Акценты

Акценты в рекламе являются важнейшим просодическим средством,

причем активно используются все средства риторического подчеркива_

ния с помощью специфических акцентных средств.

7.1. Тональные акценты

Спецификой рекламы является частое использование восходящего

тона для маркировки ремы сообщения: Неудивительно, что тампоны

«ОБИ» выбирают женщины во всем мире (/)! (Рис. 3); И «только на

губах» (/h)! (Рис. 4). Обратим внимание на малую интенсивность акцента

в последней фразе (реклама помады) – она связана с его придыхательнос_

тью.

Восходящие акценты на реме имеют функцию активизации внимания и по_

буждения слушателя к изменению установок. Интересно, что такой восходящий

акцент на слух отличается от восходящего тона общего вопроса, хотя измерение

собственно тональных характеристик отличия не обнаруживает. Разница, как

кажется, состоит в отсутствии у побудительного восходящего акцента сопутству_

ющей артикуляционной напряженности. Иногда восходящие акценты этого типа

используют фальцетный регистр, он имеет стандартную функцию полемики с

потенциальным оппонентом, упускающим из виду некую важную информацию:

«Ваша киска купила бы ВИСКАС!» (/Ф)

Интересно еще одно риторическое средство – растягивание подъема тона

на несколько слов (инклинация – ИНК): «...устойчивый тональный крем!»

( ИНК) (Рис. 5 ); «...помогает одежде дольше сохранять свой внешний вид»

( ИНК) (Рис. 6 ). В обычной речи инклинация типична для речевого акта убеж_

дения, уговора.

Еще один риторический вариант акцентирования – множественный восхо_

дящий тон. В приводимых ниже примерах он представлен как в двух отдельных

словах ремы, так и внутри одного слова: «Он справляется(/) со всеми пятна$

ми(/)!» (Рис. 7); «Попробуйте(/)!» (Рис. 8). Отметим, что повтор восходя_

щего акцента, особенно внутри слова, в обычной речи встречается редко. Гораз_

до более нормален повтор нисходящего тона, он встречается и в рекламе, в част_

ности, при перечислении: «... воспитание(\), обучение(\), здоровье(\)»

(Рис. 9). Падающий тон в сочинительных оборотах характерен для семантики

полного покрытия перечисляемого множества.

Из других тональных акцентов, имеющих риторическую функцию, для рек_

ламы характерен акцент «вызова» (термин Е.А. Брызгуновой, означающий вос_

ходящий тон на конечном слоге). Он встречается как при обращении к потенци_

альному слушателю: «Что вы об этом думаете(/)?» (Рис. 10), так и в диало_

гах, вставленных в рекламный ролик: «Я им довольна» (/) (Рис. 11).

В некоторых роликах используется пословная акцентуация реплик. В этом

случае возможна адаптация тонов соседних слов синтаксической группы друг к

другу: за нисходящим следует восходящий, а за восходящим – нисходя_

щий: «Тройная(\) защита(/) для всей(/) семьи(\)!» (Рис. 12)

Очень активно используется в рекламе и такое риторическое средство, как

переключение уровня двух соседних акцентов по типу down_step (первый акцент

имеет высокий уровень (В), тогда как второй низкий (Н)): «Целый(\В) день,

каждый(\Н) день!» (Рис. 13); «Газета(/В) «Коммерсантъ»(\Н).

(Рис. 14).

Характерные огласовки имеют выкрики – древнейший способ речевой ак_

тивности торговца. Для них типичен восходяще_нисходящий акцент: «Компа$

ния Грейвал(/\)!» (Рис. 15) Заметим, что этот акцент стал ныне нередок и в

речи некоторых ведущих информационных программ.

Отметим, наконец, часто встречающийся перенос главного акцента на на_

чальный слог при ослабленности (или полной утрате) акцента на ударном:

«Круглосуточно(/=\)!» (Рис. 16); «Бесподобный аромат!»

7.2. Нетональные акценты

В рекламе обнаруживаются и случаи подчеркнуто ровнотонального произ_

несения, они типичны для реплик восхищенного «балдения»: «Ра$айское на$

слажде$ение!»; «Секрет блаже$енства!» (Рис. 17) Темп здесь очень медлен_

ный, а акценты реализуются длительностью, а не тоном. Для таких образцов

характерен также очень низкий регистр и придыхательность голоса.

Другой тип нетонального акцентирования представляют акценты, сочетаю_

щие повышенную длительность с ярко выраженной громкостью. Такие огласов_

ки характерны для некоторых выкриков: «Алла Пугачева!» (Рис. 18)

Условно можно отнести к акцентным средствам и использование усилен_

ных согласных, которое встречается в «слоганах»: «Новейшие технологии!»

(Рис. 19); «Спрашивайте в музыкальных магазинах!» (Рис. 20 )

Необычно высокий уровень интенсивности согласных хорошо виден на ос_

циллограммах.

***

Как видим, голос очень активно используется в рекламе как средство воз_

действия на потенциального потребителя. Можно выделить несколько целей этого

воздействия: привлечение внимания, запоминание, смена функциональных уста_

новок, выработка положительной эмоциональной установки и др. Эти цели осу_

ществляются с помощью весьма разнообразных техник, включающих как под_

бор определенных типов голосов, так и широкое использование просодических

средств, связанных с экспрессивными и риторическими функциями речи. По_

этому материал рекламы чрезвычайно удобен для исследования русской просодии.

Он обнаруживает огромное богатство просодических возможностей носителярусского языка, которое совершенно не отражается общепринятыми минимализованными инвентарями.__
БИЛЕТ 10,11

ЗВУКОВАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ ТЕКСТА

ЗВУКОВАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ ТЕКСТА, объективно устанавливаемая система различных звуковых повторов, задающая систему дополнительных корреляций между словами, строками, строфами в структуре текста и обеспечивающая единство и взаимосвязь горизонтальных и вертикальных рядов текста. Звуковая организация присуща главным образом стихотворному тексту, однако играет немаловажную роль и в прозе, особенно в прозе 20 в., которая в немалой степени ориентирована на внесение в свою структуру определенных элементов стиховой организации (в русской литературе такова прежде всего проза И.Бунина, А.Белого, М.Цветаевой, В.Набокова).

Система звуковых повторов может быть как привязанной к определенной позиции (например, рифма на концах стихотворных строк), так и не имеющей характерного распределения позиций в тексте, однако и в том, и в другом случае она ориентируется на так называемую звуковую память слова, то есть его способность вызывать в памяти и притягивать к себе в тексте близкие по звучанию (близкозвучные) слова. Кроме рифмы, в стихотворном тексте оказывается много других созвучий, которые образуются упорядоченным повторением гласных и согласных в разных комбинациях. Эти созвучия обнаруживаются прежде всего на слух. Так, в строчках из Евгения Онегина:

Татьяна (русская душою,

Сама не зная почему)

С ее холодною красою

Любила русскую зиму,

На СолНце иНЕй в дЕНь мОРОЗНый

И СаНи, и ЗАРею поЗдНой

СияНье РОЗОвых Снегов...

нет определенной, прикрепленной к позиции звуковой организации (кроме рифмы, конечно), но повторение звуков, выделенных в приведенном примере заглавными буквами, создает переклички между словами, формируя цельные образы: на солнце – сани – сиянье – снегов; иней – день; морозный – зарею – розовых; причем последний ряд как бы «высвечивает» в звуке и цвете рифму морозы – розы.

Подобные же явления встречаются и в прозе, особенно в «прозе поэта». Показателен, например, отрывок из романа Жизнь Арсеньева И.Бунина, описывающий начало бала:

А потом великолепная пустота залы, предшествующая балу, ее свежий холод, тяжкая гроздь люстры, насквозь играющей алмазным сияньем, огромные нагие окна, лоск и еще вольная просторность паркета, запах <...> бальной белой лайки – и все это волнение при виде прибывающего бального люда, ожидание звучности первого грома с хор, первой пары, вылетающей вдруг в эту ширь еще девственной залы, пары всегда уверенной в себе, самой ловкой.

Ритм художественных образов в этом фрагменте создается несколькими звуковыми рядами, которые образуются в тексте за счет концентрации звуковых повторов. Эти ряды очерчивают контур всей «бальной» ситуации, ср.: великолепная – вольная – вылетающей – ловкой; балу – бальной белой лайки – бального люда; залы – алмазным – лоск – люстры. Затем плавная картина бала как бы озвучивается звуками «оркестра» (ряд гроздь – играющей – грома с хор), который заполняет собой пустое «бальное» пространство (первая пара, просторность паркета).

Звуковая организация, или инструментовка текста может выполнять разные функции: она может быть ориентирована на звукопись – соответствие фонетического состава фразы изображенной картине (одна из форм звукописи – это звукоподражание, т.е. натуралистическое воспроизведение звучания), либо иметь более сложное семантическое задание, направленное на создание некоторого внутреннего звукового образа (в таком случае говорят о так называемом «оронетическом значении» или звукосимволизме). Однако часто эти функции накладываются друг на друга, как в строках В.Набокова, где «зрительность» и «внутреннее звучание» вступают в органичное соединение:

Поет вода, МОЛясь ЛЕгКО и звОНКО,

и МОтыЛЬКОвых МАЛЕньКих мадОНН

закат в росинки вписывает тОНКО

под светлый рассыпающийся звОН.

На фоне слов, которые переносят в мир музыкального звучания (поет, звонко, звон) и рисования (вписывает), при чтении вслух в этих строках проступает мелодия «молитвы» в сопровождении «колокольного звона», создаваемая гласными и сонорными звуками и сочетаниями с «к»: ср. мол-ле- (ко) -он- (ко)- мо-л- (ко)- мале- (к) -он–он- (ко) -он – так капельки воды падают сквозь листву. Каждое слово в строках Набокова выбрано с художественной точностью: звуки в строках как бы «просчитаны» и создают эффект эха (ср. молясь легко / мотыльковых; звонко / звон), а звуковой образ перекликается в конце строк со зрительным (звонко / тонко).

Вопрос о сознательности или бессознательности художественной установки на выстраивание звуковой структуры текста однозначного решения в современной филологической науке не получил. Считается, что говорить о сознательности установки на обнажение звуковой структуры текста и, тем самым, о функциональной осознанности звуковых повторов можно только применительно к поэзии и прозе 20 в. Такое мнение связано с тем, что только в начале 20 в. поэты (А.Белый, В.Хлебников, В.Маяковский, М.Цветаева и др.) стали открыто говорить о формальной семантизации звуковых подобий текста, о переносе центра тяжести «с вопросов о звучании на вопрос о смысле» (Ю.Н.Тынянов). В то же время ориентация на осмысленность звуковых повторов на рубеже 19–20 в. стала наиболее активно используемым приемом организации как стихотворного, так и прозаического текста, и сами тексты приобрели определенную паронимическую насыщенность (так называемый «паронимический взрыв», в терминологии В.П.Григорьева).

В начале 20 в. началось и активное изучение анаграмм (в работах Ф.де Соссюра) и звуковых повторов (в исследованиях О.М.Брика, Ю.Н.Тынянова, Вяч.Иванова, Р.Якобсона), которое, в свою очередь, повлияло на художественную практику поэтов и писателей. Дальнейшие развитие и переосмысление проблемы звуковой организации получили в трудах современных ученых (Ю.М.Лотмана, В.Н.Топорова, Вяч.Вс.Иванова, В.П.Григорьева, Н.А.Кожевниковой и др.), где они были подвергнуты систематизации и терминологизации.

К явлениям звуковой организации текста относят анаграмму (более частным случаем которой является акростих), аллитерацию, ассонансы, паронимическую аттракцию (известную также как парономазия), звуковую аллюзию, звук темы. Данные явления различаются по своему художественному заданию, по структуре и наполнению системы звуковых повторов, их контактному или дистантному расположению, по сознательности и бессознательности введения элементов звукового подобия и по степени его поэтической этимологизации.

Анаграмма

(от греч. anagrammatismos – перестановка букв) – это прием подбора слов текста в зависимости от звукобуквенного состава ключевого слова. Слово, расчлененное на звуковые сегменты, вписывается в разбросанные по тексту слова, а затем при чтении должно быть в сумме (но не обязательно в том порядке, в каком эти фрагменты следуют в тексте) собрано в единый анаграмматический комплекс. Чаще всего таким ключевым словом становится имя автора текста, или имя того, кому посвящен текст, или имя героя текста.

Вписывание своего имени может иметь интертекстуальную основу, т.е. иметь выход в созданные ранее тексты. Так, стихотворение Елене из книги Сестра моя – жизнь Бориса Пастернака, с одной стороны, посвящено реальной Елене (Виноград), а с другой – мифологической царице Спарты, похищенной Парисом. Благодаря такой изначально заданной раздвоенности анаграммы фамилии ПАСТЕРНАК и имени ПАРИС позволяют выстроить в тексте еще и звуковую параллель «Парис – Борис», с заменой глухого на звонкий согласный: ср. И вИСоК ПульСИРующий. / СПИ, цАРИца СПАРТы, / РАНо Еще, СыРо Еще.

Анаграмма может лежать в основе звуковой связи между заглавием и текстом. В этом смысле показательны Стихи к Блоку М.Цветаевой. Первое стихотворение этого цикла заключает в своем звуковом составе фамилию адресата – Александра Блока, которая явно не присутствует в тексте. Начало стихотворения как бы задает загадку «имени», а конец ее дважды разрешает в своем звуковом оформлении:

Имя твое – птица в руке,

Имя твое – льдинка на языке,

Одно-единственное движение губ.

Имя твое – пять букв.

<...>

Имя твое – поцелуй в снег.

Ключевой, ледяной, голуБой гЛотОК.

С именем твоим – сон гЛуБОК.

В звукобуквенном составе текста может быть зашифрован и ключевой образ. Так, например, в одной из строк Определениz поэзии Б.Пастернака из стихотворения И ЗВездУ донести до садКа выражено с помощью анаграммы слово звук.

Анаграмма может иметь «билингвистический» характер. Билингвистическим способом анаграммирования часто пользовался В.Набоков при автопереводе своих романов на английский язык. К примеру, в английском варианте романа Отчаяние Набоков в словах VOrtEx Of DuST и SKY (букв. 'водоворот грязи' и 'небо') кодирует фамилию Ф.Достоевского (DOSTOEVSKY), писателя, с которым он состязался в построении криминальных романов.

Одним из наиболее явных видов анаграммы является акростих – построение, в котором крайние (начальные) буквы каждого стиха при чтении сверху вниз составляют слово или фразу. Ср. Акростих Н.Гумилева, посвященный А.Ахматовой:

А нгел лег у края небосклона.

Н аклонившись, удивлялся безднам.

Н овый мир был темным и беззвездным.

А д молчал. Не слышалось ни стона.

А лой крови робкое биенье,

Х рупких рук испуг и содроганье.

М иру снов досталось в обладанье

А нгела святое отраженье.

Т есно в мире! Пусть живет, мечтая

О любви, о грусти и о тени,

В сумраке предвечном открывая

А збуку своих же отражений.

Основу звуковых повторов в тексте (во всяком случае, написанном на русском языке, в котором согласных много больше, чем гласных) чаще всего составляют согласные звуки. Так, В.Хлебников в 1913 в письме А.Крученых отмечает, что в русской поэзии «созвучия имеют арабский корень» (большинство слов арабского языка имеют корень, состоящий из трех согласных). Намеренное повторение согласных звуков (и обозначающих их букв) или их групп в строке или соседних строках, служащее созданию особого звукового образа, называется аллитерацией (от лат. ad 'к, при'+ litera 'буква'). Аллитерационные созвучия могут не подчиняться какой-либо строгой схеме и не иметь определенного звукописного задания, как, например, в строке В.Набокова Закатные ЛюБЛю я оБЛака; однако чаще всего они построены либо по схеме разложения многоконсонантного (т.е. имеющего в своем составе много согласных звуков) слова на составляющие (ср. Я стою на ПРиБРеЖье, в ПоЖаРе ПРиБоя у К.Бальмонта: прбрж-пжр-прб), либо, наоборот, как собирание двух и трехконсантных слов в многоконсонантное, например у А.Фета (кн-двн-дквн):

И КоНь ДаВНо не выступал

По нем поДКоВаННым копытом.

Многоконсонантное, «сборное» слово может оказаться и в середине строки: в этом случае оно как бы собирает в центре ее звукоподражательную консонантную основу (ср. ОСТРей СТРеКочет легкая СоРоКа у Бунина) или представляет собой ось вращения строки – ср. под КоЖею КРуЖащаяся КРовь у Набокова.

Как отмечает в своих работах Н.А.Кожевникова, консонантные повторы могут иметь и более сложное контактное (в рамках одной строки или строфы) или дистантное расположение. Так, например, у И.Бродского слова, содержащие звук «р», образуют перечислительный ряд, подобно тому как «перебирают прутьями по ограде»: ср. Как Прутьями по оГРаДе, / школьники на бегу, уТРенние лучи / ПеРебирают колонны, аРКады, ПРяДи / воДоРослей, КиРПичи («Венецианские строфы (II)». Функция же дистантного расположения звуковых повторов – создать единую структурную звукосемантическую основу текста и образовать единую звуковую рамку текста. Так, в стихотворении В.Набокова о поэтическом даре первые и конечные строки создают звуковую перекличку:

Я где-то за ГоРодом в ПоЛе,

и ЗВеЗды ГуЛом неземным

ПЛывут,...

<...>

Или достойно дар приму

великолепный и тяжелый

– всю ПоЛноЗВучность ночи ГоЛой

и ГоРя творческую тьму?

Несмотря на количественное преобладание консонантных повторов, в звуковой организации стиха одинаково важны системы согласных и гласных звуков. Так, в первой строке стихотворения В.Набокова, посвященной И.Бунину, Как вОды ГОР, твОй ГОлос ГОРд и чист, благодаря повторам согласных и ударных гласных «голос» как бы отдается «эхом» в «водах гор», а в строке из стихотворения Движенье само движение звуков получает зеркальное отражение: ср. ЖАдно ищ | ет отрАЖенья.

Ударные гласные звуки задают ритм и мелодику стиха, а их повторение рождает ассонансы (от фр. assonance 'созвучие' < лат. assono 'откликаюсь'). Ср., например, первую строфу стихотворения И.Анненского со значимым заглавием Параллели:

Золотя заката розы,а-а-о

Клонит солнце лик усталый. о-о-и-а

И глядятся туберозы а-о

В позлащенные кристаллы. о-а

Система гласных в этой строфе организована в основном перестановками ударных гласных звуков«а» и «о». Эти гласные становятся «главными» и в системе рифм в строфе: розы – (тубе) розы с ударным «о», (ус) талый – (кри) сталлы с ударным «а».

Как при повторе согласных, так и при повторе гласных встает вопрос о том, на письменный или устный (произносительный) вариант текста ориентировался автор, создавая свое произведение. Чаще всего приходится говорить о так называемом звукобуквенном составе текста, т.е. в некоторых случаях не учитывать звонкое или глухое произнесение согласных (что создает возможность их взаимной мены), а также ударное или безударное произнесение гласных. Так, в стихотворении Елене Пастернака слоги ЛЕ- и ЛИ- (и -ЛЬЯ) произносятся почти одинаково, подчеркивая в системе текста «колеблющийся признак» (Ю.Тынянов) альтернативности, создаваемый частицей ЛИ. Ср.

Век в душе качаясь

ЛИЛИею, праведница!

Луг дружил с замашкой

Фауста, что ЛИ, ГамЛЕта ЛИ,

Обегал ромашкой,

СтебЛИ по ногам ЛЕтаЛИ.

Или еЛЕ-еЛЕ,

Как сквозь сон овеивая

Жемчуг ожереЛьЯ

На пЛЕче ОфеЛИИном.

Поэты 20 в., в связи с распространением тенденции построения стихотворного текста не для «глаз», а для «ушей», даже намеренно играют на коллизии между фонетикой и орфографией. Так, у И.Бродского безударный гласный «а» в словах воспалено, ангина благодаря графическому выделению начинает произноситься подчеркнуто без редукции:

и подъезды, чье нёбо воспАлено Ангиной

лАмпочки, произносят «а».

Фонетика у И.Бродского также может идти в разрез с орфографией: например, в строках стихотворения Декабрь во Флоренции, где слово жизни в позиции рифмы повторяется дважды – один раз в виде анаграммы, другой раз в виде взятого в кавычки слова; звуки, образующие форму жизни, повторяются с перестановками также и в слове НЕИЗбеЖНость, где «не» произносится как «ни»:

Полицейский на перекрестке

машет руками, как буква «ж», ни вниз, ни (анаграммированное ЖИЗНИ)

вверх; репродукторы лают о дороговизне.

О, неизбежность «ы» в правописаньи «жизни»!

Явную установку на письменно-буквенную эквивалентность повторов имеют палиндромы. «Двойное течение речи» в этом жанре словесного искусства, предполагающем создание текстов, одинаково читаемых слева направо и справа налево обеспечивает и большую концентрацию аллитерационных и ассонансных структур, которые оказываются симметричны относительно оси «вращения» палиндрома – в приводимом ниже примере это граница первой строки:

меж лилий ищу сон

но сущий или лжем

(Д.Авалиани)

Повторы согласных и гласных образуют «тесноту стихотворных рядов» (Ю.Н.Тынянов) и по горизонтали, и по вертикали, и поскольку в 20 в. эти звуковые повторы становятся все более наполненными смыслом, то возникает явление, получившее название паронимической аттракции (пароним от греч. para 'возле, при, около' + onyma 'имя'; аттракция от лат. attrahere (привлекать, притягивать), что значит притяжение близкозвучных слов в горизонтальной и вертикальной структуре стиха. Звуковое сходство слов вызывает их смысловое сближение – так обнажается внутренняя форма образа. Становится возможным говорить о «поэтической этимологии», когда в близкозвучных словах вычленяется своеобразный «квазикорень» (или «квазиморф», «субморф»), значение которого образуется в результате взаимопроникновения смыслов корней, звуки которых взаимно притягиваются в тексте. Например, в открывающей стихотворение Декабрь во Флоренции строке И.Бродского

ДВери ВДыхают ВозДух и ВыДыхают пар

повтор звуков -ДВ-/ -ВД- с перестановками создает «тесноту ряда» и позволяет присвоить этому звуковому комплексу значение 'входа и выхода воздуха', причем сами слова ВХОД и ВЫХОД оказываются в этой строке анаграммированными. Не случайно потом, ближе к концу стихотворения (в 7-й строфе), начальная строка как бы симметрично перевертывается:

ВыДыхая пары, ВДыхая ВозДух, ДВери

хлопают во Флоренции.

Подобное звукосемантическое явление называют также парономазией, или звуковой метафорой. Возникающее смысловое подобие паронимичных корней даже может подчеркиваться их параллелизацией в виде дробной записи:

мостовую пересекаешь с риском

быть за п/к леванным насмерть.

Паронимические пары или ряды могут различаться гласными звуками (Ах, тяжелые соты и нежные сети! у О.Мандельштама); перестановкой согласных (чья лепеч ущая тень печал ила поэта у В.Набокова) с разной огласовкой гласных; один из членов может расширяться (скрипичные капричьо у Б.Пастернака) или постепенно наращивать свой консонантный состав (в тоске телесной тесноты у В.Набокова), один из согласных может меняться на звонкий или глухой (Толпа метавшихся метафор у Л.Мартынова, разница в/ф стирается при произнесении перед глухим согласным); одно и то же сочетание звуков может составлять одно слово или несколько (И синели крылья бабочки, Точно двух кумирных баб очки у Хлебникова). Разные паронимические соответствия могут даже образовывать словарные «гнезда» наподобие словообразовательных. Ср. фрагмент словарного гнезда паронимов из Материалов к словарю паронимов русского языка В.П.Григорьева, Н.А.Кожевниковой и З.Ю.Петровой (М., 1992), ядром которых служит группы согласных с перестановками П-Т-Л/П-Л-Т/Т-П-Л/Т-Л-П/Л-П-Т: Нельзя пальто одеть на тополь (Л.Мартынов); платаны, как Платоны (М.Дудин); Плети, Петли, Кандалы Их не остановят (С.Городецкий); Хлебников, как тополь, лепетал (Н.Асеев); Тюльпанов нераздельное тепло (А.Недогонов) и др. Паронимия в стихе может сочетаться с системой рифмовки, составляя единую звуковую сеть, например в стихотворении Девочка Б.Пастернака:

Но вот эту ветку вносят в рюмке

И ставят к раме трюмо.

Кто это, – гадает, – глаза мне рюмит

Тюремной людской дремой?

Здесь звуки слов так прочно переплетены друг с другом (рюмке-раме-трюмо-рюмит-тюремной-дремой), что образуется одна сквозная звуко-смысловая структура, в которой каждый член отражен в другом, как в «раме трюмо».

В прозе в этом случае можно говорить об определенном звуке темы (А.Белый), на которой держится целостная композиционная организация произведения. Так, в романе А.Белого Петербург вся совокупность приемов звуковой организации позволяет вычленить в структуре текста ведущие звукоосмысленные комплексы. Фамилия героев А-бле-ух-овы (по типу А. П-уш-кин) кодирует в себе псевдоним Бел-ый и квазикорень ух- (от ухо, уши) со значением 'слышимый звук'. Эта фамилия как бы противопоставлена фамилии Без-ух-ов (из романа Война и мир) и огромным ушам никого кроме себя не слышащего Каренина из Анны Карениной Толстого – писателя, который для Белого символизировал письменную форму классического романа. Сам же Белый создавал прозу, ориентированную на произнесение. Первоначальная звуковая тема Петербурга, на которую указал сам автор (л-к-л, пп-пп-лл), в связи с заменой Белым заглавия своего романа («Лакированная карета» ® Петербург) постепенно теряет свою доминирующее значение. В окончательном варианте звуковая организация романа задается взрывными звуками п/б, связанными с центральной метафорой «бомбы», которую сын подкладывает своему отцу Аполлону Аполоновичу Аблеухову (в связи с такой установкой глухой согласный «п» имени Аполлон озвончается в фамилии Аблеухов, создавая контраст сочетаний апл/абл), шипящими ж/ш и «главной» гласной у; и доминантным звукоообразом романа становится «озвученный» УЖас, который передается от одного героя петербургского текста другому.

«Звуки темы» могут также задавать отношения между текстами, т.е. быть объектом звуковой аллюзии. Так, консонантный состав слова палка,которое обозначает главную деталь-улику романа Отчаяние В.Набокова, включает в себя именно звуки первоначальной темы (л-к-л, пп-пп-лл) Петербурга А.Белого – романа, с которым Отчаяние связано многими другими интертекстуальными связями.

БИЛЕТ 12

КОННОТАЦИЯ, тип лексической информации, сопутствующей значению слова (см. ЗНАЧЕНИЕ). Иногда называется также (семантической) ассоциацией. Коннотация слова отражает такой признак обозначаемого им объекта, который, хотя и не составляет необходимого условия для применения данного слова, но устойчиво связан с обозначаемым объектом в сознании носителей языка. Например, во многих европейских языках у слова, обозначающего лису, имеется коннотация 'хитрости' или 'коварства'. Понятно, что эти признаки несущественны для данного класса животных: для того чтобы называть некоторое животное лисой, нам нет необходимости проверять, является ли оно хитрым. Следовательно, признак хитрости не входит в дефиницию (толкование) этого слова, но тем не менее устойчиво ассоциируется с ним в языке, о чем свидетельствует хотя бы переносное употребление слова лис (а)применительно к хитрому человеку. Коннотации воплощают принятую в данном языковом коллективе и закрепленную в культуре данного общества оценку обозначаемого словом предмета или факта действительности и отражают культурные традиции. Так, хитрость и коварство являются постоянными характеристиками лисы как персонажа сказок о животных в фольклоре многих народов.

Коннотации являются разновидностью связанной со словом так называемой прагматической информации, поскольку отражают не сами предметы и явления действительного мира, а отношение к ним, определенный взгляд на них. В отличие от других видов прагматической информации, это отношение и взгляд принадлежат говорящему не как отдельной личности, а как представителю языкового сообщества. Так, например, слово кляча несет эмоционально-оценочную прагматическую информацию об отношении говорящего как личности к обозначаемому этим словом объекту, и употребляя это слово применительно к некоторой лошади, мы неизбежно выражаем свое собственное неодобрительное отношение к ней. В противоположность этому говорящий, используя лексему, имеющую определенную коннотацию, не выражает этим своей личной точки зрения на обозначаемый объект; например, употребляя слово лиса для обозначения животного, мы не выражаем тем самым своего мнения о хитрости лисы. Тем не менее связь между лисой и хитростью присутствует в сознании говорящего – в той его области, которую в социальной психологии называют коллективным бессознательным.

Другими примерами коннотаций служат признаки 'упрямства' и 'тупости' у слова осел, 'монотонности' у слова пилить, 'быстроты' и 'непостоянства' у слова ветер. Коннотации слов обнаруживают себя в целом ряде явлений, принадлежащих языку или речи. К языковым проявлениям коннотаций, т.е. таким, которые зафиксированы в системе языка, относятся переносные значения (ср. значение 'тупой и/или упрямый человек' у слова осел), привычные сравнения (ср. упрямый, как осел), значения производных слов (ср. ветреный в значении 'легкомысленный'), значения фразеологизмов (ср. как ветром сдуло, что означает быстрое исчезновение кого/чего-либо).

К числу объективных проявлений коннотаций слова следует отнести и явления речи, которые обычно не фиксируются в словарях и грамматиках, но с достаточной регулярностью воспроизводятся в процессе порождения и интерпретации высказывания с данным словом. Одно из таких явлений – это относительное единообразие в интерпретации носителями языка так называемых псевдотавтологических конструкций, имеющих форму Х есть Х, например Немец есть немец. С логической точки зрения, такие высказывания тавтологичны (истинны в силу своей формы), а значит должны были бы избегаться в речи как неинформативные: их предикат не несет в себе ничего нового по сравнению с тем, что уже выражено с помощью субъекта. Однако этого не происходит – они воспринимаются как вполне нормальные высказывания, которые информативны именно благодаря тому, что в них объекту Х в неявной форме, имплицитно приписывается свойство, устойчиво ассоциируемое в сознании говорящих с объектами данного типа. В частности, тот факт, что большинство носителей русского языка вкладывают в приведенный выше пример псевдотавтологии приблизительно следующий смысл: «Чего же вы хотите от немца, они все такие аккуратные (или педантичные)», показывает, что немцу с высокой степенью регулярности приписываются такие свойства, как 'аккуратность' и 'педантизм', которые оказываются устойчиво связаны в сознании носителей русского языка со словом немец,безусловно, не относясь при этом к существенным признакам класса лиц, обозначаемого этим словом.

К речевым проявлениям коннотаций слова относится также ограничение на сочетаемость этого слова со словами, выражающими его коннотации, в рамках специфических конструкций, которые можно в этой связи считать диагностическими. Так, правильное употреблениеконструкциивида Он X, но он Y-овый, как показано в целом ряде работ о семантике союза но, подразумевает наличие у говорящего мнения, что в норме Х не бывает Y-овым (= не обладает свойством Y-овости). Поскольку коннотация слова Х – это тот признак, который устойчиво ассоциируется с обозначаемым этим словом объектом Х, следует ожидать, что, подставив в данную конструкцию вместо Yимя коннотативного признака объекта Х, мы получим странное, аномальное высказывание – достаточно сравнить, например, странность высказываний ^?Он холостяк, но он неприхотлив в быту / неухоженный / беспечный при абсолютной естественности Он холостяк, но он очень домовитый / ухоженный / человек весьма обстоятельный и серьезный.

Коннотации слов специфичны для каждого языка. Л.В.Щерба отметил следующее различие между русским словом вода и обозначающим то же вещество французским словом eau: французскому eau, в отличие от русского вода, не свойственно образное употребление в смысле 'нечто лишенное содержания', но зато французское слово имеет значение, которое более или менее можно передать русским отвар (eau de ris 'рисовый отвар', буквально 'рисовая вода', eau d'orge 'ячменный отвар'), а из этого вытекает, что русское понятие воды подчеркивает ее пищевую бесполезность, тогда как французскому eau этот признак совершенно чужд. И таких примеров великое множество. Так, слово слон в русском языке имеет коннотацию 'тяжеловесности', 'неуклюжести' (ср. топать, как слон; как слон в посудной лавке), а в санскрите его переводной эквивалент gadja – коннотацию 'легкости', 'грациозности' (ср. gadjagamini 'легкой походкой', буквально 'слоновой').

В одном и том же языке у слов, близких по значению, коннотации также могут сильно различаться – это хорошо демонстрирует принадлежащий российскому специалисту по лексической семантике Ю.Д.Апресяну пример отличия коннотаций слова осел ('упрямство', 'тупость') от коннотаций слова ишак ('готовность много и безропотно работать').

Капризность и непредсказуемость коннотаций делают необходимой их фиксацию в словаре, стремящемся к полноте описания связанной со словом информации

БИЛЕТ 13

ЭВФЕМИЗМ

ЭВФЕМИЗМ, (греч. – от «хорошо» и «говорю»), стилистически нейтральное слово или выражение, употребляемое вместо синонимичной языковой единицы, которая представляется говорящему неприличной, грубой или нетактичной; эвфемизмы нередко вуалируют, маскируют суть явления; например: скончаться вместо умереть, говорить неправду вместо врать, либерализация цен вместо повышение цен, изделие (об атомной бомбе).

В отличие от обычной лексики, эвфемизмы чрезвычайно чувствительны к общественным оценкам тех или иных явлений как «приличных» и «неприличных». С этим связана историческая изменчивость статуса эвфемизма: то, что представляется удачным эвфемистическим наименованием одному поколению, в следующих поколениях может расцениваться как несомненная и недопустимая грубость, требующая эвфемистической замены. Такова, например, история франц. garce и fille: garce в древности – всего лишь соответствие женского рода к gars « парень, юноша», затем – эвфемистическое обозначение шлюхи, вскоре, однако, начавшее осознаваться как грубость и замененное в этой функции словом fille (в одном из его значений), которое в современном французском языке перестало быть эвфемизмом и является элементом бранной лексики. Сходная картина – в истории славянских обозначений этого понятия: рус. курва (ср. также укр., белор., болг. курва, чеш. kurva, польск. kurwa) первоначально значило «курица», затем стало употребляться в качестве эвфемистической замены грубых слов, обозначающих распутную женщину (ср. франц. cocotte первоначально «курочка», затем – «женщина легкого поведения»).

Эвфемизм как способ непрямого, перифрастического и при этом смягчающего обозначения предмета, свойства или действия соотносителен с другими приемами речи – с литотой, понимаемой как прием выразительности, основанный на двойном отрицании (небесспорный, не без умысла) или на смещении отрицания из утвердительной части высказывания в модусную (Не думаю, что вы правы, – ср.: Думаю, что вы не правы), и с мейозисом, понимаемым как прием выразительности, основанный на намеренном преуменьшении интенсивности свойств предмета речи, действий, процессов и т.п. (Он вполне прилично плавает – о хорошем пловце, Ее трудно назвать красавицей – об уродливой женщине).

Процесс эвфемизации тесно переплетается с процессом номинации – одним из трех фундаментальных процессов, формирующих речевую деятельность человека (два остальных – предикация и оценка). Объекты, по этическим, культурным, психологическим и каким-либо иным причинам не называемые или называемые с трудом, нуждаются в эвфемистическом обозначении; обновление номинаций диктуется необходимостью вновь и вновь вуалировать или смягчать сущность того, что в культурном обществе считается неудобным, неприличным и т.д.

Эвфемизм обладает собственной спецификой. Она проявляется как в лингвистической сущности эвфемизма, так и в темах, которые чаще других подвергаются эвфемизации, сферах использования эвфемизмов, в типах языковых способов и средств, с помощью которых они создаются, в различии социальных оценок эвфемистических способов выражения.

Сущность эвфемизма.

Для процесса эвфемизации существенны следующие моменты: 1) оценка говорящим предмета речи как такого, прямое обозначение которого может быть квалифицировано (в данной социальной среде или конкретным адресатом) как грубость, резкость, неприличие и т.п.; 2) подбор говорящим таких обозначений, которые не только смягчают способ выражения, но и маскируют, вуалируют суть явления; это особенно ясно видно на примере семантически расплывчатых медицинских эвфемизмов типа новообразование вместо опухоль или иноязычных – и потому не всем понятных – терминов типа педикулёз вместо вшивость; 3) зависимость употребления эвфемизма от контекста и от условий речи: чем жестче социальный контроль речевой ситуации и самоконтроль говорящим собственной речи, тем более вероятно появление эвфемизмов, и, напротив, в слабо контролируемых речевых ситуациях и при высоком автоматизме речи (общение в семье, с друзьями и т.п.) эвфемизмам могут предпочитаться «прямые», неэвфемистические средства обозначения.

Цели эвфемизации речи.

1. Основная цель, которая преследуется говорящим при использовании эвфемизмов, – стремление избегать коммуникативных конфликтов, не создавать у собеседника ощущение коммуникативного дискомфрта. В эвфемизмах, преследующих эту цель, в более «мягкой» по сравнению с иными способами номинации форме называется объект, действие, свойство. Ср., например, употребляющиеся в качестве своеобразных терминов слова слабослышащий (вместо глухой), незрячий (вместо слепой), а также слова неправда (вместо ложь или враньё), полный (вместо толстый,о человеке), нетрезвый (вместо пьяный), неспокойный (о том, кто любит устраивать скандалы), приболеть (Да, что-то он приболел – температура под сорок) и т.п.

2. Вуалирование, камуфляж существа дела – еще одна цель, с которой создаются и употребляются эвфемизмы. Это особенно характерно для языка тоталитарного общества, каковым была Россия до конца 1980-х годов. Компетентные органы, учреждение (вместо тюрьма), доброжелатель (вместо стукач), многочисленные образования с первой частью спец- (спецконтингент, спецпереселенцы, спецотдел, спецполиклиника, спецхран, спецраспределитель и под.), словосочетания типа для служебного пользования (о секретных документах), организационный вопрос (рассмотрев который, тот или иной партийный или советский орган выводил кого-либо из своего состава, тем самым наказывая провинившегося чиновника), упорядочивание или регулирование цен (что на самом деле означает их повышение), товары повышенного спроса (т.е. те, которые трудно или невозможно купить), непопулярные меры (например, увеличение налогов) и т.п. – все это примеры эвфемистических выражений, вуалирующих, скрывающих неприятную для адресата суть понятий и действий. Особый разряд среди этого типа эвфемизмов составляют те, которые обозначают военные действия государства, а истинный смысл этих действий скрывается от общественности: воины- интернационалисты (о советских солдатах в Афганистане в 1980–1989), дружеская помощь братскому афганскому народу, ограниченный контингент войск на территории того же Афганистана, весьма употребительные во время карабахских событий и войн в Чечне словосочетания: (в таком-то районе) сохраняется напряженность (и при этом есть убитые и раненые), пойти на крайние меры, военная операция по разоружению бандитов, дать адекватный ответ на акции террористов и т.п.

3. Эвфемизмы могут употребляться с целью скрыть от окружающих то, что говорящий хочет сообщить только конкретному адресату. Разумеется, такого рода «зашифрованность» сообщения относительна, и очень скоро она становится мнимой, в особенности если подобные сообщения содержатся не в частной переписке, а публикуются и тем самым делаются доступными для интерпретации каждому читающему и слушающему. Это характерно, например, для газетных объявлений, касающихся обмена жилой площади («Меняю трехкомнатную квартиру на четырехкомнатную по солидной договоренности), поиска сексуальных партнеров («Молодая женщина окажет внимание состоятельному мужчине»); найма на работу («На высокооплачиваемую работу приглашаются девушки без комплексов», «Предприятию требуются водители и экспедиторы. Лиц с вредными привычками просим не обращаться»; под лицами с вредными привычками имеются в виду любители спиртного) и т.п.

Темы и сферы эвфемизации.

Оценка говорящим того или иного предмета речи с точки зрения приличия/неприличия, грубости/вежливости ориентирована на определенные темы и сферы человеческой деятельности (а также отношения между людьми). Традиционно такими темами и сферами являются следующие: 1) некоторые физиологические процессы и состояния: Освободи нос!– вместо Высморкайся!, освободить кишечник, недомогание (о менструации), Она ждет ребенка вместо Она беременна; 2) определенные части тела, связанные с «телесным низом»; объекты этого рода таковы, что и непрямое, эвфемистическое их обозначение в бытовой речи часто воспринимается большинством говорящих как не вполне приличное: ср., например, просторечные и жаргонные номинации мужского полового члена: палка, конец, инструмент, аппарат, прибор, балда, банан, вафля и мн. др.; 3) отношения между полами; ср.: находиться в близких, интимных отношениях, в интимной связи, физическая близость,просторечное значение глагола встречаться иметь 'сексуальные отношения' и т.п.; 4) болезни и смерть: недомогать, плохо себя чувствовать – вместо болеть, хворать; Она совсем плохая – о безнадежно больной; французский насморк – вместо сифилис; ушел от нас, его не стало – вместо умер; усопший – вместо умерший, кончина – вместо смерть и т.п. Темы смерти и похорон, если эти события актуальны (совпадают с моментом речи или отделены от него небольшим промежутком времени), вербализуются почти исключительно с помощью эвфемизмов. Ср.: скончаться и устар. прост. кончиться, уйти из жизни, предать земле (но не закопать!), а также в речи медиков: потерять больного 'допустить, чтобы больной умер, не справиться с болезнью', дети уходят (т.е. умирают); ритуальные услуги вместо похоронные и т.п. Эти темы и сферы эвфемизации можно назвать личными: они касаются личной жизни говорящего, адресата и третьих лиц.

Кроме того, явление эвфемизации характерно и для различных сфер социальной жизни человека и общества. Это, например, дипломатия, которая традиционно использует разного рода камуфлирующие выражения типа определенные круги, адекватные меры, непредсказуемые последствия, миротворческая акция, физическое устранение (вместо: убийство) и т.п., репрессивные действия власти: высшая мера вместо смертная казнь, применить санкции (это может означать и арест, и высылку человека, и экономическую блокаду страны и т.п.); государственные и военные тайны и секреты: объект (о военном заводе, испытательном полигоне и т.п.), изделие (об атомной бомбе), нетрадиционные формы ведения войны (имеются в виду способы и средства полного уничтожения живой силы противника при сохранении его военной техники), деятельность армии, разведки, милиции и других органов власти, действия которых не должны быть «на виду»: операция, акция, спецакция (имеется в виду расстрел), ликвидировать в значении 'расстрелять', неуставные отношения (в армии: имеются в виду издевательства старослужащих над новичками), зачистка местности (проверка документов, арест лиц, не соответствующих тем или иным требованиям ситуации), наведение конституционного порядка (вместо: война, военные действия), отношения между различными национальными и социальными группами населения: некоренное население – например, о русских, живущих в Прибалтике, этническая чистка – высылка или уничтожение лиц, не принадлежащих к господствующей в данном регионе нации, группы повышенного риска – о проститутках, гомосексуалистах, наркоманах, которые имеют более высокую, чем другие социальные группы, вероятность заразиться СПИДом и иными инфекционными болезнями, лица без определенного места жительства (сокращенно бомж) – вместо старого бродяга, дом ночного пребывания вместо ночлежка и т.п.

С помощью эвфемизмов обозначаются некоторые профессии. Это делается с целью повысить социальный престиж таких профессий и скрыть негативное впечатление от «прямого» называния соответствующего рода занятий: оператор машинного доения, оператор очистных работ (ср. прежнее ассенизатор, переставшее выполнять свою эвфемистическую функцию), контролер вместо надзиратель, исполнитель – о том, кто приводит в исполнение смертные приговоры (ср. неэвфемистическое палач) и др.

Использование эвфемизмов иногда связано с определенным типом речевого акта. Например, речевые акты угрозы, шантажа и нек. др. могут реализоваться в завуалированной форме, для чего применяются эвфемистические приемы выражения: «У тебя могут быть неприятности»; «Если вы не выполните наши требования, у вас появятся проблемы»(трудности, осложнения и т.п.).

Языковые средства и способы эвфемизации:

1) слова-определители с диффузной семантикой: некоторый, известный, определенный, соответствующий, надлежащий и т.п. (примеры из современной прессы: «Эти действия правительства уже привели к известным результатам»– имеются в виду плохие, негативные результаты; «Определенный контакт между нашими службами был, но все остались живы»; «В «Мерседесах» едут люди, я бы сказал, со своеобразными лицами»); 2) имена существительные с достаточно общим смыслом, используемые для называния вполне конкретных предметов и действий: акция, изделие, объект, продукт (о «начинке» для атомных бомб), товар (о наркотиках), материал (в значении 'компрометирующие сведения о ком-либо'), сигнал (в значении 'сообщение в высшие инстанции о чем-либо неблагоприятном'); 3) неопределенные или указательные местоимения, а также местоименные обороты типа это дело, одно место: ср.: – У тебя что-нибудь было с Толей? – Нет, что ты! У нас с ним ничего не было (имеются в виду сексуальные отношения); название телевизионной передачи о сексе – «Про это»; Мне надо в одно место (= в уборную); 4) иноязычные слова и термины, употребляемые как обозначения, более пригодные – в силу своей меньшей понятности большинству носителей языка – для вуалирования сути явления, чем исконная лексика: канцер (вместо рак), педикулёз (вместо вшивость), либерализация (цен), селадон (вместо оскорбляющего слух слова бабник), деструктивный 'разрушительный', конфронтация 'противостояние' (иногда с применением оружия) и т.п.; 5) слова, обозначающие неполноту действия или слабую степень свойства, употребляемые не в своем словарном значении, а в качестве эвфемизма: недослышать (о глухом), прихрамывать (о хромом), приостановить (деятельность какой-либо организации) и т.п.; 6) аббревиатуры, особенно характерные для репрессивной сферы и сфер, связанных с сокрытием военных и государственных тайн: ВМ = высшая мера (наказания), т.е. расстрел, СС = совершенно секретно (гриф на документах; в профессиональном обиходе такой гриф именовался «два Семёна»), зэк, в более позднем написании – зек (из словосочетания заключенный каналоармеец – аббревиатура возникла во время строительства Беломорско-Балтийского канала), ПКТ = помещение камерного типа (то есть попросту – камера) и др.

Социальные различия в употреблении эвфемизмов.

В разной социальной среде неодинаково представление о том, что «прилично» и что «неприлично», и, соответственно, о том, что может именоваться прямо, без обиняков, а что должно получать вуалирующие, эвфемистические обозначения. В этом отношении весьма примечательны различия между носителями литературного языка, с одной стороны, и, с другой стороны, теми, кто использует в качестве основного или единственного коммуникативного средства местный диалект, городское просторечие, социальный жаргон. Диалектологи, например, давно отметили, что носители диалектов склонны прямо называть некоторые объекты, действия и состояния, относящиеся к анатомии и физиологии человека и животных, к отношениям между полами, употреблять обсценную лексику как в ее экспрессивной, так и в номинативной функции. Однако неверно было бы считать, что в этой среде вообще нет потребности в эвфемизации речи. Напротив, и в местных диалектах, и в просторечии имеются весьма развитые «микросистемы» лексических средств, которые служат для эвфемистического обозначения табуируемых объектов, процессов, свойств. Так, глаголы озорничать, озоровать, шалить, баловаться используются здесь для называния некоторых негативно оцениваемых действий: «Продавцы озорничают: хочу – открою в два, хочу – в три»; «А на заводе-то озоруют: молоко водой разбавляют»; «На дорогах тогда и белые, и красные шалили, нашего брата обирали» (записи устной речи); «Они, старики, просты; для них это птичий грех – со снохой баловаться»(М.Горький).

Носители диалектов и просторечия, прибегая к эвфемистическим средствам, могут проявлять так называемую гиперкоррекцию: эвфемистической замене подвергаются даже те слова и обороты, которые в иной социальной среде (например, у носителей литературного языка) не оцениваются как неприличные или грубые. Так, некоторые носители современного русского просторечия избегают слов сортир (вследствие фонетической и смысловой ассоциации его с соответствующим ненормативным глаголом), яйца (употребляя в качестве названия продукта только слово яички и ложно оценивая его как более приличное, хотя, как известно, в качестве анатомического термина используется именно диминутив), заменяют грубое, с их точки зрения, название бабье лето оборотом женское лето и т.д.

Своеобразные функции выполняют эвфемизмы в социальных жаргонах. Здесь главное – скрыть, завуалировать сущность обозначаемого понятия; иногда это сопровождается элементами словесной игры, шутки, каламбура: академия, дача, курорт – о лагере, тюрьме, браслеты 'наручники', буфера, литавры 'женские груди', жмурик ' покойник' и т.п.

Эвфемизмы в тексте.

В письменном тексте эвфемизм нередко выделяется кавычками и может сопровождаться разного рода метаязыковыми комментариями. Пишущий может «раскрывать» эвфемизм и в параллель ему приводить прямое наименование. Примеры из газет: «Под благозвучным названием упорядочения цен повышены цены на ряд товаров повседневного спроса»; «Правило „око за око", на языке дипломатии именуемое принципом взаимности»; «Термин „миротворческие операции" все чаще становится смягченным синонимом слова „война"»; «Это самое страшное оружие – биологическое. Еще его скромно называют – необычное»; «К нему применяли недозволенные методы следствия, то есть побои».

Эвфемизмы представляют собой одну из разновидностей стилистических средств языка. Они позволяют говорящим варьировать свою речь в зависимости от условий общения, при необходимости скрывать или вуалировать свои намерения, а также избегать коммуникативных конфликтов, которые могут происходить при слишком прямолинейной номинации определенных предметов, действий и свойств.

Дата добавления: 2015-08-03