Революцией изгнанные

Для широкого круга читателей.

Рецензент — заслуженный работник высшей школы РФ, доктор исторических наук, профессор, академик Академии военных наук, член научного совета Американского Биографического Института, профессор кафедры истории государства и права Московского университета МВД РФ, РЫБНИКОВ Вячеслав Викторович

© Ипполитов Г.М., 2005

©Изд-во НТЦ, 2005

Соотечественникам, злым роком революции выброшенным на чужбину и сгинувшим там, но до конца дней своих остававшимся россиянами (по силе духа и любви к утраченному Отечеству) посвящается.

С надеждой, что их судьбу не повторит больше никто…

Автор

ПРОЛОГ

Здесь обрывается Россия

Над морем Черным и глухим.

Аминад Шполянский

(Дон-Аминадо)

…Ясным весенним днем в апреле 1920 года на константинопольском рейде поднял якорь английский дредноут «Мальборо», взявший курс на запад. На его борту находился бывший главнокомандующий Вооруженными Силами Юга России генерал-лейтенант Антон Иванович Деникин[1]. Два дня назад прибывший сюда на английском миноносце из Феодосии, он в последний раз смотрел в ту сторону, где плескались волны Черного моря, за которыми лежала Россия. С каждой минутой отдалялся невольник-пилигрим от родных пределов. Отдалялся навсегда…

Не пройдет и восьми месяцев, как трагедия вождя белого движения перерастет в трагедию сотен тысяч россиян: в конце ноября 1920 года остатки разгромленной в Крыму красными Русской армии генерал-лейтенанта барона П.Н.Врангеля[2] погрузятся на корабли и покинут Россию.

За их спинами останется целая эпоха истории Отечества — три года бесовщины революции и безумия братоубийства сатанинской Гражданской войны. Впереди — полная неизвестность.

Святая связь времен нарушена

Нас больше нету, господа.

Плывем распяты, расказачены

Из ниоткуда в никуда.

Это пели в то время о себе те, кому судьба уготовила роль «белоэмигрантского отребья». Таким ярлыком их наградит официальная пропаганда правящей в стране коммунистической партии. Советская власть торжествовала победу и не скупилась на уничижительные эпитеты и метафоры в адрес побежденных. Вряд ли тогда большевистским лидерам могло присниться, даже в самом кошмарном сне, что их победа, победа пиррова — пролог поражения не в такой уж далекой исторической перспективе.

Но падение советской власти — это все же будет потом, а пока злой рок утвердил сотни тысяч россиян на роль в спектакле под названием «Пилигримы поневоле».

Декорации сцены — другая жизнь, мачеха-чужбина, где «белой акации гроздья душистые» отдают горьким запахом полыни, что придется вдохнуть изгнанникам русской смуты. Время действия — время безвременья. Полная неизвестность. Актерская труппа — очень большая. В ней нет очарованных странников, получающих наслаждение от лицезрения чужих берегов. Бенефисов не предвидится…

Когда приподнялся занавес и спектакль начался, действующие лица (они же и исполнители) еще не знали, что по окончании того нескончаемого сценического действа, подавляющая масса данной бродячей труппы упокоится вне земли России. Их могилы разбросает по всему свету. А во Франции, на кладбище Сен-Женевьев-де-Буа алекссевцы, дроздовцы, корниловцы, марковцы так и лягут рядами, будто на параде славных «цветных полков». Только не в строю, а под могильными плитами. Печальное это зрелище, когда смотришь на полковые могильные ряды. Грустные думы наводит. И страшные...

Неужели это еще когда-нибудь повториться в Отечестве нашем?!

Российская революция 1917 года, ставшая судьбоносной в истории не только нашего Отечества, но и (не будет преувеличением сказать) в истории многих стран, входящих в сообщество мировых цивилизаций, выбросила за пределы России к началу 20-х годов минувшего века огромное количество людей. И дело не только в их количестве, но и в качестве. За рубежом оказалось большое количество тех, кого можно с полным основанием отнести к элите Российской империи. Подобное во многом предопределило ход истории русского зарубежья.

История учит: любая революция порождает политическую эмиграцию[3]. Но русская белая эмиграция как родное, но нелюбимое дитя революции и Гражданской войны в России (1917 – 1922 гг.) — уникальное явление, не имеющее аналогов во всемирной истории. Она — относительно самостоятельное специфическое социальное образование. Однако белая эмиграция есть составная часть более широкой общности — российского зарубежья. Причем, говорить об относительной самостоятельности белой эмиграции как специфического исторического явления можно только в хронологических рамках 1920 – 1945 гг. После второй мировой войны и примерно до конца 50-х – начала 60-х гг. XX в. происходила быстрая потеря специфических черт белоэмигрантской общности. Она переставала быть отдельной ведущей прослойкой российского зарубежья.

Давайте, любезный читатель, поговорим о странниках неочарованных…

РЕВОЛЮЦИЕЙ ИЗГНАННЫЕ

Который уж, ну, который — март?!

Разбили нас — как колоду карт.

М. Цветаева

Не верю я, что нет другой Руси,

Ведь что-то выжить помогает.

И вновь молю: «Помилуй и спаси»,

Пока душа еще страдает.

Н. Белоконева

Не будем проклинать изгнанье. Будем повторять в эти дни слова античного воина, о котором писал Плутарх: «Ночью в пустынной земле, вдалеке от Рима, я разбивал палатку, и палатка была моим домом».

В. Набоков

«… На третий день Пасхи он умер в вагоне метро — читая газету, вдруг откинул к спинке сиденья голову, завел глаза…

Когда она в трауре возвращалась с кладбища был мирный весенний день, кое-где плыли в парижском небе весенние облака, и все говорило о жизни юной, вечной — и о ее конечной.

Дома она стала убирать квартиру, В коридоре увидала его давнюю летнюю шинель, серую, на красной подкладке. Она сняла ее с вешалки, прижала к лицу, и, прижимая, села на пол, вся дергаясь от рыданий и вскрикивания, моля кого-то о пощаде…»

Печальную сцену нарисовал Иван Бунин… Писатель, изгнанный революцией за рубежи Отчизны, воочию наблюдал рок судьбы, безжалостно обрушившийся на так называемых «бывших…».

Изгнанники… Какой скорбью наполняется это слово, когда речь заходит о белой эмиграции!

Рас-стояния: версты, мили…

Нас рас-ставили, рас-садили,

Чтобы тихо себя вели

По двум разным концам земли.

В траурной музыке четверостишия, и спустя почти 80 лет с того момента, когда Марина Цветаева его написала, чувствуешь всеми фибрами души нечеловеческую боль наших соотечественников, потерявших Россию. Навсегда…

А было их, насильно лишенных Отчизны, тех, кто прошел свой тяжкий путь из ниоткуда в никуда, по разным оценкам от 1,5 до 2 млн. человек! Для сравнения: в результате, например, Великой французской революции лишилось Отечества 150 тыс. человек. Разумеется, это была людская масса, исключительно пестрая по своему социальному составу. Поэтесса З. Гиппиус писала, будучи в Париже: «В эмиграции собралась одна и та же Россия «по составу своему, как на Родине, так и за рубежом: родовая знать, государственные и другие служили люди, люди торговые, мелкая и крупная буржуазия, духовенство, интеллигенция в разнообразных областях ее деятельности, политической, культурной, научной, технической и т. д., армия (от высших до низших чинов), народ трудовой от станка и от земли — представители всех классов и сословий и всех трех или четырех поколений русской эмиграции налицо».

А вот мнение великого князя Александра Михайловича: «Адвокаты и врачи, художники и писатели, банкиры и купцы, политики и предприниматели, крестьяне и домовладельцы — все сословия российского населения были представлены в квартале Пасси, облюбованном беженцами без видимых причин, если не считать того, что это был самый дорогой и престижный район Парижа. Им пришлось покинуть Россию отчасти из страха быть расстрелянными, отчасти потому, что понимали, что в государстве, управляемом Советами, им места не будет…»

Главная специфическая особенность — наличие ядра в лице контингента разбитых белых армий. За 5 дней ноября 1920 года, после разгрома врангелевских войск, из Крыма на константинопольский рейд прибыло примерно 150 тыс. человек, из них более 70 тыс. личного состава Русской армии барона Врангеля, то есть, более 46%. В литературе русского зарубежья в различное время проводились подсчеты, свидетельствовавшие, что белое воинство составляло почти половину изгнанников. Думается, с этим можно согласиться.

В состав белой эмиграции, по моему суждению, можно включить, конечно с некоторой долей условности, и те социальные силы, которые не участвовали достаточно активно в белом движении (имеется в виду, главным образом, в вооруженной и политической борьбе под эгидой военачальников белого движения). Но такие социальные силы состояли в лагере российской контрреволюции. В изгнании они, как и в годы революции и Гражданской войны, зачастую были в состоянии скрытой или открытой конфронтации с военными лидерами. Однако по этим основаниям, надо полагать, нет смысла исключать их из состава белой эмиграции.

Ее военное ядро существенным образом влияло на все стороны бытия эмигрантского социума и, прежде всего, через воссозданную сеть военно-учебных заведений: Зарубежные военные курсы генерала Головина, более 55 кружков военного самообразования, более 10 военных училищ, средних школ и курсов, 3 кадетских корпуса. Идеологическое и психологическое воздействие на умы и сердца эмигрантов оказывали более 100 (!) военных периодических изданий различной ориентации и направленности. «Нищие в массе своей, — писал военный эмигрантский деятель Б. Штейфон, — мы создали такую военную прессу, какой не имеют многие государства».

Жизнь эмигрантской массы была полна глубокого драматизма. Без преувеличения можно сказать, что многие белоэмигранты фактически вели непрерывную, изматывающую борьбу за выживание. Главная проблема — необходимость приспособления к новым социальным реалиям в условиях хронической безработицы, полной неуверенности в завтрашнем дне, психологического дискомфорта. Причем, что справедливо для всех белоэмигрантов, вне зависимости регионов их проживания и социального статуса. В двадцати семи странах Европы и Азии в 1925 году, по далеко неполным данным, в помощи нуждалось около 500 тысяч эмигрантов.

Еще более усугубил материальное положение эмигрантов мировой кризис 1929 – 1933 годов, разразившийся во всех странах их проживания. В это время, например во Франции, прекратилась вербовка рабочих на предприятия. Тысячи людей оказались без работы.

Конечно, имелась в белой эмиграции и социально-имущественная дифференциация. Людьми со средствами, по крайней мере в первое время, являлись всякого рода спекулянты, разбогатевшие в годы Первой мировой войны, генералы и офицеры разгромленных белых армий, разными путями присвоившие казенные деньги. Здесь небезынтересно свидетельство бывшего военного атташе царской России генерала Игнатьева, перешедшего на сторону советской власти. Он писал, что в белой эмиграции люди росценивались, прежде всего, по имевшимся в их распоряжении деньгам: «Не все ли было равно, откуда эти деньги происходили».

Кое-кто разбогател за счет афер уже в эмиграции. В 1923 году получила широкую известность афера некоего Троицкого. Он предлагал в Берлине услуги по помещению капиталов, обещая платить до 15% в месяц. Построенная финансовая пирамида просуществовала год, а затем рухнула. Троицкий сбежал с деньгами доверчивых вкладчиков. Невольно напрашивается на ум аналогия с печально известным фактом наших дней — «МММ», организованная в условиях, выражаясь языком Маркса «первоначального накопления капитала»…

Правда, в европейском ареале белой эмиграции имелось большое количество благотворительных организаций, занимавшихся помощью нуждающимся в ней. Только в Берлине их насчитывалось до 60 (многие из них быстро прекратили свое существование из-за отсутствия достаточного количества средств). Особенно следует отметить работу созданного 17 марта 1921 года в Праге Объединения российских земских и городских деятелей (Земгор). Ему активно помогало правительство Чехословакии. Например, 21 декабря 1921 года Комитет пражского Земгора получил от правительства Бенеша единовременно, без каких-либо условий, 80 тыс. крон. Активно работали организации Красного Креста, комиссар Лиги Наций по делам беженцев знаменитый полярник Ф. Нансен.

Однако радикально решить проблему трудоустройства и адаптации белоэмигрантов не представлялось возможным. Тем более, что отношение правительств стран проживания к их проблемам было неоднозначным. В конечном итоге, мягко говоря, прохладным. В Германии 2 февраля 1926 года приняли закон, согласно которому иностранные рабочие могли получить работу лишь в том случае, если работодатель имел на это особое разрешение.

Небезынтересно и то, что, судя по воспоминаниям дочери Нансена Лив Нансен-Хайер, ее отцу в качестве комиссара Лиги Наций по делам беженцев часто приходилось действовать почти в одиночку, вопреки сопротивлению Лиги и многих политиков.

Тяжелее всех пришлось белым офицерам. Они не имели гражданских специальностей и брались за любую работу в любой точке света. Вот как писал князь Касаткин-Ростовский:

Мы грузчики, мы разгружаем вагоны,

Мы носим мешки на усталой спине,

Мы те, что носили недавно погоны

И кровь проливали за Русь на войне.

Лишили нас чина, средств жизни и званья,

Лишили мундир наш былой красоты,

Но кто из груди нашей вырвет сознанье,

Что мы перед Родиной нашей чисты?!

В архивах сохранились уникальные документы, свидетельствующие о бедственном положении бывших белых офицеров. Так, неизвестный поручик (подпись неразборчива) в заявлении в Русский комитет по делам беженцев (Мюнхен) от 3 июля 1932 года, в котором дает соглашение на неквалифицированную работу в бельгийском Конго, пишет следующее: «Давно уже без работы. Голодаю… Просить не умею. Скоро буду буквально на улице. При создавшемся тяжелом положении в Европе (на скорое улучшение которого надежд нет) жизнь диктует искать экзистенцию вне Европы».

Не приносили особого эффекта в улучшение материального положения бывших белых офицеров попытки многих из них служить в известном французском Иностранном легионе. Власти буквально шли на прямой обман, вербуя бывших белых офицеров на тяжелую службу в рядах Иностранного легиона в заморских владениях Франции. Обещая 160 франков месяц и единовременное пособие по окончании службы в размере 4 тысяч. На самом деле, русские легионеры получали не более 75 сантимов в день, что с трудом могло обеспечить полуголодное существование. Это притом, что по оценкам, французского командования, русские волонтеры являлись самой боеспособной частью Иностранного легиона.

Не удивительно, что именно среди бывших белых офицеров были наиболее рельефно выражены антибольшевистские настроения, стремление к реваншу, восстановлению дореволюционного статус-кво России.

Основная масса белых эмигрантов постоянно находилась в угнетенном морально-психологическом состоянии. Кроме горечи сокрушительного поражения, следствием которого стала потеря Отечества, угнетало то, что они на чужбине, в общем-то, никому не нужны. Писатель Алексей Толстой, сам некоторое время бывший в эмиграции, очень тонко подметил важную психологическую особенность белоэмигрантов: «Их распирала сложность собственной личности. Поставленные вне закона, они примирились бы даже с имущественными потерями, но никак не с тем, что из жизни может быть вывернуто его “я”».

Это порождало постоянные мечтания, веру в оптимистические фантазии, сопровождаемые часто крайней депрессией, потерей чувства времени. Крушение иллюзий проходило ежедневно и влекло за собой большие человеческие трагедии, что обостряло ностальгию, присущую русскому человеку вообще в особо крупных размерах, — с одной стороны, и мечтание о возращении на Родину, становившимися все более утопичными в силу исторических реалий — с другой стороны.

Когда мы в Россию вернемся… о, Гамлет восточный, когда?

Пешком, по размытым дорогам, в стоградусные холода,

Без всяких коней и триумфов, без всяких там кликов, пешком,

Но только наверное знать бы, что вовремя мы добредем…

Больница. Когда мы в Россию… колышется счастье в бреду,

Как будто «Коль славен» играют в каком-то приморском саду,

Как будто сквозь белые стены, в морозной предутренней мгле

Колышутся тонкие свечи в морозном и спящем Кремле.

Когда мы… Довольно, довольно. Он болен, измучен и наг.

Над нами трехцветными позором полощется нищенский флаг

И слишком здесь пахнет эфиром, и душно, и слишком тепло.

Когда мы в Россию вернемся… но снегом ее замело.

Пора собираться. Светает. Пора бы и двигаться в путь.

Две медных монеты на веки. Скрещенные руки на грудь.

Красиво сказал Георгий Адамович …

Оригинальные психологические наблюдения имеются в данной связи в воспоминаниях великого князя Александра Михайловича: «Знай они (эмигранты — Г.И.), что им уже никогда не вернуться, то, возможно, предпочли бы пули и продовольственные карточки. Пока же они ожидали, что в скором времени поменяются с Лениным местами, у них развивалось то, что на языке эмигрантов в 1918 – 1923 гг. называлось “психологией нераспакованных чемоданов”. Они жили одним днем, занимали друг у друга деньги и обещали своим домовладельцам и бакалейщикам, что с их счетами все будет улажено, как только “Россия вновь станет Россией”. Заголовки их газет — в Париже в ту пору издавались три русские газеты — каждое утро убеждали их, что Красная армия вот-вот взбунтуется и что в Москве в постоянной готовности держится специальный поезд для перепуганных насмерть главарей Советов. Это звучало обнадеживающе. После перепечатки во французской прессе эти вести помогли преодолеть сопротивление мясников и владельцев гостиниц. Видимых причин искать работу или как-то обустраиваться тоже не было, ведь через месяц-другой порядок в России будет восстановлен. Вот они и сидели себе на террасах кафе или вокруг зеленых столов в клубах, гадая, в каком состоянии найдут они свое имущество и пытая удачу в “баккара” или “железке”»[4]

Увы, мечты, мечты, где ваша сладость?!..

Однако белоэмигрантский социум, несмотря на все трудности, стал своего рода особым состоянием духа россиян, вольно или невольно потерявших Отечество в результате революционных потрясений.

Белая эмиграция сохранила ценности и традиции русской культуры. Более того, они были продолжены. Через новую творческую жизнь ради духовного прогресса, независимо от того, суждено ли было белоэмигрантам вернуться в Россию или умереть на чужбине.

В белой эмиграции, по сравнению со средними показателями царской России, имелся высокий образовательный уровень. Примерно две трети взрослых эмигрантов имели среднее образование, почти все начальное, каждый седьмой — университетский диплом. Не случайно, особое внимание уделялось постановке образования детей эмигрантов. В 1924 году под эгидой Земгора работало 90 школ, где училось 8835 приходящих учеников и 4954 ученика — на полном пансионе.

Эмигранты, стремясь сохранять у детей знание традиционной русской культуры и прививать навыки, которые помогли бы играть созидательную роль в будущей освобожденной от большевиков России. На первое место в образовательном процессе ставилось воспитание любви к России образца до 1917 года. Именно поэтому в эмигрантских школах преподавался специальный предмет — Отечествоведение. Я располагаю интересным документом. Бывший вождь белого движения генерал Деникин в письме своей жене от 17 февраля 1929 года[5], сообщает, что их дочери Марине[6] на уроках по отечествоведению бывает «иногда скучно, так как она по этому предмету много знает».

Появилась и сеть высших учебных заведений. В Париже открылся в 1925г. Франко-русский институт. Весной 1926 года в нем числилось 153 студента. Совет профессоров возглавлял П.Н. Милюков[7]. Было объявлено, что цель подготовки молодых кадров — их использование «для общественной деятельности на родине». Благодаря помощи правительства Чехословакии в 1920-е годы удалось организовать целый ряд русских вузов. Высшая школа России в изгнании возрождалась.

Белая эмиграция внесла вклад и в развитие всех отраслей науки, как фундаментальной, так и прикладной. В 1922 году, когда из советской России выслали в соответствии с решением высшего политического руководства страны более 100 представителей научной и творческой интеллигенции, в эмиграции, по некоторым оценкам, находилось около 500 ученых. В 20 – 30-е годы минувшего века увидело свет 7 038 научных трудов, из них почти две трети — работы по богословию, праву, историографии. В 1921– 1924 годах в эмиграции издали 3 775 названий книг: от русской классики, детской литературы до естествознания. С 1921 по 1930 годы. ученые русского зарубежья провели 5 съездов «академических организаций», где тон задавали бывшие профессора и доценты бывших русских университетов.

Особенно развивалась историческая наука. На чужих берегах оказалось более 90 историков — специалистов по российской истории, медиевистике, византиеведению, славистике и т.д. В их числе — ученые, получившие мировое признание: Н.П. Кондаков, П.Н. Милюков, А.А. Кизиветтер, П.Б.Струве, Е.Ф.Шмурло, Г.В. Вернадский, М.М. Карпович.

В Праге работал исторический семинар под руководством Н.П. Кондакова — академика Петербургской академии наук, крупного ученого, специалиста в области истории искусств и византиноведения. Он умер в 1925 году, но семинар продолжал свою деятельность еще несколько лет. Всего за 1926 – 1939 годы вышло 11 сборников, подготовленных в семинаре, преобразованном в Институт им. Н. П. Кондакова.

Однако темой номер один в белоэмигрантской историографии стала революция и Гражданская война в России. Не случайно, в библиографическом указателе русских изданий, вышедших за границей в 1918 – 1924 годах, в отделе истории революции и гражданской войны, в различных рубриках, насчитывается 2 024 названия.

Функционировало и большое количество издательств. Только в Берлине с 1918-го по 1928 годы имелось 188 эмигрантских изданий различного профиля. В 1925 году в разных странах было зарегистрировано 364 периодических издания на русском языке. По другим подсчетам, за период с 1918-го по 1932 годы увидели свет 1005 русских эмигрантских журналов. О размахе периодики русского зарубежья говорит следующий факт: Гуверовский институт войны, революции и мира (Стенфорд, Калифорния) к середине 1984 г. собрал коллекцию из более 400 томов книг и брошюр, приблизительно 7000 статей, очерков периодики и свыше 2000 газет и журналов. В таком огромном массиве изданий печатались, в том числе, и произведения крупных российских писателей, творчество которых оставило неизгладимый след в русской литературе — И. А. Бунина, А.И. Куприна, М.И.Цветаевой, Д.С. Мережковского, З.И. Гиппиус, А.Т. Аверченко, Н.А. Теффи, В.Ф. Ходасевича и. др.

Вот какой сложный конгломерат представляли собой революцией изгнанные. Это были люди, которые еще вчера воевали. Их души, выжженные кровавой войной и вынужденной навечно разлукой с родимой землей, казалось, подернулись пеплом. Но в них пылал огонь ненависти. Ярая ненависть к Советской России, большевизму обжигала их сердца много лет, по крайней мере до начала Великой Отечественной. В данной связи Н. Бердяев[8] сделал одно тонкое замечание: «На меня мучительно действовала злобность настроений эмиграции, — писал он. Было что-то маниакальное в этой неспособности типичного эмигранта говорить о чем-либо, кроме большевизма».

Жгучая ненависть — мощная сила. И не случайно Ленину о ненависти к большевизму, перемешанной со склоками и дрязгами в белой эмиграции, систематически докладывали, как явствует из архивных документов, аналитики Коминтерна[9] уже в 1920 – 1921 годах.

Казалось, что ненависть к большевизму должна была стать мощным консолидирующим началом для белой эмиграции. Но этого не случилось.

Главная причина — социально-политическая разобщенность белоэмигрантского социума. Она зачастую приводила к курьезам. Великий князь Александр Михайлович как-то раз наблюдал картину, которую, по моему суждению, можно расценивать как знаковую для политической деятельности белой эмиграции. Двое мужчин в кафе обменивались взглядами, «исполненными нескрываемой ненависти». Бывший крупный сановник бывшей Российской империи узнал их — Савинков и Керенский. Александр Михайлович подозвал официанта и спросил:

— Я не ошибся? Вон тот господин, это Керенский?

— Прошу прощения, мсье, — последовал смущенный ответ, — но у нас общественное заведение. К сожалению, мы обязаны впускать каждого, у кого наберется денег на чашку кофе.

«Он (официант — Г. И.) не мог понять моего истеричного смеха, — писал мемуарист. Мало кто из французов смог бы осознать пикантность той сцены. Нужно быть русским и прожить двадцать лет покушений и восстаний, чтобы оценить эту тонкую иронию судьбы. Савинков, Керенский и великий князь — все трое на террасе одного и того же третьесортного кафе в Париже, все трое в совершенно одинаковом положении, задыхающиеся от бессильной злобы, не знающие, позволят ли им остаться во Франции и наберется ли у них завтра денег на чашку кофе. Это было нечто совершенно новое, нечто ни разу ни испытанное ни французскими изгнанниками 1790-х, ни несгибаемыми Стюартами. Не один Робеспьер не сиживал с герцогом Орлеанским в его неоплаченном номере в вонючей Грошевой гостинце в Филадельфии, и ни один Кромвель не скакал бок о бок с Карлом II по роскошным полям Бургундии в поисках снеди и пяти фунтов взаймы…».

Но была еще одна существенная причина, которую я условно назвал бы «синдромом поиска ответов на извечные вопросы русской интеллигенции: «Кто виноват? и Что делать?».

Вопросы эти оказались неразрешимыми, что привело к психологическому неприятию оппонентов, конфронтации и поляризации белоэмигрантского общества. Один из видных политических деятелей-эмигрантов В.А. Маклаков, в письме историку А. Кизиветтеру от 7 сентября 1923 года отмечал: «…избавление России от теперешнего кошмара совершится путем какого-то внутреннего оздоровления... Тогда можно в эмиграции от нечего делать разделиться на партии в ожидании лучших времен, делить шкуру неубитого медведя и радоваться как большому успеху, если мы в чем-нибудь подловим наших противников. Это, по-видимому, и есть специальная психология всякой эмиграции еще с начала прошлого века».

Попробуем разобраться, что представлял собой белоэмигрантский социум, если на него взглянуть, например, сквозь призму военно-политических отношений.

Дата добавления: 2015-08-05