ЧЕЛОВЕК НА КОНЕ 7 страница

— Августина!

Она не успела повернуться и взглянуть на говорившего, а голос уже узнала. Из ее рук взяли полную корзинку. Она повернулась — все тот же янтарный взгляд, только темные волосы слегка тронула седина.

— Вы?

— Августина… Я сначала не поверил глазам. Я узнал вас сразу, тогда вы приходили в лагерь с каким-то военным. Это невероятно! Здесь, на краю земли… Если бы вы знали, Августина, как я рад!

Она повернулась и пошла прочь из рядов. Лев шел за ней. Она прислушивалась к себе. Внутри что-то вздрогнуло, вздохнуло…

«Вот как… А у меня, оказывается, еще есть сердце. Но все ведь умерло, все давно умерло. Зачем ты так колотишься? Все прошло. Тише, тише…»

Она вышла на открытую площадку, отошла в тень высокой раскидистой алычи.

— Вот уж не ожидала, — сказала она ровно, внешне спокойно, глядя прямо ему в глаза. — Вы — здесь! Каким ветром?

— Я-то ясно, каким ветром, — работаю в экспедиции, добываю старинные ценности для молодой Страны Советов.

— Но ведь вы — архитектор.

— Да. Но к сожалению, теперь ничего не строят, — улыбнулся он.

Ася видела, что улыбка дается с трудом, что Лев взволнован, что он нервничает.

«А я спокойна! — похвалила она себя. — И мне все равно». Она удивлялась своему самообладанию.

— Знакомый археолог предложил участие в экспедиции, я согласился. Но вы-то? Вы как мираж в пустыне… Вначале я не поверил глазам. Думал — ошибся.

— Я здесь с мужем. Он военный.

— Ах вот как… Это вы с ним приходили в лагерь…

— А это вы скакали на лошади? Вы не меняете своих привычек.

— Привычек? Ну что вы, Августина! Разве возможно сохранить свои привычки в этом круговороте. Жизнь перевернулась с ног на голову. Но вы… вы такая…

— Мне пора идти, — сухо оборвала Ася.

— Я провожу! Не лишайте меня вашего общества, Августина, я прошу вас.

Он смотрел на нее умоляюще, без тени усмешки.

— Ну что ж, пойдемте.

Они шли неторопливо по узким улочкам Бухары и говорили.

Вернее, говорил Лев. Вероятно, он относился к той породе мужчин, которым годы только лишь оттачивают основные черты внешности, добавляя в облик некий шик. Даже утраты и пережитые трудности ложатся на их лица этаким налетом благородной красоты.

Его не портили ни простота выцветшей на солнце рубахи, ни льняные широкие штаны, ни старая шляпа. Разве что в глазах его, насмешливо-умных, появилась тревожная нервность.

— А здесь забавно, не находите? — говорил он. — После серого голодного Петербурга Бухара кажется раем.

На эти слова Ася лишь усмехнулась краешком губ.

— Боюсь, Средняя Азия не открыла вам пока еще своего лица.

— Да, я догадываюсь. И все же — я встретил вас. Я думал о вас, знаете…

— Я давно уже не та, Лев. И не нуждаюсь в сказках. Мы пришли. Всего доброго.

Забрала корзинку и быстро пошла к дому. Она ни разу не оглянулась.

Придя домой, разобрала принесенные с базара продукты, подмела пол, попыталась занять себя рукоделием, но не смогла. Подошла к зеркалу, застыла, пытаясь увидеть себя его глазами. Странно. Она ощущала себя старой, усталой, измученной, опустошенной. А из глубин мутного стекла на нее смотрела молодая женщина, лицо которой ничуть не старили строгая печаль и спрятанное в глубине глаз горе. Он запомнил ее девочкой, вчерашней гимназисткой, от которой, как она думала, теперь не осталось и следа. По каким же чертам он издалека узнал ее? По осанке? По прическе, которую она не меняла с тех пор? Все тот же «фокстрот», подчеркивающий линию подбородка. Неужели в ней все еще жива прежняя Ася?

Как бы то ни было, эта встреча не заслуживает того, чтобы думать о ней. Она достаточно думала о нем в свое время. Хватит.

Ей понадобилось усилие, чтобы привести свой внутренний мир в некоторое равновесие. Да и что это был за мир? Разорванные в клочья мечты.

И все же вечером, едва муж переступил порог, она встретила его словами:

— Алешка, давай уедем. — Она жадно смотрела ему в самые глаза.

— Что случилось?

— Давай уедем! Переведись куда-нибудь! Все равно куда!

Он прошелся по низкой комнатке.

— Для этого должна быть веская причина. Сейчас для меня это просто невозможно. Да и к тому же я Артема с места сорвал. Тебя кто-то обидел?

— Нет. Обними меня крепче, Вознесенский. Пожалуйста, давай постоим вот так.

В конце недели она отправилась на могилку сына. Как это делала обычно, набрала тюльпанов в долине, не доходя до лагеря археологов, и свернула к кладбищу. Когда возвращалась назад, то, погруженная в свои мысли, не заметила маячившую меж тополей фигуру в шляпе.

— Августина!

Она вздрогнула. Никто, кроме него, давно не называл ее так.

— Зачем вы пришли? Кажется, мы обо всем поговорили.

— Простите меня. Возможно, я покажусь вам назойливым, но поймите и меня. Здесь все чужое, и вдруг… Вы — человек из той, лучшей жизни. Я прошу вас, Августина, не прогоняйте меня. У вас что-то случилось? Чья это могила?

— Осенью мы с мужем потеряли сына.

— О… Я сочувствую. Это, конечно, глупо звучит, но я…

— Не надо.

Ему показалось, что она как-то странно, даже неприязненно на него взглянула.

— Мне нужно у вас спросить одну вещь, — преодолевая себя, сказал он.

— Спрашивайте.

— Вы тогда… так быстро исчезли из замка. Куда?

— Что? — Она внимательно взглянула на него. Ни тени усмешки не мелькнуло в его глазах. — Я исчезла?

— Я потом искал вас. Вы даже записки не оставили. Я ездил в город, но там вас никто не видел.

— Вы искали меня? Ну, знаете, Лев, это не смешно. Я и слушать не хочу этот бред. Утром в вашей комнате не было даже саквояжа. Я не могла предположить, что вы поступите так жестоко, но это было хотя бы честно. Не портите же теперь впечатление о себе! Я хотела все забыть, и мне это удалось. Зачем вы ворошите прошлое? Кому это нужно?

— Постойте! — Он попытался поймать ее за руку. — Да постойте же! Дайте мне сказать, я прошу вас.

Она быстро уходила, ее скулы пылали. Он догнал ее, схватил за руку, повернул к себе.

— Пять минут! Я прошу у вас пять минут. Возможно, жизнь свела нас в этой Тмутаракани, чтобы дать мне возможность если не оправдаться, то хотя бы загладить свою вину.

— Кому нужны теперь ваши запоздалые объяснения? Я не держу на вас зла. Не утруждайтесь.

— И все же. Давайте присядем здесь.

Ася села рядом с ним на склоне холма. Закурила.

— Я, как вы поняли, в те годы не ценил постоянства. Когда увидел вас, то сразу подумал: держись от нее подальше, Лев, это ловушка для тебя. Да, так и подумал. Ваши чистые глаза, ваше строгое лицо. Вы ведь даже не догадывались, Ася, как вы милы…

Ася молча курила. Все, что он говорил, было будто бы не о ней. Боже, разве теперь это важно? Ее ли это жизнь? Или, может быть, чья-то чужая? Неужели ей все еще важно, что делал Лев в то злополучное утро? Неужели это до сих пор что-то значит для нее? Она молчала.

— Но чем больше я находился рядом с вами, тем больше попадал под ваше влияние. Да, влияние, иначе я назвать это не могу. Видит Бог, я не собирался вас привязать к себе, не собирался воспользоваться вашим доверием, чтобы… Но вышло как вышло. Да, я просто убежал. Думал, что быстро забуду вас, как это бывало обычно, но все получилось иначе. Я ведь потом вернулся в Бужениново, искал вас. Это правда.

Ася помолчала какое-то время. Затем потушила папироску, положила в сумочку мундштук.

— Ну что ж, значит, так должно было случиться.

Она поднялась и быстро пошла по пыльной дороге к городу. Внутри все клокотало. Вся боль, которая давно улеглась и была погребена под слоем другой, более поздней боли, вдруг взорвалась, потекла, наполняя собой пепелище, оставленное смертью ребенка. Его ребенка. Боль рвалась наружу, требовала выхода.

Она шла и кусала губы, чтобы не закричать.

— Августина! Подожди!

Как глупо! Она даже не может остановиться. Она не может остановиться и спокойно сказать ему, что все в прошлом и что она торопится к мужу. И что там, в Буженинове, была лишь ее первая любовь, которая, как известно, проходит.

Потому что если она остановится — все пропало.

Он догнал ее и пошел позади.

— Я хочу знать, что было с тобой потом.

— Тебя это занимает? Ну что ж. Я вышла замуж за человека, который меня любил всегда, и уехала с ним. А тебя забыла. Ты это хотел знать?

— Я думаю, все было несколько иначе. Ты была в отчаянии. Так? Ты и замуж вышла от отчаяния, ведь ты меня любила, Августина! Более того, я был твоей детской мечтой.

— Тебя это мучило? — спросила она, сумев справиться с голосом. — Ведь ты-то не любил меня.

— Это не так. Да, я явился в Бужениново, чтобы поволочиться за хозяйкой. В прошлый мой приезд, как мне казалось, она делала мне авансы. Приехал, а тут этот доктор. Я, конечно, злился, это все было. Но там была ты. Ты вносила в ту атмосферу что-то свое, ты была противодействием всему, что там было. Ты так смотрела на меня, что я испугался. Глупо, конечно, но я боялся серьезных чувств, я всегда избегал их. Я боролся сам с собой. Я уговаривал себя, доказывая, что у тебя полно несовершенств, что ты провинциальна… Но позже, когда я потерял надежду тебя отыскать, понял, что обманывал себя.

Ася слушала и старалась не смотреть на него. Смотреть было еще больнее, чем слушать. Все в нем — губы, янтарные пронзительные глаза, даже то, как он наклонял голову при разговоре, — все напоминало ей о сыне. Все напоминало ей о нем самом, прежнем. Она не могла находиться рядом с ним — его волнение, его нервное напряжение передавались ей, она словно находилась рядом с паровозной топкой. Ее руки горели, лицо горело. А он был бледен. Она отвернулась.

— Все эти годы, что бы ни происходило со мной, я помнил о тебе.

— Зачем ты мне все это говоришь? Зачем мне это теперь?! Уходи, я не хочу этого слышать, понимаешь? Мне больно! Уходи.

Она торопливо пошла, а потом побежала. Она бежала почти до самого дома.

Завидев чинару, пошла тише. Нужно выровнять дыхание. Нужно привести себя в порядок. Нужно положить этому конец.

Весь остаток дня внутри ее что-то происходило. Словно все ее процессы жизнедеятельности, проходившие последнее время в замедленном, спящем ритме, вдруг проснулись и потекли с другой скоростью.

Алексей примчался с цветами и радостным известием — Артем приезжает, завтра встречать. Ася осталась холодна к новости. С удивлением она прислушивалась к себе.

Весть, что к Вознесенским приезжает брат с женой, быстро облетела дом. Встречать гостей на террасу выбежали Зульфия, Айгуль и Усман, дети облепили чинару.

— Едут, едут! — закричали с верхних веток.

Арба, переваливаясь, подползла к воротам. Первым появился Алексей, за ним — широкоплечий, возмужавший Артем под руку с маленькой стройной женщиной, в облике которой мелькнуло для Аси что-то неуловимо знакомое. Что-то из детства. Вот женщина повернулась, взглянула на облепленную детьми чинару, и Асе показалось, что это фрау Марта вышла, чтобы сделать замечание.

Ася стояла на террасе в совершенном замешательстве, пока Артем не подхватил ее на руки, не закружил по двору:

— Ну что, наша команда в сборе?!

— Эй, медведь! — усмехнулся Алексей. — Не помни жену, она у меня женщина хрупкая.

— Ну ведь свою-то я не помял. — Артем бережно опустил невестку на землю рядом со своей супругой. Женщины взглянули друг на друга.

— Здравствуй, Ася.

— Эмили?!

Алексей разулыбался. Асино удивление было первой сильной эмоцией со времени смерти сына. Он тревожился за жену. Приезд семьи брата — это то, что необходимо сейчас им обоим.

— Сюрприз удался! — рокотал Артем.

И вот уже в суету включены все обитатели дома — дети таскают с арбы узлы и баулы, Айгуль и Усман накрывают дастархан в тени чинары. Плов, лаваш, разговоры ни о чем и обо всем сразу.

После, на террасе, сидя по-восточному на курпачах вокруг кальяна, Вознесенские говорят о том, чем наполнены были для них эти годы. И оказывается, что в несколько лет может вместиться так много, что только диву даешься. А то, что пережито как страшный кошмар, теперь, в теплой компании, вспоминается как приключенческий эпизод, и всем смешно. И спирт, привезенный Артемом, толкает Асю на то, что она выдает тайну — свой поход на свадьбу и появление разбойников в женском платье. Эмили слушает, открыв рот, Артем качает головой, а Вознесенский сердится, ворчит, но Асю не обманешь: в его глазах спрятаны любовь и надежда — жена оттаивает, оживает.

— Она у меня ничего не боится, — хвастается Алексей. — Она в Средней Азии как у себя дома.

— А я такая трусиха, — признается Эмили. — После смерти папы каждого шороха стала бояться.

— Не будем о грустном! — Артем нежно обнял хрупкую Эмили. — Предлагаю тост за наших женщин. Думаю, не так уж важно, смелая твоя жена или трусиха. Главное, чтобы она была надежной и преданной. За вас, дорогие.

Глаза у всех блестели.

— Артем! — воскликнула Эмили. — Ты совсем забыл — мы привезли фотоаппарат!

Ася поднялась:

— У меня предложение. Минуточку.

И вот на террасе появляются восточные одежды — халаты из хан-атласа, чалмы, тюбетейки. Зульфия приносит бронзовую посуду.

Из баулов извлекается чудо-аппарат — гармошка на треноге. Артем долго настраивает. Все облачаются в восточные одежды…

Снимок будет потом кочевать вместе с хозяевами в добротном альбоме — кожаном, умеющем хранить запах времени. Фотография передаст очарование жаркого восточного полдня, радость встречи, молодость и печаль. Мужчины на снимке сдержанно веселы. Алексей загорелый — кожа бронзовая, одного оттенка с кальяном. У Артема усы, как у командарма Буденного. Он смотрит в камеру немного хитровато. Эмили старается изобразить восточную женщину, но являет собой строгую матрону. Даже тюбетейка не помогла. Августина выделяется из общего настроя глазами. Они что-то таят. И на лице печать пережитого, никаким маскарадом ее не спрячешь.

Однажды, когда женщины вдвоем отправились к ручью за водой, Эмили, наблюдая, как в кумган тонкой струей бежит чистая вода, спросила:

— Ася, скажи… ты очень сердилась на меня за ту сцену… когда Алексей к тебе сватался?

Ася забрала кувшин, освобождая место для Эмили.

— Нет. Я быстро забыла.

— Ты любишь его?

Эмили не смотрела на Асю, но вся ее поза говорила, что она ждет ответа.

— Теперь… конечно. А ты Артема?

— Артем такой… Я не знаю, что бы я без него делала. Он меня просто спас в Ярославле. Когда мы встретились, он пришел, посмотрел, как я живу, и сказал: собирайся. И я ему сразу поверила, собралась и пошла за ним.

— Наверное, они все такие, Вознесенские. А я часто вспоминаю наш дом, фрау Марту, Богдана Аполлоновича, вас с Анной, детей…

— А Фриду Карловну?

— О! Фрейлейн, спина! Незабываемо!

— А Егор? Помнишь Егора? Знаешь, мама потом проговорилась, что папа' отдал его в солдаты. Как давно это было, Ася! Какие мы были глупые и счастливые… И не знали об этом. Ах, Ася, ты представить не можешь, что нам пришлось пережить в Ярославле в дни мятежа… Город был разрушен, белые на набережной расстреливали красных, потом красные в том же месте расстреливали белых. Городской Вал стал настоящей Голгофой. Папа не согласился принять участие в заговоре перхуровцев, мы готовились к отъезду. Но Петька… Ты же помнишь, какой он. Тайком записался, чтобы участвовать в мятеже. Папа его повсюду искал. Город горел, папа отыскал Петьку, привел и отправил всю семью, пока еще было возможно, прочь из города. У меня был жар, я была без сознания, и он остался со мной, чтобы после догнать наших вместе. Ах, Ася, я так виновата… Если бы не моя болезнь, не эта проклятая испанка!

— Не надо так, Эмили, Ты ни в чем не виновата. Судьба у нас такая…

— Папа неотлучно был со мной. Он нашел подводу, чтобы вывезти меня из города. Но его схватили… Ах, Ася, как это ужасно!

— Не надо, дорогая. Не вспоминай.

— Я ведь даже не знаю, живы ли мама, Грета, Анна и Петер…

— Будем надеяться, что они благополучно переправились за границу и теперь уже в Германии. Ведь у фрау Марты там родственники?

— Да, да… Я надеюсь, что у них все хорошо.

Они возвращались домой и не могли видеть, что из-за глиняного холма за ними наблюдает человек. Ася почувствовала взгляд спиной, обернулась. Не ошиблась — это был Лев. Он кивнул ей. Женщина торопливо пошла прочь. Когда оглянулась, он все еще стоял и смотрел ей вслед. Эмили заметила.

— Кто это?

— Так, один человек. Работает у археологов.

В другой раз он поджидал ее у тополей, когда она одна возвращалась из части. Он держал в руках охапку тюльпанов.

— Августина, здравствуй.

— Зачем ты пришел? Зачем ты караулишь меня, зачем?

— Ты так изменилась за эти годы. Знаешь, в тебе появилось что-то такое, чего раньше недоставало. Ты — как завершенная картина.

— Лев, я прошу тебя, не ходи за мной. Не нужно.

— Почему? Ты боишься?

— Не говори глупостей.

— Я все же скажу. Ты боишься своей любви ко мне. Она жива. Я ее чувствую. Дай свою руку.

Неожиданно для себя Ася повиновалась. Она не отняла руку. Его горячие пальцы переплелись с ее пальцами. Ася горела. Она чувствовала всю себя, как гудящий улей. Ей казалось, что тело звучит и звук этот слышен не только ей.

Лев наклонился и, притянув ее к себе свободной рукой, поцеловал в губы.

Все повторилось. Она словно попала в водоворот — ее уносило, и она ничего не могла сделать. В какой-то момент она оттолкнула его, отошла на шаг, оглянулась. Наверху, у городской стены, стояла Эмили и махала ей платком.

— Завтра я снова буду ждать тебя, — сказал он.

— Нет.

— Да.

Ася махнула Эмили в ответ и торопливо пошла навстречу.

— Кто это? — Эмили смотрела вслед уходящему Льву.

— Один человек.

— Археолог, это я уже слышала. У тебя с ним роман? Ася не ответила.

— Ты извини, Ася, что я спрашиваю, но… Как же… Я думала, ты любишь Алексея?

— Я люблю Алексея, Эмили. И до сих пор была уверена, что забыла того человека, давно забыла, но… Он появился, и я сама не своя. Это сильнее меня, понимаешь? Он смотрит мне в глаза, и я не принадлежу себе. Он берет меня за руку, и я обо всем забываю…

— Ты?! Ты всегда мне казалась такой разумной, с большим самообладанием. А сейчас ты мне напомнила Анну. Как можно, Ася… Алексей тебя так любит, со стороны ведь сразу заметно, кто из двоих любит больше, так вот — у вас это он. И ты хочешь…

— Я ничего не хочу! Что ты понимаешь? Я потеряла ребенка, мне казалось — я ничего уже не хочу. А появился Лев, и я стала ощущать себя живой. Алексей здесь ни при чем.

Эмили смотрела на нее со страхом. Ася вздохнула:

— Эмили, не надо так переживать. Я сама все понимаю. Я завтра поговорю со Львом и положу конец этим встречам.

— Обещаешь?

— Обещаю.

Эмили недоверчиво покачала головой.

На другой день Ася возвращалась домой, и сердце ее то замирало, то принималось гулко колотиться. Издалека она увидела одинокую фигуру среди тополей.

Она приблизилась, намереваясь сказать то, что обещала Эмили. Лев взял ее за руку, и… она все забыла. Он вел ее к каким-то ветхим строениям на краю хлопкового поля. Они зашли в заброшенную саманную хижину. Она ничего не успела сказать — его губы помешали. Губы, руки — она была в плену. Его руки делали с ней что хотели. Она уже не понимала, где кончается она сама и начинается он. Они упали на солому, ее шляпа от солнца слетела и покатилась в угол.

Потом лежали и смотрели в пустую глазницу окна, где помещался крошечный клочок неба.

«Что я делаю? Что я делаю? Как я могу…» — плавали обрывки мыслей.

Лев первым нарушил молчание.

— Мы уедем, — сказал он. — Мы уедем за границу, все будет хорошо. Я все подготовил.

— Ты с ума сошел. Я не сделаю этого.

— Не перебивай. Мы любим друг друга. Мы должны быть вместе. Я нашел проводника. Здесь есть тропинки в горах, местные знают. Мы уйдем через Афганистан. Доберемся до Европы, я буду работать. Это здесь архитектура в загоне, а там… Мы поедем в Австрию, я покажу тебе настоящий замок Фюрстенбергов. Мы купим небольшой домик где-нибудь на берегу Дуная или Рейна и забудем кошмар этой жизни. Ты слышишь меня?

— Слышу.

— Завтра к ночи, в десять, я буду ждать тебя здесь. Возьми только самое необходимое.

— Нет! Я не приду.

— Посмотри на меня.

Ася посмотрела ему в глаза. В них плавился янтарь. Она чувствовала себя бессильной перед этим взглядом. Он завораживал ее.

— Ты придешь. Я буду ждать.

Ася не помнила, как оказалась дома. Она невпопад отвечала на вопросы домашних, не замечала тревожных взглядов Эмили и вопросительных — мужа. Она то принималась много говорить, то надолго замолкала, глядя куда-то в одну точку. Вечером на террасе она вдруг согласилась спеть. Алексей принес гитару. Ася оглядела террасу горящим взглядом и запела:

Я все еще его, безумная, люблю.

При имени его душа моя трепещет,

Тоска по-прежнему сжимает грудь мою,

И взор горящею слезою блещет…

Я все еще его, безумная, люблю!

Как только она окончила романс, Эмили вскочила и прошлась по террасе.

— Это Жадовская? Я помню, помню, Зоя Александровна любила ее.

И Эмили принялась преувеличенно оживленно болтать, будто пыталась заслонить собой внезапную откровенность Аси. Стали вспоминать детство, проделки Алексея, совместные пикники, и возникшая было неловкость сгладилась. После Эмили утащила Асю в комнату и накинулась на нее:

— Что ты делаешь, Аська? Не смей так с Алексеем, поняла? Он не заслуживает этого!

Ася смотрела на подругу несколько отчужденно:

— А что, если я люблю двоих? Что же делать? Или тебе это непонятно?

Ася горько усмехнулась и уставилась на Эмили. Та стушевалась под этим взглядом.

— А ведь ты тоже любишь двоих, Эмили?

— Я… — Эмили покраснела. Отступила на шаг, споткнулась.

— Ты по-прежнему неравнодушна к Алешке. И я могу тебя понять. Но тогда не лезь мне в душу, Эмили, прошу тебя!

Они вернулись к мужьям и как ни в чем не бывало стали болтать о пустяках. Но все же, когда Артем с Эмили ушли к себе, Алексей спросил:

— Что с тобой, Ася? Она пожала плечами.

— Мне что-то неспокойно за тебя, боевая подруга. Завтра у нас небольшая вылазка в горы, можешь в часть не ходить. Отдохни-ка немножко дома.

— В горы? Надолго?

— Как обычно, Аська, ты же знаешь — как получится.

— Алексей, я тебя очень прошу: возьми меня с собой!

— Да что случилось? Ты же знаешь, это исключено. Там, между прочим, стреляют.

— Мне все равно, я не боюсь.

— И все же ты чего-то боишься. Опять что-то скрываешь от меня? Ну-ка…

И Вознесенский попытался обнять жену. Она выскользнула, отошла к перилам, уткнулась лбом в решетку. Она стояла так очень долго. Зыбкие звезды высыпали на бархат неба, над плоской крышей качался белый рожок луны. Ночь, наполненная вязкими, тягучими звуками природы, не соответствовала внутреннему звучанию Аси. Извне до нее доносились чуть слышное журчание воды в арыке, неясный шорох змеи в соломе, шуршание мышей, вздохи деревьев и стук упавшего яблока. А внутри кровь неслась по венам, сердце выстукивало чечетку. Ледяные пальцы трогали горячие скулы, а сжавшийся в комок желудок заставлял ощущать горечь во рту. Горько, неспокойно было Августине в этот час. Тот, кто хоть раз в жизни ощутил силу настоящей страсти, знает, что на какое-то время голос ее способен заглушить все другие голоса. Сила эта способна смести на своем пути строения, трепетно воздвигаемые человеком всю свою жизнь. Однако же чуткая душа и в эти роковые минуты способна расслышать тоненький голосок, слабо напоминающий о том, что страсть — это еще не все… И эта слабая помеха способна внести горечь даже в самый сладостный мед любви…

Ночь, обволакивая женщину, заставляла испытывать страх, ни на что из пережитого не похожий. И Августина ждала утра.

Но и утро не принесло покоя. Целый день она бродила сама не своя, перекладывая предметы. То выходила во двор, то возвращалась, чтобы вновь наткнуться взглядом на вещи Алексея — портупею, чайную чашку из любимского дома, картину Ивана, на которой Троицкий ансамбль и сторожка на берегу Учи.

Вещи эти, казалось, наблюдали за передвижениями Августины и все понимали. К тому же Эмили бросала тревожные взгляды и несколько раз пыталась подступиться с расспросами. Ася уклонялась от разговоров, но от этого не становилось легче.

Все, что было сейчас вокруг нее, сегодняшнее время каким-то образом отодвинулись. Словно она сама, та, прежняя, вчерашняя влюбленная гимназистка, выплыла из прошлого. Она требовала свое — свою страсть, не прожитую в полную силу, неисполненные желания, оправдание всех страданий, пережитых после. Она была моложе, сильнее и безрассуднее Аси теперешней. И с ней было не совладать.

К вечеру ее состояние стало невыносимым. Единственное место, которое, как она надеялась, могло внести какую-то ясность, это могила сына, и она отправилась туда.

Знойный вечер не принес прохлады. Воздух был тяжел и густ, солнце плавилось, лениво подползая к своей западной гавани.

Здесь, в Бухаре, ночь наступала всегда неожиданно. Вечер кажется бесконечным, но впечатление это обманчиво — ночь подстерегает его у края неба и обрушивается, вмиг захватывая в свои объятия всю округу целиком.

Ася знала это, но продолжала сидеть на могилке сына, как на единственном острове спасения для себя. Это место избавляло ее от необходимости выбора, и зыбкая надежда избежать его существовала для нее только здесь.

Но она ошибалась.

— Августина!

Лев появился из-за деревьев. В этот момент, как занавес, на Бухару упала искристая ночь. Он подошел к ней, взял за руки. Мгновенно по рукам побежали невидимые потоки, кровь застучала в животе и в висках.

— Я знал, что ты придешь сюда. Пойдем.

Прежде чем она ответила, его губы нашли ее рот. Звезды закружились над головой вместе с черными силуэтами деревьев.

— Все будет хорошо, пойдем, — тихо повторял он, увлекая ее за собой. Она двигалась как во сне — не видя дороги, не различая иных звуков, кроме стука собственного сердца.

Они отошли довольно далеко от кладбища, когда со стороны воинской части до них донесся стук копыт. Это был одинокий всадник, и он торопился.

Ася остановилась.

Лев тянул ее за руку.

— Пойдем, нам нужно торопиться.

— Это Федулов, — сказала Ася, безошибочно узнав красноармейца по белой курчавой голове, мелькающей меж деревьев.

— Бог с ним, пойдем.

— Нет, ты не понимаешь. Что-то случилось. Он скачет один ночью в город. Он едет к нам, это ясно.

— Тебя нет, Ася. Забудь. Проводник не будет ждать, нам нужно идти.

— Это Федулов. Может, что-то с Марусей. А может… Ты не понимаешь, я должна знать!

Лев что-то говорил ей, обнимая за плечи, но она не слышала его: она вся была устремлена туда — вслед за лошадью красноармейца Федулова. Она вдруг ясно почувствовала, что не может не узнать, что случилось, ведь зачем-то он несется ночью, подвергаясь опасности, в город.

— Ася, я не пущу тебя. Я люблю тебя, Ася! Ты нужна мне, не уходи!

Но она молча уходила от него, в темноте натыкаясь на камни, попадая ногами в ямки вырытой глины, падая и карабкаясь наверх, чтобы срезать путь.

— Э-эй! — громко крикнула она, но Федулов не слышал. — Э-эй!

— Кто здесь?

Всадник остановился у городских ворот. Конь нетерпеливо перебирал ногами.

— Это Вознесенская, — задыхаясь, объяснила Ася, карабкаясь на холм. — Что случилось?

— Августина Тихоновна? Вы здесь? Федулов спешился. Помог ей подняться.

— Я к вам.

— Я уже поняла. Что-то с Марусей?

— Нет. Алексей Сергеич ранен. За вами посылать было не велено, идет операция. Но мы с Марусей решили — негоже это.

— Ранен?..

Ася опустилась на землю у ног коня.

— Да вы не волнуйтесь, там доктор. Но все же ранение тяжелое. Я подумал…

— Я еду с тобой. Поворачивай.

Федулов помог Асе подняться в седло. Она ни разу не оглянулась в темноту, где остался Лев.

Они мчались, и ночь гналась за ними. Но вот уже костры воинской части.

Большая палатка лазарета была освещена изнутри желтым светом керосиновых ламп. У входа дежурил красноармеец и Асю впустить внутрь отказался.

— Идет операция.

— Где командир? — звенящим от волнения голосом спросила Ася.

Красноармеец кивнул в сторону палатки, откуда уже шел к лазарету высокий худощавый командир Щедрин.

— Я хочу знать положение моего мужа, — все тем же звенящим голосом проговорила Ася. — Рана опасная?

— Задето легкое. Потеряно много крови. Но будем надеяться на лучшее, Августина Тихоновна. Идет операция.

— Кровь нужна? У нас с ним одна группа крови.

— Я спрошу у доктора. Идемте.

Командир скрылся в палатке. Через минуту вышел Артем. Белый халат его был забрызган кровью. Артем наспех вытирал мокрые руки.

— Ася, ты? Кровь нужна, идем.

Ее привели в ту же палатку, где оперировали Вознесенского, только за ширму. Она видела сквозь белую ткань больничной ширмы преувеличенную тень мужа, лежащего на столе, видела, как вздымается его грудь, слышала свист, раздающийся оттуда. Артем крепко взял ее за руку.

— Не бойся, Артем, я не упаду в обморок. Делай, что нужно.

Сколько прошло времени? Может, час, может, больше. Ей велели лежать, потому что крови взяли много.

Дата добавления: 2015-08-05