|
Читайте также: |
ВОЕННАЯ ПУБЛИЦИСТИКА
Константин Михайлович Симонов был одним из самых обласканных властью советских писателей – Лауреат шести Сталинских (1942, 1943, 1946, 1947, 1949, 1950) и Ленинской (1974) премий, Герой Социалистического труда (1974), заместитель генерального секретаря Союза Писателей СССР, главный редактор «Литературной газеты», «Нового мира». Симонов писал официозные произведения, но, тем не мене, его не назовешь писателем официозным. В главном он был подлинным и правдивым художником, заслужившим память и признание читателя. Его проза («Живые и мертвые», «Солдатами не рождаются») открывала суровую правду о войне.
Вообще Константину Симонову как никому другому идет определение «военный писатель». Он и сам считал себя таковым. Заслужено. Война и военные люди были фоном всей его жизни. Отец, которого ему не пришлось увидеть, погиб в Первой мировой войне. Отчим был преподавателем военных училищ, красным командиром, и детство Симонова прошло в военных городках и командирских общежитиях.
Во второй половине 1930-х Симонов начал публиковаться, в 1938 закончил Литературный институт имени Горького. А уже в 1939 в качестве военного корреспондента участвовал в боях под Халхин-Голом. В 1940 году перед войной он в течение года учился на курсах военных корреспондентов при Высшей партийной академии имени В.И. Ленина и получил первое воинское звание. Когда началась Великая Отечественная, Симонова сразу призвали в действующую армию. Сначала он работал в газете Западного фронта «Красноармейская правда» и публиковался в «Известиях». Ему присваивоили звание батальонного комиссара. Через месяц Симонова перевел к себе в «Красную звезду» редактор Давид Ортенберг, высоко оценивший молодого корреспондента по боям на Халхин-Голе. В «Красной звезде» и публиковалась большая часть его военных корреспонденций. В 1943 году Симонов получил звание подполковника, а после войны – полковника. Это были заслуженные звания.
Кроме сотен военных корреспонденций и очерков в годы войны Симонов написал пьесы «Русские люди», «Жди меня», «Так и будет», повесть «Дни и ночи» и две книги стихов «С тобой и без тебя» и «Война».
Как военный корреспондент Симонов побывал на всех фронтах, прошёл по землям Румынии, Болгарии, Югославии, Польши и Германии, был свидетелем последних боёв за Берлин. После войны появились его сборники очерков «Письма из Чехословакии», «Славянская дружба», «Югославская тетрадь», «От Чёрного до Баренцева моря. Записки военного корреспондента».
Главное качество военной газетной прозы Симонова – ее документальная точность, подлинность и сдержанный пафос очевидца и участника событий. Симонов писал о том, что лично видел и в чем лично участвовал. Конкретный адрес присутствует уже в заголовках материалов: «В Керченских каменоломнях», «Осада Тернополя», «У берегов Румынии», «На старой Смоленской дороге» и др. Читатели ценили суровые, мужественно-сдержанные корреспонденции и очерки К. Симонова. «Части прикрытия», «В праздничную ночь», «Юбилей», «Истребитель истребителей», «Песни» и другие брали правдой жизни, умением заглянуть в духовный мир человека, жизнь которого могла оборваться через мгновение.
14 января 1942 в газете «Правда» появилось стихотворение «Жди меня». Стихотворение перепечатали сотни газет. Вера в жизнь, в завтрашний день, в верность, позволявшая выдержать тяготы войны и разлуки, принесла стихотворению всеобщее признание. Оно прозвучало как заклинание и молитва.
Константин Симонов умер в 1979 году в Москве. Согласно завещанию писателя, прах его был развеян над Буйничским полем под Могилевым, там где начиналась его война.
ФРАГМЕНТЫ КНИГИ К.М. СИМОНОВА «РАЗНЫЕ ДНИ ВОЙНЫ»
«Разные дни войны. Дневник писателя» (М., 1982) – детальная хроника работы военного корреспондента. Мы приводим из нее лишь несколько фрагментов, позволяющих представить условия и обстановку работы военкора в годы Великой Отечественной войны.
Начало войны. Газета Западного фронта «Красноармейская правда»
«Двадцать первого июня меня вызвали в радиокомитет и предложили написать две антифашистские песни. Так я почувствовал, что война, которую мы, в сущности, все ожидали, очень близка.
О том, что война уже началась, я узнал только в два часа дня. Все утро 22 июня писал стихи и не подходил к телефону. А когда подошел, первое, что услышал: война.
Сейчас же позвонил в политуправление. Сказали, чтоб позвонил еще раз — в пять.
Шел по городу. Люди спешили, но, в общем, все было внешне спокойно.
Был митинг в Союзе писателей. Во дворе столпилось много народу. Среди других были многие из тех, кто так же, как и я, всего несколько дней назад вернулся с лагерных сборов после окончания курсов военных корреспондентов. Теперь здесь, во дворе, договаривались между собой, чтоб ехать на фронт вместе, не разъединяться. Впоследствии, конечно, все те разговоры оказались наивными, и разъехались мы не туда и не так, как думали.
На следующий день нас — первую партию, — человек тридцать, вызвали в политуправление и распределили по газетам. Во фронтовые — по два, в армейские — но одному. Мне предстояло ехать в армейскую газету.
<…> Было утро 28 июня. До Могилева мы добрались часам к десяти утра. <…> Я обратился к дивизионному комиссару, который оказался начальником политуправления Лестевым, и представился. Рядом с Лестевым, как выяснилось, стояли редактор фронтовой газеты Западного фронта Устинов и редактор армейской газеты 10-й армии Лещинер.
Как только я представился, между обоими редакторами начался сдержанный спор вполголоса о том, куда меня взять, потому что ни где 3-я армия, ни где газета 3-й армии, в которую я был командирован, здесь никто не знал. В конце концов было решено, что я буду работать в газете Западного фронта «Красноармейская правда» <…>
В дальнейших разговорах с редактором выяснилось, что газета печатается в Могилеве, что сегодняшнюю газету сюда еще не привезли, что из работников почти никого нет, еще не приехали, что редактор будет их встречать, а я — он сунул при этом мне в руку кипу заметок — должен сейчас же ехать в могилевскую типографию, обработать эти заметки и сдать в полосу.
<…>
Мы приехали в типографию ночью. Там же, в типографии, помещалась редакция фронтовой газеты на немецком языке. В нашей редакции мы застали машинистку и выпускающего. Больше никого не было. Я сел готовить материал и к ночи, отдиктовав все, что мог, сдал в набор.
<…>
Наша газета работала в пустоту. Ни о какой полевой почте, ни о какой регулярной рассылке газет не было и помину. Печаталось тысяч сорок экземпляров, и их развозили повсюду, куда удавалось, на собственных двух-трех грузовиках. И попадали они в одну, две, три дивизии. А о том, чтобы газета расходилась по всему фронту, в те дни не могло быть и речи.
Я вызвался ехать под Бобруйск с газетами, которые мы должны были развезти на грузовике во все встреченные нами части. <…>
Едва мы выехали из Могилева на Бобруйск, как увидели, что вокруг повсюду роют. Это же самое я видел потом ежедневно весь июль. Меня до сих пор не оставляет ощущение, что вся Могилевщина и вся Смоленщина изрыты окопами и рвами. Наверное, так это и есть, потому что тогда рыли повсюду. Представляли себе войну еще часто как нечто линейное, как какой-то сплошной фронт. А потом часто так и не защищали всех этих нарытых перед немцами препятствий. А там, где их защищали, немцы, как правило, в тот период обходили нас. <…>
Примерно после сорокового или пятидесятого километра нам навстречу стали попадаться по одному, по два грязные, оборванные, потерявшие военный вид люди – окруженцы.
<…>
Мы раздавали свои газеты. У нас их было в кузове десять тысяч экземпляров. Раздавали их всем вооруженным людям, которых встречали – одиночкам или группам, – потому что не было никакой уверенности и никаких сведений о том, что мы встретим впереди организованные части.
Километров за двадцать до Бобруйска мы встретили штабную машину, поворачивавшую с дороги налево. Оказалось, что это едет адъютант начальника штаба какого-то корпуса, забыл его номер.
Мы попросились поехать вслед за ним, чтобы раздать газеты в их корпусе, но он ответил, что корпус их переместился и он сам не «знает, где сейчас стоит их корпус, сам ищет начальство. Тогда по его просьбе мы отвалили в его «эмку» половину наших газет. Над дорогой несколько раз проходили низко немецкие самолеты. Лес стоял сплошной стеной с двух сторон. Самолеты выскакивали так мгновенно, что слезать с машины и бежать куда-то было бесполезно и поздно. Но немцы нас не обстреливали».
Начало работы в «Красной звезде»
«Я узнал, что Ортенберг назначен редактором «Красной звезды». Накануне своего отъезда на фронт я встретил его в коридоре ПУРа, когда шел за командировочным предписанием, и сказал ему, что если его назначат в одну из военных газет, чтобы он забрал меня к себе. По старой памяти о Халхин-Голе, где он редактировал нашу «Героическую Красноармейскую», мне хотелось работать с ним и в эту войну.
В «Красную звезду» к нему я попал вечером. Когда я вошел, он встал из-за стола и сказал:
– А, Симонов! – таким тоном, словно он именно меня сейчас и ждал. — Ты получил мои телеграммы?
Я спросил какие.
– Я послал тебе две телеграммы в «Боевое знамя».
Я сказал ему, что хотя и был первоначально назначен в эту армейскую газету, но так и не знаю, где она находится, и никаких его телеграмм не получал.
– А чего ты приехал с фронта? Я объяснил.
– Хорошо, — сказал он. — А я тебе уже третью телеграмму собирался посылать от имени Мехлиса. Теперь у нас в «Звезде» будешь работать.
Я сказал ему — и вполне искренне, — что был бы рад работать с ним, но я работаю во фронтовой газете и в «Известиях».
– Ничего, — сказал он. — Из фронтовой мы переведем тебя к нам приказом, а «Известия»... Я тебе позвоню ночью. Давай телефон.
Я не дал ему телефона, по которому он мог бы мне позвонить ночью, и сказал, что лучше сам позвоню утром.
Я вышел от него в большом сомнении. Была уже заварена каша с «Известиями», получено от них постоянное корреспондентское удостоверение на Западный фронт, и уходить оттуда было не совсем удобно...
Я так и не решился в тот вечер и в ту ночь рассказать близким мне людям всю правду о пережитом на фронте.
Заснул поздно ночью, и, как мне показалось, всего через несколько минут меня разбудили. Звонил телефон. Оказывается, была уже не ночь, а половина седьмого утра.
— С вамп говорит заместитель редактора «Красной звезды»полковой комиссар Шифрин. Выслушайте приказ заместителя народного комиссара: «Интендант второго ранга писатель Симонов К. М. 20.VII.41 назначается специальным корреспондентом газеты «Красная звезда». А теперь, — продолжал Шифрин, — бригадный комиссар Ортенберг приказал вам спать, сегодня никуда не ехать, а завтра, в понедельник, к одиннадцати часам явиться в редакцию».
<…>
Выспавшись разом за всю поездку под Ельню, я на следующее утро явился к редактору «Красной звезды» и выдвинул перед ним план командировки вдоль всего фронта, от Черного до» Баренцева моря. Я попросил, чтобы мне для такой поездки подготовили надежную машину и чтобы вместе с мной послали фотокорреспондента. Мы начнем с крайней точки Южного фронта и будем постепенно двигаться на север с тем, чтобы все наши статьи и фото шли в «Красной звезде» под одной постоянной рубрикой: «От Черного до Баренцева моря».
Редактору эта идея понравилась. Он сказал, что доложит о ней Мехлису и постарается, чтобы сопроводительный документ был подписан самим начальником ПУРа для большего удобства работы.
Оказалось, чтобы капитально отремонтировать «эмку», выделенную для этой поездки, требуемся шесть-семь дней. За эти семь дней, кроме фронтовых баллад для газеты, я вдруг за один присест написал «Жди меня», «Майор привез мальчишку на лафете» и «Не сердитесь, к лучшему».
Я ночевал на даче у Льва Кассиля в Переделкине и утром остался там, никуда не поехал.
Сидел весь день на даче один и писал стихи. Кругом были высокие сосны, много земляники, зеленая трава. Был жаркий летний день. И тишина. Так тихо, что я вдруг почувствовал усталость. На несколько часов даже захотелось забыть, что на свете есть война...
Так сказано в дневнике, но все три стихотворения, написанные в тот день, свидетельствуют, что, как бы ни хотелось забыть о войне даже на несколько часов, все равно это было невозможно. Только, наверно, в тот день больше, чем в другие, я думал не столько о войне, сколько о своей собственной судьбе на ней. Об уже пережитом, но еще больше о предстоящем.
Если б это было не так, то, наверное, не написалось бы ни строчки:
...Ты знаешь это горе понаслышке,
Ни строчки:
...Жди, когда из дальних мест
Ни строчки:
...Коль вернусь, так сушеных
Все три написанные в тот день стихотворения, хотя и по-разному, в сущности, продолжали друг друга и были попыткой совладать с той душевной тревогой, которая — хочешь не хочешь — давала о себе знать перед новой и, как тогда думалось, долгой поездкой на фронт.
И вообще война, когда писались эти стихи, уже предчувствовалась долгой. «...Жди, когда снега метут...» — в тот жаркий июльский день было написано не для рифмы. Рифма, наверно бы, нашлась и другая...
<…>
Девятого декабря (1941) я узнал, что Сурков и Слободской вместе со своей редакцией «Красноармейской правды» переехали <…> в помещение «Гудка». Как раз в этот день у меня было назначено выступление на радио. Я должен был прочесть несколько военных стихотворений, и в их числе еще не напечатанное «Жди меня». Перед тем как ехать туда, я заскочил на машине в «Красноармейскую правду». Там в маленькой комнатке я застал Верейского, Слободского и Суркова <…> Мы посидели минут десять, спрашивая друг друга о событиях, происшедших с нами за те несколько месяцев, что мы не виделись после Западного фронта. Потом я прочитал Алеше посвященное ему стихотворение «Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины...». Старик расчувствовался. Я — тоже. Из-под койки была вытащена бутылка спирта, который мы и распили без всякой закуски, потому что закуски не было.
Ровно в восемь, взглянув на часы, я с ужасом увидел, что именно в эту минуту должно было начаться мое выступление на радио.
Проскочив на студию мимо не успевшего меня задержать вахтера, я застал диктора читающим уже третье из четырех моих отобранных для этой передачи стихотворений. Ему осталось прочесть только последнее — «Жди меня». Но мне хотелось обязательно прочесть хоть бы одно стихотворение самому, в особенности это. Выступление по радио значило, что человек именно сегодня, в эту минуту, жив и здоров, и об этом сегодня же будут знать те, кто находится очень далеко от него. Я показал диктору жестами, что буду читать сам, встал рядом, потянул у него из рук лист со «Жди меня», и ему осталось только объявить, что стихотворение «Жди меня» будет читать автор. Сам не помню, как я тогда прочел его.
На следующий день ко мне в «картотеку» пришли Сурков, Слободской и Борис Рунин. Я прочел им всю книжку стихов «С тобой и без тебя», от начала и до конца, и они, так же как и я, уверенные, что до конца войны ее нельзя будет напечатать, похвалили меня, им понравилось, что я написал книгу стихов о любви. Это был очень важный для меня вечер. Я сильно волновался перед тем, как прочесть им целиком всю эту книжку, которую, в сущности, вот так, подряд и всерьез, никому еще до сих пор не читал.
В этот же вечер пришло сообщение о взятии Ельца частями Юго-Западного фронта. И я вызвался туда лететь...
<…>
Я сдал свой очерк в номер в два часа ночи, и едва успел это сделать, как редактор вызвал меня и сказал, что, по только что полученным сведениям, наши войска ворвались в Калинин, сейчас город, очевидно, уже занят и надо срочно дать об этом материал в газету. Он тут же стал звонить по телефонам, ему обещали выделить для полета в Калинин Р-5. Он приказал, чтобы я вылетел утром вдвоем с фотокорреспондентом Сашей Капустянским и во что бы то ни стало завтра же к вечеру вернулся с материалом в номер.
Я поспал четыре часа, и в семь утра мы выехали на аэродром.
Дата добавления: 2015-08-05; просмотров: 76 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
| СИММЕТРИЯ В РАБОТАХ САЛЬВАДОРА ДАЛИ | | | ДНИ И НОЧИ |