Интеллигент со Ждани

Захожу – сидит.

За своим любимым столиком, прямо у барной стойки.

Пивко потягивает.

Над левой бровью небольшая ссадина, справа – слегка разбита верхняя губа. Круглые «интеллигентские» очечки без оправы ехидно поблескивают стеклышками.

– Здорово, – говорит.

– Здорово, – отвечаю. – Опять, что ли, с кем-то подрался?

– Ну, – смеется. – Отыскалось пару идиотов. Закурить попросили, а я, ты ж знаешь, – не курю и табачного дыма на дух не выношу…

– Надеюсь, – вздыхаю, – они все-таки в больнице, а не в морге…

Ржет.

– Да ты, Дим, из меня прям какого-то монстра рисуешь. Так, размялся слегонца…

Качаю головой.

Знаю я его разминки…

…У него – очень обманчивая внешность. Самая что ни на есть ботаническая. Узкое лицо потомственного интеллигента. Круглые очки, за которыми прячутся добрые близорукие глаза. Мешковатая одежда скрывает сухую, жилистую фигуру со стальными канатами мышц.

Вдобавок, для тех, кто знает, но недостаточно близко: ученая степень и престижная должность в серьезной аудиторской компании.

Западной, кстати.

Но это, скорее, – благодаря языку. Английским он владеет в совершенстве, учился в Лондоне. Когда мы с ним вместе были в Уэльсе, его там как-то раз прямо у меня на глазах приняли за кокни…

Истинную натуру выдают только бледная, никогда не загорающая кожа, рост, осанка и тонкая злая ниточка почти бескровных губ.

Но на это мало кто обращает внимание.

А напрасно…

У них, на Ждани, всегда учили – бить первым, еще до того как враг соберется и подготовится.

Иначе в этих пролетарских каменных джунглях хрена с два выживешь.

И хотя он со времен своего дворового детства прилично заматерел, приобрел некоторый лоск и даже умудрился купить дорогущую квартиру и переехать куда-то в район Рождественского бульвара, – это уже ничего не изменило, да и не могло изменить, – просто по сути своей.

Есть люди, для которых бой – просто образ жизни.

Это точно так же, как кто-то не может себе представить жизнь без домашних животных – кошек там или собак.

Ничего особенного.

А если они еще в меру закомплексованы, замкнуты, не терпят даже малейшего проявления хамства и подчеркнуто высокомерны с окружающими, – тогда просто жди беды.

Особенно если эти люди достаточно сильны для того, чтобы выработать свои собственные представления о том, что такое хамство и с чем его необходимо употреблять в том или ином случае...

Нда-с…

Тогда они начинают отличаться уж совсем особенной непредсказуемостью.

…Вот, к примеру, гуляли мы с ним как-то не так давно по Патриаршим.

Ну как «не так давно»…

Года два уже, наверное, прошло.

Но это по молодости два года прямо-таки нереальный срок, а когда дело близится к сорока – уже почти что вчера.

Просто так гуляли, бесцельно.

У меня какие-то переговоры неподалеку были, причем, как назло, в субботу.

Ненавижу.

Закончил, поулыбался сквозь зубы, руки пожал, выхожу, – а он стоит, номера на джипе разглядывает.

Меня увидел, обрадовался:

– Здорово, Димон. А я все гадаю – ты, не ты...

– Я, собственной, блин, персоной. Практически – как живой. А ты-то здесь, Егорий, какими судьбами?

– А-а-а, – машет рукой, – дочку в музыкальную школу отвозил. На тачке вчера коробка звездой накрылась, пришлось на троллейбусе. Ну, да и к лучшему. Суббота, троллейбус пустой, мелкой интересно в окно смотреть. Да и мне тоже познавательно оказалось, сколько можно родной город через лобовое стекло рассматривать. Вот, отвез, и что-то мне так захорошело, что даже потом пешочком прогуляться решил. Гляжу, – вроде твой джип стоит, номера знакомые, а водителя нет почему-то…

Жму плечами:

– Да я его пообедать отпустил, сейчас приковыляет. А тебе когда дочку-то из музыкалки забирать?

– Не-е-е, – ржет, – забирать – это уже не моя забота. Мое дело – отвезти. А заберет – бабушка, мама моя. Настюха сегодня у них ночевать собралась, жена с утра к теще на дачу рванула, урожай собирать, а из меня, сам понимаешь, что за нянька…

– А что, – любопытствую, – с Ольгой на дачу не поехал?

Вскидывает голову, недоуменно блестит стеклами очков:

– Ты, можешь меня себе представить на даче в позе «жопой в небо»?

Смотрю на него несколько секунд внимательно, потом покорно вздыхаю:

– Нет. Не могу…

– Вот то-то! – торжествует. – И у нее тоже не получается. А может, по пивку?

Чешу подбородок, просчитываю диспозицию.

Машка тоже к маме уехала, потом они к какой-то дальней родственнице собрались на день рождения.

Звали, конечно.

К счастью, подвернулись внеплановые субботние переговоры.

Причем – довольно неформальные, я даже костюм надевать не стал, ограничившись дорогими стильными джинсами и свитером.

Кому надо – поймет и оценит.

Эти не оценили…

Переговоры, неожиданно для меня, оказались настолько гнусными, что лучше бы вместе с Машкой поехал, ее семейство развлекать. Они, конечно, народ своеобразный, но по крайней мере – люди очень хорошие.

Не то что эти ушлепки.

Аж трясет…

– А отчего бы, – отвечаю, – и не по пивку. Куда пойдем?

– Да не знаю, – задумывается.

Потом вдруг – вспыхивает:

– А давай, Старый, никуда не пойдем. Просто возьмем по паре-тройке бутылочек, сядем на скамеечку у Патриарших, да и поговорим за жизнь. Смотри, как на улице-то хорошо. Осень…

Задумываюсь, потом прищуриваю слегка правый глаз, одновременно поднимая левую бровь домиком.

– Мысль, – соглашаюсь. – Еще бы воблы где найти. Да расстелить на газетке…

– Это, – вздыхает в ответ, – и вправду проблема…

Воблы действительно не нашли.

Зато я вспомнил знакомую со студенческих лет булочную, где иногда продавались соленые сушки.

Красота.

Позвонил водителю, тот как раз компот допивал. Объяснил, где мы будем, сказал, что может не торопиться.

Уселись.

Сидим, потягиваем холодное пивко, а вокруг – та самая осень, которая уже, вроде бы, как и осень, но все равно – еще немножко лето.

Тихо.

Тепло.

Вокруг мамы с колясками гуляют.

Ну, справедливости ради, – большей частью бабушки, конечно.

Но мамы тоже довольно часто встречаются.

И – хорошенькие…

В общем, – и пиво нормальное, и день правильный.

И – собеседник отличный.

Такой, с каким не так уж и часто в этой нашей вечной беготне и суете потрепаться получается.

Или помолчать, о чем-то своем размышляя, что, поверьте моему грустному опыту, в людях еще более ценно…

…И кой только черт дернул этих малолеток на соседнюю с нами скамейку плюхнуться…

А дальше – все как всегда.

Ругань, плевки, мат.

Причем не тот нормальный, правильный русский мат, где каждое лыко в строку, а – ломкий, петушиный, грязный, необязательный.

Гляжу, приятель мой постепенно бледнеть начал.

И, вздохнув, сам полез в сумку за тонкими кожаными перчатками без подкладки. Его все равно не остановишь, а у меня кожа на руках чересчур нежная, после хорошего удара вечно на костяшках лопается и потом очень долго и болезненно заживает.

Вот и приходится носить…

Ладно, думаю.

Их – человек семь, нас двое.

Но они – субтильная городская шпана, еще ничего толком в этой жизни не понимающая.

Иначе бы не стали так вызывающе поглядывать в сторону спокойно попивающих пивко мужиков в удобных дорогих джинсах и грубых защитного цвета свитерах от «Stone Island».

Неблагодарное это, знаете ли, занятие…

Наконец он не выдержал:

– Эй, – говорит, – обмороки. Вы б вели себя потише, мне-то на ваш базар – фиолетово, но тут, между прочим, женщины с детьми гуляют.

Они словно только этого и ждали.

Окружили полукольцом, щерятся.

Храбрости набираются, перед тем как прыгнуть.

Ну, мы тоже поднялись, я перчатки натянул не спеша.

Ладно, думаю, – развлечемся…

…И все бы, наверное, действительно было хорошо, если б мы не так резко начали. Потому что, когда второй или третий из щенков, вереща откатился в сторону, в руках одного из оставшихся узкой серебряной рыбкой полыхнуло лезвие дешевого ножа-«бабочки». А еще через мгновение они хлынули в стороны, оставив у меня на руках стремительно наливающееся тяжестью тело…

Как я его сумел аккуратно на скамейку посадить – до сих пор ума не приложу.

Вытащил трясущимися руками из кармана джинсов мобильник, дважды нажал кнопку вызова.

– Вовка, – кричу в трубку водителю, – мухой сюда! Беда у нас! Егора порезали!

И через минуты полторы из-за угла одного из переулков, визжа тормозами, вылетел мой «Лендровер», остановился. Вовка включил аварийку, выскочил из машины, перепрыгнул через низенький забор.

– Что?! – орет.

– Дерьмо! Пером достали! «Скорую» ждать не фига, давай грузить – и в Склиф!

Подняли, дотащили до машины, положили на заднее сиденье.

Я рядом сел, голову его на колени положил. А он неожиданно открыл глаза.

– Дим, как ты думаешь, я не сдохну?

– Если, – шиплю, – звиздеть поменьше будешь, то – точно не сдохнешь…

Он краешком губ ухмыльнулся слегка, сжал мне руку:

– Холодно что-то становится…

И – снова закрыл глаза.

Хорошо, что в этот момент мы уже гнали на бешеной скорости в сторону больницы и джип так козлил на выбоинах, что расплакаться у меня просто не было никакой возможности…

В приемном отделении я сунул Вовке пачку долларов и отправил договариваться с врачами.

Знаю я нашу медицину.

Сам с Егором остался, его на каталку переложили и бросили.

Стою, держу за руку.

Дышит, вроде, довольно ровно, но в себя не приходит.

Плохо, думаю…

Гляжу, Вовка бежит и пара мужиков в халатах следом.

Значит, договорился…

Его забрали и увезли, Вовка тоже следом убежал, а я сполз спиной по стене, сел на грязный заплеванный пол, закурил и, наконец-то, разревелся…

Через некоторое время – я не засекал – вернулся Володя.

– Вроде, – жмет плечами, – врачи говорят, все хорошо будет. Там один врач нормальный, молодой. Он потом выйдет, расскажет, что к чему…

Поднимаю глаза.

– Чего хорошего-то? – спрашиваю.

– Ну, – жмет плечами неопределенно, – он сам потом расскажет. А ты давай вставай, шеф. Пойдем на улицу, на лавочке посидим. Что здесь-то, в говне, задницу морозить…

– Пойдем, – соглашаюсь.

Вышли, сели на скамейку.

Я опять закурил.

Вовка вздыхает:

– Слышь, шеф. Я там у врачей склянку спирта для тебя выпросил. Дали. А чего, за такие-то деньги… Будешь?

– Буду, – киваю, – давай. Сейчас точно не помешает.

– Тогда подожди маленько. Я сейчас до машины добегу, у меня там минералка есть. И бутерброды. А то еще потом и тебя откачивать…

– Заботливый, – усмехаюсь.

– А то, – машет рукой, – где я потом такую работу найду…

Сходил, принес бутылку воды, бутерброды с колбасой, даже стопку прихватил. Достал из кармана пиджака какую-то смешную медицинскую колбу со спиртом. Грамм эдак триста с виду.

Налил, подвинул:

– Пей.

Я покорно выпил, задохнулся.

Но запивать не стал, занюхал бутербродом.

Вовка посмотрел на меня с уважением:

– Сколько смотрю на тебя, Валерьяныч, столько удивляюсь. И откуда только такое количество скрытых талантов…

Я отдышался, потряс башкой, закурил.

– Поживи-ка с мое, – усмехаюсь. – Сам-то будешь?

– Не, – трясет головой. – Это тебе сейчас расслабиться надо. А мне еще работать…

– Ну, тогда еще наливай. И дай-ка запивку, в этот раз без воды, боюсь, не справлюсь…

…Я уже добивал склянку, когда к нам подошел обещанный Володей врач. Действительно молодой и, по глазам видно, – толковый.

Закурил предложенную мной сигарету, не отказался и от маленькой грамульки спиртяшки.

Запивать, правда, не стал, зажевал бутербродом.

– Ну, повезло вашему товарищу. Ни одного важного органа не задето, только крови много потерял. А это – ерунда, мужик здоровый. Мы его уже заштопали слегка и в палату увезли. Денег вы нормально дали, палата хорошая. Пусть полежит, оклемается. А через неделю уже, думаю, выпишем домой. Только б надо, чтобы кто-то рядом находился, когда он в себя придет. У нас с сиделками плохо.

– Ну, это, – вздыхаю, – уж решим как-нибудь. А что, действительно ничего страшного?

– Действительно, – успокаивает. – Ну, а если что, где меня найти, знаете. И чтобы часа через два-три сиделка была! А то мало ли что…

– Хорошо, – киваю.

На этом и расстались.

Я еще рюмку выпил.

– Ну, Вовка, – говорю, – перекрести меня. Сейчас я его жене звонить буду…

…Он и вправду очень быстро пошел на поправку. Когда я через пару дней пришел его навестить, он уже даже мог передвигаться по палате.

С трудом, конечно.

Опираясь на чье-нибудь плечо, чаще всего – на плечо жены.

А на чьи плечи нам всем еще опираться в таких-то ситуациях?

Увидел меня, обрадовался:

– Здорово, Димон! Сигареты есть?

– Ну, допустим, есть. А тебе разве можно?

– Да можно ему, можно, – вклинивается в разговор Ольга. – Врач разрешил, если немного. Только тащить его, идиота, до курилки сам будешь, я уже замучилась…

– Да ладно, – ржет, поблескивая очечками, – своя ноша не тянет. А я ведь – твоя ноша, да, Олюнь?

– Моя-моя, – вздыхает. – Спасибо тебе, Дим, что эта ноша хоть жива-то осталась…

– А вот это, – мотаю головой, – ты, Оль, напрасно сказала. Ты же не думаешь, что он на моем месте поступил бы как-то по-другому?

– Можешь не сомневаться, – поджимает губы, – но все равно спасибо. Я – женщина, в ваших мужских играх не участвую, поэтому имею право так говорить, не находишь?

Я задумался.

– Нда, – киваю, – наверное, ты права. Ну а мы пошли курить, не возражаешь?

– Да идите уж, – машет рукой, – отморозки чертовы…

Ну, мы и пошли.

Точнее – потащились, ему каждые четыре-пять шагов остановка для отдыха требовалась. Но – дошли.

Я ему помог на подоконник влезть, усесться. Достал сигареты, чиркнул зажигалкой. Гляжу, а у него в глазах – такая тоска… Даже мне страшно стало…

– Что случилось-то, Егорий? Вроде как – все в порядке, легко отделался. Такие вещи, по идее, только должны вкуса к жизни добавлять, а ты – тоскуешь…

Вздыхает, морщится.

– Да я, – затягивается глубоко сигаретой, выбрасывает добитый до самого фильтра окурок, медленно выпускает тонкую струйку дыма, – Димон, здесь на такое насмотрелся – жить не хочется…

– Ничего себе, – смотрю на него внимательно, – и что же ты такого мог тут увидеть?

– Да все то же самое, – отворачивается. – Вот ты, к примеру, знаешь, что фактически у любого человека в момент смерти расслабляются сфинктеры? И как ты ни живи, к чему ни стремись, что ни делай, как правильно ни выстраивай свое бытие, – все одно кончишь где-нибудь на больничной койке. В лучшем случае – без сознания. А может, и с воплями и таким скулежом, что просто звиздец, как стыдно заранее. В говне, поту и крови. И запах будет при этом стоять такой, что даже твои близкие от того, что от тебя останется, ломанутся, как подорванные… Понимаешь? Как ни живи, что ни делай – финал все равно таким будет. С вариациями, разумеется. Но по смыслу – какая разница…

И – замолчал.

Я тоже молчу.

Потом залез в карман, достал еще две сигареты.

Прикурил, одну ему в уголок губ вставил.

– Ну, и что дальше? – спрашиваю.

– А откуда мне знать, бБог (? – так по тексту). Если он еще есть, разумеется. Хотелось бы, конечно, чтобы был, да что-то не очень верится…

– Мне, – морщусь, – к сожалению, тоже. И что теперь?

– Не знаю, – вздыхает.

– Вот и я, тоже не знаю. Так что давай докуривай, да я тебя обратно в палату поволоку. Тебе там парни гостинцев собрали – всем Склифом не сожрете…

Он промолчал, и, не знаю уж, показалось мне или нет, но, вроде как, одна слезинка у него на краю глаза все-таки блеснула. За очками не разглядишь.

Да и какое, в принципе, мое собачье дело?

…Вот ведь, блин.

Уже почти два года прошло, а как сейчас помню…

Пожал ему руку, кивнул бармену, чтобы нес пинту «Гиннеса», подсел за столик:

– Так все-таки что с «идиотами»-то?

– Да все в порядке, – кривит губу, – что ты за них переживаешь-то так? Ушли своим ходом. Ты лучше скажи, на футбол в субботу идешь? Дерби все-таки…

– Иду, – киваю, – на ВИП. Что-то в последнее время стал комфорт ценить…

Он кивает понимающе:

– А я – все равно на террасу. На ВИПе с драйвом беда. А футбол без драйва, сам знаешь, все равно, что секс в презервативе. Вроде все то же самое, а радости никакой…

Я усмехаюсь в ответ, и мы некоторое время просто молча пьем пиво, иногда поглядывая в окно.

Пятница сегодня, конец недели.

Вот-вот уже наши должны начать в паб подтягиваться.

Наконец я все-таки закуриваю и решаюсь:

– А скажи, Егор, ты тот наш разговор в Склифе помнишь? Ну, в курилке…

Он кривит губу и утыкает лицо в кружку пива.

Потом подымает глаза.

– Помню, – хмыкает. – Забудешь такое…

– И как? – интересуюсь.

Он жмет плечами:

– А никак. Привыкнуть к этому невозможно. К тому, что рано или поздно все равно сдохнешь, я имею в виду. Я просто научился с этим жить. Знаешь, как некоторые люди живут с мигренью. От нее ведь лекарств-то никаких нет. А боли, говорят, – страшные. Но – живут ведь, и многие – долго живут…

Молчу, только киваю, соглашаясь.

– А ты? – спрашивает.

– А я пока еще не знаю, старик. Думаю, что разберусь, но пока – не получается…

Он вздыхает:

– Херово тебе, наверное…

– Да уж, – кривлюсь, – не сахар. Как, в принципе, и тебе. Херня, прорвемся…

– Обязательно, – кивает, – прорвемся. Куда ж мы, старый, с этой чертовой подводной лодки с тобою денемся. А сейчас пока – давай водки, что ли, выпьем, а?

– Думаешь, поможет? – усмехаюсь.

– Ну, – ехидно поблескивает стеклышками очков, – по крайней мере, точно – не помешает. Согласен?

Я ненадолго замолкаю и смотрю в окно. Там, кажется, опять начинается дождь. Мелкий, осенний, противный.

– Да кто ж, – вздыхаю, – может с такими фактами-то спорить. Тем более, с твоей-то аргументацией…

– Да, – ржет, – это – верняк. Я иногда умею быть просто чертовски убедительным…

Он встает и идет к стойке делать заказ. У нас так заведено: кто предлагает выпивку, тот и расплачивается.

А традиции – надо чтить и уважать.

Даже если им всего без году неделя и мы их сами себе придумали…

... А дождь за окном, кажется, все усиливается и усиливается.

Он теперь долго будет идти.

Почти целую вечность.

До самого снега…

ПАБ «ДОХЛАЯ ЛОШАДЬ»

Памяти легендарного «Подвала» [1], бывшему для нас вторым, а для многих и первым домом – посвящается.

Чужак

Ненавижу, когда жена куда-нибудь уезжает.

Нет, я все понимаю, – дела, туда-сюда, взрослые люди, самореализация. Но до чего же тоскливо в такие вечера идти домой! Хорошо еще, что коты – их у нас двое, кот и кошка – никуда не уезжают.

Помурлычут, потрутся о ноги – и уже как-то полегче.

Но вообще, если есть возможность, я в такой ситуации стараюсь идти в паб.

Сразу несколько плюсов: не так тоскливо, можно пообщаться не только с семейством кошачьих, да и готовить еду себе не надо.

Можно, кстати, и просто в окно посмотреть.

Центр Москвы вечерами значительно лучше, чем по утрам, выглядит. Как женщина, умело пользующаяся косметикой.

Я даже ноутбук стал туда с собой таскать.

Когда никого нет – сядешь в уголок и работаешь. Или по бизнесу, или, вот как сейчас – истории разные записываю.

Так, на будущее, без какой-либо цели и позывов к опубликованию.

Заодно, если прижмет, и показать есть кому.

У нас критики – жесткие.

Если что не так соврешь – так под плинтус закатают, что лучше и не рождаться.

Стиль.

Я тут даже все больше начинаю догадываться, что это – едва ли не главное в нашей бестолковой жизни. Ты можешь быть плохим, можешь быть хорошим, можешь – злым, можешь – добрым.

Но если у тебя есть стиль – ты интересен.

Нет – извини…

…Он пришел к нам, естественно, не в «клубный день». В «клубный день» его бы просто-напросто не пустили. Нет, не подумайте чего не того, никаких этих дурацких и модных фейс-контролей.

Просто на дверях в такие дни висит табличка «Ресторан закрыт на спецобслуживание».

И чуть ниже, по-английски: «Private Party».

В смысле – до свидания, дорогие, вас тут не ждут.

И все дела.

Но «клубные дни» у нас только по пятницам. И еще – когда есть какие-то значимые футбольные трансляции.

Та же Лига чемпионов, к примеру.

Или – сборная наша играет на выезде.

А так – паб и паб.

Если хочешь перекусить и выпить вкусного пивка – заходи, не стесняйся.

Он и зашел.

Высокий, отлично, по-европейски, одетый и, одновременно, совершенно нелепый старик с всклокоченной гривой грязноватого цвета седых волос.

Сел за соседний с моим столик и заказал чашку эспрессо и бокал сухого хереса.

Уже любопытно.

В пабе, кстати, почти никого и не было.

Только я со своим ноутбуком, Лерыч с Лысым, лениво обстукивающие бильярдные лузы, да бармен Андрэ, занимающийся совершенно бестолковым, с моей точки зрения, делом.

Полировкой и без того идеально чистых бокалов.

Понедельник…

Если б не Машкина командировка – и я бы не пришел.

Ладно.

Сидим, друг другу не мешаем.

Он свой херес цедит, я в своих заметках ковыряюсь.

Все хорошо.

А потом он начал головой вертеть, наши фотографии и футбольную атрибутику рассматривать. Поскольку заведение у нас сугубо частное (мы на него в свое время своими личными деньгами скидывались), то и украшать самим пришлось. Кто из Англии привезет футболку, кто из Испании розу фанатскую, кто из Рима наклейку "Рома" – мерда».

Есть тут у нас парочка поклонников «Лацио», очень уж они «Рому» не любят…

А вон ту вон сувенирку я сам из Японии притащил, с чемпионата мира.

На весь месяц туда ездил, надеялся, что хоть в этот раз дальше группового турнира пройдут…

Эх...

Ну, и фотографии в рамочках, разумеется. С выездов фанатских, с гонок рейсерских, с рыбалок, с рок-тусовок, с других мероприятий.

Наши, естественно.

А чьи нам еще вешать?

Президента Путина?

Ну, в общем, стал он головой вертеть.

А я – за ним посматривать.

Одним глазом.

Интересно все-таки…

А потом он и заговорил.

Громко, в пространство, поверх голов, причем с каким-то легким, едва уловимым иностранным акцентом:

– Н-да. Москва все больше и больше становится похожа на дикую смесь Лондона, Парижа, Рима и самой глухой, захолустной провинции, которую только можно себе представить…

Меня это, признаться, задело.

Нет, не то чтобы я был в восторге от нынешней Москвы, но, в конце концов, это – мой город.

Я здесь родился, вырос, стал тем, кем я стал.

Здесь, наверное, и умру когда-нибудь.

Хотелось бы, разумеется, попозже, но – кто знает, кто знает…

И с какого, извините, хрена?

– Вас что-то беспокоит? – спрашиваю.

Он лениво и слегка высокомерно улыбается левым уголком рта и достает из внутреннего кармана стильного твидового пиджака массивный золотой портсигар. Абсолютно безвкусная вещь, кстати, с моей точки зрения.

Я б себе такой никогда не купил.

А он вынимает оттуда тонкую коричневую сигарету, стучит ею, не торопясь, по крышке портсигара, хмыкает:

– Беспокоит. Любовь. Одиночество. Смерть. А вас, молодой человек, что беспокоит?

– Меня, – злюсь, – больше всего беспокоит то, что «Гиннес» сегодня с какой-то поганой кислинкой. Боюсь – несвежий. А так – больше ничего…

Он опять усмехается:

– Вы – счастливый человек, наверное…

– Угу, счастливый. Чего и вам желаю.

Сидим, курим.

Каждый о своем.

Бармен к нашей беседе с интересом прислушивается.

Работать я уже, естественно, – не могу.

Он еще одну рюмку хереса заказал, выпил, подозвал бармена, расплатился. Надел свое пальто и направился к выходу.

Больше я его никогда не видел.

И, честно говоря, ничуть об этом не переживаю…

Лысый

Он действительно лысый.

Как колено.

Высокий, сильный, мускулистый.

В узких стильных очках.

Абсолютно удачливый в бизнесе, – согласитесь, непросто приехать уже в постсоветские времена в Москву, где у тебя нет ни родственников, ни знакомых, откуда-то с Украины и сделать успешную карьеру, – причем не рыская, выискивая кусок пожирнее – из тех, которые плохо лежат, – а элементарно работая по специальности.

Что-то такое, связанное с авиацией, что именно – не уточнял.

Какая, в принципе, разница?

Достаточно того, что я его любил.

И люблю.

Потому как с некоторых времен общаться нам приходится куда чаще, чем раньше.

…Познакомились мы, естественно, на стадионе.

«Только Россия и только "Спартак"!».

Вместе стояли у истоков нашей нынешней компании.

Предпочитали один и тот же сорт пива.

Любили одну и ту же музыку, интересовались одной и той же субкультурой, обменивались книгами Джона Кинга, Хорнби и прочих Бримсонов.

Давно это было, кстати.

Я уже и припомнить сейчас толком не могу, когда мы именно познакомились…

…У нас даже жен звали одинаково.

Машками.

Словом, если мы еще и не были друзьями – тяжелое это слово, «друг», с очень большими взаимными обязательствами, – то очень близкими приятелями, товарищами – это уж совершенно точно.

Да и сейчас, в общем-то, остаемся.

И что я, спрашивается, прицепился к этому дурацкому прошедшему времени?

…В тот вечер я пришел в паб пораньше.

А что?

На работе все дела вроде как переделаны, начальства у меня, слава богу, нет, а домой идти – ни смысла, ни желания нет ни малейшего.

У жены ночью съемка очередная, она если пока что еще и дома торчит, то все одно злая, как собака.

Сидит за компьютером, сценарий правит – лучше и не подходи.

Покусает на фиг.

А котов и домработница вполне покормить может.

Она у нас тетка хорошая, понимающая.

К тому же, если так разобраться, то дома мне именно сегодня делать – ну совершенно нечего.

Дел – никаких, ни по бизнесу, ни по писанине. Старый текст закончен, а на новый пока что никак с силами не соберусь.

Плюс усталость какая-то совершенно нереальная накатила.

И что остается?

Читать?

В телек утыкаться, уподобляясь прочим «дорогим россиянам»?

Так жвачку для мозгов, типа детективов всеразличных, я читать год назад как прекратил, потому как времени жалко стало, на что-то серьезное силы находятся только по выходным, а к телевизору у меня – совершеннейшая идиосинкразия.

Ну, за исключением футбольных трансляций, разумеется.

Но их-то как раз и в пабе посмотреть можно. В хорошей компании и за пинтой «Гиннеса».

И кормят там у нас совсем не плохо.

Одни бараньи ребрышки чего стоят.

М-м-м…

Пальчики оближешь…

Жена у меня, правда, еще лучше готовит.

Вот только получается у нее это сделать – с чувством, с толком и с расстановкой – все реже и реже.

Съемки.

Гонки.

Работа.

Хотя, с другой стороны, – это, наверное, правильно. Попробовал бы меня кто заставить дома сидеть да у плиты стоять.

Пришиб бы, наверное.

А она чем хуже?

…Ну, в общем, – пришел.

Думаю, пока нет никого, с барменом потреплюсь.

С Андрэ.

Он у нас тоже филолог.

Бывший.

Как и я.

Только жизнь по-другому немного сложилась.

Но он – ничего, держится, доволен. На сомелье учится, в винах уже сейчас разбирается получше всех наших знатоков.

Думаю – прорвется.

Обязательно.

Я с ним люблю потрепаться, пока паб еще пустой. Потом-то он только и будет успевать заказы принимать.

…Ан нет.

Не потреплешься.

Лысый уже сидит.

Сжатый весь, как заведенная пружина. И пьет почему-то не привычный «Гиннес», а виски.

Причем – даже безо льда. Странно…

– Привет, – говорю, – Лех…

И – бармену киваю, чтоб пинту наливал.

– Привет, – отвечает.

И показывает на стул рядом с собой.

Значит – поговорить надо.

Мы друг друга давно знаем. Если б он сказал «привет» и отвернулся, – значит, лучше не подходить.

Человеку одному побыть надо.

Нормальное явление.

А так…

…Взял свою пинту, сел, достал сигареты:

– Рассказывай, что случилось?

Молчит.

Или не созрел еще, или с мыслями собирается. Потом вытянул из моей пачки сигарету, закурил.

Нда, думаю.

Хреново.

Он ведь уже больше года как курить бросил.

Ладно, приготовился слушать.

Ждать, к счастью, пришлось недолго:

– Слушай, Дим, когда от тебя жена уходила, ты что делал?

Тут уж моя очередь пришла за сигаретами тянуться.

– Да многое, делал, Лех. Сначала злился. Потом себя, ненаглядного, жалел. Потом уехал недели на две в Карелию в себе разбираться…

– И как, разобрался?

– Разобрался.

– Ну и?

– И вернул.

Помолчали.

– А как вернул?

Я поморщился.

– Да по-разному, – говорю, – И терпением. И любовью. И угрозами.

Помолчали еще.

Чокнулись: я пивом, он вискарем. Когда я увидел, какими порциями он его глотает, меня аж передернуло.

– Что, даже угрожал?

– Угрожал, – пожимаю плечами. – У меня тогда просто выхода другого не было.

– Совсем?

– Совсем.

Он вздохнул, достал из моей пачки еще одну сигарету.

– Чем угрожал-то? Я аж поперхнулся.

– А вот это, Лех, позволь мне тебе не говорить. Потому как это – совершенно не твое дело и касается только меня и Машки. И больше никого.

– Да я понимаю, – сутулится. – А скажи, ты на многое был тогда способен, чтобы ее удержать?

– На многое? – переспрашиваю. – На все, Лех! На все…

– Что, и убить бы мог?

– Мог бы. Если б это потребовалось для того, чтоб она со мной осталась. Запросто.

– Ни фига себе, – вздыхает.

Потом помолчал и тронул меня за плечо:

– А скажи, старик, что для тебя тогда было самым сложным?

Теперь уже я вздохнул.

Хлебнул пивка, потянулся за сигаретой.

– Самым сложным, старый, было для меня решить – нужно или не нужно ее удерживать. А вот после того как решил – надо было просто идти до конца. А это уже всегда легче…

– Вот! – заорал Лысый. – Вот оно!

И как хлопнет своим кулачищем по столику. У меня кружка полупустая опрокинулась – и на штаны. Сижу, смотрю, как «Гиннес» по моим светлым джинсам стремительно растекается, и тихо фигею.

А он вскочил, кинул на стойку тысячерублевку – и ушел ни с кем не прощаясь.

Беда.

Ну, бармен мне салфетки принес, я водителя позвал, дал ему ключи от квартиры, объяснил, где чистые джинсы лежат, – на тот случай, если жена уже на съемки отчалила.

Закурил.

Сижу и не знаю: смеяться мне или плакать.

Ничего себе, думаю, вечерок начинается…

…С женой со своей он все-таки развелся.

А через полгода, неожиданно для всех, включая меня, женился на одной из Машкиных подруг.

Моей Машки, разумеется.

Не его.

Я поэтому вначале и сказал, что сейчас общаться куда чаще приходится.

Иногда, когда мы куда-нибудь выбираемся вчетвером, я ловлю на нас с Машкой его какой-то странный, немного отстраненный взгляд.

И никак не могу понять, чего в этом его взгляде больше – зависти или осуждения…

Дата добавления: 2015-08-05