ГЛАВЫ 13 и 14

Когда Дон Кихот обсуждает в этих главах свое призвание с веселыми попутчиками, принявшими его за не совсем обычного безумца, пародия — если там была пародия — наконец совершенно растворяется в сочувствии. Дон Кихот выиграл поединок с читателем; любой человек, наделенный чувством жалости и чувством прекрасного — которые и составляют подлинно художественное чувство, — теперь на стороне Дон Кихота. Обратите внимание на отрывок, где рыцарь сравнивает свой обет с обетом священников, особенно монахов: «Я хочу сказать, что иноки, в тишине и спокойствии проводя все дни свои, молятся Небу о благоденствии земли, мы же, воины и рыцари, осуществляем то, о чем они молятся: мы защищаем землю доблестными нашими дланями и лезвиями наших мечей — и не под кровлей, а под открытым небом, летом подставляя грудь лучам палящего солнца и жгучим морозам — зимой. Итак, мы слуги Господа на земле, мы орудия, посредством которых вершит он свой правый суд. Но исполнение воинских обязанностей и всего, что с ними сопряжено и имеет к ним касательство, достигается ценою тяжких усилий, в поте лица, следственно, тот, кто таковые обязанности на себя принимает, затрачивает, разумеется, больше усилий, нежели тот, кто в мирном, тихом и безмятежном своем житии молит Бога о заступлении беспомощных. Я не хочу сказать и весьма далек от мысли, что подвиг странствующего рыцаря и подвиг затворника равно священны, но на основании собственного горького опыта я пришел к убеждению, что странствующий рыцарь, вечно алчущий и жаждущий, страждущий и изнуренный, бесприютный, полураздетый и усыпанный насекомыми, терпит, разумеется, больше лишений, нежели схимник, ибо не подлежит сомнению, что на долю странствующего рыцаря былых времен всечасно выпадали невзгоды. Если же кто-нибудь из них доблестною своею дланью и завоевал себе императорскую корону, то, смею вас уверить, ради этого ему должно было пролить немало пота и крови, и если б тем, кто удостоился столь высоких степеней, вовремя не пришли на помощь мудрецы и волшебники, то они скоро убедились бы в призрачности и обманчивости мечтаний своих и надежд».

Эта и следующая, четырнадцатая глава служат чем-то вроде интермеццо. Реальное событие, любовь студента-пастуха к пастушке, представляется гораздо более фантастическим, чем галлюцинации Дон Кихота. Вся история Хризостома отдает пасторалью, манерностью и сентиментальностью, но она призвана подчеркнуть пыл и отвагу Дон Кихота, богатство его воображения. Четырнадцатая глава спокойно завершает еще один раздел книги. Пастушка Марсела появляется у могилы безответно любившего ее Хризостома и весьма убедительно излагает свои доводы. Участие Дон Кихота в истории Хризостома и Марселы кончается тем, что он «вообразил, что ему представляется случай исполнить свой рыцарский долг, повелевающий оказывать помощь преследуемым девицам, и, положив руку на рукоять меча, он громко и властно заговорил:

— Ни один человек, какого бы звания он ни был и к какому бы состоянию ни принадлежал, не осмелится преследовать прекрасную Марселу, если не желает навлечь на себя лютый мой гнев. Она ясно и убедительно доказала, что она почти или, вернее, совсем не повинна в смерти Хризостома и что она отнюдь не намерена снисходить к мольбам кого бы то ни было из своих поклонников, а потому все добрые люди, какие только есть на свете, должны не гоняться за нею, но почитать ее и уважать, ибо уже доказано, что на всем свете вряд ли найдется другая девушка, у которой были бы такие же честные намерения, как у нее». И пока Хризостома не похоронили, никто не двинулся с места.

Дата добавления: 2015-08-03