Зима приходит

Проснувшись, я понимаю, что лежу в комнате на кровати. Вдыхаю знакомый запах простыней. Это моя постель. И моя комната. Но кажется, что‑то не совсем так, как прежде. Словно то, что я вижу, восстановлено из моей памяти. До пятен на потолке и царапин на штукатурке.

Я вижу, как за окном идет дождь. Резкие, почти ледяные струи хлещут по стылой земле. Я слышу грохот дождя по крыше, и пространство словно искривляется: иногда кажется, будто гремит прямо над ухом, а иногда – чуть не за километр от меня.

У окна я вижу Полковника. Держа осанку, старик недвижно сидит на стуле и смотрит на дождь за окном. Уж не знаю, что он там разглядывает. Дождь – это просто дождь. Стучит по крыше, падает на землю и наполняет водою Реку.

Я хочу потрогать лицо, но руки не слушаются. Все тело будто налилась свинцом. Хочу сказать об этом Полковнику, но не могу произнести ни слова. Воздух в легких сгустился и не выходит наружу. Меня словно парализовало. И только глаза еще различают дождь на улице и старика у окна. Я не помню, что случилось и что со мной. Как только пытаюсь вспомнить, голова раскалывается от боли.

– Зима, – говорит старик. И постукивает пальцем по стеклу. – Вот она и пришла. Теперь ты понял, как это страшно?

Я чуть заметно киваю.

Да, все верно. Зимняя Стена повредила мои рассудок и тело. Я выбрался из Леса, дополз до Библиотеки. И чьи‑то волосы коснулись моей щеки.

– Домой тебя притащила Библиотекарша. Страж ей помог. Ты весь горел. Пота с тебя сошло, наверное, целое ведро. Позавчера это было...

– Позавчера?

– Ну да. Ты двое суток проспал, как убитый. Я боялся, ты уже не проснешься. Где ты был? Опять по Лесу шатался?

– Простите меня, – только и говорю я.

Из кастрюли на печке он наливает горячего супа. Помогает мне сесть в постели и опереться. Деревянная спинка скрипит подо мною, как чьи‑то старые кости.

– Сначала поешь, – говорит старик. – Думать и каяться потом будешь. Аппетит есть?

– Нет, – отвечаю я. Даже воздух глотать неохота.

– Но это нужно выпить обязательно. Хотя бы три глотка. можешь сделать три глотка?

Я киваю.

Суп с целебными травами – горький до тошноты, но я кое‑как умудряюсь сделать обещанные три глотка и, обессиленный, откидываюсь на подушку.

– Вот и хорошо, – говорит старик, убирая тарелку с ложкой. – Суп, конечно, горький, но дурной пот из тела вытягивает. Еще разок поспишь, проснешься – и тебе станет легче. Поспи, ни о чем не волнуйся. Я с тобой посижу.

Когда я просыпаюсь снова, за окном темно. Ветер с силой хлещет дождинками по стеклу. Старик сидит рядом.

– Ну, как? Полегчало?

– Теперь уже лучше, – отвечаю я. – Который час?

– Восемь вечера.

Я пытаюсь встать. Тело еще немного мотает из стороны в сторону.

– Ты куда это собрался? – удивляется старик.

– В Библиотеку. Нужно читать старые сны.

– Не болтай ерунды. В таком состоянии ты и пяти метров не проползешь.

– Но нельзя же валяться, когда все работают...

Старик качает головой.

– Старые сны подождут. И Страж, и Библиотекарша знают, что ты пока двигаться не в состоянии. Да и Библиотека, скорее всего, закрыта.

Вздохнув, он подходит к печке, наливает себе чаю и возвращается к кровати. Ветер с дождем то стихают, то снова стучат в окно.

– Похоже, тебе нравится эта девушка, – говорит старик. – Я не хотел подслушивать, но так уж вышло. Все время рядом с тобой сидел. А люди в бреду чего только не выбалтывают... Но стесняться тут нечего. На то она и молодость, чтобы влюбляться. Так или нет?

Я молча киваю.

– Она славная девушка. И за тебя очень переживает, – продолжает он, прихлебывая чай. – Однако ты не должен позволить этой любви зайти чересчур далеко. Это будет неправильно. Не хотел тебе говорить, но такие вещи ты должен понимать как следует.

– Почему неправильно?

– Потому что ей нечем тебе ответить. Никто в этом не виноват. Ни ты, ни она. Просто так на свете заведено. А изменить этот свет никому не под силу. Так же, как и повернуть Реку вспять.

Я сажусь в кровати и прикладываю ладони к щекам. Мне чудится, будто мое лицо ужалось в размерах.

– Вы о том, что она потеряла себя?

Старик кивает.

– Значит, раз она потеряла себя, а я нет, – я не смогу ничего получить в ответ? Вы об этом?

– Именно, – отвечает он. – просто наживешь себе очередную потерю. Да, она потеряла себя. Как и я потерял. Как и все вокруг.

– Однако вы так заботитесь обо мне. От ошибок оберегаете, с больным сидите ночи напролет... Разве это не проявление вашего «я»?

– Э, нет! – качает он головой. – Моя бережливость и мое «я» – вещи разные. У бережливости свой механизм. Никак не связанный с тем, что у меня внутри. Это, скорее, привычка. Со мной настоящим ничего общего не имеет. Я сам куда сильнее и глубже своей бережливости к окружающим. И гораздо противоречивее.

Я закрываю глаза и пытаюсь собрать разбегающиеся мысли.

– Вот что я думаю, – говорю я наконец. – Человек забывает себя, когда умирает его тень. Так или нет?

– Именно так.

– Значит, если ее тень действительно умерла, она уже никогда не вспомнит себя?

Старик снова кивает.

– Я сходил в Ратушу, проверил метрики. Ошибки нет. Ее тень умерла, когда ей было семнадцать. Похоронена, как положено, в Яблоневом Лесу. О чем и запись в книге имеется. Хочешь подробностей – спрашивай у нее сам. Она тебя сильнее убедит. Я же добавлю только одно. Эту девочку разлучили с тенью еще до того, как она стала понимать, кто она. Поэтому она даже не знает, что значит быть собой. Другое дело я. Я решил отказаться от тени, когда состарился. Я могу различить, что у тебя внутри, а она – нет.

– Однако же, она хорошо помнит мать. И говорит, что ее мать помнила себя. Даже после смерти своей тени. Я не знаю, как это получилось. Но, может быть, в этом есть какая‑то надежда? Может, и ей это от матери передалось?

Полковник берет в руки чашку и неторопливо прихлебывает остывший чай.

– Запомни, – говорит он наконец. – Стена наблюдает за нами очень пристально. Ни капли твоего «я» не укроется от нее. Как бы ты ни старался сберечь эту каплю, она высосет из тебя все. Высосет – или сживет со света. Как и поступила с ее матерью.

– Значит, вы не хотите, чтобы я на что‑то надеялся?

– Я не хочу, чтобы ты унывал. Город силен, а ты слаб. Это факт. Надеюсь, теперь ты зарубил его себе на носу.

Он задумывается, глядя на дно опустевшей чашки.

– Хотя, конечно, ты можешь ее получить, – добавляет он чуть погодя.

– Получить? – не понимаю я.

– Ну да. Ты можешь спать с ней. Жить с нею под одной крышей. Ты можешь получить от Города все, что душе угодно.

– Но только не себя самого?

– Да, – кивает старик. – Все, кроме этого. Но пойми: постепенно твое «я» исчезнет. И тогда не останется ни отчаяния, ни потери. Ни любви, которая ни к чему не ведет. Останется только жизнь. Тихая, спокойная жизнь. Ты нравишься ей, тебе нравится она. Хочешь ее – она твоя. Никто ее у тебя не отнимет.

– Как странно! – говорю я. – Я пока еще помню, кто я такой. Но иногда забываю. Или даже не так: я все реже об этом помню. Но почему‑то уверен, что когда‑нибудь мое «я» вернется ко мне. Сама эта уверенность и помогает мне держать свою жизнь в руках. Может, поэтому я не могу представить, как это – потерять самого себя?

Старик задумчиво кивает.

– Думай. У тебя еще есть время подумать как следует.

– Я подумаю, – обещаю я.

Очень долго после этого солнце не выглядывает из‑за туч. Когда проходит жар, я выбираюсь из постели, открываю окно и набираю в грудь свежего воздуха. Я уже могу встать, но пока еще слишком слаб, чтобы держаться за перила на лестнице или поворачивать ручку двери. Все это время Полковник потчует меня горьким супом из трав и какой‑то кашей. А также, сидя у моей постели, предается воспоминаниям о давно прошедшей войне. Ни о Стене, ни о Библиотекарше он больше не говорит, а я не спрашиваю. Все, что мне положено знать, он уже рассказал.

На третий день я беру его трость и прогуливаюсь по окрестностям Резиденции. Небольшой прогулки хватает, чтобы понять, каким легким сделалось мое тело. Понятно, что я похудел из‑за болезни, но дело явно не только в этом. Зима наполнила тяжестью все, что могла. Лишь я один как будто остался без веса.

С холма Резиденции я не могу разглядеть всего, что на западе. Отсюда хорошо просматривается Река, Часовая Башня, Стена и размытые очертания Западных Ворот вдалеке. И хотя мои ослабевшие из‑за черных меток глаза плохо различают, где что находится, я не могу не заметить, как резко очерчивает зимний воздух силуэты деревьев и зданий вокруг. Словно ветер с Северного Хребта в одночасье выдул изо всех щелей Города грязь и сажу, копившиеся веками.

Глядя на Город, я вспоминаю о карте, которую должен передать своей тени. Провалявшись в постели, я опаздываю почти на неделю против обещанного срока. тень наверняка беспокоится обо мне. А может, решила, что я ее бросил, и уже ни на что не надеется? От такой мысли становится не по себе.

Дома я достаю из кладовки пару старых ботинок, раздобытых для меня Полковником, вынимаю из одного стельку, кладу на дно карту, сложенную в несколько раз, и вставляю стельку на место. Не сомневаюсь, в поисках карты тень будет готова разорвать эти ботинки на куски. Я прошу Полковника передать их моей тени лично в руки.

– У нее на ногах совсем легкие кеды, – говорю я. – Когда выпадет снег, все ноги себе отморозит. Стражу я такое доверить не могу. Вы ведь можете встретиться с моей тенью?

– Почему бы и нет? – соглашается старик и берет у меня ботинки.

К вечеру он возвращается и говорит, что ботинки передал.

– Очень за тебя волновалась, – добавляет он.

– Как она там?

– Немного съежилась от холода, но держится молодцом. Пока беспокоиться не о чем.

На десятый день я могу наконец спуститься с холма и добраться до Библиотеки.

Я толкаю входную дверь, и мне кажется, будто воздух внутри с прошлого раза застоялся еще больше. В комнатах висит бездушная пустота – точно в доме, где долго никто не жил. Печка мертва. Чайник такой холодный, словно его не грели уже тысячу лет. Кофе в чайнике подернулся белой пленкой. Потолок словно стал еще выше, и мои шаги разносится в бледных сумерках странным эхом. Библиотекарши нигде нет, а стойку для выдачи книг покрывает тонкий слой пыли.

Не представляя, что делать, я сажусь на скамейку и решаю дождаться. Дверь не заперта – значит, скоро вернется. Я сижу и жду, то и дело вздрагивая от холода, но она все не возвращается. Только сумрак густеет вокруг. Чудится, будто в мире не осталось ничего, кроме нас с Библиотекой. Будто пришел конец света, и я остался совсем один. Куда ни протягивай руку – пальцы проваливаются в пустоту.

Даже здесь, в помещении, на меня давит зима. Все предметы словно прибили гвоздями к столу и полу. Мое тело плавно теряет вес и расползается в разные стороны. Словно это не я, а мои отражения в кривых зеркалах.

Я подхожу к стойке и включаю настольную лампу. Подсыпаю в печку угля, затапливаю ее и снова сажусь на скамейку. В свете лампы темнота по углам еще больше сгущается, а от жара из печки в комнате становится еще холодней.

Возможно, я слишком сильно задумался. Возможно, внутри у меня все так онемело, и я ненадолго уснул. Так или иначе, когда я просыпаюсь, она стоит передо мною и молча глядит мне в лицо. Из‑за желтого света лампы за ее спиною мне чудится, будто она отбрасывает на меня слабую, размытую тень. Я смотрю на нее снизу вверх. Разглядываю ее голубое пальтишко и волосы, убранные под воротник. Вдыхаю ее запах с ароматом зимнего ветра.

– Я думал, ты уже не придешь, – говорю я.

Она выливает в мойку старый кофе, споласкивает чайник, наливает свежей воды и ставит на печку. Выпускает волосы из‑под воротника, снимает пальто и вешает его на плечики.

– А почему ты так думал? – спрашивает она.

– Не знаю. Просто мне так показалось.

– Пока я тебе нужна, я буду приходить. Сейчас нужна?

Я киваю. Она действительно нужна мне. Несмотря на то, что яма потери внутри меня после каждой встречи с нею становится глубже.

– Расскажи мне о своей тени, – прошу я. – Возможно, я встречался с ней в прежнем мире.

– Да, я тоже об этом подумала. Сразу, как только мы встретились. Ты еще спросил, не встречались ли мы где‑нибудь раньше.

Она садится на стул перед печкой и смотрит на горящие угли.

– Мою тень отрезали, когда мне было четыре года. Она осталась за Стеной, во внешнем мире, а я жила в Городе. Что она там делала, я не знаю. Точно так же, как она ничего не знала обо мне. А когда мне исполнилось семнадцать, тень вернулась в Город и вскоре умерла. Умирающие тени всегда возвращаются в Город. Страж похоронил ее в Яблоневом Лесу.

– И ты решила остаться в Городе навсегда?

– Да. Вместе с тенью похоронили и мои мысли о себе. Ты говорил, наши мысли похоже на ветер. Но разве не наоборот? Разве мы сами не живем, как ветер, не думая ни о чем? Не старимся, не умираем...

– А когда твоя тень вернулась, ты виделась с ней?

Она качает головой.

– Нет. Мне показалось, нам незачем встречаться. Наверняка это уже не я, а что‑то совсем другое.

– А может, это и была ты сама?

– Может и так. Но теперь‑то уже все равно. Все кончено.

Чайник на печке вскипает, но его жалобный вой я принимаю за ветер, бушующий в нескольких километрах отсюда.

– И что же... Я все равно нужна тебе?

– Нужна, – отвечаю я.

Дата добавления: 2015-08-03