюрой.

Неинтересно, говоришь, значит, – думаю я, неожиданно вспоминая Лиду и свое странное спокойствие после ее, похожего на измену, ухода.

Что ж, кажется, ты Никитос все правильно формулируешь.

Сидели еще долго.

Потом я уложил парней в родительской спальне, выключил свет и улегся в большой комнате, той самой, где висела на стене Ингина фотография.

Я ее туда, когда родители уехали окончательно в Испанию, а Лида ушла к своему молодому олигарху, повесил.

До этого она сначала у меня в «детской» висела, а потом на антресолях пылилась.

Потом опять достал зачем-то, идиотина…

Правда, ее в темноте было совсем не видно, естественно.

Но мне и не требовалось.

Зато за чернотой оконного стекла явственно угадывались теплые желтые огоньки чужих квартир, где, наверное, тоже кто-то не спал и что-то думал о никчемности жизни, пустоте любви и холодной неизбежности смерти.

А может, и не думал.

Просто книжку читал какую увлекательную, или кино смотрел.

Или водку жрал, какая, в принципе, разница…

Уже засыпая, я почувствовал, как залезает ко мне под одеяло и устраивается поудобнее котенок по имени Арамис.

Все правильно, думаю, брат.

Так и нужно.

Выбрал – значит владей.

И будь готов к тому, что за это владение рано или поздно придется нести ответственность.

И – неважно перед кем.

Перед собою, даже, наверное, страшнее.

Но, как говорит Никитос, – значительно интереснее.

Котенок неожиданно укусил меня за ухо и замурлыкал.

Я улыбнулся, и мы заснули, в самый последний момент заметив, что за окном опять завел свою тоскливую песню нудно морщинящий лужи колючий осенний дождь.

А впереди нас с ним ждали хмурое тревожное утро очередного выходного дня, похмельный бодун, кокаиновый отходняк и теперь уже другая, по-настоящему взрослая, без всяческих скидок, жизнь.

Не скучная, не интересная, не будничная, не праздничная, – а просто какая-то другая, я почему-то так думаю…

Спасибо, что скачали книгу в бесплатной электронной библиотеке Royallib.ru

Оставить отзыв о книге

Все книги автора

Дата добавления: 2015-08-05