Быть значит читать

«Исповедь» – своего рода пропагандист чтения. Сейчас, когда читают все, это не кажется удивительным. Но мы должны представить себе, что чтения, как мы это делаем сейчас, тогда не было, оно только еще зарождалось. Августин очень удивился, увидев, что Амвросий Медиоланский не только читает сам (обычно это было делом рабов), но читает про себя. Чтение становилось не только озвученным голосом (звучащая речь – предмет размышлений античных философов), но было приближено к «уху сердца» – постоянная августинова метафора. Текст не только виделся собственным глазом, но становился предметом умного видения. Такое видение было условием внутреннего погружения в текст. Августин был с детства погружен в книжный мир. Одни книги он любил больше, другие меньше. В 18 лет прочитал «книжку какого-то Цицерона» под названием «Гортензий», которая «изменила состояние мое» (с. 90). Это была первая книга, учившая «не тому, как говорить, а тому, что говорить» (с. 90). Можно сказать, что вся «Исповедь» есть попытка обучить чтению. Первая его стадия – формальная, обучение тому, как складывать буквы в слоги, слоги в слова и т.д. Это некая механическая нейтральная идея, некое тело чтения. Это чтение внешнее. Вторая стадия – внутреннее чтение. Ситуация этого чтения всегда отлична от чтения другой книги. То есть любая книга читается как бы заново. Можно рассказать содержание книги, не затронув смысла. Можно попасть в смысл. Для этого и требуется интеллектуально-духовное воспитание, которое направлено на то, чтобы чтение настраивало именно на понимание. Понимание – суть чтения на его высшей стадии.

Случай оказывается мерилом новой стадии чтения. Нужная книга у Августина всегда случайна. Случай есть свидетельство не эфемерности, не иллюзорности, а – напротив – свидетельством, прецедентом явления необходимости, правильности. Он есть свидетельство преображения. Итак, бытие, по Августину, иносказательно. Только было наметившееся одно определение разрывается другим, не менее точным. Поверяя любое понятие на прочность, Августин обнаруживает механизмы непонятийного мышления. «Исповедь» наполнена беседами, внешними и внутренними диалогами с самыми разными философскими школами (неоплатониками, стоиками), с отдельными философами (Цицероном, Аристотелем), еретиками (Фавст, в котором легко прочитывается первый Фауст, манихей-алхимик). Но главным избрано служение не философским школам, а самой мудрости, вынесенное им из чтения цицеронова «Гортензия». Потому несмотря на некоторые словесные сходства не только нет необходимости, но нельзя говорить о влияниях и заимствованиях Августина. Любые понятия, любые на первый взгляд схожие мысли он проводил сквозь горнило этой мудрости, сквозь горнило разума, в правильность которого необходимо верить, сквозь огонь веры, опосредованной разумом. Средневековые девизы «верую, чтобы понимать» и «понимаю, чтобы верить», были для Августина равнозначными, свидетельствующими о смене внимания.

Естественно, что такое определение разума и направление внимания разума вместе на сакральное и профанное требовало особого человека. Смею утверждать, что истинный христианин – всегда личность, поскольку личность – то, что открыто общению и взаимопониманию. Средневековый же человек постоянно носил Бога в себе, который был его свидетелем, советчиком, помощником, строгим рецензентом, побуждающим его душу к самопознанию. Самопознающая откровенность души ведет к интеллектуальному напряжению, к поискам начал. Вот почему я и полагаю, что исповедь есть философствование.

Дата добавления: 2015-08-05